Боб уже в третий раз в этом году срезался на подводном плавании. У него, правда, оставалась еще одна возможность – марафонский заплыв под водой. До проведения этих состязаний его не могли отчислить. Но на какую еще тему можно было так долго беседовать с начальником?
В том, чтобы сидеть без дела и переживать, было мало толку. Я взял у Илэдио адрес отца Крэкена и начал писать ему письмо.
«Моргану Уэнсли, эсквайру
для передачи мистеру Дж. Крэкену.
Кермадек-Доум, Мариния…»
Писать было особенно не о чем, но послать такое письмо я считал своим долгом. Конечно, Крэкен-старший уже получил официальную радиограмму из академии. Но мне хотелось написать ему что-то от себя лично в дополнение к сухой казенной радиограмме. Хотя, с другой стороны, было глупо мешать в одном письме слова соболезнования и рассуждения о морских ящерах. Или рассказывать про ссору с Фэрфэйном…
В конце концов я написал, что очень огорчен случившимся – «хотя я знал вашего сына совсем недолго…». Написал, что он был смелый парень и превосходный пловец и что если у отца Дэвида будут какие-то пожелания, меня не придется просить дважды.
Когда я заклеивал конверт, вернулся Боб.
Он выглядел уставшим, но не подавленным, скорее, слегка взволнованным. Я сразу же засыпал его вопросами. Что произошло? Неужели все это время с ним беседовали на тему исчезновения Дэвида? Или разговор перешел на что-то другое?
Он рассмеялся, и я с облегчением вздохнул.
– Джим, ты напрасно переживал. Меня спрашивали только про Дэвида, ни о чем другом речи не шло. Я сказал, что ровным счетом ничего не знаю, – и это была истинная правда.
– И на это потребовалось столько времени?
Боб перестал улыбаться. В его глазах опять появилась странная взволнованность.
– Нет, Джим, – он отрицательно покачал головой. – Не только на это.
Больше он ничего не сказал.
Я не стал докучать ему расспросами. Моему другу и так досталось – и от начальника академии, и от инструктора Блаймэна, снимавших с него стружку за очередную несдачу норматива. Скорее всего, Бобу в открытую сказали, что если он не справится с марафоном, его отчислят. Ничего удивительного в том, что он не хотел распространяться на эту тему, не было.
Чем больше я думал о случившемся, тем больше убеждался в верности своих догадок.
Я и не знал, что моя уверенность – не что иное, как далеко зашедшее заблуждение.
5
ПОСЫЛКА С МОРСКОГО ДНА
Все это было в октябре.
Прошло несколько недель, и я получил короткую записку на именном бланке Моргана Уэнсли, из подводного города Кермадек-Доум. Меня уведомляли, что мое письмо передано адресату.
В записке не было сказано ни слова об исчезновении Дэвида Крэкена. Кто бы ни был этот Морган Уэнсли, но он не проявил к судьбе Дэвида ни сочувствия, ни интереса.
Похоже, не только для этого человека, но и для всей академии Дэвид Крэкен как бы и не существовал вовсе. Его имя было вычеркнуто из списков с формулировкой «пропал без вести». Встречаясь с Лэдди Энджелом, мы непременно заводили разговор о Дэвиде, но много ли нового можно было сказать о погибшем товарище? Кроме того, мы числились в разных командах, жили в разных корпусах, и выбирать время для таких встреч становилось все труднее.
Постепенно я начал забывать Дэвида.
По правде говоря, жизнь курсанта не слишком располагала к раздумьям о прошлом. Лекции, строевая подготовка, смотры, спорт… Наш день был расписан по минутам, а если выдавался свободный час, мы с Бобом Эсковом проводили его на мелководье, практикуясь в плаванье под водой без акваланга. Мы поставили себе цель: ко дню проведения подводного марафона (а он должен был состояться сразу после каникул) Боб должен был набрать отличную форму.
– Может быть, меня и отчислят, Джим, – угрюмо говорил он мне, отдуваясь после очередного заплыва, – но я, по крайней мере, буду знать, что сделал все, что мог.
После этого Боб снова надевал маску и уходил под воду, стараясь как можно дольше не всплывать на поверхность. Я не оставлял его в покое. Сначала он мог находиться под водой всего несколько секунд. Потом минуту, потом полторы минуты. Постепенно он довел свой личный рекорд до двух минут, а вскоре и до двух с половиной минут…
Я еще в детстве мог пробыть под водой целых три минуты, но это был мой предел. К рождественским каникулам Боб мог секунда в секунду повторить мои лучшие результаты.
