Или это
Ч беспокойство? Нет, он знает, что она дома у себя и в безопасности. Так что
же она не идет из головы у него!
Комаровский вошел в подъезд, дошел по лестнице до площадки и обогнул ее. Н
а ней было венецианское окно с орнаментальными гербами по углам стекла.
Цветные зайчики падали с него на пол и подоконник. На половине второго ма
рша Комаровский остановился.
Не поддаваться этой мытарящей, сосущей тоске! Он не мальчик, он должен пон
имать, что с ним будет, если из средства развлечения эта девочка, дочь его
покойного друга, этот ребенок, станет предметом его помешательства. Опом
ниться! Быть верным себе, не изменять своим привычкам. А то все полетит пра
хом.
Комаровский до боли сжал рукой широкие перила, закрыл на минуту глаза и, р
ешительно повернув назад, стал спускаться. На площадке с зайчиками он пе
рехватил обожающий взгляд бульдога.
Джек смотрел на него снизу, подняв голову, как старый, слюнявый карлик с от
вислыми щеками.
Собака не любила девушки, рвала ей чулки, рычала на нее и скалилась. Она ре
вновала хозяина к Ларе, словно боясь, как бы он не заразился от нее чем-ниб
удь человеческим.
Ч Ах, так вот оно что! Ты решил, что все будет по-прежнему Ч Сатаниди, подл
ости, анекдоты? Так вот тебе за это, вот тебе, вот тебе, вот тебе!
Он стал избивать бульдога тростью и ногами. Джек вырвался, воя и взвизгив
ая, и с трясущимся задом заковылял вверх по лестнице скрестись в дверь и ж
аловаться Эмме Эрнестовне.
Проходили дни и недели.
14
О какой это был заколдованный круг! Если бы вторжение Комаровского в Лар
ину жизнь возбуждало только её отвращение, Л ара взбунтовалась бы и вырв
алась. Но дело было не так просто.
Девочке льстило, что годящийся ей в отцы красивый, седеющий мужчина, кото
рому аплодируют в собраниях и о котором пишут в газетах, тратит деньги и в
ремя на нее, зовет божеством, возит в театры и на концерты и, что называетс
я, «умственно развивает» ее.
И ведь она была еще невзрослою гимназисткой в коричневом платье, тайной
участницей невинных школьных заговоров и проказ. Ловеласничанье Комар
овского где-нибудь в карете под носом у кучера или в укромной аванложе на
глазах у целого театра пленяло её неразоблаченной дерзостью и побуждал
о просыпавшегося в ней бесенка к подражанию.
Но этот озорной школьнический задор быстро проходил. Ноющая надломленн
ость и ужас перед собой надолго укоренялись в ней. И все время хотелось сп
ать. От недоспанных ночей, от слез и вечной головной боли, от заучивания ур
оков и общей физической усталости.
15
Он был её проклятием, она его ненавидела. Каждый день она перебирала эти м
ысли заново.
Теперь она на всю жизнь его невольница, чем он закабалил ее? Чем вымогает е
ё покорность, а она сдается, угождает его желаниям и услаждает его дрожью
своего неприкрашенного позора?
Своим старшинством, маминой денежной зависимостью от него, умелым ее, Ла
ры, запугиванием? Нет, нет и нет. Все это вздор.
Не она в подчинении у него, а он у нее. Разве не видит она, как он томится по н
ей? Ей нечего бояться, её совесть чиста.
Стыдно и страшно должно быть ему, если она уличит его. Но в том-то и дело, чт
о она никогда этого не сделает. На это у нее не хватит подлости, главной си
лы Комаровского в обращении с подчиненными и слабыми.
Вот в чем их разница. Этим и страшна жизнь кругом. Чем она оглушает, громом
и молнией? Нет, косыми взглядами и шепотом оговора. В ней все подвох и двус
мысленность. Отдельная нитка, как паутинка, потянул Ч и нет ее, а попробуй
выбраться из сети Ч только больше запутаешься.
И над сильным властвует подлый и слабый.
16
Она говорила себе:
Ч А если бы она была замужем? Чем бы это отличалось? Она вступила на путь с
офизмов. Но иногда тоска без исхода охватывала ее.
Как ему не стыдно валяться в ногах у нее и умолять: «Так не может продолжат
ься. Подумай, что я с тобой сделал. Ты катишься по наклонной плоскости. Дав
ай откроемся матери. Я женюсь на тебе».
И он плакал и настаивал, словно она спорила и не соглашалась. Но все это бы
ли одни фразы, и Лара даже не слушала этих трагических пустозвонных слов.
