Когда храп становится совсем громким, я просыпаюсь и с досадой
вижу, что храплю я сам...
Но вернусь к событиям тех дней. На посвящение в вечную
жизнь собрались все, кто получил аттестат, одиннадцать человек.
Не было только Игора. Его родители прислали накануне письмо, в
котором писали, что он сильно простужен, и просили для него
разрешения пройти обряд посвящения не в интернатском храме, а в
местном. Директор дал такое разрешение. Об Игоре, кстати, я
теперь вспоминал все меньше и меньше, а если и вспоминал, то
без любви, как о человеке, оставившем друга.
Процедура посвящения держалась в тайне, и никто из нас не
знал, что нам предстоит. По одному нас заводили в специальную
комнату за алтарем, а тех, кто приобщился к вечным, выводили
через другую дверь, и не было никакой возможности расспросить
их о том, что произошло. В какой-то момент одна девочка стала
испуганно нашептывать остальным, что случайно подсмотрела, как
первого посвященного вынесли из ритуальной комнаты на носилках,
но в это никто не поверил...
Я был пятым. Меня завели в заветную комнату. Посередине
нее была установлена высокая деревянная виселица, упиравшаяся в
потолок. Под ней стоял табурет, по бокам - два священника.
Этот ритуальный антураж не вызвал во мне ни возвышенного
трепета, ни страха, только интерес. Я почему-то был уверен, что
со мной не сделают ничего плохого, и когда мне сказали снять
рубашку, встать на табурет и засунуть голову в петлю, я с
улыбкой повиновался, воспринимая это как ритуальную игру.
"Опусти руки, сын мой," - сказал один из священников. Я
опустил руки по швам, и он стал читать заповеди:
Заповедь первая. Не строй иллюзий. Заповедь
вторая. Ни о чем не жалей. Заповедь третья. Ни в чем себе не
отказывай. Заповедь четвертая. Жизнь имеет смысл только если
она вечна.
Презирай смертных. Заповедь пятая. Сруби засохшее дерево,
добей умирающего. Заповедь шестая. Убей в себе страх.
В этот момент второй священник выбил из-под моих ног
табурет. Это было так неожиданно, что в первый момент я безумно
удивился...
Заповедь седьмая...
...и только в следующий момент ощутил отчаянную
беспомощность, когда под ногами нет опоры...
Забудь родителей, думай о потомстве...
...мои руки инстинктивно дернулись вверх, чтобы зацепиться
за веревку, но петля от резкого движения затянулась еще туже,
так туго, что спазм в горле заставил меня забыть обо всем...
Заповедь восьмая...
В моих легких еще был воздух, выход наружу был для него
перекрыт, и я мог дышать им...
Бог сентиментален, не стесняйся просить у него
многого...
...Боже, как болит шея! Позвонки вытягиваются и хрустят
под весом тела...
Заповедь девятая...
Перед глазами у меня пошли красные круги, потом черные,
потом запестрели белые точки, потом отключился звук и точки
быстро закружились по спирали, сворачиваясь, как вода в
воронке, и увлекая меня за собой...
Время остановилось, пространство исчезло. Но остался свет,
он был у меня над головой. Я висел в темноте на веревке, не
чувствуя ни боли, ни своего тела. У меня не было тела, но я мог
смотреть по сторонам. Это было удивительно, потому что у меня
не было глаз. Я смотрел по сторонам и видел везде темноту, за
исключением светящегося круга над головой. В этот неясно
очерченный круг уходила толстая веревка, к которой я был
подвешен. Сверху, из круга, доносились голоса и приглушенная
органная музыка. Там была жизнь, таинственная и недосягаемая.
Снизу послышался хриплый нечленораздельный голос. Я
всмотрелся в темноту и увидел безобразное синее лицо с
высунутым набок опухшим языком. Туловища не было видно, только
изуродованную кровоподтеками шею.
- Кто это? - спросил я самого себя.
- Это Каальтен, - ответил я себе сам.
- Тот самый?
- Да.
- Почему он так беспомощен?
- Потому что он ничего не может.
- Но он ведь Человеко-Бог.
- Такой же, как его изображение. Ни больше ни меньше.
Люди поработили его душу.
- Зачем мне это знать? - спросил я самого себя. - Если
я вернусь на Земмлю, это знание помешает мне.
- Ты вернешься на Земмлю и забудешь то, что видел, -
ответил я себе сам. - А если вспомнишь, тебе это покажется
собственной фантазией.