Набрав полные легкие воздуха, мы погружались на двенадцать и даже на пятнадцать метров. Предел нашего пребывания под водой увеличился до трех с половиной минут. Мы разработали для себя целую систему контрольных меток и измерений. Однажды, взяв пару аквалангов, мы провели бесценные субботние часы под водой – разметили дистанцию и глубину, установили ориентиры и контрольные метки. После этого мы стали проводить на море каждую свободную субботу, не обращая внимания на дождь и хмурое небо.
К сожалению, наши тренировки не лучшим образом сказались на здоровье Боба.
Он хорошо приспособился к пребыванию под водой, но стал заметно терять в весе. На очередном медицинском осмотре перед Рождеством на это обратил внимание лейтенант Сэксон.
– По-моему, ты был в числе курсантов, которые не сдали последний норматив? – подозрительно глядя на Боба, спросил врач.
– Да, сэр.
– А теперь ты решил загнать себя в могилу? Посмотри в свою медицинскую карту, парень, – за месяц ты сбросил восемь килограммов! Ты держишься только за счет адреналина. Что ты сделал с собой?
– Ничего, сэр, – упрямо ответил Боб. – Я прекрасно себя чувствую.
– Мне об этом лучше судить! – возмущенно возразил Сэксон и все же, поворчав, разрешил Бобу идти.
С Сэксоном трудно было не согласиться. Боб довел себя до ручки. Но ведь ни в каком уставе не сказано, что курсант должен быть неженкой. Изнурительные тренировки продолжались. Вскоре в дополнение к нашим субботним заплывам Боб стал исчезать куда-то и в другие дни недели – после воскресной проповеди или во время «часа посещений». В общем, в любой подходящий момент. Я знал, что над ним висит дамоклов меч, и не спрашивал, где он проводит время. Я думал, что место его тренировок – гимнастический зал или стадион. И, конечно, ошибался.
Прошло еще несколько месяцев. Наступила весна.
Мы почти не вспоминали про Дэвида Крэкена, этого странноватого тихого парня из морских глубин. За апрелем прошел май, а с ним и день марафонского заплыва.
Пообедав, мы вновь взошли на борт тренировочного судна. После исчезновения Дэвида мы с Бобом впервые попали на старую баржу. Я заметил, что Боб то и дело посматривает на то место, откуда мы втроем любовались на береговую линию и предрассветное небо. Наши глаза встретились, и Эсков грустно улыбнулся.
– Бедняга Дэвид! – только и сказал он.
Он вспоминал только Дэвида. А я, глядя на стальные прутья релингов, видел и кое-что другое – что-то вроде исполинской рептилии, чья огромная черная голова поднялась однажды из морской пучины. Я не раз видел эту голову во сне. Но, может быть, и в тот злополучный день мне приснилось нечто нереальное?
Над этой загадкой можно было поломать голову, но не сейчас. Как только за горизонтом скрылась линия берега, курсант-капитан Фэрфэйн скомандовал строиться, и лейтенант Блаймэн провел инструктаж. Мы опять стояли на палубе баржи, которую толкали по морской глади тупоносые подводные буксиры. Инструктаж продолжался пятнадцать минут, после него был объявлен десятиминутный отдых.
Потом нам приказали собраться в трюме. Все люки были задраены, судно приготовлено к погружению. Капитан просигналил на буксиры, мы опустились на глубину двадцать метров и продолжили плаванье. Нам предстояло пройти десять морских миль. При скорости девять узлов Единица скорости корабля, равная одной морской миле в час или 0,514 м/сек. (Примеч. пер. )
на это требовалось чуть больше часа. Морская миля равна одному и восьми десятым километра. Значит, мы должны были уйти в открытое море на восемнадцать километров.
Обратный путь – те же восемнадцать километров – каждый из нас должен был проделать самостоятельно на десятиметровой глубине.
Нам приказали надеть водолазное снаряжение – ласты, маску, акваланг и гидрокостюм. Гидрокостюм сильно замедлял скорость пловца, но без него нам было не обойтись. На двадцатиметровой глубине нашим главным противником был холод. Да, холод! Нормальная температура человеческого тела – тридцать шесть с половиной градусов Цельсия, температура воды близ Бермудского архипелага весной – пятнадцать градусов. Если в такую воду опустить стальной брусок, масса и температура которого близки к температуре и массе человеческого тела, он за считанные минуты остынет до температуры воды. Конечно, между стальной чушкой и человеком есть разница. Но главная разница заключается именно в том, что такое охлаждение нисколько не повредит металлу и будет губительным для человека.