И он продолжал водить её под длинною вуалью в отдельные кабинеты этого у
жасного ресторана, где лакеи и закусывающие провожали её взглядами и как
бы раздевали. И она только спрашивала себя: разве когда любят, унижают?
Однажды ей снилось. Она под землей, от нее остался только левый бок с плечо
м и правая ступни. Из левого соска у неё растет пучок травы, а на земле поют
«Черные очи да белая грудь» и «Не велят Маше за реченьку ходить».
17
Лара не была религиозна. В обряды она не верила. Но иногда для того, чтобы в
ынести жизнь, требовалось, чтобы она шла в сопровождении некоторой внутр
енней музыки. Такую музыку нельзя было сочинять для каждого раза самой. Э
той музыкой было слово Божие о жизни, и плакать над ним Лара ходила в церко
вь.
Раз в начале декабря, когда на душе у Лары было, как у Катерины из «Грозы», о
на пошла помолиться с таким чувством, что вот теперь земля расступится п
од ней и обрушатся церковные своды. И поделом. И всему будет конец. Жаль то
лько, что она взяла с собой Олю Демину, эту трещотку.
Ч Пров Афанасьевич, Ч шепнула ей Оля на ухо.
Ч Тсс. Отстань, пожалуйста. Какой Пров Афанасьевич?
Ч Пров Афанасьевич Соколов. Наш троюродный дядюшка.
Который читает.
Ч А, это она про псаломщика. Тиверзинская родня. Тсс.
Замолчи. Не мешай мне, пожалуйста.
Они пришли к началу службы. Пели псалом: «Благослови, душе моя, Господа, и в
ся внутренняя моя имя святое Его».
В церкви было пустовато и гулко. Лишь впереди тесной толпой сбились моля
щиеся. Церковь была новой стройки. Нерасцвеченное стекло оконницы ничем
не скрашивало серого заснеженного переулка и прохожих и проезжих, котор
ые по нему сновали. У этого окна стоял церковный староста и громко на всю ц
ерковь, не обращая внимания на службу, вразумлял какую-то глуховатую юро
дивую оборванку, и его голос был того же казенного будничного образца, ка
к окно и переулок.
Пока, медленно обходя молящихся, Лара с зажатыми в руке медяками шла к две
ри за свечками для себя и Оли и так же осторожно, чтобы никого не толкнуть,
возвращалась назад, Пров Афанасьевич успел отбарабанить девять блажен
ств, как вещь, и без него всем хорошо известную.
Блажени нищие духом… Блажени плачущие… Блажени алчущие и жаждущие прав
ды…
Лара шла, вздрогнула и остановилась. Это про нее. Он говорит: завидна участ
ь растоптанных. Им есть что рассказать о себе. У них все впереди. Так он счи
тал. Это Христово мнение.
18
Были дни Пресни. Они оказались в полосе восстания. В нескольких шагах от н
их на Тверской строили баррикаду. Ее было видно из окна гостиной. С их двор
а таскали туда ведрами воду и обливали баррикаду, чтобы связать ледяной
броней камни и лом, из которых она состояла.
На соседнем дворе было сборное место дружинников, что-то вроде врачебно
го или питательного пункта.
Туда проходили два мальчика. Лара знала обоих. Один был Ника Дудоров, прия
тель Нади, у которой Лара с ним познакомилась. Он был Лариного десятка Ч п
рямой, гордый и неразговорчивый. Он был похож на Лару и не был ей интересен
.
Другой был реалист Антипов, живший у старухи Тиверзиной, бабушки Оли Дем
иной. Бывая у Марфы Гавриловны, Лара стала замечать, какое действие она пр
оизводит на мальчика. Паша Антипов был так еще младенчески прост, что не с
крывал блаженства, которое доставляли ему её посещения, словно Лара была
какая-нибудь березовая роща в каникулярное время с чистою травою и обла
ками, и можно было беспрепятственно выражать свой телячий восторг по её
поводу, не боясь, что за это засмеют.
Едва заметив, какое она на него оказывает влияние, Лара бессознательно с
тала этим пользоваться. Впрочем, более серьезным приручением мягкого и п
одатливого характера она занялась через несколько лет, в гораздо более п
озднюю пору своей дружбы с ним, когда Патуля уже знал, что любит её без пам
яти и что в жизни ему нет больше отступления.
Мальчики играли в самую страшную и взрослую из игр, в войну, притом в такую
, за участие в которой вешали и ссылали.
Но концы башлыков были у них завязаны сзади такими узлами, что это облича
ло в них детей и обнаруживало, что у них есть еще папы и мамы. Лара смотрела
на них, как большая на маленьких.
