Отец пере
езжал на службу в Москву, мальчик переводился в московскую гимназию. Мат
ь с сестрами были давно на месте, занятые хлопотами по устройству кварти
ры.
Мальчик с отцом третий день находился в поезде.
Мимо в облаках горячей пыли, выбеленная солнцем, как известью, летела Рос
сия, поля и степи, города и села. По дорогам тянулись обозы, грузно сворачи
вая с дороги к переездам, и с бешено несущегося поезда казалось, что возы с
тоят не двигаясь, а лошади подымают и опускают ноги на одном месте.
На больших остановках пассажиры как угорелые бегом бросались в буфет, и
садящееся солнце из-за деревьев станционного сада освещало их ноги и св
етило под колеса вагонов.
Все движения на свете в отдельности были рассчитанно-трезвы, а в общей сл
ожности безотчетно пьяны общим потоком жизни, который объединял их. Люди
трудились и хлопотали, приводимые в движение механизмом собственных за
бот.
Но механизмы не действовали бы, если бы главным их регулятором не было чу
вство высшей и краеугольной беззаботности. Эту беззаботность придавал
о ощущение связности человеческих существований, уверенность в их пере
ходе одного в другое, чувство счастья по поводу того, что все происходяще
е совершается не только на земле, в которую закапывают мертвых, а еще в чем
-то другом, в том, что одни называют царством Божиим, а другие историей, а тр
етьи еще как-нибудь.
Из этого правила мальчик был горьким и тяжелым исключением.
Его конечною пружиной оставалось чувство озабоченности, и чувство бесп
ечности не облегчало и не облагораживало его. Он знал за собой эту унасле
дованную черту и с мнительной настороженностью ловил в себе её признаки
. Она огорчала его.
Ее присутствие его унижало.
С тех пор как он себя помнил, он не переставал удивляться, как что при один
аковости рук и ног и общности языка и привычек можно быть не тем, что все, и
притом чем-то таким, что нравится немногим и чего не любят? Он не мог понят
ь положения, при котором, если ты хуже других, ты не можешь приложить усили
й, чтобы исправиться и стать лучше. Что значит быть евреем? Для чего это су
ществует? Чем вознаграждается или оправдывается этот безоружный вызов,
ничего не приносящий, кроме горя?
Когда он обращался за ответом к отцу, тот говорил, что его исходные точки н
елепы и так рассуждать нельзя, но не предлагал взамен ничего такого, что п
ривлекло бы Мишу глубиною смысла и обязало бы его молча склониться перед
неотменимым.
И делая исключение для отца и матери, Миша постепенно преисполнился през
рением к взрослым, заварившим кашу, которой они не в силах расхлебать. Он б
ыл уверен, что когда он вырастет, он все это распутает.
Вот и сейчас, никто ни решился бы сказать, что его отец поступил не правиль
но, пустившись за этим сумасшедшим вдогонку, когда он выбежал на площадк
у, и что не надо было останавливать поезда, когда, с силой оттолкнув Григор
ия Осиповича и распахнувши дверцу вагона, он бросился на всем ходу со ско
рого вниз головой на насыпь, как бросаются с мостков купальни под воду, ко
гда ныряют.
Но так как ручку тормоза повернул не кто-нибудь, а именно Григорий Осипов
ич, то выходило, что поезд продолжает стоять так необъяснимо долго по их м
илости.
Никто толком не знал причины проволочки. Одни говорили, что от внезапной
остановки произошло повреждение воздушных тормозов, другие, что поезд с
тоит на крутом подъеме и без разгона паровоз не может его взять. Распрост
раняли третье мнение, что так как убившийся видное лицо, то его поверенны
й, ехавший с ним в поезде, потребовал, чтобы с ближайшей станции Кологриво
вки вызвали понятых для составления протокола. Вот для чего помощник маш
иниста лазил на телефонный столб. Дрезина наверное уже в пути.
В вагоне чуть-чуть несло из уборных, зловоние которых старались отбить т
уалетной водой, и пахло жареными курами с легким душком, завернутыми в гр
язную промасленную бумагу. В нем по-прежнему пудрились, обтирали платко
м ладони и разговаривали грудными скрипучими голосами седеющие дамы из
Петербурга, поголовно превращенные в жгучих цыганок соединением паров
озной гари с жирною косметикой. Когда они проходили мимо Гордоновского к
упе, кутая углы плеч в накидки и превращая тесноту коридора в источник но
вого кокетства, Мише казалось, что они шипят или, судя по их поджатым губам
, должны шипеть: «Ах, скажите, пожалуйста, какая чувствительность! Мы особе
нные! Мы интеллигенты! Мы не можем!»
