Шура Шлезингер была теософка, но вместе с тем так превосходно знала ход п
равославного богослужения, что даже toure transportee
В восторге. (Здесь и далее с
французского.)
в состоянии полного экстаза не могла утерпеть, чтобы не подсказыва
ть священнослужителям, что им говорить или петь. «Услыши, Господи», «иже н
а всякое время», «честнейшую херувим» Ч все время слышалась её хриплая
срывающаяся скороговорка.
Шура Шлезингер знала математику, индийское тайноведение, адреса крупне
йших профессоров Московской консерватории, кто с кем живет, и, Бог ты мой,
чего она только не знала. Поэтому её приглашали судьей и распорядительни
цей во всех серьезных случаях жизни.
В назначенный час гости стали съезжаться. Приехали Аделаида Филипповна,
Гинц, Фуфковы, господин и госпожа Басурман, Вержицкие, полковник Кавказц
ев. Шел снег, и когда отворяли парадное, воздух путано несся мимо, весь сло
вно в узелках от мелькания больших и малых снежинок. Мужчины входили с хо
лода в болтающихся на ногах глубоких ботиках и поголовно корчили из себя
рассеянных и неуклюжих увальней, а их посвежевшие на морозе жены в расст
егнутых на две верхних пуговицы шубках и сбившихся назад пуховых платка
х на заиндевевших волосах, наоборот, изображали прожженных шельм, само к
оварство, пальца в рот не клади. «Племянник Кюи», Ч пронесся шепот, когда
приехал новый, в первый раз в этот дом приглашенный пианист.
Из зала через растворенные в двух концах боковые двери виднелся длинный
, как зимняя дорога, накрытый стол в столовой.
В глаза бросалась яркая игра рябиновки в бутылках с зернистой гранью. Во
ображение пленяли судки с маслом и уксусом в маленьких графинчиках на се
ребряных подставках, и живописность дичи и закусок, и даже сложенные пир
амидками салфетки, стойком увенчивавшие каждый прибор, и пахнувшие минд
алем сине-лиловые цинерарии в корзинах, казалось, дразнили аппетит. Чтоб
ы не отдалять желанного мига вкушения земной пищи, поторопились как можн
о скорее обратиться к духовной. Расселись в зале рядами.
«Племянник Кюи», Ч возобновился шепот, когда пианист занял свое место з
а инструментом. Концерт начался.
Про сонату знали, что она скучная и вымученная, головная.
Она оправдала ожидания, да к тому же еще оказалась страшно растянутой.
Об этом в перерыве спорили критик Керимбеков с Александром Александров
ичем. Критик ругал сонату, а Александр Александрович защищал. Кругом кур
или и шумели, передвигая стулья с места на место.
Но опять взгляды упали на сиявшую в соседней комнате глаженую скатерть.
Все предложили продолжать концерт без промедления.
Пианист покосился на публику и кивнул партнерам, чтобы начинали. Скрипач
и Тышкевич взмахнули смычками. Трио зарыдало.
Юра, Тоня и Миша Гордон, который полжизни проводил теперь у Громеко, сидел
и в третьем ряду.
Ч Вам Егоровна знаки делает, Ч шепнул Юра Александру Александровичу, с
идевшему прямо перед его стулом.
На пороге зала стояла Аграфена Егоровна, старая седая горничная семьи Гр
омеко, и отчаянными взглядами в Юрину сторону и столь же решительными вы
махами головы в сторону Александра Александровича давала Юре понять, чт
о ей срочно надо хозяина.
Александр Александрович повернул голову, укоризненно взглянул на Егор
овну и пожал плечами. Но Егоровна не унималась. Вскоре между ними из одног
о конца зала в другой завязалось объяснение, как между глухонемыми. В их с
торону смотрели. Анна Ивановна метала на мужа уничтожающие взгляды.
Александр Александрович встал. Надо было что-нибудь предпринять. Он пок
раснел, тихо под углом обошел зал и подошел к Егоровне.
Ч Как вам не стыдно, Егоровна! Что это вам, право, приспичило? Ну, скорее, чт
о случилось?
Егоровна что-то зашептала ему.
Ч Из какой Черногории?
Ч Номера.
Ч Ну так что же?
Ч Безотлагательно требовают. Какие-то ихние кончаются.
Ч Уж и кончаются. Воображаю. Нельзя, Егоровна. Вот доиграют кусочек, и ска
жу. А раньше нельзя.
Ч Номерной дожидается. И то же самое извозчик. Я вам говорю, помирает чел
овек, понимаете? Господского звания дама.
Ч Нет и нет. Великое дело пять минут, подумаешь.
Александр Александрович тем же тихим шагом вдоль стены вернулся на свое
место и сел, хмурясь и растирая переносицу.
После первой части он подошел к исполнителям и, пока гремели рукоплескан
ия, сказал Фадею Казимировичу, что за ним приехали, какая-то неприятность
и музыку придется прекратить.
Потом движе нием ладоней, обращенных к залу, Александр Александрович ост
ановил аплодисменты и громко сказал:
Ч Господа. Трио придется приостановить. Выразим сочувствие Фадею Казим
ировичу. У него огорчение. Он вынужден нас покинуть. В такую минуту мне не
хотелось бы оставлять его одного. Мое присутствие, может быть, будет ему н
еобходимо. Я поеду с ним. Юрочка, выйди, голубчик, скажи, чтобы Семен подава
л к подъезду, у него давно заложено. Господа, я не прощаюсь. Всех прошу оста
ваться. Отсутствие мое будет кратковременно.
Мальчики запросились прокатиться сАлександром Александровичем ночью
по морозу.