Налет невинности лежал на их опасных забавах. Тот же отпечаток сообщался
от них всему остальному. Морозному вечеру, поросшему таким косматым ине
ем, что вследствие густоты он казался не белым, а черным. Синему двору. Дом
у напротив, где скрывались мальчики. И главное, главное Ч револьверным в
ыстрелам, все время щелкавшим оттуда. «Мальчики стреляют», Ч думала Лар
а.
Она думала так не о Нике и Патуле, но обо всем стрелявшем городе. «Хорошие,
честные мальчики, Ч думала она. Ч Хорошие, оттого и стреляют».
19
Узнали, что по баррикаде могут открыть огонь из пушки и что их дом в опасно
сти. О переходе куда-нибудь к знакомым в другую часть Москвы поздно было д
умать, их район был оцеплен. Надо было приискать угол поближе, внутри круг
а. Вспомнили о «Черногории».
Выяснилось, что они не первые. В гостинице все было занято.
Многие оказались в их положении. По старой памяти их обещали устроить в б
ельевой.
Собрали самое необходимое в три узла, чтобы не привлекать внимание чемод
анами, и стали со дня на день откладывать переход в гостиницу.
Ввиду патриархальных нравов, царивших в мастерской, в ней до последнего
времени продолжали работать, несмотря на забастовку. Но вот как-то в холо
дные, скучные сумерки с улицы позвонили. Вошел кто-то с претензиями и упре
ками. На парадное потребовали хозяйку. В переднюю унимать страсти вышла
Фаина Силантьевна.
Ч Сюда, девоньки! Ч вскоре позвала она туда мастериц и по очереди стала
всех представлять вошедшему.
Он с каждою отдельно поздоровался за руку прочувствованно и неуклюже и у
шел, о чем-то уговорившись с Фетисовой.
Вернувшись в зал, мастерицы стали повязываться шалями и вскидывать руки
над головами, продевая их в рукава тесных шубеек.
Ч Что случилось? Ч спросила подоспевшая Амалия Карловна.
Ч Нас сымают, мадам. Мы забастовали.
Ч Разве я… Что я вам сделала плохого? Ч Мадам Гишар расплакалась.
Ч Вы не расстраивайтесь, Амалия Карловна. У нас зла на вас нет, мы очень ва
ми благодарны. Да ведь разговор не об вас и об нас. Так теперь у всех, весь св
ет. А нешто супротив него возможно?
Все разошлись до одной, даже Оля Демина и Фаина Силантьевна, шепнувшая на
прощание хозяйке, что инсценирует эту стачку для пользы владелицы и заве
дения. А та не унималась.
Ч Какая черная неблагодарность! Подумай, как можно ошибаться в людях! Эт
а девчонка, на которую я потратила столько души! Ну хорошо, допустим, это р
ебенок. Но эта старая ведьма!
Ч Поймите, мамочка, они не могут сделать для вас исключения, Ч утешала е
ё Лара. Ч Ни у кого нет озлобления против вас. Наоборот. Все, что происходи
т сейчас кругом, делается во имя человека, в защиту слабых, на благо женщин
и детей. Да, да, не качайте так недоверчиво головой. От этого когда-нибудь б
удет лучше мне и вам.
Но мать ничего не понимала.
Ч Вот так всегда, Ч говорила она, всхлипывая. Ч Когда мысли и без того п
утаются, ты ляпнешь что-нибудь такое, что только вылупишь глаза. Мне гадят
на голову, и выходит, что это в моих интересах. Нет, верно, правда выжила я и
з ума.
Родя был в корпусе. Лара с матерью одни слонялись по пустому дому. Неосвещ
енная улица пустыми глазами смотрела в комнаты. Комнаты отвечали тем же
взглядом.
Ч Пойдемте в номера, мамочка, пока не стемнело. Слышите, мамочка? Не откла
дывая, сейчас.
Ч Филат, Филат! Ч позвали они дворника. Ч Филат, проводи нас, голубчик, в
«Черногорию».
Ч Слушаюсь, барыня.
Ч Захватишь узлы, и вот что, Филат, присматривай тут, пожалуйста, пока суд
да дело. И зерна и воду не забывай Кириллу Модестовичу. И все на ключ. Да, и, п
ожалуйста, наведывайся к нам.
Ч Слушаюсь, барыня.
Ч Спасибо, Филат. Спаси тебя Христос. Ну, присядем на прощание, и с Богом.
Они вышли на улицу и не узнали воздуха, как после долгой болезни. Морозное
, как под орех разделанное пространство, легко перекатывало во все сторо
ны круглые, словно на токарне выточенные, гладкие звуки. Чмокали, шмякали
и шлепались залпы и выстрелы, расшибая дали в лепешку.