Тело самоубийцы лежало на траве около насыпи. Струйка запекшейся крови р
езким знаком чернела поперек лба и глаз разбившегося, перечеркивая это л
ицо словно крестом вымарки.
Кровь казалась не его кровью, вытекшею из него, а приставшим посторонним
придатком, пластырем, или брызгом присохшей грязи, или мокрым березовым
листком.
Кучка любопытных и сочувствующих вокруг тела все время менялась. Над ним
хмуро без выражения стоял его приятель и сосед по купе, плотный и высоком
ерный адвокат, породистое животное в вымокшей от пота рубашке. Он изныва
л от жары и обмахивался мягкой шляпой. На все расспросы он нелюбезно цеди
л, пожимая плечами и даже не оборачиваясь: «Алкоголик.
Неужели непонятно? Самое типическое следствие белой горячки».
К телу два или три раза подходила худощавая женщина в шерстяном платье с
кружевной косынкою. Это была вдова и мать двух машинистов, старуха Тивер
зина, бесплатно следовавшая с двумя невестками в третьем классе по служе
бным билетам. Тихие, низко повязанные платками женщины безмолвно следов
али за ней, как две сестры за настоятельницей. Эта группа вселяла уважени
е. Перед ними расступались.
Муж Тиверзиной сгорел заживо при одной железнодорожной катастрофе. Она
становилась в нескольких шагах от трупа, так, чтобы сквозь толпу ей было в
идно, и вздохами как бы проводила сравнение. «Кому как на роду написано,
Ч как бы говорила она.
Ч Какой по произволению Божию, а тут, вишь, такой стих нашел Ч от богатой
жизни и ошаления рассудка».
Все пассажиры поезда перебывали около тела и возвращались в вагон тольк
о из опасения, как бы у них чего не стащили.
Когда они спрыгивали на полотно, разминались, рвали цветы и делали легку
ю пробежку, у всех было такое чувство, будто местность возникла только чт
о благодаря остановке, и болотистого луга с кочками, широкой реки и краси
вого дома с церковью на высоком противоположном берегу не было бы на све
те, не случись несчастия.
Даже солнце, тоже казавшееся местной принадлежностью, по-вечернему заст
енчиво освещало сцену у рельсов, как бы боязливо приблизившись к ней, как
подошла бы к полотну и стала бы смотреть на людей корова из пасущегося по
соседству стада.
Миша потрясен был всем происшедшим и в первые минуты плакал от жалости и
испуга. В течение долгого пути убившийся несколько раз заходил посидеть
у них в купе и часами разговаривал с Мишиным отцом. Он говорил, что отходит
душой в нравственно чистой тишине и понятливости их мира, и расспрашива
л Григория Осиповича о разных юридических тонкостях и кляузных вопроса
х по части векселей и дарственных, банкротств и подлогов.
Ч Ах вот как? Ч удивлялся он разъяснениям Гордона. Ч Вы располагаете к
акими-то более милостивыми узаконениями. У моего поверенного иные сведе
ния. Он смотрит на эти вещи гораздо мрачнее.
Каждый раз, как этот нервный человек успокаивался, за ним из первого клас
са приходил его юрист и сосед по купе и тащил его в салон-вагон пить шампа
нское. Это был тот плотный, наглый, гладко выбритый и щеголеватый адвокат,
который стоял теперь над телом, ничему на свете не удивляясь. Нельзя было
отделаться от ощущения, что постоянное возбуждение его клиента в каком-
то отношении ему на руку.
Отец говорил, что это известный богач, добряк и шелапут, уже наполовину не
вменяемый. Не стесняясь Мишиного присутствия, он рассказывал о своем сын
е, Мишином ровеснике, и о покойнице жене, потом переходил к своей второй се
мье, тоже покинутой.
Тут он вспоминал что-то новое, бледнел от ужаса и начинал заговариваться
и забываться.
К Мише он выказывал необъяснимую, вероятно, отраженную и, может быть, не ем
у предназначенную нежность. Он поминутно дарил ему что-нибудь, для чего в
ыходил на самых больших станциях в залы первого класса, где были книжные
стойки и продавали игры и достопримечательности края.
Он пил не переставая и жаловался, что не спит третий месяц и, когда протрез
вляется хотя бы ненадолго, терпит муки, о которых нормальный человек не и
меет представления.