Вы спросите: как же пловцы остаются в живых? Они выживают благодаря теплу, которое производит их собственный организм. Организм заботится о поддержании теплового баланса и вырабатывает новую энергию взамен затраченной. Но если к калориям, израсходованным на борьбу с холодной водой, добавить калории, затраченные на мышечные усилия при плавании, сумма этих затрат на дистанции в десять морских миль приблизится к роковому пределу.
В прежние времена пловцы-надводники пытались бороться с холодом, нанося на свое тело толстый слой жира. Так делали первые покорители Ла-Манша. Но это было более чем бессмысленно! На самом деле жир только способствовал утечке тепла. Конечно, многие из пловцов добивались своей цели. Но сколько других не совладало с холодом!
На подводной барже плыл сто шестьдесят один курсант. По давней традиции академии, все до единого должны были сдать норматив.
Спускаясь по трапу в переходный шлюз, я крепко сжал руку Боба.
– Не беспокойся, ты доплывешь! – прошептал я.
– Я должен! – откликнулся он.
Мы опять оказались в камере шлюза. Створки люка раздвинулись. На палубу замершей на двадцатиметровой глубине баржи команда за командой выходили аквалангисты.
В полной тишине, освещаемые рассеянным зеленоватым светом солнечных лучей, все мы делали упражнения разогревающей гимнастики. Из динамика раздался искаженный, скрежещущий голос лейтенанта Блаймэна:
– Внимание, старшие команд! По сигналу командам уходить на дистанцию!
С десятисекундным интервалом раздавался высокий, пронзительный гудок.
Марафон начался!
Мы с Бобом стартовали в последней команде, ее вел Роджер Фэрфэйн. Я поставил для себя цель не бросать Боба одного. Наша команда почти сразу же рассеялась. Оглянувшись по сторонам, я увидел тридцать бледно-зеленых, похожих на привидения силуэтов. Заученными движениями курсанты преодолевали первые метры дистанции. Отыскав среди них Боба, я подплыл поближе к нему: я хотел постоянно держать его в поле зрения.
Он увидел меня и улыбнулся – а может быть, мне это только показалось, ведь маска и загубник мешали как следует разглядеть лицо. Мы полностью сосредоточились на заплыве.
Первая миля… К нам приблизился Фэрфэйн и стал энергично махать рукой. Мы уже сильно отстали от сокурсников, и теперь он требовал, чтобы мы сократили разрыв. Я отрицательно покачал головой и указал на Боба. Фэрфэйн дернулся и уплыл вперед, но потом снова притормозил. С этого момента он все время держался рядом с нами. Это входило в его обязанности – как командир, он должен был подгонять отстающих, а мы плелись в самом хвосте.
Вторая миля. Боб держался молодцом. Мы не могли похвастаться высоким темпом, но и не сбавляли скорость.
Третья миля. Нас начал пробирать холод. Чувствовалась усталость, мышцы сводило судорогой. Все курсанты ушли далеко вперед и скрылись из виду. Боб на секунду прервал свои медленные, размеренные гребки и, перевернувшись на спину, расправил руки…
Потом он медленно сделал под водой сальто.
Мы с Роджером с беспокойством следили за его поведением. Боб снова выпрямился, задорно улыбнулся (на этот раз я не мог ошибиться!) и показал разведенными пальцами знак «V» – «победа». После этого я наконец-то поверил, что несколько месяцев тренировок не прошли напрасно и Боб справится с марафонской дистанцией.
Собрав остаток сил, мы преодолели последние метры и всплыли на мелководье примерно в полутора километрах от пляжа академии. Уже смеркалось; все остальные курсанты давно закончили заплыв.
Несмотря на усталость, мы с Бобом радостно пожали друг другу руки. Неодобрительно посматривавший на нас Фэрфэйн не удержался и начал брюзжать, но мы его не слушали. Главное, что Боб добился своей цели!
Фэрфэйн достал из водонепроницаемой сумки у себя на поясе ракетницу, поднял ее вверх и выстрелил. Это был сигнал для дежурного офицера. Увидев ракету, он должен был понять, что мы все успешно закончили марафон и спасательная команда может идти отдыхать.