Сколько ни разуверял их Филат, Лара и Амалия Карловна считали эти выстре
лы холостыми.
Ч Ты, Филат, дурачок. Ну ты сам посуди, как не холостые, когда не видно, кто с
треляет. Кто же это, по-твоему, святой дух стреляет, что ли? Разумеется, холо
стые.
На одном из перекрестков их остановил сторожевой патруль.
Их обыскали, нагло оглаживая их с ног до головы, ухмыляющиеся казаки. Беск
озырки на ремешках были лихо сдвинуты у них на ухо. Все они казались одног
лазыми.
Какое счастье! Ч думала Лара. Она не увидит Комаровского все то время, чт
о они будут отрезаны от остального города! Она не может развязаться с ним
благодаря матери. Она не может сказать: мама, не принимайте его. А то все от
кроется. Ну и что же? А зачем этого бояться? Ах, Боже, да пропади все пропадом
, только бы конец. Господи, Господи, Господи! Она сейчас упадет без чувств п
осреди улицы от омерзения. Что она сейчас вспомнила?! Как называлась эта с
трашная картина с толстым римлянином в том первом отдельном кабинете, с
которого все началось? «Женщина или ваза». Ну как же. Конечно. Известная ка
ртина. «Женщина или ваза». И она тогда еще не была женщиной, чтобы равнятьс
я с такой драгоценностью. Это пришло потом. Стол был так роскошно сервиро
ван.
Ч Куда ты как угорелая? Не угнаться мне за тобой, Ч плакала сзади Амалия
Карловна, тяжело дыша и еле за ней поспевая.
Лара шла быстро. Какая-то сила несла ее, словно она шагала по воздуху, горд
ая, воодушевляющая сила.
«О как задорно щелкают выстрелы, Ч думала она. Ч Блаженны поруганные, б
лаженны оплетенные. Дай вам Бог здоровья, выстрелы! Выстрелы, выстрелы, вы
того же мнения!».
20
Дом братьев Громеко стоял на углу Сивцева Вражка и другого переулка. Але
ксандр и Николай Александрович Громеко были профессора химии, первый Ч
в Петровской Академии, а второй Ч в университете. Николай Александрович
был холост, а Александр Александрович женат на Анне Ивановне, урожденно
й Крюгер, дочери фабриканта-железоделателя и владельца заброшенных без
доходных рудников на принадлежавшей ему огромной лесной даче близ Юрят
ина на Урале.
Дом был двухэтажный. Верх со спальнями, классной, кабинетом Александра А
лександровича и библиотекой, будуаром Анны Ивановны и комнатами Тони и Ю
ры был для жилья, а низ для приемов. Благодаря фисташковым гардинам, зерка
льным бликам на крышке рояля, аквариуму, оливковой мебели и комнатным ра
стениям, похожим на водоросли, этот низ производил впечатление зеленого
, сонно колышущегося морского дна.
Громеко были образованные люди, хлебосолы и большие знатоки и любители м
узыки. Они собирали у себя общество и устраивали вечера камерной музыки,
на которых исполнялись фортепианные трио, скрипичные сонаты и струнные
квартеты.
В январе тысяча девятьсот шестого года, вскоре после отъезда Николая Ник
олаевича за границу, в Сивцевом должно было состояться очередное камерн
ое. Предполагалось сыграть новую скрипичную сонату одного начинающего
из школы Танеева и трио Чайковского.
Приготовления начались накануне. Передвигали мебель, освобождая зал. В у
глу тянул по сто раз одну и ту же ноту и разбегался бисерными арпеджиями н
астройщик. На кухне щипали птицу, чистили зелень и растирали горчицу на п
рованском масле для соусов и салатов.
С утра пришла надоедать Шура Шлезингер, закадычный друг Анны Ивановны, е
ё поверенная.
Шура Шлезингер была высокая худощавая женщина с правильными чертами не
много мужского лица, которым она несколько напоминала государя, особенн
о в своей серой каракулевой шапке набекрень, в которой она оставалась в г
остях, лишь слегка приподнимая приколотую к ней вуальку.
В периоды горестей и хлопот беседы подруг приносили им обоюдное облегче
ние. Облегчение это заключалось в том, что Шура Шлезингер и Анна Ивановна
говорили друг другу колкости все более язвительного свойства. Разыгрыв
алась бурная сцена, быстро кончавшаяся слезами и примирением. Эти регуля
рные ссоры успокоительно действовали на обеих, как пиявки от прилива кро
ви.
Шура Шлезингер была несколько раз замужем, но забывала мужей тотчас по р
азводе и придавала им так мало значения, что во всех своих повадках сохра
няла холодную подвижность одинокой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10
Ч беспокойство? Нет, он знает, что она дома у себя и в безопасности. Так что
же она не идет из головы у него!
