А позади них скромно катились самоходные цветные ортиконовые
лампы, просто телевизионные камеры, которые посылали только изображения
поверхности, даже не на уровне рентгеноскопии.

Голос экс-Гражданина Роджета Джермина дрожал от ярости. Он буквально
рычал на Мухандаса Дутту из Дурбана:
- Прочь от крана! Ты увидел, что я к нему иду, встал и пошел тоже!
Мухандас Дутта, бывший Главный толкователь Культа Риса, потом
Гроссмейстер этого культа, огрызнулся в ответ:
- Делать мне больше нечего, как только следить, кто тут бродит.
Первым здесь был я, худышка ты несчастный!
Прозвище звучало глупо: живот Мухандаса Дутты так же не был вспухшим
от голода, как и у Джермина. Но старые и новые понятия перемешались.
- Тоже мне, атлет, - засмеялся Джермин. - Обжора! Скандалист! -
глупость, школьные прозвища, но он продолжал их выкрикивать. Из крана с
журчанием текла вода, пока они со сжатыми кулаками, вздувшимися венами,
налитыми кровью глазами стояли друг против друга. Липкий раствор глюкозы
нес ценное железо, йод, серу, фосфор, соду бесконечным потоком по слегка
наклонному полу в канализацию. Глутаминовая кислота, без которой аммиак
скапливается в мозгу и убивает, журчала по полу, пока они свирепо смотрели
друг на друга; D-рибоза и D-два-дезоксирибоза, аденин, изанин, урацил,
цитозин, тимин и пять-метилцитозин, вещества, без которых не срабатывает
механизм наследственности. Они испепеляли друг друга взглядами над
ручейком жизни, не обращая внимания на длинный ряд кранов справа и слева,
которыми они могли бы воспользоваться; им нужен был именно этот! К черту
здравый смысл, к черту то, что их много, доброта пусть идет к черту, это -
мое!
Подбежал Волк, глаза которого были красны сейчас не от дикой страсти,
а от того, что приходилось без конца поддерживать мир.
- Прекратите это, - сказал Хендл.
Мухандас Дутта нервно сжимал похожий на нож кусок стружки, заткнутый
в его набедренную повязку (все, что осталось от платья Граждан). Хендл
повернулся спиной к нему, нагнулся и припал к журчащему крану. У него за
спиной возникло какое-то движение, он лениво выпрямился и обернулся. Дутта
выхватил свое оружие и нацелил его; удар не был нанесен - Джермин схватил
его за запястье. Они сцепились и молча сжимали друг друга. Хендл выхватил
нож из ослабевшей руки Дутты и со стуком швырнул его на пол. Напряженная
живая картина распалась. Мужчины тяжело дышали и обменивались взглядами.
Дутта потирал запястье.
- Нервы всех на пределе, - говорил им Хендл. - Тот факт, что,
очевидно, нужно, чтобы наши нервы были на пределе, ничего не меняет. Нам
нужно быть чуть-чуть более добрыми. Иначе все закончится резней. Джермин и
Дутта, предположим, вы притворяетесь, что следуете моему совету, потому
что я стар и умен. Для вас, Дутта, есть совершенно великолепный пищевой
кран и точно такой же для вас, Джермин. Я предлагаю, чтобы каждый из вас
подошел к собственному крану и наелся.
- Худышка, - усмехнулся Дутта, но ушел, оглядываясь через плечо на
Джермина.
- Атлет, - усмехнулся Джермин, но ушел к крану, стараясь не
поворачиваться спиной к африканцу. Когда они наклонились, чтобы напиться,
пить уже было нечего.
Булькнув последний раз, раствор перестал течь и уже никогда больше не
поступал.
В коридоре началось столпотворение. Люди, спотыкаясь и рыдая, бежали
к кранам. Охранники и гонцы покинули свои посты и ринулись к пищевым
кранам. Некоторые лизали пол, где высыхали остатки клейкой жидкости,
ожидая появления глицеринового потока. Несколько счастливчиков пробились к
канализационным люкам, просунули в них руки как можно глубже, соскабливая
то, что покрывало стенки канализационных труб, а потом слизывали это, как
кошки.