21

Несмотря на нормальное течение восстановившейся жизни, после декабря в
се еще постреливали где-нибудь, и новые пожары, какие бывают постоянно, ка
зались догорающими остатками прежних.
Никогда еще они не ехали так далеко и долго, как в эту ночь. Это было рукой п
одать Ч Смоленский, Новинский и половина Садовой. Но зверский мороз с ту
маном разобщал отдельные куски свихнувшегося пространства, точно оно б
ыло не одинаковое везде на свете. Косматый, рваный дым костров, скрип шаго
в и визг полозьев способствовали впечатлению, будто они едут уже Бог зна
ет как давно и заехали в какую-то ужасающую даль.
Перед гостиницей стояла накрытая попоной лошадь с забинтованными бабк
ами, впряженная в узкие щегольские сани. На месте для седоков сидел лихач,
облапив замотанную голову руками в рукавицах, чтобы согреться.
В вестибюле было тепло, и за перилами, отделявшими вешалку от входа, дрема
л, громко всхрапывал и сам себя этим будил швейцар, усыпленный шумом вент
илятора, гуденьем топящейся печки и свистом кипящего самовара.
Налево в вестибюле перед зеркалом стояла накрашенная дама с пухлым, мучн
истым от пудры лицом. На ней был меховой жакет, слишком воздушный для тако
й погоды. Дама кого-то дожидалась сверху и, повернувшись спиной к зеркалу
, оглядывала себя то через правое, то через левое плечо, хороша ли она сзад
и.
В дверь с улицы просунулся озябший лихач. Формою кафтана он напоминал ка
кой-то крендель с вывески, а валивший от него клубами пар еще усиливал это
сходство.
Ч Скоро ли они там, мамзель, Ч спросил он даму у зеркала.
Ч С вашим братом свяжешься, только лошадь студить.
Случай в двадцать четвертом был мелочью в обычном каждодневном озлобле
нии прислуги. Каждую минуту дребезжали звонки и вылетали номерки в длинн
ом стеклянном ящике на стене, указуя, где и под каким номером сходят с ума
и, сами не зная, чего хотят, не дают покоя коридорным.
Теперь эту старую дуру Гишарову отпаивали в двадцать четвертом, давали е
й рвотного и полоскали кишки и желудок.
Горничная Глаша сбилась с ног, подтирая там пол и вынося грязные и внося ч
истые ведра. Но нынешняя буря в официантской началась задолго до этой су
матохи, когда еще ничего не было в помине и не посылали Терешку на извозчи
ке за доктором и за этою несчастною пиликалкой, когда не приезжал еще Ком
аровский и в коридоре перед дверью не толклось столько лишнего народу, з
атрудняя движение.
Сегодняшний сыр-бор загорелся в людской оттого, что днем кто-то неловко п
овернулся в узком проходе из буфетной и нечаянно толкнул официанта Сысо
я в тот самый момент, когда он, изогнувшись, брал разбег из двери в коридор
с полным подносом на правой, поднятой кверху руке. Сысой грохнул поднос, п
ролил суп и разбил посуду, три глубоких тарелки и одну мелкую.
Сысой утверждал, что это судомойка, с нее и спрос, с нее и вычет. Теперь была
ночь, одиннадцатый час, половине скоро расходиться с работы, а у них до сих
пор еще шла по этому поводу перепалка.
Ч Руки-ноги дрожат, только и забот день и ночь обнявшись с косушкой, как с
женой, нос себе налакал инда как селезень, а потом зачем толкали его, побил
и ему посуду, пролили уху! Да кто тебя толкал, косой чорт, нечистая сила? Кто
толкал тебя, грыжа астраханская, бесстыжие глаза?
Ч Я вам сказывал, Матрена Степановна, Ч придерживайтесь выраженьев.
Ч Добро бы что-нибудь стоящее, ради чего шум и посуду бить, а то какая неви
даль, мадам Продам, недотрога бульварная, от хороших делов мышьяку хвати
ла, отставная невинность. В Черногорских номерах пожили, не видали шилох
восток и кобелей.
Миша и Юра похаживали по коридору перед дверью номера. Все ведь вышло не т
ак, как предполагал Александр Александрович. Он представлял себе Ч виол
ончелист, трагедия, что-нибудь достойное и чистоплотное. А это чорт знает
что. Грязь, скандальное что-то и абсолютно не для детей.
Мальчики топтались в коридоре.
Ч Вы войдите к тетеньке, молодые господа, Ч во второй раз неторопливым
тихим голосом убеждал подошедший к мальчикам коридорный. Ч Вы войдите,
не сумлевайтесь. Они ничего, будьте покойны. Они теперь в полной цельност
и. А тут нельзя стоять.
Тут нынче было несчастье, кокнули дорогую посуду. Видите Ч услужаем, бег
аем, теснота. Вы войдите.
Мальчики послушались.
В номере горящую керосиновую лампу вынули из резервуара, в котором она в
исела над обеденным столом, и перенесли за дощатую перегородку, вонявшую
клопами, на другую половину номера.
Там был спальный закоулок, отделенный от передней и посторонних взоров п
ыльной откидной портьерой. Теперь в переполохе её забывали опускать. Ее