Комаровский вошел в подъезд, дошел по лестнице до площадки и обогнул ее. Н
а ней было венецианское окно с орнаментальными гербами по углам стекла.
Цветные зайчики падали с него на пол и подоконник. На половине второго ма
рша Комаровский остановился.
Не поддаваться этой мытарящей, сосущей тоске! Он не мальчик, он должен пон
имать, что с ним будет, если из средства развлечения эта девочка, дочь его
покойного друга, этот ребенок, станет предметом его помешательства. Опом
ниться! Быть верным себе, не изменять своим привычкам. А то все полетит пра
хом.
Комаровский до боли сжал рукой широкие перила, закрыл на минуту глаза и, р
ешительно повернув назад, стал спускаться. На площадке с зайчиками он пе
рехватил обожающий взгляд бульдога.
Джек смотрел на него снизу, подняв голову, как старый, слюнявый карлик с от
вислыми щеками.
Собака не любила девушки, рвала ей чулки, рычала на нее и скалилась. Она ре
вновала хозяина к Ларе, словно боясь, как бы он не заразился от нее чем-ниб
удь человеческим.
Ч Ах, так вот оно что! Ты решил, что все будет по-прежнему Ч Сатаниди, подл
ости, анекдоты? Так вот тебе за это, вот тебе, вот тебе, вот тебе!
Он стал избивать бульдога тростью и ногами. Джек вырвался, воя и взвизгив
ая, и с трясущимся задом заковылял вверх по лестнице скрестись в дверь и ж
аловаться Эмме Эрнестовне.
Проходили дни и недели.
14
О какой это был заколдованный круг! Если бы вторжение Комаровского в Лар
ину жизнь возбуждало только её отвращение, Л ара взбунтовалась бы и вырв
алась. Но дело было не так просто.
Девочке льстило, что годящийся ей в отцы красивый, седеющий мужчина, кото
рому аплодируют в собраниях и о котором пишут в газетах, тратит деньги и в
ремя на нее, зовет божеством, возит в театры и на концерты и, что называетс
я, «умственно развивает» ее.
И ведь она была еще невзрослою гимназисткой в коричневом платье, тайной
участницей невинных школьных заговоров и проказ. Ловеласничанье Комар
овского где-нибудь в карете под носом у кучера или в укромной аванложе на
глазах у целого театра пленяло её неразоблаченной дерзостью и побуждал
о просыпавшегося в ней бесенка к подражанию.
Но этот озорной школьнический задор быстро проходил. Ноющая надломленн
ость и ужас перед собой надолго укоренялись в ней. И все время хотелось сп
ать. От недоспанных ночей, от слез и вечной головной боли, от заучивания ур
оков и общей физической усталости.
15
Он был её проклятием, она его ненавидела. Каждый день она перебирала эти м
ысли заново.
Теперь она на всю жизнь его невольница, чем он закабалил ее? Чем вымогает е
ё покорность, а она сдается, угождает его желаниям и услаждает его дрожью
своего неприкрашенного позора?
Своим старшинством, маминой денежной зависимостью от него, умелым ее, Ла
ры, запугиванием? Нет, нет и нет. Все это вздор.
Не она в подчинении у него, а он у нее. Разве не видит она, как он томится по н
ей? Ей нечего бояться, её совесть чиста.
Стыдно и страшно должно быть ему, если она уличит его. Но в том-то и дело, чт
о она никогда этого не сделает. На это у нее не хватит подлости, главной си
лы Комаровского в обращении с подчиненными и слабыми.
Вот в чем их разница. Этим и страшна жизнь кругом. Чем она оглушает, громом
и молнией? Нет, косыми взглядами и шепотом оговора. В ней все подвох и двус
мысленность. Отдельная нитка, как паутинка, потянул Ч и нет ее, а попробуй
выбраться из сети Ч только больше запутаешься.
И над сильным властвует подлый и слабый.
16
Она говорила себе:
Ч А если бы она была замужем? Чем бы это отличалось? Она вступила на путь с
офизмов. Но иногда тоска без исхода охватывала ее.
Как ему не стыдно валяться в ногах у нее и умолять: «Так не может продолжат
ься. Подумай, что я с тобой сделал. Ты катишься по наклонной плоскости. Дав
ай откроемся матери. Я женюсь на тебе».
И он плакал и настаивал, словно она спорила и не соглашалась. Но все это бы
ли одни фразы, и Лара даже не слушала этих трагических пустозвонных слов.