Я почувствовал, что поднимаюсь вверх на веревке. Снизу
послышались нечленораздельные вопли, и я увидел, как ко мне
протягивается из темноты прозрачно-голубая рука с ветхой
книгой. Я взял эту книгу - она мне показалась важной, и я
крепко прижал ее к груди. Свет становился все сильнее и
сильнее, и когда он стал совсем нестерпимо слепить глаза, я
увидел над собой небо. Я лежал в глухом церковном дворике на
носилках и крепко прижимал руки к груди, словно в них должно
было что-то быть. Но что - я не помнил. (Когда позднее ко мне
вернулось воспоминание о книге, я решил завести себе
записыватель мыслей, чтобы никогда не терять их).
Под вечер все одиннадцать человек окончательно пришли в
чувство после посвящения, и нам сказали десятую заповедь,
которую никто во время обряда не услышал: "Девятую заповедь
установи себе сам". Тотчас мой мозг озарила мгновенная вспышка,
и я на долю секунды вспомнил, что на том свете говорил с самим
собой, а при возвращении потерял какую-то книгу. Этой ничтожно
малой доли секунды мне хватило, чтобы зафиксировать свое
воспоминание, и я сформулировал для себя собственную заповедь:
"В мире нет ничего, кроме меня самого, моего воображения и моей
книги". Эту заповедь я вывел не логическим путем, но на основе
собственных ощущений. Разумеется, это платоника чистой воды, и
такой постулат трудно принять нормальному здраво мыслящему
человеку, но, как ни странно, его невозможно опровергнуть, по
крайней мере, в рамках данного повествования, потому что любые
аргументы и контраргументы будут плодами моего собственного
разума, отраженными в моей же книге.

6. Привет от дяди
Пока я предавался воспоминаниям, мы прибыли в гостиницу.
Снаружи она выглядела так же неказисто, как и остальные хибары,
но просторному светлому холлу не чужды были элементы роскоши:
живые цветы в красочных вазах, миниатюрные фонтанчики по углам
и в центре - причудливо изогнутая гипсовая виселица с лепкой в
стиле барокко и с подвешенными к ней целующимися розовыми
ангелочками. Но и на этом идеальном образце кича лежала печать
декаданса: у ангелочка мужеского пола был отбит гипсовый
членик. "Пьяные господа офицеры упражнялись в стрельбе", -
театрально вздохнула Лина, поймав мой взгляд.
Портье провел нас в номер. Я осмотрелся по сторонам и
несколько опешил... В центре огромной комнаты стояла необъятных
размеров овальная кровать под атласными покрывалами и
воздушно-легкими капроновыми балдахинами, которые затейливо
отражались разноцветными лоскутами на потолке, щедро усеянном
осколками зеркал; за ее изголовьем в стену был вделан бар из
красного дерева с плотными рядами разнокалиберных бутылок,
веселящих глаз яркими этикетками. По одну сторону от кровати
насыщенно-алым углублением в форме сердца красовалось джакузи,
а по другую - широкий камин из крупного неотесаного камня. За
легкой стеклянной перегородкой голубел прозрачной водой
объемный бассейн.
- Это что, взятка? - изумленно поднял я брови.
- Произошло небольшое недоразумение, - пояснил Игор. -
Директор распорядился выдать тебе самый лучший номер, и хозяин
гостиницы тут же выполнил приказ, не зная, кто в этом номере
будет жить. Только перед самым твоим приездом выяснилось, что
"самый лучший номер" - это люкс для молодоженов. Менять
что-либо было поздно: все приличные номера заняты.
- Может, мне и молодую жену в придачу выдадут? -
усмехнулся я.
- О, тут есть и сауна, - сообщила Лина. Она была занята
тем, что открывала все двери подряд и любопытно заглядывала
внутрь. - И парилка!
- И двухсот-ваттная квадрофоническая система с шестью
колонками, - заметил Игор, пробуя все кнопки подряд.
Воздух вокруг нас оглушительно сотрясся блюзовыми нотами.
- Как дети, ей-богу! - сделал я своим друзьям выговор,
уворачивая звук. - Директор сказал, что ждет меня к ужину. Вы
в курсе?
- Да, - ответил Игор. - Нам нужно быть у него уже через
полчаса. Прими душ и переоденься. Я займусь тем же и заеду за
тобой. У тебя есть цивильная одежда?
- А что, униформа здесь не приветствуется? -
саркастически вопросил я.