– Шевелитесь! – недовольно прикрикнул на нас Фэрфэйн. – До берега еще топать и топать, а уже время ужина!
Мы с Бобом стащили маски, вынули изо рта загубники и с наслаждением вдохнули теплый ароматный воздух. Потом сняли гидрокостюмы и со счастливой улыбкой посмотрели друг на друга.
– Так вы идете или нет?! – снова закричал Фэрфэйн.
Все так же улыбаясь, мы зашлепали следом за ним. За корпусами академии ярко светили огни курортных гостиниц; было хорошо видно и светлое зарево над Гэмильтоном – столицей Бермудских островов. На горизонте показалась полная луна.
Через несколько секунд над территорией академии взвилась красная ракета. Это значило, что там ждут нашего возвращения; все другие участники заплыва уже вернулись на базу.
– Проснитесь же, черт побери! – вскипел Фэрфэйн. – Эсков! Ну-ка, прибавь шагу! Из-за вас, двух комков слизи, на плацу стоит вся команда…
Неожиданно он замолчал и стал вглядываться в разделявшую нас с берегом полоску воды.
На волнах, испуская слабое голубоватое сияние, покачивался какой-то предмет. Это был небольшой – размером с пивную банку – металлический цилиндр. Выкатившись на берег, волна отхлынула и потащила цилиндр обратно в море. Несмотря на усталость, Боб вернулся на несколько шагов и достал цилиндра из воды.
Мы сразу поняли, из чего он был сделан. Такое слабое голубоватое сияние мог испускать только иденит!
– Эй, Джим! – закричал Эсков. – Цилиндр сделан из специальной иденитовой брони. Только с какой стати?..
Мы стали разглядывать находку. Иденитовая броня! Значит, цилиндр вынесло на берег с очень большой глубины: такой материал применяли только для глубоководных конструкций. Я взял неизвестный предмет из рук Боба. Он был довольно увесистым, но все же мог держаться на поверхности воды. Свечение иденита было едва заметным (на воздухе оно всегда слабее, чем в воде), но миниатюрные генераторы электрического тока, находящиеся внутри цилиндра, судя по всему, продолжали действовать. Я заметил, как от моего дыхания по поверхности цилиндра пробежала светлая рябь – иденит реагировал на малейшие изменения давления.
Присмотревшись, я увидел, что посредине цилиндра проходит узкая темная полоска – значит, он состоял из двух половинок.
– Может быть, откроем? – предложил я. – Вот здесь, по этой линии, он должен разъединяться.
Зарываясь ластами в песок и разбрызгивая воду, к нам подошел Фэрфэйн.
– Что у вас там такое? – начальственным тоном поинтересовался он. – Ну-ка, дайте я посмотрю!
Я инстинктивно передал цилиндр Бобу. Он заколебался, но протянул нашу находку Фэрфэйну – правда, не выпустил ее из рук.
– Да расстанься ты с ним! – Фэрфэйн грубо схватил цилиндр. – Кстати, я его увидел первым.
– Нет, минутку! – запротестовал Боб. – Еще до того, как ты увидел его, он ударился о мой локоть. Ты в это время был слишком занят – ты называл нас «комками слизи»!
– Без разговоров, давай его сюда!
– Может быть, не будем спорить и посмотрим, что там внутри? – вмешался я.
Фэрфэйн презрительно поморщился.
– Черт с вами! Но запомните, что я ваш командир, и если там окажется что-то важное, я обязан буду лично доставить это в академию.
– Не беспокойся! – серьезно сказал Боб, но, передавая мне цилиндр, не удержался и незаметно подмигнул.
Я крепко взялся за круглые стенки и повернул половинки цилиндра в разные стороны. Они довольно легко раскрутились, и как только между ними образовался зазор, сияние иденитовой оболочки погасло: контакты в цепи миниатюрного генератора оказались разомкнутыми.
Я снял ту половину, которая служила крышкой, а вторую наклонил над ладонью. Первой коснулась моей ладони туго скрученная пачка бумаги. Рассмотрев ее получше, я удивленно хмыкнул – пачка бумаги оказалась пачкой банкнот, перетянутых резинкой. Вслед за ней из цилиндра выпал свернутый в трубку бумажный листок, судя по всему, это было письмо. Я развернул бумажную трубку и обнаружил внутри нее маленький бархатный мешочек, не долго думая, развязал завязки и запустил внутрь пальцы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18
В том, чтобы сидеть без дела и переживать, было мало толку. Я взял у Илэдио адрес отца Крэкена и начал писать ему письмо.