И он продолжал водить её под длинною вуалью в отдельные кабинеты этого у
жасного ресторана, где лакеи и закусывающие провожали её взглядами и как
бы раздевали. И она только спрашивала себя: разве когда любят, унижают?
Однажды ей снилось. Она под землей, от нее остался только левый бок с плечо
м и правая ступни. Из левого соска у неё растет пучок травы, а на земле поют
«Черные очи да белая грудь» и «Не велят Маше за реченьку ходить».
17
Лара не была религиозна. В обряды она не верила. Но иногда для того, чтобы в
ынести жизнь, требовалось, чтобы она шла в сопровождении некоторой внутр
енней музыки. Такую музыку нельзя было сочинять для каждого раза самой. Э
той музыкой было слово Божие о жизни, и плакать над ним Лара ходила в церко
вь.
Раз в начале декабря, когда на душе у Лары было, как у Катерины из «Грозы», о
на пошла помолиться с таким чувством, что вот теперь земля расступится п
од ней и обрушатся церковные своды. И поделом. И всему будет конец. Жаль то
лько, что она взяла с собой Олю Демину, эту трещотку.
Ч Пров Афанасьевич, Ч шепнула ей Оля на ухо.
Ч Тсс. Отстань, пожалуйста. Какой Пров Афанасьевич?
Ч Пров Афанасьевич Соколов. Наш троюродный дядюшка.
Который читает.
Ч А, это она про псаломщика. Тиверзинская родня. Тсс.
Замолчи. Не мешай мне, пожалуйста.
Они пришли к началу службы. Пели псалом: «Благослови, душе моя, Господа, и в
ся внутренняя моя имя святое Его».
В церкви было пустовато и гулко. Лишь впереди тесной толпой сбились моля
щиеся. Церковь была новой стройки. Нерасцвеченное стекло оконницы ничем
не скрашивало серого заснеженного переулка и прохожих и проезжих, котор
ые по нему сновали. У этого окна стоял церковный староста и громко на всю ц
ерковь, не обращая внимания на службу, вразумлял какую-то глуховатую юро
дивую оборванку, и его голос был того же казенного будничного образца, ка
к окно и переулок.
Пока, медленно обходя молящихся, Лара с зажатыми в руке медяками шла к две
ри за свечками для себя и Оли и так же осторожно, чтобы никого не толкнуть,
возвращалась назад, Пров Афанасьевич успел отбарабанить девять блажен
ств, как вещь, и без него всем хорошо известную.
Блажени нищие духом… Блажени плачущие… Блажени алчущие и жаждущие прав
ды…
Лара шла, вздрогнула и остановилась. Это про нее. Он говорит: завидна участ
ь растоптанных. Им есть что рассказать о себе. У них все впереди. Так он счи
тал. Это Христово мнение.
18
Были дни Пресни. Они оказались в полосе восстания. В нескольких шагах от н
их на Тверской строили баррикаду. Ее было видно из окна гостиной. С их двор
а таскали туда ведрами воду и обливали баррикаду, чтобы связать ледяной
броней камни и лом, из которых она состояла.
На соседнем дворе было сборное место дружинников, что-то вроде врачебно
го или питательного пункта.
Туда проходили два мальчика. Лара знала обоих. Один был Ника Дудоров, прия
тель Нади, у которой Лара с ним познакомилась. Он был Лариного десятка Ч п
рямой, гордый и неразговорчивый. Он был похож на Лару и не был ей интересен
.
Другой был реалист Антипов, живший у старухи Тиверзиной, бабушки Оли Дем
иной. Бывая у Марфы Гавриловны, Лара стала замечать, какое действие она пр
оизводит на мальчика. Паша Антипов был так еще младенчески прост, что не с
крывал блаженства, которое доставляли ему её посещения, словно Лара была
какая-нибудь березовая роща в каникулярное время с чистою травою и обла
ками, и можно было беспрепятственно выражать свой телячий восторг по её
поводу, не боясь, что за это засмеют.
Едва заметив, какое она на него оказывает влияние, Лара бессознательно с
тала этим пользоваться. Впрочем, более серьезным приручением мягкого и п
одатливого характера она занялась через несколько лет, в гораздо более п
озднюю пору своей дружбы с ним, когда Патуля уже знал, что любит её без пам
яти и что в жизни ему нет больше отступления.
Мальчики играли в самую страшную и взрослую из игр, в войну, притом в такую
, за участие в которой вешали и ссылали.
Но концы башлыков были у них завязаны сзади такими узлами, что это облича
ло в них детей и обнаруживало, что у них есть еще папы и мамы. Лара смотрела
на них, как большая на маленьких.