Хендл, который лишь несколько минут назад страшно дивился той роли,
которая выпала ему, - сдерживать двух бывших Граждан от того, чтобы они не
разорвали друг друга, призывать их к доброте и предупредительности, сейчас
не был удивлен. Он сказал Иннисону, оба они стояли в стороне от бушевавшей
толпы:
- Потом исчезнет вода. Потом мы начнем разбредаться и, я думаю,
умирать - большинство из нас. - Они пошли к черному конусу
громкоговорителя-микрофона; стража, которой следовало быть там, чтобы
пресекать бессмысленные просьбы и назойливые приставания, отсутствовала.
Черный конус гудел, что означало, что к нему можно обратиться. Но Хендл
отстранился, отвел Иннисона в сторону и сказал:
- Будь я проклят, если дам ему возможность сказать нам, чтобы мы были
хорошими мышками.

Фаланга машин добралась до Южного полюса планеты. Капсулы на танке
раскололись по продольным осям, и их верх раскрылся как раковина;
некоторые выставили впереди деррик-краны, а сзади - противовесы; некоторые
расцвели лепестками, которые представляли собой вольфрамо-карбидовые
лезвия. Они пошли атакой на мусорную свалку, осторожно продвигаясь или
яростно вгрызаясь, в зависимости от ситуации. Они прорывали ход сквозь
оксидированный трубопровод, путаницу конвекционных пластин от древних
теплообменных аппаратов, свинцового кожуха устаревшего ториевого реактора,
банки этого тория, сорванный цилиндр относительно небольшого ядерного
реактора и разбросанные кучи кермитовых кирпичей, которые когда-то были
стенами реактора. Они подошли к стене под бутом; кислородо-водородные
горелки сделали в ней отверстия, а минирующее устройство вложило и
утрамбовало взрывное устройство; никакой опасности, что внутри что-нибудь
будет повреждено. Прогремел взрыв и разнес стену на куски. Кошачьи лапы
машин разгребли их. Еще одиннадцать раз пришлось это повторить, а затем
очень осторожно сверлить стену, и уже после этого появилось отверстие в
стене, которое вело в камеру, точную копию той, которая была на Северном
полюсе, но без сине-зеленого чудовища под хрустальным колпаком.
Вместо этого там были книги.
Круглые хрустальные пластинки с золотыми знаками на них. Пластины не
были переплетены, а просто сложены вместе; золоченый текст несколько
возвышался на пластинах, и поэтому они не очень плотно прилегали друг к
другу. Эта приятная картина была принята глазами из ортикона, в виде
импульсов послана по коаксиальному кабелю и показана шестнадцати глазам
Снежинки на круговом телеэкране.
Снежинка, размышляя, рассматривала эту милую сцену, а некоторые ее
руки передавали сообщения машинам на конце коаксиального кабеля длиной в
семьдесят шесть географических градусов. Металлические пальцы разложили
хрустально-золотые страницы. Самую большую стопку страниц логически
рассматривали первой. Прекрасные незнакомые буквы шли непрерывно по
спирали от края каждой пластины к центру, древние строки, которые читались
сначала слева направо, а потом справа налево, эти строки не воспринимались
системой, в которой требовалось, чтобы в конце каждой строки глаз
останавливался, а потом начинал сначала. Снежинка обратила внимание на
суть "чернила и бумага"; это не было случайным. Их выбрали для наиболее
полного контраста. Контраст цветов был абсолютен. Пластины были
прозрачными, а текст - матовым. Они были контрастными и на ощупь: пластины
были гладкие, а золото шероховатое. Приборы показали, что и контраст
электропроводности тоже был большим: пластины были изоляторами, а символы
отличались сверхпроводимостью. Послания, оставленные на Южном полюсе, были
оставлены, чтобы их прочли любые глаза, любые пальцы или какие-нибудь
невообразимые существа, читающие при помощи электричества. Где-то должен
был быть ключ, а он действительно был: на наборе самых больших пластин.
Началась изматывающе-трудная, зачастую основанная на воображении,
программа. Человек с Земли мог бы в конце концов узнать многое из того,
что было на самых больших пластинах. Начиналось с арифметики, двоичной,
конечно. Точка - это точка. Точка и промежуток - две точки. Две точки -
это три точки; их ноль действительно означал 0 - ничто. Грациозный, слегка
изогнутый знак, напоминающий глаз - оператор сложения, отрицательные числа
изображались не точками, а маленькими солнечными вспышками, и так далее.