пола была закинута за верхний край перегородки. Лампа стояла в алькове н
а скамье.
Этот угол был резко озарен снизу словно светом театральной рампы.
Травились йодом, а не мышьяком, как ошибочно язвила судомойка.
В номере стоял терпкий, вяжущий запах молодого грецкого ореха в неотверд
елой зеленой кожуре, чернеющей от прикосновения.
За перегородкой девушка подтирала пол и, громко плача и свесив над тазом
голову с прядями слипшихся волос, лежала на кровати мокрая от воды, слез и
пота полуголая женщина.
Мальчики тотчас же отвели глаза в сторону, так стыдно и непорядочно было
смотреть туда. Но Юру успело поразить, как в некоторых неудобных, вздыбле
нных позах, под влиянием напряжения и усилий, женщина перестает быть тем,
чем её изображает скульптура, и становится похожа на обнаженного борца с
шарообразными мускулами в коротких штанах для состязания.
Наконец-то за перегородкой догадались опустить занавеску.
Ч Фадей Казимирович, милый, где ваша рука? Дайте мне вашу руку, Ч давясь о
т слез и тошноты, говорила женщина. Ч Ах, я перенесла такой ужас! У меня был
и такие подозрения! Фадей Казимирович… Мне вообразилось… Но по счастью о
казалось, что все это глупости, мое расстроенное воображение. Фадей Кази
мирович, подумайте, какое облегчение! И в результате… И вот… И вот я жива.
Ч Успокойтесь, Амалия Карловна, умоляю вас, успокойтесь.
Как это все неудобно получилось, честное слово, неудобно.
Ч Сейчас поедем домой, Ч буркнул Александр Александрович, обращаясь к
детям.
Пропадая от неловкости, они стояли в темной прихожей, на пороге неотгоро
женной части номера и, так как им некуда было девать глаза, смотрели в его
глубину, откуда унесена была лампа. Там стены были увешаны фотографиями,
стояла этажерка с нотами, письменный стол был завален бумагами и альбома
ми, а по ту сторону обеденного стола, покрытого вязаной скатертью, спала с
идя девушка в кресле, обвив руками его спинку и прижавшись к ней щекой. Нав
ерное, она смертельно устала, если шум и движение кругом не мешали ей спат
ь.
Их приезд был бессмыслицей, их дальнейшее присутствие здесь Ч неприлич
ием.
Ч Сейчас поедем, Ч еще раз повторил Александр Александрович. Ч Вот то
лько Фадей Казимирович выйдет. Я прощусь с ним.
Но вместо Фадея Казимировича из-за перегородки вышел кто-то другой. Это б
ыл плотный, бритый, осанистый и уверенный в себе человек. Над головою он не
с лампу, вынутую из резервуара. Он прошел к столу, за которым спала девушка
, и вставил лампу в резервуар. Свет разбудил девушку. Она улыбнулась вошед
шему, прищурилась и потянулась.
При виде незнакомца Миша весь встрепенулся и так и впился в него глазами.
Он дергал Юру за рукав, пытаясь что-то сказать ему.
Ч Как тебе не стыдно шептаться у чужих? Что о тебе подумают? Ч остановли
вал его Юра и не желал слушать.
Тем временем между девушкой и мужчиной происходила немая сцена. Они не с
казали друг другу ни слова и только обменивались взглядами. Но взаимное
понимание их было пугающе волшебно, словно он был кукольником, а она посл
ушною движениям его руки марионеткой.
Улыбка усталости, появившаяся у нее на лице, заставляла девушку полузакр
ывать глаза и наполовину разжимать губы. Но на насмешливые взгляды мужчи
ны она отвечала лукавым подмигиванием сообщницы. Оба были довольны, что
все обошлось так благополучно, тайна не раскрыта и травившаяся осталась
жива.
Юра пожирал обоих глазами. Из полутьмы, в которой никто не мог его видеть,
он смотрел не отрываясь в освещенный лампою круг. Зрелище порабощения де
вушки было неисповедимо таинственно и беззастенчиво откровенно. Проти
воречивые чувства теснились в груди у него. У Юры сжималось сердце от их н
еиспытанной силы.
Это было то самое, о чем они так горячо год продолдонили с Мишей и Тоней по
д ничего не значащим именем пошлости, то пугающее и притягивающее, с чем о
ни так легко справлялись на безопасном расстоянии на словах, и вот эта си
ла находилась перед Юриными глазами, досконально вещественная и смутна
я и снящаяся, безжалостно разрушительная и жалующаяся и зовущая на помощ
ь, и куда девалась их детская философия и что теперь Юре делать?
Ч Знаешь, кто этот человек? Ч спросил Миша, когда они вышли на улицу. Юра
был погружен в свои мысли и не отвечал.
Ч Это тот самый, который спаивал и погубил твоего отца.
Помнишь, в вагоне, Ч я тебе рассказывал.
Юра думал о девушке и будущем, а не об отце и прошлом. В первый момент он даж
е не понял, что говорит ему Миша. На морозе было трудно разговаривать.
Ч Замерз, Семен? Ч спросил Александр Александрович. Они поехали.


