- вот-вот
рикошетом заденет прямую, но очень хрупкую поверхность...
Зеркало в ожидании.
Если брать лучшую фантастику последних двух десятилетий...
ну, хотя бы по Стругацким пройтись...
От сакраментального жилинского "главное остается на
Земле" через Румату, с мечами ждущего, когда упадет дверь,
чтобы вмазать наконец подонкам, которых он познавал-познавал, да
и допознавался; через Кандида, на последней странице понимающего
диалектику морали и прогресса, и Переца, опрокидывающего
Тангейзера на Венеру во вдруг открывшемся ему директорском
кабинете; через сдавленный, но просветленный вскрик Шухарта;
через осознание Маляновым личной неизбывности кривых, глухих и
окольных троп; через крик Майи Тойвовны, навсегда оставляющей
Экселенца, при всех его благих побуждениях, не более чем
убийцей... просветления, осознания в каждом финале... куда?
Они просветляли нас, честное слово, кто бы мы были без них;
сюда, конечно, вот сюда, где мы теперь толпимся, но -
дальше куда?
Эпоха сменилась.
"Итак, Андрей, первый круг вами пройден",-
просветляет Наставник. Снова всего лишь - первый.
Историческое произведение.
"Не забыть бы мне вернуться",- мысленно
осознает Банев. Историческое произведение.
"Хватит с меня псины!" - громогласно осознает
Сорокин. Историческое произведение.
"Жиды города Питера". Литература быстрого реагирования,
памфлет.
Об остальном и говорить не приходится. В лучших случаях -
более или менее приличные исторические произведения (например:
война - это отвратительно). Либо публицистика. От
кабаковского "Невозвращенца" (беллетризированная
статья-страшилка) до "Сладких песен сирен"
Кривича и Ольгина (чрезвычайно длинный фельетон). Ситуации.
Безлюдье.
Фантастика как прием - это метафора. Гильгамеш. Христос.
Лилипутия. Пища Богов. Воланд. Солярианский Океан. Хармонтская
Зона. Не просто зеркало - микроскоп. Или телескоп.
Стократное увеличение, тысячекратное увеличение... чего?
Показать мучающегося человека? Нет ничего проще сейчас. Но,
пользуясь словами Стругацких, это значит увеличивать и без того
неодолимую силу. Твердить
"плохо-плохо-плохо-будет-хуже-хуже-хуже" -
запятнать себя дальнейшим накручиванием общей паранойи, которая
и без того захлестнула наш новорожденный мир. Помимо прочего,
подобное только на руку тем, кто спит и видит загнать нас
обратно в точку ноль.
Показать благоденствующего человека? Но это будет
издевательством - вроде голого конкурса на звание
"Мисс Пайка" в блокадном Ленинграде.
Показать человека, борющегося за правое дело? Но с кем именно?
Все и так друг с другом борются, а толку - только
похоронки...
Показать доброго человека? А что он делает? Как что? Раз
добрый, то защищает страждущих, следовательно, борется за правое
дело. Ну, значит, если еще жив, то уже кого-нибудь убил...
Показать светлое общество послезавтрашнего дня? Без особых там
звездолетов, убедительно, психологически достоверно; просто дать
желанную перспективу: люди любят друг друга и всласть
работают...
А сколько получают?!
Да нет, не так уж страшно, ведь все, что происходит, это подчас
даже смешно, смешно до икоты!.. Фельетон.
Да нет, но было же хуже, вспомните, ведь прокисали, плесневели,
гнили на корню!.. Историческое произведение.
Да-а.
Впрочем, возможно, в тот самый миг, когда пишутся эти строки,
какой-нибудь особо прозорливый, особо чувствительный
рефлектор-рефрактор уже поймал контур живого лица. Не ноздрю, не
выбитый глаз, не прыщ на скуле - лицо. Уж не от статьи же
ожидать новых очертаний, статья может лишь подвести итоги уже
сделанного; двигать процесс может только сам процесс, а отнюдь
не его анализ. Теория суха, а древо жизни вечно зеленеет...
кхе-кхе... особенно при уровне заражения местности в 1991 кюри.

----------------------------------------------------------------
Круг шестой. 1993
-----------------
ВПОЛЗАЯ В РЫНОК
_______________________
"НФ в предложенных обстоятельствах".- "Звезда", 1994, № 5.

Эпоха молчания сменилась эпохой ора.