За минуту до конца он вбежал к ним в купе, схватил Григория Осиповича за ру
ку, хотел что-то сказать, но не мог и, выбежав на площадку, бросился с поезда
.
Миша рассматривал небольшой набор уральских минералов в деревянном ящ
ичке Ч последний подарок покойного. Вдруг кругом все задвигалось. По др
угому пути к поезду подошла дрезина. С нее соскочил следователь в фуражк
е с кокардой, врач, двое городовых. Послышались холодные деловые голоса. З
адавали вопросы, что-то записывали. Вверх по насыпи, все время обрываясь и
съезжая по песку, кондуктора и городовые неловко волокли тело. Завыла ка
кая-то баба. Публику попросили в вагоны и дали свисток. Поезд тронулся.
8
«Опять это лампадное масло!» Ч злобно подумал Ника и заметался по комна
те. Голоса гостей приближались. Отступление было отрезано. В спальне сто
яли две кровати, Воскобойниковская и его, Никина. Недолго думая, Ника зале
з под вторую. Он слышал, как искали, кликали его в других комнатах, удивлял
ись его пропаже. Потом вошли в спальню.
Ч Ну что ж делать, Ч сказал Веденяпин, Ч пройдись, Юра, может быть, после
найдется товарищ, поиграете.
Некоторое время они говорили об университетских волнениях в Петербург
е и Москве, продержав Нику минут двадцать в его глупой унизительной заса
де. Наконец они ушли на террасу. Ника тихонько открыл окно, выскочил в него
и ушел в парк.
Он был сегодня сам не свой и предшествующую ночь не спал.
Ему шел четырнадцатый год. Ему надоело быть маленьким. Всю ночь он не спал
и на рассвете вышел из флигеля. Всходило солнце, и землю в парке покрывала
длинная, мокрая от росы, петлистая тень деревьев. Тень была не черного, а т
емно-серого цвета, как промокший войлок. Одуряющее благоухание утра, каз
алось, исходило именно от этой отсыревшей тени на земле с продолговатыми
просветами, похожими на пальцы девочки.
Вдруг серебристая струйка ртути, такая же, как капли росы в траве, потекла
в нескольких шагах от него. Струйка текла, текла, а земля её не впитывала. Н
еожиданно резким движением струйка метнулась в сторону и скрылась. Это б
ыла змея медянка.
Ника вздрогнул.
Он был странный мальчик. В состоянии возбуждения он громко разговаривал
с собой. Он подражал матери в склонности к высоким материям и парадоксам.
«Как хорошо на свете!» Ч подумал он. Ч «Но почему от этого всегда так бол
ьно? Бог, конечно, есть. Но если он есть, то он это я. Вот я велю ей», Ч подумал
он, взглянув на осину, всю снизу доверху охваченную трепетом (ее мокрые пе
реливчатые листья казались нарезанными из жести), Ч «вот я прикажу ей»
Ч и в безумном превышении своих сил он не шепнул, но всем существом своим
, всей своей плотью и кровью пожелал и задумал:
«Замри!» Ч и дерево тотчас же послушно застыло в неподвижности. Ника зас
меялся от радости и со всех ног бросился купаться на реку.
Его отец, террорист Дементий Дудоров, отбывал каторгу, по высочайшему по
милованию взамен повешения, к которому он был приговорен. Его мать из гру
зинских княжен Эристовых была взбалмошная и еще молодая красавица, вечн
о чем-нибудь увлекающаяся Ч бунтами, бунтарями, крайними теориями, знам
енитыми артистами, бедными неудачниками.
Она обожала Нику и из его имени Иннокентий делала кучу немыслимо нежных
и дурацких прозвищ вроде Иночек или Ноченька и возила его показывать сво
ей родне в Тифлис. Там его больше всего поразило разлапое дерево на дворе
дома, где они остановились. Это был какой-то неуклюжий тропический велик
ан.
Своими листьями, похожими на слоновые уши, он ограждал двор от палящего ю
жного неба. Ника не мог привыкнуть к мысли, что это дерево Ч растение, а не
животное.
Мальчику было опасно носить страшное отцовское имя. Иван Иванович с согл
асия Нины Галактионовны собирался подавать на высочайшее имя о присвое
нии Нике материнской фамилии.
Когда он лежал под кроватью, возмущаясь ходом вещей на свете, он среди все
го прочего думал и об этом. Кто такой Воскобойников, чтобы заводить так да
леко свое вмешательство?
Вот он их проучит!