ЧАСТЬ третья.
ЕЛКА У СВЕНТИЦКИХ

1

Как-то зимой Александр Александрович подарил Анне Ивановне старинный г
ардероб. Он купил его по случаю. Гардероб черного дерева был огромных раз
меров. Целиком он не входил ни в какую дверь. Его привезли в разобранном ви
де, внесли по частям в дом и стали думать, куда бы его поставить. В нижние ко
мнаты, где было просторнее, он не годился по несоответствию назначения, а
наверху не помещался вследствие тесноты. Для гардероба освободили част
ь верхней площадки на внутренней лестнице у входа в спальню хозяев.
Собирать гардероб пришел Дворник Маркел. Он привел с собой шестилетнюю д
очь Маринку. Маринке дали палочку ячменного сахара. Маринка засопела нос
ом и, облизывая леденец и заслюнявленные пальчики, насупленно смотрела н
а отцову работу.
Некоторое время все шло как по маслу. Шкап постепенно вырастал на глазах
у Анны Ивановны. Вдруг, когда только осталось наложить верх, ей вздумалос
ь помочь Маркелу. Она стала на высо кое дно гардероба и, покачнувшись, толк
нула боковую стенку, державшуюся только на пазовых шипах.
Распускной узел, которым Маркел стянул наскоро борта, разошелся. Вместе
с досками, грохнувшимися на пол, упала на спину и Анна Ивановна и при этом
больно расшиблась.
Ч Эх, матушка-барыня, Ч приговаривал кинувшийся к ней Маркел, Ч и чего
ради это вас угораздило, сердешная. Кость-то цела? Вы пощупайте кость. Гла
вное дело кость, а мякиш наплевать, мякиш дело наживное и, как говорится, т
олько для дамского блезиру. Да не реви ты, ирод, Ч напускался он на плакав
шую Маринку. Ч Утри сопли да ступай к мамке. Эх, матушка-барыня, нужли б я б
ез вас этой платейной антимонии не обосновал? Вот вы верно думаете, будто
на первый взгляд я действительно дворник, а ежели правильно рассудить, т
о природная наша стать столярная, столярничали мы. Вы не поверите, что это
й мебели, этих шкапов-буфетов, через наши руки прошло в смысле лака или, на
оборот, какое дерево красное, какое орех. Или, например, какие, бывало, парт
ии в смысле богатых невест так, извините за выражение, мимо носа и плывут,
так и плывут. А всему причина Ч питейная статья, крепкие напитки.

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":
Полная версия книги 'Доктор Живаго'


1 2 3 4 5 6 7 8 9 10