- На званых директорских ужинах - нет, - серьезно
ответил Игор. - Я распоряжусь, чтобы тебе принесли все, что
надо.
- Чао! - помахала рукой Лина, выходя из комнаты вслед за
Игором.
Как только они удалились, я первым делом достал из
портфеля спутниковый телефон засекреченной связи и, как мне
предписывалось, набрал номер личного секретаря Главного
инспектора. Когда я доложил о своем прибытии на объект,
секретарь пожелал мне удачи и добавил:
- Главный передает вам привет от дяди Юрга.
- Спасибо, - ответил я, не задавая лишних вопросов.
На этом разговор был закончен. Разумеется, я не знаком ни
с каким "дядей Юргом", хотя и допускаю, что в целях конспирации
было взято настоящее имя одного из моих многочисленных
родственников. Эта фраза явно была кодовой, но я пока не знал,
что она означает. Оставалось только запомнить ее и ждать, когда
она всплывет в дальнейшем. Такая тщательная конспирация стала
особенно необходима в последние месяцы, когда межведомственная
борьба за раздел сфер влияния между инспекцией, тайной полицией
и контрразведкой приобрела формы жестокой войны с
использованием любых доступных средств, кроме физического
уничтожения соперников.
Я принял горячий массажный душ и только вышел из ванной, в
дверь постучали. Портье вкатил в комнату тележку. На ней
одиноко стояли черные лакированные ботинки, над которыми на
высокой перекладине покачивались на вешалках смокинг цвета
антрацита, брюки с шелковыми лампасами, открытый жилет и
крахмальный пластрон. Вдобавок я получил от портье широкий
атласный пояс, галстук-бабочку и серебряные запонки. В этом
городе проявляли фантастическую заботу обо мне! Но к добру ли
это?
Когда за мной заехал Игор, я был полностью экипирован. На
нем была точно такая же светская "униформа".
- Отлично смотришься, - коротко бросил он, смерив меня
быстрым взглядом с головы до ног. - Нас ждет машина.
Внешне он был как всегда сосредоточенно-спокоен, но по
отрывистости речи можно было заключить, что он не в духе.
- А где Лина? - спросил я его, когда водитель усадил нас
на заднее сидение роскошного черного лимузина.
- Официально мы не женаты, как ты можешь догадаться, -
ответил он. - Кроме того, она не "вечная". Поэтому я не могу
ее брать с собой на приемы.
- Но у нее ведь есть какой-то статус?
- Статус моей служанки, - невесело усмехнулся Игор.
- Долго вы вместе? - спросил я, вспомнив, что никто не
имеет права держать прислугу из числа ликвидантов больше года.
- В любом законе есть лазейки, - уловил он мою мысль. -
В конце года я ее увольняю, а первого января снова принимаю на
работу. И так четырнадцать лет...
- Сколько?! - я был ошеломлен. - Но это значит... Это
значит, что ты сразу разыскал ее, когда она ушла из Интерната!
- Да, - невозмутимо подтвердил он.
Черт побери, почему мне не пришла тогда в голову мысль
броситься в догонку за Линой, чтобы спасти ей жизнь?! Почему
Игору пришла в голову такая очевидная идея, а мне - нет?
- И ты мне ничего не сказал, уходя из Интерната, чтобы
найти ее? - посмотрел я на него с укором.
- Только не говори мне ничего про братство, - спокойно
предупредил он меня. - На мою психику это давно не действует.
- Значит, любовь выше братства? Я тебя не упрекаю ни в
чем, я просто хочу понять...
- Я скажу тебе честно, как прежде, когда мы во всем
доверяли друг другу, - он понизил голос. - Я всегда любил
Лину, но мне казалось, что ты любишь ее больше меня, поэтому я
не хотел мешать тебе. Но в ту последнюю ночь я увидел, что ты
любишь меня больше нее. Это давало мне моральное право...
- Какая же ты свинья! - перебил я его, пораженный таким
цинизмом.
- Извини, - сказал он, не обижаясь на мое оскорбление.
- Просто я люблю ее больше всего на свете, понимаешь? Больше
тебя, больше себя и больше своей жизни.
- Ладно, ты тоже извини, - хлопнул я его ладонью по
руке.
Лимузин подкатил к светящейся огнями резиденции Директора.