«Моргану Уэнсли, эсквайру
для передачи мистеру Дж. Крэкену.
Кермадек-Доум, Мариния…»
Писать было особенно не о чем, но послать такое письмо я считал своим долгом. Конечно, Крэкен-старший уже получил официальную радиограмму из академии. Но мне хотелось написать ему что-то от себя лично в дополнение к сухой казенной радиограмме. Хотя, с другой стороны, было глупо мешать в одном письме слова соболезнования и рассуждения о морских ящерах. Или рассказывать про ссору с Фэрфэйном…
В конце концов я написал, что очень огорчен случившимся – «хотя я знал вашего сына совсем недолго…». Написал, что он был смелый парень и превосходный пловец и что если у отца Дэвида будут какие-то пожелания, меня не придется просить дважды.
Когда я заклеивал конверт, вернулся Боб.
Он выглядел уставшим, но не подавленным, скорее, слегка взволнованным. Я сразу же засыпал его вопросами. Что произошло? Неужели все это время с ним беседовали на тему исчезновения Дэвида? Или разговор перешел на что-то другое?
Он рассмеялся, и я с облегчением вздохнул.
– Джим, ты напрасно переживал. Меня спрашивали только про Дэвида, ни о чем другом речи не шло. Я сказал, что ровным счетом ничего не знаю, – и это была истинная правда.
– И на это потребовалось столько времени?
Боб перестал улыбаться. В его глазах опять появилась странная взволнованность.
– Нет, Джим, – он отрицательно покачал головой. – Не только на это.
Больше он ничего не сказал.
Я не стал докучать ему расспросами. Моему другу и так досталось – и от начальника академии, и от инструктора Блаймэна, снимавших с него стружку за очередную несдачу норматива. Скорее всего, Бобу в открытую сказали, что если он не справится с марафоном, его отчислят. Ничего удивительного в том, что он не хотел распространяться на эту тему, не было.
Чем больше я думал о случившемся, тем больше убеждался в верности своих догадок.
Я и не знал, что моя уверенность – не что иное, как далеко зашедшее заблуждение.
5
ПОСЫЛКА С МОРСКОГО ДНА
Все это было в октябре.
Прошло несколько недель, и я получил короткую записку на именном бланке Моргана Уэнсли, из подводного города Кермадек-Доум. Меня уведомляли, что мое письмо передано адресату.
В записке не было сказано ни слова об исчезновении Дэвида Крэкена. Кто бы ни был этот Морган Уэнсли, но он не проявил к судьбе Дэвида ни сочувствия, ни интереса.
Похоже, не только для этого человека, но и для всей академии Дэвид Крэкен как бы и не существовал вовсе. Его имя было вычеркнуто из списков с формулировкой «пропал без вести». Встречаясь с Лэдди Энджелом, мы непременно заводили разговор о Дэвиде, но много ли нового можно было сказать о погибшем товарище? Кроме того, мы числились в разных командах, жили в разных корпусах, и выбирать время для таких встреч становилось все труднее.
Постепенно я начал забывать Дэвида.
По правде говоря, жизнь курсанта не слишком располагала к раздумьям о прошлом. Лекции, строевая подготовка, смотры, спорт… Наш день был расписан по минутам, а если выдавался свободный час, мы с Бобом Эсковом проводили его на мелководье, практикуясь в плаванье под водой без акваланга. Мы поставили себе цель: ко дню проведения подводного марафона (а он должен был состояться сразу после каникул) Боб должен был набрать отличную форму.
– Может быть, меня и отчислят, Джим, – угрюмо говорил он мне, отдуваясь после очередного заплыва, – но я, по крайней мере, буду знать, что сделал все, что мог.
После этого Боб снова надевал маску и уходил под воду, стараясь как можно дольше не всплывать на поверхность. Я не оставлял его в покое. Сначала он мог находиться под водой всего несколько секунд. Потом минуту, потом полторы минуты. Постепенно он довел свой личный рекорд до двух минут, а вскоре и до двух с половиной минут…
Я еще в детстве мог пробыть под водой целых три минуты, но это был мой предел. К рождественским каникулам Боб мог секунда в секунду повторить мои лучшие результаты.