А эта Надя! Если ей пятнадцать лет, значит, она имеет право задирать нос и р
азговаривать с ним как с маленьким? Вот он ей покажет! «Я её ненавижу, Ч не
сколько раз повторил он про себя. Ч Я её убью! Я позову её кататься на лодк
е и утоплю».
Хороша также и мама. Она надула, конечно, его и Воскобойникова, когда уезжа
ла. Ни на каком она не на Кавказе, а просто-напросто свернула с ближайшей у
зловой на север и преспокойно стреляет себе в Петербурге вместе со студе
нтами в полицию. А он должен сгнить заживо в этой глупой яме. Но он их всех п
ерехитрит. Утопит Надю, бросит гимназию и удерет подымать восстание к от
цу в Сибирь.
Край пруда порос сплошь кувшинками. Лодка взрезала эту гущу с сухим шоро
хом. В разрывах заросли проступала вода пруда, как сок арбуза в треугольн
ике разреза.
Мальчик и девочка стали рвать кувшинки. Оба ухватились за один и тот же не
рвущийся и тугой, как резина, стебель. Он стянул их вместе. Дети стукнулись
головами. Лодку как багром подтянуло к берегу. Стебли перепутывались и у
корачивались, белые цветы с яркою, как желток с кровью, сердцевиной уходи
ли под воду и выныривали со льющеюся из них водою.
Надя и Ника продолжали рвать цветы, все более накреняя лодку и почти лежа
рядом на опустившемся борту.
Ч Надоело учиться, Ч сказал Ника. Ч Пора начинать жизнь, зарабатывать,
идти в люди.
Ч А я как раз хотела попросить тебя объяснить мне квадратные уравнения.
Я так слаба в алгебре, что дело чуть не кончилось переэкзаменовкой.
Нике в этих словах почудились какие-то шпильки. Ну, конечно, она ставит ег
о на место, напоминая ему, как он еще мал. Квадратные уравнения! А они еще и н
е нюхали алгебры.
Не выдавая, как он уязвлен, он спросил притворно равнодушно, в ту же минуту
поняв, как это глупо:
Ч Когда ты вырастешь, за кого ты выйдешь замуж?
Ч О, это еще так далеко. Вероятно ни за кого. Я пока не думала.
Ч Не воображай, пожалуйста, что мне это очень интересно.
Ч Тогда зачем спрашиваешь?
Ч Ты дура.
Они начали ссориться. Нике вспомнилось его утреннее женоненавистничес
тво. Он пригрозил Наде, что если она не перестанет говорить дерзости, он её
утопит.
Ч Попробуй, Ч сказала Надя.
Он схватил её поперек туловища. Между ними завязалась драка. Они потерял
и равновесие и полетели в воду.
Оба умели плавать, но водяные лилии цеплялись за их руки и ноги, а дна они е
ще не могли нащупать. Наконец, увязая в тине, они выбрались на берег. Вода р
учьями текла из их башмаков и карманов. Особенно устал Ника.
Если бы это случилось совсем еще недавно, не дальше чем нынешней весной, т
о в данном положении, сидя мокры-мокрешеньки вдвоем после такой перепра
вы, они непременно бы шумели, ругались бы или хохотали.
А теперь они молчали и еле дышали, подавленные бессмыслицей случившегос
я. Надя возмущалась и молча негодовала, а у Ники болело все тело, словно ем
у перебили палкою ноги и руки и продавили ребра.
Наконец тихо, как взрослая, Надя проронила: «Сумасшедший!»
Ч и он также по-взрослому сказал: «Прости меня».
Они стали подниматься к дому, оставляя мокрый след за собой, как две водов
озные бочки. Их дорога лежала по пыльному подъему, кишевшему змеями, невд
алеке от того места, где Ника утром увидал медянку.
Ника вспомнил волшебную приподнятость ночи, рассвет и свое утреннее все
могущество, когда он по своему произволу повелевал природой. Что приказа
ть ей сейчас? Ч подумал он. Чего бы ему больше всего хотелось? Ему предста
вилось, что больше всего хотел бы он когда-нибудь еще раз свалиться в пруд
с Надею и много бы отдал сейчас, чтобы знать, будет ли это когда-нибудь или
нет.
ЧАСТЬ вторая.
ДЕВОЧКА ИЗ ДРУГОГО КРУГА
1
Война с Японией еще не кончилась. Неожиданно её заслонили другие события
. По России прокатывались волны революции, одна другой выше и невиданней.
В это время в Москву с Урала приехала вдова инженера-бельгийца и сама обр
усевшая француженка Амалия Карловна Гишар с двумя детьми, сыном Родионо
м и дочерью Ларисою.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10
езжал на службу в Москву, мальчик переводился в московскую гимназию. Мат
ь с сестрами были давно на месте, занятые хлопотами по устройству кварти
ры.