Это была классическая помпезная вилла в два этажа, с порталом и
колоннами, с верандой и оранжереями. На фоне остального унылого
ландшафта она смотрелась дворцом из восточной сказки. В
вестибюле под огромной хрустальной люстрой гостей встречал сам
Директор. Он оказался точно таким, каким я его себе
представлял: массивным, пухлым и румяным, с круглым мясистым
лицом. Его жена была под стать мужу, крупна и широка в плечах.
Вместе они смотрелись как два спекшихся боками пышных пирожка.
Игор торжественно представил меня.
- О, известный писа-а-атель! - Директор радостно схватил
меня за руку, как давнего знакомого. - Читали мы вас, читали!
"Смерть на цыпочках" - очень даже! Мрачновато, но со вкусом.
- Да-да, - так же радостно вторила ему жена.
- Я польщен, - приложился я губами к ее тяжелой розовой
руке.
- "Говори, стерва! - взревел майор Камински, вздергивая
Смерть на дыбы и вонзая ей в пятки иглы электродов", -
процитировал Директор.
Я еле сдержался, чтобы не поморщиться. Терпеть не могу,
когда меня цитируют мне же. В моем воображении при этом
неизменно рисуется сцена с котенком, которого тыкают мордочкой
в наложенную им кучу.
- "Говори, сука!" - сдержанно поправил я Директора,
принимая от официанта бокал с вином.
- Точно, "сука"! - захохотал он. - "Говори, сука!!!"
Его жена только сконфуженно кивала, с легким осуждением
глядя на мужа как на расшалившегося ребенка.
- Говори, сука! - крикнул он вдогонку просеменившему
мимо нас поджарому догу.
Собака повернула голову и посмотрела на хозяина грустными
преданными глазами - тот покатился со смеху. Она радостно
гавкнула в ответ.
- Ха-ха-ха, молчи, сука! - заорал Директор сквозь хохот.
- Я когда прочитал этот кусок, меня самого будто током
шибануло.
Жена с улыбкой протянула ему свой бокал с вином: она явно
мечтала заткнуть ему рот.
- Да, а этот ваш святой... Как его? - спросил он, залпом
осушив бокал.
- Смирян Гивно, - напомнил я ему имя
заключенного-мученика, которого гонители новой веры утопили в
моей книге про тюрьму в "параше".
- Да, этот Смирян... У него непонятная религия. И сам он
странный. Ненатуральный. Откуда вы его взяли? Таких в жизни не
бывает.
Я промолчал. Не буду ведь я доказывать, что Смирян Гивно
не более странен, чем "Каальтен-Бруннер". Меня в лучшем случае
не поймут. А могут и побить.
- Ваша идея с записывателем мыслей - просто гениальна,
- Директор вновь принялся терзать меня комплиментами. - А
сейчас, в эту минуту, вы тоже пишете у себя в голове?
- Да, - признался я без особой охоты.
- Представляю, что вы обо мне понаписали, - хохотнул
Директор. - Кем вы меня сделали? Сторожем клеток в зоопарке?
- Нет, что вы, - любезно улыбнулся я. - Я вас сделал
директором фабрики смерти.
Он неопределенно крякнул в ответ, и я не понял,
понравилось ему это или нет.
- Пишите ближе к жизни, - назидательно сказал он. - А
то в некоторых местах выходит слишком заумно. Больше правды.
Реалистичнее. Кстати, Главный инспектор тоже считает, что вам
следует писать все как есть.
Я сдержанно кивнул, а в мыслях сильно удивился. Никогда бы
не мог подумать, что сам Главный читает мои книги! Кстати,
откуда это известно Директору? Значит, они говорили обо мне...
Однако, представляю, как бы вытянулись их лица, если бы "В
смерти на цыпочках" я описал "все как есть"!
Тем временем прибыли новые гости, и хозяева переключили
внимание на них. Бочком-бочком, я улизнул и прошел в большой
гостиный зал, где уже кучковалось человек тридцать. В дальнем
конце зала на просторной сцене выступал необычный квинтет: за
огромным золоченым клавесином, покоившемся на плечах бронзовых
тритонов, наигрывали в четыре руки Аccис и Полиффемус, все
одеяние которых состояло из набедренных повязок и лавровых
венков, на крышке клавесина перед ними полулежала сверкающая
золотой пыльцой обнаженная Галаатея с лютней, чуть поодаль
справа в перламутровой морской раковине, запряженной зубастыми
рыбами с хищным оскалом, раздувал щеки, играя на дудке,
розовотелый ангелок - пухлый карлик, а слева восседал на
высоком пне в обнимку с волынкой проросший зелеными ветками
Фаввн.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19