Набрав полные легкие воздуха, мы погружались на двенадцать и даже на пятнадцать метров. Предел нашего пребывания под водой увеличился до трех с половиной минут. Мы разработали для себя целую систему контрольных меток и измерений. Однажды, взяв пару аквалангов, мы провели бесценные субботние часы под водой – разметили дистанцию и глубину, установили ориентиры и контрольные метки. После этого мы стали проводить на море каждую свободную субботу, не обращая внимания на дождь и хмурое небо.
К сожалению, наши тренировки не лучшим образом сказались на здоровье Боба.
Он хорошо приспособился к пребыванию под водой, но стал заметно терять в весе. На очередном медицинском осмотре перед Рождеством на это обратил внимание лейтенант Сэксон.
– По-моему, ты был в числе курсантов, которые не сдали последний норматив? – подозрительно глядя на Боба, спросил врач.
– Да, сэр.
– А теперь ты решил загнать себя в могилу? Посмотри в свою медицинскую карту, парень, – за месяц ты сбросил восемь килограммов! Ты держишься только за счет адреналина. Что ты сделал с собой?
– Ничего, сэр, – упрямо ответил Боб. – Я прекрасно себя чувствую.
– Мне об этом лучше судить! – возмущенно возразил Сэксон и все же, поворчав, разрешил Бобу идти.
С Сэксоном трудно было не согласиться. Боб довел себя до ручки. Но ведь ни в каком уставе не сказано, что курсант должен быть неженкой. Изнурительные тренировки продолжались. Вскоре в дополнение к нашим субботним заплывам Боб стал исчезать куда-то и в другие дни недели – после воскресной проповеди или во время «часа посещений». В общем, в любой подходящий момент. Я знал, что над ним висит дамоклов меч, и не спрашивал, где он проводит время. Я думал, что место его тренировок – гимнастический зал или стадион. И, конечно, ошибался.
Прошло еще несколько месяцев. Наступила весна.
Мы почти не вспоминали про Дэвида Крэкена, этого странноватого тихого парня из морских глубин. За апрелем прошел май, а с ним и день марафонского заплыва.
Пообедав, мы вновь взошли на борт тренировочного судна. После исчезновения Дэвида мы с Бобом впервые попали на старую баржу. Я заметил, что Боб то и дело посматривает на то место, откуда мы втроем любовались на береговую линию и предрассветное небо. Наши глаза встретились, и Эсков грустно улыбнулся.
– Бедняга Дэвид! – только и сказал он.
Он вспоминал только Дэвида. А я, глядя на стальные прутья релингов, видел и кое-что другое – что-то вроде исполинской рептилии, чья огромная черная голова поднялась однажды из морской пучины. Я не раз видел эту голову во сне. Но, может быть, и в тот злополучный день мне приснилось нечто нереальное?
Над этой загадкой можно было поломать голову, но не сейчас. Как только за горизонтом скрылась линия берега, курсант-капитан Фэрфэйн скомандовал строиться, и лейтенант Блаймэн провел инструктаж. Мы опять стояли на палубе баржи, которую толкали по морской глади тупоносые подводные буксиры. Инструктаж продолжался пятнадцать минут, после него был объявлен десятиминутный отдых.
Потом нам приказали собраться в трюме. Все люки были задраены, судно приготовлено к погружению. Капитан просигналил на буксиры, мы опустились на глубину двадцать метров и продолжили плаванье. Нам предстояло пройти десять морских миль. При скорости девять узлов Единица скорости корабля, равная одной морской миле в час или 0,514 м/сек. (Примеч. пер. )
на это требовалось чуть больше часа. Морская миля равна одному и восьми десятым километра. Значит, мы должны были уйти в открытое море на восемнадцать километров.
Обратный путь – те же восемнадцать километров – каждый из нас должен был проделать самостоятельно на десятиметровой глубине.
Нам приказали надеть водолазное снаряжение – ласты, маску, акваланг и гидрокостюм. Гидрокостюм сильно замедлял скорость пловца, но без него нам было не обойтись. На двадцатиметровой глубине нашим главным противником был холод. Да, холод! Нормальная температура человеческого тела – тридцать шесть с половиной градусов Цельсия, температура воды близ Бермудского архипелага весной – пятнадцать градусов. Если в такую воду опустить стальной брусок, масса и температура которого близки к температуре и массе человеческого тела, он за считанные минуты остынет до температуры воды. Конечно, между стальной чушкой и человеком есть разница. Но главная разница заключается именно в том, что такое охлаждение нисколько не повредит металлу и будет губительным для человека.