Если все молчат, стоит лишь ухитриться словечко продавить сквозь
сжатые губы - и можешь быть уверен, кто-нибудь да услышит.
Если каждый вопит свое - хоть горло разорви, нет гарантий,
что вопль до кого-то долетит. Как подсчитать, в какую из эпох
люди обменивались большим количеством
осмысленных сигналов?
Впрочем, то, что обвалившаяся из непостижимого поднебесья
свобода обернулась свободой вопить и не слушать, что вопят
другие,- четверть беды. Иллюзия того, что демократия -
это когда добрый интеллигентный Шурик вместе со своей кавказской
пленницей получают возможность безбоязненно читать Солженицина и
жаловаться на товарища Саахова Гдляну, а все остальное идет как
прежде, рассеялась до боли быстро. Еще летом девяносто второго
по телевизору показали забавную короткую передачу, где
журналистка подходила к разным людям с вопросом: "Свободны
ли вы?" Едва ли не последним удостоился этого вопроса
чистенький паренек лет семнадцати, который, в отличие от
большинства взрослых - те по большей части говорили, что
еще не вполне свободны, свобода-де пока только декларируется, да
и обязанности перед обществом и семьей сковывают,- заявил,
что совершенно свободен. Когда его спросили, что он, как
свободный человек, может сделать, он ответил: "Могу задницу
показать". Однако это тоже полбеды. А вот когда, скажем,
начальник армейского склада, чувствуя себя вполне свободным и
тщась прикопить деньжат для выполнения обязанностей перед
семьей, загоняет невесть кому три-четыре ящика со снарядами, а
потом получает эти снаряды на голову своей семье - ну,
пусть не своей, пусть семье корешка по училищу,- вот это уже
беда...
Эпоха молчания вкупе со всей предшествовавшей ей эпохой
полностью победившего социализма создала, как ни крути, свою
культуру. Это была искалеченная культура. Но в искалеченном
социально-политическом пространстве она, худо-бедно,
обеспечивала взаимодействие людей. Теперь эта культура рухнула,
дезавуированы все ее ценности - в том числе, заодно, и те,
что действительно были ценны, ибо они ценны всегда. Оказалось,
из десятерых разве что одному свобода нужна, чтобы наслаждаться
прелестями Солженицина. Зато уж никак не меньше, чем
пятерым - чтобы беспрепятственно выпускать кишки всякому,
кто оказался в какой-нибудь очереди чуть впереди. Путы старой
морали рассыпались - и тут только выяснилось, что они не
просто связывали нас по рукам и ногам, но, как и путы всякой
морали, делали нас людьми. И из человека полез зверь.
Он глупый. Он не осознает элементарной истины: чтобы не
получать ударов в спину, самое надежное средство - не бить
в спину самому. Он знает лишь одну ценность: "Я хочу". И
лишь один принцип общения с себе подобными: то, что оказалось
между "Я" и тем, чего "Я" хочет, есть нечто
лишнее в мироздании, надо его изъять. Когда-то еще свойственный
всему живому инстинкт самосохранения вновь наденет на зверя
социализирующие путы морали и вернет ему человеческий
облик...
Фантасты все это предвидели раньше многих. Еще в эпоху молчания,
крутя вероятности и так, и этак, они задумывались над тем,
сколько невинной, можно сказать, девственной крови прольет
безмозгло любящий свободу зверь, пытаясь с наскоку овладеть этой
несовершеннолетней. А надсмотрщики от идеологии несли их по всем
мыслимым кочкам за пессимизм, смакование жестокостей, неверие в
советского человека...
А если бы не несли?
Неужто сейчас лилось бы меньше крови?
Что может и чего не может литература? Да и, вообще,
искусство? Да и, в частности, фантастика?
Они не больше и не меньше, как генератор дополнительных
переживаний. Остальное - изложение концепций, сообщение
сведений, пропаганда идей - играет вспомогательную роль и
потребно лишь в той мере, в какой способствует индуцированию в
читателе тех эмоций, которыми хочет поделиться автор. Музыка
ничего не пропагандирует и никуда не зовет, но если она
волнует - она искусство. Текст, сколь бы он ни был богат
информационно, перестает относиться к сфере художественного,
если перестает быть объектом переживания.