Это была лишь математика. Снежинка осилила ее всю: начальную геометрию,
функции конических сечений. Она была не очень элегантной. Снежинка
чувствовала, что элегантность была раньше, а грубые старые концепции
пришли из первобытных времен. Но Снежинка училась. Это - "высота"; это -
знак "большой", "больше чем", "включает", "логически предполагает". А
затем - к букварю, второму по объему набору пластин. Зелено-голубые
монстры были темой этого учебника; есть, спать, ползти (говори "идти") -
это глаголы; монстры (говори "люди") наблюдают за звездами. Огромное
солнце поднимается и согревает людей. Человек оплодотворяет ("любит"?)
другого человека, которого можно назвать женщиной, потому что это так и
есть. Сто шестьдесят шесть дней высиживается яйцо, ему, кажется,
поклоняются. Потом рождается ребенок. Это сопровождается второй степенью
поклонения. Маленькое - Нечто - назначается к ребенку; родители облизывают
своего ребенка, чтобы он был чистым. Ребенок ест хорошую пишу под
наблюдением родителей и этого Нечто. Ребенок спит беспокойно, и Нечто
будит их. Они с родительской заботой делают что-то, чего Снежинка не
поняла. Дитя учится считать и читать книги, такие, как эти. Изменившийся,
любящий, вездесущий Нечто опять помогает. Ребенок ходит, бегает на солнце;
ребенок уезжает далеко и быстро на этом самом Нечто, которое выросло
вместе с ребенком. Ребенок почти совсем подрос, и с этим связана третья
степень поклонения. И он начинает постигать тысячу двести восемнадцать
книг Первостепенной Важности. Когда это пройдено, он вырастает и уже
больше не ребенок, а мужчина или женщина, и Нечто тоже выросло. Выросший
мужчина по-иному любит совсем выросшее Нечто, хотя оно по-прежнему
незаменимо во всем. Неосторожность в обращении со взрослым Нечто может
быть роковой...
Снежинка содрогнулась в своей питательной жидкости, когда представила
роковые последствия этой неосторожности. Выросшие Пирамиды, которые было
так удобно всегда иметь под рукой, восстали много веков назад и уничтожили
своих хозяев, которые создали их, разрушили эту милую планету, превратили
ее в унылую свалку, место, подходящее для них, машин.

15
Затем, в соответствии с мрачным предсказанием Хендла, люди в огромном
коридоре механического цеха лишились воды. Она просто перестала поступать.
Началась паника, как это можно было предвидеть, а затем и ее
неизбежное следствие - миграция. Сильные, мускулистые мужчины не
собирались умирать без сопротивления, женщины с детьми в утробе не теряли
надежду. Если они окружены огнем, они будут прорываться там, где он
кажется наименее сильным, но прорвутся. Когда голод наступает на пятки, а
впереди тоже маячит голод, люди пойдут куда угодно: от дома предков в
долине Инда и Евфрата или Конго они прогрызут свой путь сквозь отживший
мир, затем через земляной мост - в мир новый.
Беженцы выходили из коридора через два выхода; они проходили в день
двадцать, сорок миль, разведывая освещенные красным светом коридоры
планеты. Везде они находили воду, так как это - нужный растворитель и
используется в большей части химических процессов механизированной
планеты. Они ломали трубы в местах сварки, пили их содержимое и шли
дальше. Нюх вел их. Через сто миль они опять стали похожи на хладнокровных
Граждан, ребра их выпирали, а бедра обвисли от голода, но к этому времени
они уже были в комплексе по производству продуктов обмена, который
представлял собой лес труб, насосов и цистерн, в которых были сахар,
протеин, жиры и крахмал.
Об Иннисоне следовало бы сложить эпическую поэму, о том, как он
взобрался на стофутовый бродильный чан, в котором глюкоза превращалась в
спирт, как он разбил стеклянное отверстие, для того чтобы питательный
раствор вылился толпе, ждавшей внизу. Не должен быть забыт и рассказ о
Мухандасе Дутте и о том, как он Взорвал Полиэтиленовую Печь. Эта огромная
штуковина стояла между ними, от нее шел запах дрожжей и пищи. Выпитая
глюкоза наполняла их энергией, но их тела ощущали голод, им нужно было
замещать и восстанавливать молекулы, они не могли жить на одной энергии.