Вы спросите: как же пловцы остаются в живых? Они выживают благодаря теплу, которое производит их собственный организм. Организм заботится о поддержании теплового баланса и вырабатывает новую энергию взамен затраченной. Но если к калориям, израсходованным на борьбу с холодной водой, добавить калории, затраченные на мышечные усилия при плавании, сумма этих затрат на дистанции в десять морских миль приблизится к роковому пределу.
В прежние времена пловцы-надводники пытались бороться с холодом, нанося на свое тело толстый слой жира. Так делали первые покорители Ла-Манша. Но это было более чем бессмысленно! На самом деле жир только способствовал утечке тепла. Конечно, многие из пловцов добивались своей цели. Но сколько других не совладало с холодом!
На подводной барже плыл сто шестьдесят один курсант. По давней традиции академии, все до единого должны были сдать норматив.
Спускаясь по трапу в переходный шлюз, я крепко сжал руку Боба.
– Не беспокойся, ты доплывешь! – прошептал я.
– Я должен! – откликнулся он.
Мы опять оказались в камере шлюза. Створки люка раздвинулись. На палубу замершей на двадцатиметровой глубине баржи команда за командой выходили аквалангисты.
В полной тишине, освещаемые рассеянным зеленоватым светом солнечных лучей, все мы делали упражнения разогревающей гимнастики. Из динамика раздался искаженный, скрежещущий голос лейтенанта Блаймэна:
– Внимание, старшие команд! По сигналу командам уходить на дистанцию!
С десятисекундным интервалом раздавался высокий, пронзительный гудок.
Марафон начался!
Мы с Бобом стартовали в последней команде, ее вел Роджер Фэрфэйн. Я поставил для себя цель не бросать Боба одного. Наша команда почти сразу же рассеялась. Оглянувшись по сторонам, я увидел тридцать бледно-зеленых, похожих на привидения силуэтов. Заученными движениями курсанты преодолевали первые метры дистанции. Отыскав среди них Боба, я подплыл поближе к нему: я хотел постоянно держать его в поле зрения.
Он увидел меня и улыбнулся – а может быть, мне это только показалось, ведь маска и загубник мешали как следует разглядеть лицо. Мы полностью сосредоточились на заплыве.
Первая миля… К нам приблизился Фэрфэйн и стал энергично махать рукой. Мы уже сильно отстали от сокурсников, и теперь он требовал, чтобы мы сократили разрыв. Я отрицательно покачал головой и указал на Боба. Фэрфэйн дернулся и уплыл вперед, но потом снова притормозил. С этого момента он все время держался рядом с нами. Это входило в его обязанности – как командир, он должен был подгонять отстающих, а мы плелись в самом хвосте.
Вторая миля. Боб держался молодцом. Мы не могли похвастаться высоким темпом, но и не сбавляли скорость.
Третья миля. Нас начал пробирать холод. Чувствовалась усталость, мышцы сводило судорогой. Все курсанты ушли далеко вперед и скрылись из виду. Боб на секунду прервал свои медленные, размеренные гребки и, перевернувшись на спину, расправил руки…
Потом он медленно сделал под водой сальто.
Мы с Роджером с беспокойством следили за его поведением. Боб снова выпрямился, задорно улыбнулся (на этот раз я не мог ошибиться!) и показал разведенными пальцами знак «V» – «победа». После этого я наконец-то поверил, что несколько месяцев тренировок не прошли напрасно и Боб справится с марафонской дистанцией.
Собрав остаток сил, мы преодолели последние метры и всплыли на мелководье примерно в полутора километрах от пляжа академии. Уже смеркалось; все остальные курсанты давно закончили заплыв.
Несмотря на усталость, мы с Бобом радостно пожали друг другу руки. Неодобрительно посматривавший на нас Фэрфэйн не удержался и начал брюзжать, но мы его не слушали. Главное, что Боб добился своей цели!
Фэрфэйн достал из водонепроницаемой сумки у себя на поясе ракетницу, поднял ее вверх и выстрелил. Это был сигнал для дежурного офицера. Увидев ракету, он должен был понять, что мы все успешно закончили марафон и спасательная команда может идти отдыхать.