Есть переживания, которые способствуют убыстренному и
углубленному пониманию реальной жизни и ее тенденций. Они
буквально носом тычут тебя в окружающие проблемы: "Не
отворачивайся! Смотри! Думай!" Индуцированием этих
переживаний занимается так называемая серьезная литература. В
том числе, как ни парадоксально это звучит для неискушенных, и
серьезная фантастика. Она еще часто добавляет: "А завтра из
этого может получиться вот что. Как ты себя поведешь?"
Есть переживания, которые, наоборот, отвлекают от насущных
проблем. Честь им и хвала - если замкнуться на сиюминутных
хлопотах и невзгодах, быстро сойдешь с ума. Между тобой и жизнью
возникнет радужное марево: "Купаться полетим далеко-далеко.
Убийцу поймаем быстро-быстро. Любить нас будут крепко-крепко.
Успокойся, все хорошо". Индуцированием этого марева
занимается так называемая развлекательная литература.
Развлекательной фантастике тут такие карты в руки!..
Однако наше время - время перегибов и перекосов. Реальные
проблемы не решаются, хоть тресни. Даже наоборот, тиранят и
терроризируют все неистовей. Рецептов их разрешения - пруд
пруди, никогда такого не было. И каждый рецепт исключает
остальные. И каждый, стоит только пустить его в дело,
оказывается несостоятельным. Во всяком случае, наутро легче не
становится. А ждать вторника будущей недели - терпения уже
нет. Ор. Гвалт. Боеспособные мужчины, ко мне! Нет, ко мне! Нет,
ко мне!
А па-ашли вы все с вашими живорезными рецептами! С явной
необходимостью выбирать как руководство к действию хоть
какой-нибудь из них. Не хочу я смотреть и читать про то, что
есть на самом деле. Полистаю-ка я Агату Кристи. А я -
"Анжелику". А я - "Эммануэль".
А я - Гаррисона, Шекли, Муркока, Желязны, Фармера...
Благо их теперь - тоже пруд пруди.
Своя, российская развлекательная фантастика тоже было процвела.
Но не выдержала конкуренции с переводной ни по качеству, ни по
количеству.
Ну, по количеству - понятно. Янки это дело поставили на
поток еще полвека назад. К тому же если тебя покупают и
читают - пеки по книжке в год, и можно прилично жить.
Потому - пекли. Завалы образовались - любо-дорого.
Да к тому же и не дорого. Своему автору надо платить, а
американскому, ежели публиковать вещи доконвенционные,- шиш.
А переводчику - уж всяко меньше, чем за оригинальный
текст. На гонорар, полученный за перевод средней величины
романа, можно запломбировать себе четыре зуба. Или два жене и
два сыну. Это если хлеб не покупать и не платить за свет.
Да к тому же и любо. Ведь если человек хочет отвлечься, при
абстрактно равном качественном уровне своей и иностранной книжки
он все равно выберет иностранную - потому что в ней уж
наверняка ничего нет про нас. Ни сном, ни духом. Ни одной даже
фамилии русской. Луна есть, Марс есть, Бетельгейзе с Канопусом
на каждом шагу, а про Россию и слыхом не слыхивали. Кайф
несказанный. Отдыхать, так отдыхать.
Но ведь такое положение не может длиться вечно. Способность
смотреть жизни в лицо должна вернуться. Иначе и жизнь не
вернется.
Хорошо бы ей как-то помочь...
В течение многих лет серьезная отечественная литература в
подавляющей массе была либо советской, либо
антисоветской - что, с точки зрения вечных истин, где-то
одно и то же. Советская литература, грубо говоря, индуцировала в
читателе жажду поскорее добраться до светлого будущего и гнев,
ненависть, возмущение по отношению к тем, кто добраться до него
мешает. Антисоветская индуцировала ровно то же самое -
жажду вырваться из настоящего и ненависть к тем, кто этого
сделать не дает. Просто в первом случае путь в грядущее
прокладывали коммуняки, а мешали им антисоветчики, во втором же
в будущее вели антисоветчики, а мешали им коммуняки. И чем выше
были художественные достоинства произведения, чем интенсивнее
были индуцированные им переживания, тем сильнее хотелось тех или
иных придушить. Александр Исаевич был убежден, что прочитавшая
"ГУЛаг" Россия не сможет остаться прежней. Осталась. И
даже не потому, что серая жизнь главнее любых, даже самых мощных
и ярких книжек, а для всякого нормального человека то, сможет ли
он завтра купить для больного сына аспирин, главнее страданий
миллионов жертв сталинского террора. Она осталась прежней,
потому что даже у тех, кто воспринял текст надлежащим образом,
кулаки чешутся по-прежнему, а то и ядреней прежнего. Просто в
противоположный адрес.