Мальчик с отцом третий день находился в поезде.
Мимо в облаках горячей пыли, выбеленная солнцем, как известью, летела Рос
сия, поля и степи, города и села. По дорогам тянулись обозы, грузно сворачи
вая с дороги к переездам, и с бешено несущегося поезда казалось, что возы с
тоят не двигаясь, а лошади подымают и опускают ноги на одном месте.
На больших остановках пассажиры как угорелые бегом бросались в буфет, и
садящееся солнце из-за деревьев станционного сада освещало их ноги и св
етило под колеса вагонов.
Все движения на свете в отдельности были рассчитанно-трезвы, а в общей сл
ожности безотчетно пьяны общим потоком жизни, который объединял их. Люди
трудились и хлопотали, приводимые в движение механизмом собственных за
бот.
Но механизмы не действовали бы, если бы главным их регулятором не было чу
вство высшей и краеугольной беззаботности. Эту беззаботность придавал
о ощущение связности человеческих существований, уверенность в их пере
ходе одного в другое, чувство счастья по поводу того, что все происходяще
е совершается не только на земле, в которую закапывают мертвых, а еще в чем
-то другом, в том, что одни называют царством Божиим, а другие историей, а тр
етьи еще как-нибудь.
Из этого правила мальчик был горьким и тяжелым исключением.
Его конечною пружиной оставалось чувство озабоченности, и чувство бесп
ечности не облегчало и не облагораживало его. Он знал за собой эту унасле
дованную черту и с мнительной настороженностью ловил в себе её признаки
. Она огорчала его.
Ее присутствие его унижало.
С тех пор как он себя помнил, он не переставал удивляться, как что при один
аковости рук и ног и общности языка и привычек можно быть не тем, что все, и
притом чем-то таким, что нравится немногим и чего не любят? Он не мог понят
ь положения, при котором, если ты хуже других, ты не можешь приложить усили
й, чтобы исправиться и стать лучше. Что значит быть евреем? Для чего это су
ществует? Чем вознаграждается или оправдывается этот безоружный вызов,
ничего не приносящий, кроме горя?
Когда он обращался за ответом к отцу, тот говорил, что его исходные точки н
елепы и так рассуждать нельзя, но не предлагал взамен ничего такого, что п
ривлекло бы Мишу глубиною смысла и обязало бы его молча склониться перед
неотменимым.
И делая исключение для отца и матери, Миша постепенно преисполнился през
рением к взрослым, заварившим кашу, которой они не в силах расхлебать. Он б
ыл уверен, что когда он вырастет, он все это распутает.
Вот и сейчас, никто ни решился бы сказать, что его отец поступил не правиль
но, пустившись за этим сумасшедшим вдогонку, когда он выбежал на площадк
у, и что не надо было останавливать поезда, когда, с силой оттолкнув Григор
ия Осиповича и распахнувши дверцу вагона, он бросился на всем ходу со ско
рого вниз головой на насыпь, как бросаются с мостков купальни под воду, ко
гда ныряют.
Но так как ручку тормоза повернул не кто-нибудь, а именно Григорий Осипов
ич, то выходило, что поезд продолжает стоять так необъяснимо долго по их м
илости.
Никто толком не знал причины проволочки. Одни говорили, что от внезапной
остановки произошло повреждение воздушных тормозов, другие, что поезд с
тоит на крутом подъеме и без разгона паровоз не может его взять. Распрост
раняли третье мнение, что так как убившийся видное лицо, то его поверенны
й, ехавший с ним в поезде, потребовал, чтобы с ближайшей станции Кологриво
вки вызвали понятых для составления протокола. Вот для чего помощник маш
иниста лазил на телефонный столб. Дрезина наверное уже в пути.
В вагоне чуть-чуть несло из уборных, зловоние которых старались отбить т
уалетной водой, и пахло жареными курами с легким душком, завернутыми в гр
язную промасленную бумагу. В нем по-прежнему пудрились, обтирали платко
м ладони и разговаривали грудными скрипучими голосами седеющие дамы из
Петербурга, поголовно превращенные в жгучих цыганок соединением паров
озной гари с жирною косметикой. Когда они проходили мимо Гордоновского к
упе, кутая углы плеч в накидки и превращая тесноту коридора в источник но
вого кокетства, Мише казалось, что они шипят или, судя по их поджатым губам
, должны шипеть: «Ах, скажите, пожалуйста, какая чувствительность! Мы особе
нные! Мы интеллигенты! Мы не можем!»