– Шевелитесь! – недовольно прикрикнул на нас Фэрфэйн. – До берега еще топать и топать, а уже время ужина!
Мы с Бобом стащили маски, вынули изо рта загубники и с наслаждением вдохнули теплый ароматный воздух. Потом сняли гидрокостюмы и со счастливой улыбкой посмотрели друг на друга.
– Так вы идете или нет?! – снова закричал Фэрфэйн.
Все так же улыбаясь, мы зашлепали следом за ним. За корпусами академии ярко светили огни курортных гостиниц; было хорошо видно и светлое зарево над Гэмильтоном – столицей Бермудских островов. На горизонте показалась полная луна.
Через несколько секунд над территорией академии взвилась красная ракета. Это значило, что там ждут нашего возвращения; все другие участники заплыва уже вернулись на базу.
– Проснитесь же, черт побери! – вскипел Фэрфэйн. – Эсков! Ну-ка, прибавь шагу! Из-за вас, двух комков слизи, на плацу стоит вся команда…
Неожиданно он замолчал и стал вглядываться в разделявшую нас с берегом полоску воды.
На волнах, испуская слабое голубоватое сияние, покачивался какой-то предмет. Это был небольшой – размером с пивную банку – металлический цилиндр. Выкатившись на берег, волна отхлынула и потащила цилиндр обратно в море. Несмотря на усталость, Боб вернулся на несколько шагов и достал цилиндра из воды.
Мы сразу поняли, из чего он был сделан. Такое слабое голубоватое сияние мог испускать только иденит!
– Эй, Джим! – закричал Эсков. – Цилиндр сделан из специальной иденитовой брони. Только с какой стати?..
Мы стали разглядывать находку. Иденитовая броня! Значит, цилиндр вынесло на берег с очень большой глубины: такой материал применяли только для глубоководных конструкций. Я взял неизвестный предмет из рук Боба. Он был довольно увесистым, но все же мог держаться на поверхности воды. Свечение иденита было едва заметным (на воздухе оно всегда слабее, чем в воде), но миниатюрные генераторы электрического тока, находящиеся внутри цилиндра, судя по всему, продолжали действовать. Я заметил, как от моего дыхания по поверхности цилиндра пробежала светлая рябь – иденит реагировал на малейшие изменения давления.
Присмотревшись, я увидел, что посредине цилиндра проходит узкая темная полоска – значит, он состоял из двух половинок.
– Может быть, откроем? – предложил я. – Вот здесь, по этой линии, он должен разъединяться.
Зарываясь ластами в песок и разбрызгивая воду, к нам подошел Фэрфэйн.
– Что у вас там такое? – начальственным тоном поинтересовался он. – Ну-ка, дайте я посмотрю!
Я инстинктивно передал цилиндр Бобу. Он заколебался, но протянул нашу находку Фэрфэйну – правда, не выпустил ее из рук.
– Да расстанься ты с ним! – Фэрфэйн грубо схватил цилиндр. – Кстати, я его увидел первым.
– Нет, минутку! – запротестовал Боб. – Еще до того, как ты увидел его, он ударился о мой локоть. Ты в это время был слишком занят – ты называл нас «комками слизи»!
– Без разговоров, давай его сюда!
– Может быть, не будем спорить и посмотрим, что там внутри? – вмешался я.
Фэрфэйн презрительно поморщился.
– Черт с вами! Но запомните, что я ваш командир, и если там окажется что-то важное, я обязан буду лично доставить это в академию.
– Не беспокойся! – серьезно сказал Боб, но, передавая мне цилиндр, не удержался и незаметно подмигнул.
Я крепко взялся за круглые стенки и повернул половинки цилиндра в разные стороны. Они довольно легко раскрутились, и как только между ними образовался зазор, сияние иденитовой оболочки погасло: контакты в цепи миниатюрного генератора оказались разомкнутыми.
Я снял ту половину, которая служила крышкой, а вторую наклонил над ладонью. Первой коснулась моей ладони туго скрученная пачка бумаги. Рассмотрев ее получше, я удивленно хмыкнул – пачка бумаги оказалась пачкой банкнот, перетянутых резинкой. Вслед за ней из цилиндра выпал свернутый в трубку бумажный листок, судя по всему, это было письмо. Я развернул бумажную трубку и обнаружил внутри нее маленький бархатный мешочек, не долго думая, развязал завязки и запустил внутрь пальцы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18