Все боеспособные мужчины - ко мне! (Макашов).
Нет, ко мне! (Гайдар).
Пора перестать ходить по кругу. По цепи кругом. Пора перестать
переживать достойные лишь цепных псов ненависть, гнев, жажду
взорвать настоящее и по трупам врагов прорваться в мечту.
Серьезная литература, ты как насчет этого? Серьезная фантастика,
ты как? Ау!
Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю. Блаженны милостивые,
ибо они помилованы будут...
Спасибо-спасибо, это мы помним. Чего-нибудь попроще да
посвежее у вас нет? И, пожалуйста, для неверующих. А то ведь тот
же круг грозит получиться, что и в случае с коммуняками и
антисоветчиками. Если не веришь ты в уготованную всем некротким
и немилостивым адскую сковородку - что ж, и судьбы для
тебя иной всеблагим не предусмотрено, кроме как разглядывать
родных и близких через перекрестие прицела? Разве альтернатива
такова - либо крестик на груди, либо перекрестие перед
глазом? Что, нет людей, у которых есть и то, и другое? Что, нет
людей, у которых ни того, ни другого нет?
Но тогда верующие в сковородку, буде у них вдруг зачешутся
кулаки, ради спасения твоей же души от геенны с абсолютно чистой
совестью - и, как всегда, в компании с теми, кто только
делает вид, что верует, и, может, даже под их
водительством - глянут через перекрестие на тебя. Есть
враг, есть, слава Тебе, Господи!
Не мир принес Я вам, но меч. Мне воздаяние, и Аз воздам. Все
боеспособные мужчины, ко Мне!
Неконструктивно получается. Ведь практика показывает, что, как
правило, не тому отвратительно насилие, кто с детства истово
верует, а наоборот, тот истово верует, кому с детства
отвратительно насилие. Бывает, конечно, что убийца или
растлитель вдруг становится религиозным фанатиком - но
ведь фанатиков-то нам как раз и хватит.
Ау, литература! Дай ответ!
Не дает ответа.
А ведь уже могла бы. Потихонечку, на ощупь, скромненько
выруливая из циклического мельтешения, опережая в переживаниях
людей менее чувствительных, более толстокожих, менее
прозорливых, более хлопотливых...
Но на пути неожиданно встает новая преграда, о которой и думать
не думали во времена книжного дефицита. Очередное дитя свободы.
Законов всех оно сильней. Любовь? Увы, изнасилованная зверем
свобода любви от этого акта не родит.
Рынок.
Применительно к развлекательной мы эту механику уже посмотрели.
Что с серьезной?
Кулаки чешутся у многих потенциальных читателей. Значит, и
читать они станут лишь то, что способно тешить эту чесотку.
Значит, те, кто кормится продажей книг - не написанием, не
изданием, а именно и только продажей написанного и изданного
другими,- предпочтет наваливать на свои лотки то, что
удовлетворяет сей спрос. А если к тому же и у самого торговца
кулаки чешутся - а у людей энергичных это часто
бывает,- он вообще на все иные переживания машет руками:
"Это не разойдется!"
В итоге те, кто хотел бы индуцировать в себе что-то иное помимо
праведного гнева, лишены возможности это делать. Потому что с
точки зрения сбыта их нет. Следовательно, предназначенная для
них и необходимая им литература - убыточна. Следовательно,
ее не надо покупать у издателя. Следовательно, издатель, в свою
очередь, не покупает ее у автора. Следовательно, автор, в свою
очередь, перестает ее писать.
В эпоху молчания еще можно было работать в стол. Опасно,
страшно, голодно - но почетно и важно. Россия не сможет
остаться прежней... Зарезали за то, что был опасен... Теперь
проще. Не купят - и умойся.
И возникает стоячая волна. Привыкший бить морду человек почитает
жизненным лишь то искусство, где бьют морду,- и
непроизвольно субсидирует его расширенное воспроизводство. А
спектакли, кино, книги, где бьют морду, исподволь убеждают, что
это и есть обычная, нормальная, без выдумок и вычур, жизнь, и
все, в сущности, отвратительны, и надо, чуть что, бить морду.
Слава тем, кто пытается хоть как-то сопротивляться. Кто хотя бы
не поддается. Кто обращается к другим и индуцирует другое.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19