Тело самоубийцы лежало на траве около насыпи. Струйка запекшейся крови р
езким знаком чернела поперек лба и глаз разбившегося, перечеркивая это л
ицо словно крестом вымарки.
Кровь казалась не его кровью, вытекшею из него, а приставшим посторонним
придатком, пластырем, или брызгом присохшей грязи, или мокрым березовым
листком.
Кучка любопытных и сочувствующих вокруг тела все время менялась. Над ним
хмуро без выражения стоял его приятель и сосед по купе, плотный и высоком
ерный адвокат, породистое животное в вымокшей от пота рубашке. Он изныва
л от жары и обмахивался мягкой шляпой. На все расспросы он нелюбезно цеди
л, пожимая плечами и даже не оборачиваясь: «Алкоголик.
Неужели непонятно? Самое типическое следствие белой горячки».
К телу два или три раза подходила худощавая женщина в шерстяном платье с
кружевной косынкою. Это была вдова и мать двух машинистов, старуха Тивер
зина, бесплатно следовавшая с двумя невестками в третьем классе по служе
бным билетам. Тихие, низко повязанные платками женщины безмолвно следов
али за ней, как две сестры за настоятельницей. Эта группа вселяла уважени
е. Перед ними расступались.
Муж Тиверзиной сгорел заживо при одной железнодорожной катастрофе. Она
становилась в нескольких шагах от трупа, так, чтобы сквозь толпу ей было в
идно, и вздохами как бы проводила сравнение. «Кому как на роду написано,
Ч как бы говорила она.
Ч Какой по произволению Божию, а тут, вишь, такой стих нашел Ч от богатой
жизни и ошаления рассудка».
Все пассажиры поезда перебывали около тела и возвращались в вагон тольк
о из опасения, как бы у них чего не стащили.
Когда они спрыгивали на полотно, разминались, рвали цветы и делали легку
ю пробежку, у всех было такое чувство, будто местность возникла только чт
о благодаря остановке, и болотистого луга с кочками, широкой реки и краси
вого дома с церковью на высоком противоположном берегу не было бы на све
те, не случись несчастия.
Даже солнце, тоже казавшееся местной принадлежностью, по-вечернему заст
енчиво освещало сцену у рельсов, как бы боязливо приблизившись к ней, как
подошла бы к полотну и стала бы смотреть на людей корова из пасущегося по
соседству стада.
Миша потрясен был всем происшедшим и в первые минуты плакал от жалости и
испуга. В течение долгого пути убившийся несколько раз заходил посидеть
у них в купе и часами разговаривал с Мишиным отцом. Он говорил, что отходит
душой в нравственно чистой тишине и понятливости их мира, и расспрашива
л Григория Осиповича о разных юридических тонкостях и кляузных вопроса
х по части векселей и дарственных, банкротств и подлогов.
Ч Ах вот как? Ч удивлялся он разъяснениям Гордона. Ч Вы располагаете к
акими-то более милостивыми узаконениями. У моего поверенного иные сведе
ния. Он смотрит на эти вещи гораздо мрачнее.
Каждый раз, как этот нервный человек успокаивался, за ним из первого клас
са приходил его юрист и сосед по купе и тащил его в салон-вагон пить шампа
нское. Это был тот плотный, наглый, гладко выбритый и щеголеватый адвокат,
который стоял теперь над телом, ничему на свете не удивляясь. Нельзя было
отделаться от ощущения, что постоянное возбуждение его клиента в каком-
то отношении ему на руку.
Отец говорил, что это известный богач, добряк и шелапут, уже наполовину не
вменяемый. Не стесняясь Мишиного присутствия, он рассказывал о своем сын
е, Мишином ровеснике, и о покойнице жене, потом переходил к своей второй се
мье, тоже покинутой.
Тут он вспоминал что-то новое, бледнел от ужаса и начинал заговариваться
и забываться.
К Мише он выказывал необъяснимую, вероятно, отраженную и, может быть, не ем
у предназначенную нежность. Он поминутно дарил ему что-нибудь, для чего в
ыходил на самых больших станциях в залы первого класса, где были книжные
стойки и продавали игры и достопримечательности края.
Он пил не переставая и жаловался, что не спит третий месяц и, когда протрез
вляется хотя бы ненадолго, терпит муки, о которых нормальный человек не и
меет представления.