Налет невинности лежал на их опасных забавах. Тот же отпечаток сообщался
от них всему остальному. Морозному вечеру, поросшему таким косматым ине
ем, что вследствие густоты он казался не белым, а черным. Синему двору. Дом
у напротив, где скрывались мальчики. И главное, главное Ч револьверным в
ыстрелам, все время щелкавшим оттуда. «Мальчики стреляют», Ч думала Лар
а.
Она думала так не о Нике и Патуле, но обо всем стрелявшем городе. «Хорошие,
честные мальчики, Ч думала она. Ч Хорошие, оттого и стреляют».
19
Узнали, что по баррикаде могут открыть огонь из пушки и что их дом в опасно
сти. О переходе куда-нибудь к знакомым в другую часть Москвы поздно было д
умать, их район был оцеплен. Надо было приискать угол поближе, внутри круг
а. Вспомнили о «Черногории».
Выяснилось, что они не первые. В гостинице все было занято.
Многие оказались в их положении. По старой памяти их обещали устроить в б
ельевой.
Собрали самое необходимое в три узла, чтобы не привлекать внимание чемод
анами, и стали со дня на день откладывать переход в гостиницу.
Ввиду патриархальных нравов, царивших в мастерской, в ней до последнего
времени продолжали работать, несмотря на забастовку. Но вот как-то в холо
дные, скучные сумерки с улицы позвонили. Вошел кто-то с претензиями и упре
ками. На парадное потребовали хозяйку. В переднюю унимать страсти вышла
Фаина Силантьевна.
Ч Сюда, девоньки! Ч вскоре позвала она туда мастериц и по очереди стала
всех представлять вошедшему.
Он с каждою отдельно поздоровался за руку прочувствованно и неуклюже и у
шел, о чем-то уговорившись с Фетисовой.
Вернувшись в зал, мастерицы стали повязываться шалями и вскидывать руки
над головами, продевая их в рукава тесных шубеек.
Ч Что случилось? Ч спросила подоспевшая Амалия Карловна.
Ч Нас сымают, мадам. Мы забастовали.
Ч Разве я… Что я вам сделала плохого? Ч Мадам Гишар расплакалась.
Ч Вы не расстраивайтесь, Амалия Карловна. У нас зла на вас нет, мы очень ва
ми благодарны. Да ведь разговор не об вас и об нас. Так теперь у всех, весь св
ет. А нешто супротив него возможно?
Все разошлись до одной, даже Оля Демина и Фаина Силантьевна, шепнувшая на
прощание хозяйке, что инсценирует эту стачку для пользы владелицы и заве
дения. А та не унималась.
Ч Какая черная неблагодарность! Подумай, как можно ошибаться в людях! Эт
а девчонка, на которую я потратила столько души! Ну хорошо, допустим, это р
ебенок. Но эта старая ведьма!
Ч Поймите, мамочка, они не могут сделать для вас исключения, Ч утешала е
ё Лара. Ч Ни у кого нет озлобления против вас. Наоборот. Все, что происходи
т сейчас кругом, делается во имя человека, в защиту слабых, на благо женщин
и детей. Да, да, не качайте так недоверчиво головой. От этого когда-нибудь б
удет лучше мне и вам.
Но мать ничего не понимала.
Ч Вот так всегда, Ч говорила она, всхлипывая. Ч Когда мысли и без того п
утаются, ты ляпнешь что-нибудь такое, что только вылупишь глаза. Мне гадят
на голову, и выходит, что это в моих интересах. Нет, верно, правда выжила я и
з ума.
Родя был в корпусе. Лара с матерью одни слонялись по пустому дому. Неосвещ
енная улица пустыми глазами смотрела в комнаты. Комнаты отвечали тем же
взглядом.
Ч Пойдемте в номера, мамочка, пока не стемнело. Слышите, мамочка? Не откла
дывая, сейчас.
Ч Филат, Филат! Ч позвали они дворника. Ч Филат, проводи нас, голубчик, в
«Черногорию».
Ч Слушаюсь, барыня.
Ч Захватишь узлы, и вот что, Филат, присматривай тут, пожалуйста, пока суд
да дело. И зерна и воду не забывай Кириллу Модестовичу. И все на ключ. Да, и, п
ожалуйста, наведывайся к нам.
Ч Слушаюсь, барыня.
Ч Спасибо, Филат. Спаси тебя Христос. Ну, присядем на прощание, и с Богом.
Они вышли на улицу и не узнали воздуха, как после долгой болезни. Морозное
, как под орех разделанное пространство, легко перекатывало во все сторо
ны круглые, словно на токарне выточенные, гладкие звуки. Чмокали, шмякали
и шлепались залпы и выстрелы, расшибая дали в лепешку.