Волки из Принстона изучили строение башни, мрачной цитадели из нержавеющей
стали, из которой выступали прозрачные вздутия, наполненные полимерами. А
внизу, на дне, только водоворот газа; тепло и давление наполняли
следующее, более высокое вздутие жидким раствором, а вздутие немного выше
этого - вязким раствором, а на самом верху большие лопатки сбивали
воскообразную пасту, и она проходила через выходное отверстие в накопитель
или прямо к прессам и вытяжным отверстиям, которые, может быть, находились
где-то очень далеко. То здесь, то там в цепях, опоясывающих планету,
постоянно возникала необходимость изоляции какого-либо участка; в любой
конкретный момент на каком-нибудь участке могли вспыхнуть голубые искры
короткого замыкания, и туда тотчас ползли машины, груженные медными и
полиэтиленовыми шариками, чтобы залатать пробоину, залечить раны. И именно
этот передвижной источник перевязочных средств и стоял, подобно бастиону,
между людьми и источником запаха дрожжей. Обойти его можно было лишь через
баки, пахнущие азотной кислотой, воздух которых был смертельно опасен.
Мухандас Дутта посоветовался с Волками, предупредил остальных, чтобы
они отошли за толстые стены или забрались на высокие аппарели, а сам
вскарабкался по большому шероховатому сварному шву, который доходил до
половины высоты бродильной цистерны. В цистерне было место, из которого
выводился этанол, и именно здесь он проверялся приборами, провода от
которых шли к какому-то Компоненту. Концы проводов, которые интересовали
Дутта, проходили через сальник на главный выход. Сальник был плотным, но
тем не менее не составлял единого целого с цистерной и трубой. В местах
стыковки сальника и трубы Дутта установил резец фрезерного станка и
просверлил отверстие. При помощи одной руки и обеих ног он удерживался на
трубе толщиной не более метра; другой рукой он сверлил час, другой,
третий. Когда из-за толстой стены, за которую он велел им спрятаться,
приходили разведчики узнать, как дела, он кричал им, чтобы они уходили
прочь; разведчики возвращались к людям, голодным и изнемогающим от жажды.
Они вдребезги разбивали трубы, чтобы научиться, прятались от медленно
приползавших ремонтных машин и, когда те уезжали, вновь разбивали трубы.
На исходе четвертого часа невероятного подвига Дутты по краям
сальника появились капельки этанола. На исходе пятого часа закапала
струйка жидкости, запах от которой вызвал у него головокружение и заставил
сильнее прильнуть к трубе, а на исходе шестого - сальник вылетел как пуля
и увлек за собой Мухандаса Дутту, уничтожив его подобно тому, как жерло
пушки развеивает в прах мятежника.
Этанол с ревом хлынул вниз сверкающим столбом, а внизу дошел до
вишнево-красного основания полиэтиленовой печи. На месте контакта этанол
вспыхнул голубым пламенем, а вишнево-красная печь стала оранжево-красной,
а затем совсем оранжевой. Мгновение спустя прозвучал взрыв, швырнувший
столб пламени. Ремонтные машины, как обезумевшие, разбрасывали вокруг
горячие булыжники и раздирали растрескавшиеся листы железа. Когда жидкость
из огнетушителей перестала шипеть на обломках крушения, вышли люди и
вскарабкались на них, пробираясь осторожно сквозь фантастические пики и
пригорки из пластика, до времени вылившегося и навсегда застывшего; с
вершины этой кучи они смогли увидеть землю обетованную; плчоские баки с
закваской, неустанно продолжающие работать под огненными дугами, извергая
протеин, готовые разнообразные питательные молекулы.
На какое-то время проблема с питанием была решена. Чтобы решить ее,
они причинили планете-двойнику ущерб, от которого она не оправится и через
сто лет, причем потратили на это лишь несколько часов. Они были отличными
мышами.
Снежинку охватил трепет от сознания бессилия интеллекта для решения
этой проблемы:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21