За минуту до конца он вбежал к ним в купе, схватил Григория Осиповича за ру
ку, хотел что-то сказать, но не мог и, выбежав на площадку, бросился с поезда
.
Миша рассматривал небольшой набор уральских минералов в деревянном ящ
ичке Ч последний подарок покойного. Вдруг кругом все задвигалось. По др
угому пути к поезду подошла дрезина. С нее соскочил следователь в фуражк
е с кокардой, врач, двое городовых. Послышались холодные деловые голоса. З
адавали вопросы, что-то записывали. Вверх по насыпи, все время обрываясь и
съезжая по песку, кондуктора и городовые неловко волокли тело. Завыла ка
кая-то баба. Публику попросили в вагоны и дали свисток. Поезд тронулся.
8
«Опять это лампадное масло!» Ч злобно подумал Ника и заметался по комна
те. Голоса гостей приближались. Отступление было отрезано. В спальне сто
яли две кровати, Воскобойниковская и его, Никина. Недолго думая, Ника зале
з под вторую. Он слышал, как искали, кликали его в других комнатах, удивлял
ись его пропаже. Потом вошли в спальню.
Ч Ну что ж делать, Ч сказал Веденяпин, Ч пройдись, Юра, может быть, после
найдется товарищ, поиграете.
Некоторое время они говорили об университетских волнениях в Петербург
е и Москве, продержав Нику минут двадцать в его глупой унизительной заса
де. Наконец они ушли на террасу. Ника тихонько открыл окно, выскочил в него
и ушел в парк.
Он был сегодня сам не свой и предшествующую ночь не спал.
Ему шел четырнадцатый год. Ему надоело быть маленьким. Всю ночь он не спал
и на рассвете вышел из флигеля. Всходило солнце, и землю в парке покрывала
длинная, мокрая от росы, петлистая тень деревьев. Тень была не черного, а т
емно-серого цвета, как промокший войлок. Одуряющее благоухание утра, каз
алось, исходило именно от этой отсыревшей тени на земле с продолговатыми
просветами, похожими на пальцы девочки.
Вдруг серебристая струйка ртути, такая же, как капли росы в траве, потекла
в нескольких шагах от него. Струйка текла, текла, а земля её не впитывала. Н
еожиданно резким движением струйка метнулась в сторону и скрылась. Это б
ыла змея медянка.
Ника вздрогнул.
Он был странный мальчик. В состоянии возбуждения он громко разговаривал
с собой. Он подражал матери в склонности к высоким материям и парадоксам.
«Как хорошо на свете!» Ч подумал он. Ч «Но почему от этого всегда так бол
ьно? Бог, конечно, есть. Но если он есть, то он это я. Вот я велю ей», Ч подумал
он, взглянув на осину, всю снизу доверху охваченную трепетом (ее мокрые пе
реливчатые листья казались нарезанными из жести), Ч «вот я прикажу ей»
Ч и в безумном превышении своих сил он не шепнул, но всем существом своим
, всей своей плотью и кровью пожелал и задумал:
«Замри!» Ч и дерево тотчас же послушно застыло в неподвижности. Ника зас
меялся от радости и со всех ног бросился купаться на реку.
Его отец, террорист Дементий Дудоров, отбывал каторгу, по высочайшему по
милованию взамен повешения, к которому он был приговорен. Его мать из гру
зинских княжен Эристовых была взбалмошная и еще молодая красавица, вечн
о чем-нибудь увлекающаяся Ч бунтами, бунтарями, крайними теориями, знам
енитыми артистами, бедными неудачниками.
Она обожала Нику и из его имени Иннокентий делала кучу немыслимо нежных
и дурацких прозвищ вроде Иночек или Ноченька и возила его показывать сво
ей родне в Тифлис. Там его больше всего поразило разлапое дерево на дворе
дома, где они остановились. Это был какой-то неуклюжий тропический велик
ан.
Своими листьями, похожими на слоновые уши, он ограждал двор от палящего ю
жного неба. Ника не мог привыкнуть к мысли, что это дерево Ч растение, а не
животное.
Мальчику было опасно носить страшное отцовское имя. Иван Иванович с согл
асия Нины Галактионовны собирался подавать на высочайшее имя о присвое
нии Нике материнской фамилии.
Когда он лежал под кроватью, возмущаясь ходом вещей на свете, он среди все
го прочего думал и об этом. Кто такой Воскобойников, чтобы заводить так да
леко свое вмешательство?
Вот он их проучит!