Сколько ни разуверял их Филат, Лара и Амалия Карловна считали эти выстре
лы холостыми.
Ч Ты, Филат, дурачок. Ну ты сам посуди, как не холостые, когда не видно, кто с
треляет. Кто же это, по-твоему, святой дух стреляет, что ли? Разумеется, холо
стые.
На одном из перекрестков их остановил сторожевой патруль.
Их обыскали, нагло оглаживая их с ног до головы, ухмыляющиеся казаки. Беск
озырки на ремешках были лихо сдвинуты у них на ухо. Все они казались одног
лазыми.
Какое счастье! Ч думала Лара. Она не увидит Комаровского все то время, чт
о они будут отрезаны от остального города! Она не может развязаться с ним
благодаря матери. Она не может сказать: мама, не принимайте его. А то все от
кроется. Ну и что же? А зачем этого бояться? Ах, Боже, да пропади все пропадом
, только бы конец. Господи, Господи, Господи! Она сейчас упадет без чувств п
осреди улицы от омерзения. Что она сейчас вспомнила?! Как называлась эта с
трашная картина с толстым римлянином в том первом отдельном кабинете, с
которого все началось? «Женщина или ваза». Ну как же. Конечно. Известная ка
ртина. «Женщина или ваза». И она тогда еще не была женщиной, чтобы равнятьс
я с такой драгоценностью. Это пришло потом. Стол был так роскошно сервиро
ван.
Ч Куда ты как угорелая? Не угнаться мне за тобой, Ч плакала сзади Амалия
Карловна, тяжело дыша и еле за ней поспевая.
Лара шла быстро. Какая-то сила несла ее, словно она шагала по воздуху, горд
ая, воодушевляющая сила.
«О как задорно щелкают выстрелы, Ч думала она. Ч Блаженны поруганные, б
лаженны оплетенные. Дай вам Бог здоровья, выстрелы! Выстрелы, выстрелы, вы
того же мнения!».
20
Дом братьев Громеко стоял на углу Сивцева Вражка и другого переулка. Але
ксандр и Николай Александрович Громеко были профессора химии, первый Ч
в Петровской Академии, а второй Ч в университете. Николай Александрович
был холост, а Александр Александрович женат на Анне Ивановне, урожденно
й Крюгер, дочери фабриканта-железоделателя и владельца заброшенных без
доходных рудников на принадлежавшей ему огромной лесной даче близ Юрят
ина на Урале.
Дом был двухэтажный. Верх со спальнями, классной, кабинетом Александра А
лександровича и библиотекой, будуаром Анны Ивановны и комнатами Тони и Ю
ры был для жилья, а низ для приемов. Благодаря фисташковым гардинам, зерка
льным бликам на крышке рояля, аквариуму, оливковой мебели и комнатным ра
стениям, похожим на водоросли, этот низ производил впечатление зеленого
, сонно колышущегося морского дна.
Громеко были образованные люди, хлебосолы и большие знатоки и любители м
узыки. Они собирали у себя общество и устраивали вечера камерной музыки,
на которых исполнялись фортепианные трио, скрипичные сонаты и струнные
квартеты.
В январе тысяча девятьсот шестого года, вскоре после отъезда Николая Ник
олаевича за границу, в Сивцевом должно было состояться очередное камерн
ое. Предполагалось сыграть новую скрипичную сонату одного начинающего
из школы Танеева и трио Чайковского.
Приготовления начались накануне. Передвигали мебель, освобождая зал. В у
глу тянул по сто раз одну и ту же ноту и разбегался бисерными арпеджиями н
астройщик. На кухне щипали птицу, чистили зелень и растирали горчицу на п
рованском масле для соусов и салатов.
С утра пришла надоедать Шура Шлезингер, закадычный друг Анны Ивановны, е
ё поверенная.
Шура Шлезингер была высокая худощавая женщина с правильными чертами не
много мужского лица, которым она несколько напоминала государя, особенн
о в своей серой каракулевой шапке набекрень, в которой она оставалась в г
остях, лишь слегка приподнимая приколотую к ней вуальку.
В периоды горестей и хлопот беседы подруг приносили им обоюдное облегче
ние. Облегчение это заключалось в том, что Шура Шлезингер и Анна Ивановна
говорили друг другу колкости все более язвительного свойства. Разыгрыв
алась бурная сцена, быстро кончавшаяся слезами и примирением. Эти регуля
рные ссоры успокоительно действовали на обеих, как пиявки от прилива кро
ви.
Шура Шлезингер была несколько раз замужем, но забывала мужей тотчас по р
азводе и придавала им так мало значения, что во всех своих повадках сохра
няла холодную подвижность одинокой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10