А эта Надя! Если ей пятнадцать лет, значит, она имеет право задирать нос и р
азговаривать с ним как с маленьким? Вот он ей покажет! «Я её ненавижу, Ч не
сколько раз повторил он про себя. Ч Я её убью! Я позову её кататься на лодк
е и утоплю».
Хороша также и мама. Она надула, конечно, его и Воскобойникова, когда уезжа
ла. Ни на каком она не на Кавказе, а просто-напросто свернула с ближайшей у
зловой на север и преспокойно стреляет себе в Петербурге вместе со студе
нтами в полицию. А он должен сгнить заживо в этой глупой яме. Но он их всех п
ерехитрит. Утопит Надю, бросит гимназию и удерет подымать восстание к от
цу в Сибирь.
Край пруда порос сплошь кувшинками. Лодка взрезала эту гущу с сухим шоро
хом. В разрывах заросли проступала вода пруда, как сок арбуза в треугольн
ике разреза.
Мальчик и девочка стали рвать кувшинки. Оба ухватились за один и тот же не
рвущийся и тугой, как резина, стебель. Он стянул их вместе. Дети стукнулись
головами. Лодку как багром подтянуло к берегу. Стебли перепутывались и у
корачивались, белые цветы с яркою, как желток с кровью, сердцевиной уходи
ли под воду и выныривали со льющеюся из них водою.
Надя и Ника продолжали рвать цветы, все более накреняя лодку и почти лежа
рядом на опустившемся борту.
Ч Надоело учиться, Ч сказал Ника. Ч Пора начинать жизнь, зарабатывать,
идти в люди.
Ч А я как раз хотела попросить тебя объяснить мне квадратные уравнения.
Я так слаба в алгебре, что дело чуть не кончилось переэкзаменовкой.
Нике в этих словах почудились какие-то шпильки. Ну, конечно, она ставит ег
о на место, напоминая ему, как он еще мал. Квадратные уравнения! А они еще и н
е нюхали алгебры.
Не выдавая, как он уязвлен, он спросил притворно равнодушно, в ту же минуту
поняв, как это глупо:
Ч Когда ты вырастешь, за кого ты выйдешь замуж?
Ч О, это еще так далеко. Вероятно ни за кого. Я пока не думала.
Ч Не воображай, пожалуйста, что мне это очень интересно.
Ч Тогда зачем спрашиваешь?
Ч Ты дура.
Они начали ссориться. Нике вспомнилось его утреннее женоненавистничес
тво. Он пригрозил Наде, что если она не перестанет говорить дерзости, он её
утопит.
Ч Попробуй, Ч сказала Надя.
Он схватил её поперек туловища. Между ними завязалась драка. Они потерял
и равновесие и полетели в воду.
Оба умели плавать, но водяные лилии цеплялись за их руки и ноги, а дна они е
ще не могли нащупать. Наконец, увязая в тине, они выбрались на берег. Вода р
учьями текла из их башмаков и карманов. Особенно устал Ника.
Если бы это случилось совсем еще недавно, не дальше чем нынешней весной, т
о в данном положении, сидя мокры-мокрешеньки вдвоем после такой перепра
вы, они непременно бы шумели, ругались бы или хохотали.
А теперь они молчали и еле дышали, подавленные бессмыслицей случившегос
я. Надя возмущалась и молча негодовала, а у Ники болело все тело, словно ем
у перебили палкою ноги и руки и продавили ребра.
Наконец тихо, как взрослая, Надя проронила: «Сумасшедший!»
Ч и он также по-взрослому сказал: «Прости меня».
Они стали подниматься к дому, оставляя мокрый след за собой, как две водов
озные бочки. Их дорога лежала по пыльному подъему, кишевшему змеями, невд
алеке от того места, где Ника утром увидал медянку.
Ника вспомнил волшебную приподнятость ночи, рассвет и свое утреннее все
могущество, когда он по своему произволу повелевал природой. Что приказа
ть ей сейчас? Ч подумал он. Чего бы ему больше всего хотелось? Ему предста
вилось, что больше всего хотел бы он когда-нибудь еще раз свалиться в пруд
с Надею и много бы отдал сейчас, чтобы знать, будет ли это когда-нибудь или
нет.
ЧАСТЬ вторая.
ДЕВОЧКА ИЗ ДРУГОГО КРУГА
1
Война с Японией еще не кончилась. Неожиданно её заслонили другие события
. По России прокатывались волны революции, одна другой выше и невиданней.
В это время в Москву с Урала приехала вдова инженера-бельгийца и сама обр
усевшая француженка Амалия Карловна Гишар с двумя детьми, сыном Родионо
м и дочерью Ларисою.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10