Именно для этого и создан
наш институт. Разве вы, Сергей Антонович, иначе думаете? Разве на сегодняшней пятиминутке вы не о том же заявите?
Друзь не ответил. Он принялся заканчивать лишь ему видимый чертеж. И что еще удивительнее — его приятель стал следить за неторопливыми движениями палки.
Не дождавшись ответа, Танцюра продолжал:
— Почему вы молчите, Сергей Антонович? Почему вы не объясните вашему другу хотя бы то, что в прошлом году он был в своей больнице одинок? Ни совета, ни помощи ниоткуда. И в голове у него застряло где- то вычитанное: летальный конец почти во всех подобных случаях. Вот и не хватило у человека пороху... А нас целый коллектив. Причем я имею в виду только вас, себя и, с некоторыми оговорками, Вадика. И мы обеспечены почти всем, что дает хирургии современная наука. Но это еще не все. Вон у двери стоит Женя Жовнир. Сколько ею уже сделано для Василя Максимовича! Разве не вы, Сергей Антонович, перед тем как она привела лаборанток, сказали Черемашко, что он прежде всего должен поблагодарить Женю? И это при вашей скупости на похвалу. К слову, я тоже не ждал от нее чего-либо особенного. А сейчас я за то, чтобы вы поверили ей больше—поручили бы ей уход за Черемашко и после операции: она знает больного, а больной ей верит... А наш новый коллега? Пусть он только захочет взять реванш за недавнее свое поражение, я немедленно попрошу у него извинения за все, о сейчас сказал.
Александр Семенович не сдерживал своего возмущения. Но дикция его была как всегда превосходной, и удар по столу был лишь для того, чтобы привлечь к себе внимание. Все это в данном случае заменяло ему локти, с помощью которых он проталкивался к своей еще неясной для Жени цели.
При всей своей антипатии к Танцюре Женя была готова поблагодарить его: как-никак Александр Семенович поддержал ее перед своим патроном. И поддержка эта кое-чего стоила.
Подождав, не скажет ли Танцюра что-нибудь еще, Друзь едва заметно улыбнулся.
— Как это я не заметил в вас, Александр Семенович, ораторского таланта?
Танцюра величественным жестом остановил патрона.
— Благодарю за комплимент. Но цена этому таланту, если он не в состоянии расшевелить вас... Вы, дорогой мой наставник, так и не поняли, что я похв&Лил вас авансом. И все-таки я еще верю: вы сегодня публично заявите, что наш маленький коллектив желает доказать самому себе: мы — хирурги, а не холодные сапожники. Мы хотим поставить на ноги безнадежно больного человека, хоть о болезни и ее причинах ничего толком не знаем. И мы это сделаем во что бы то ни стало! — Танцюра вдруг по-мальчишески засмеялся.— Честное слово, Сергей Антонович, это будет как взрыв бомбы! Отбросьте же всякие сомнения и во всеуслышание заявите о своем намерении. Вам же осточертело прозябать! Ну, либо пан, либо пропал!
Может быть, прав в чем-то Танцюра. Но на месте Друзя Женя взяла бы себе в помощники человека не столь безрассудного. Ведь Черемашко уже лежит в четвертой палате, и этим сказано все. Зачем же поднимать шум?.. А если у Сергея Антоновича поколебалась вера в себя? Тем решительнее он должен прекратить краснобайство Танцюры: разве соберешься с мыслями, если над ухом без умолку тараторят...
Нет, не Женин характер у Друзя. Он нерешительно промямлил:
— М-м...— и обратился к своему гостю:—За напоминание о том, что брыжеечные артерии могут закупориваться, спасибо. Сам я как-то не вспомнил бы об этом... А директор, наверное, уже пришел. Сейчас знаю.
Он вышел из ординаторской.
Странно повел себя Шостенко-младший. Он двинулся было вслед за Друзем, но возле Танцюры остановился, похлопал его по плечу, хотя тот только что громогласно обрушился на него с самыми нелепыми обвинениями.
Показав на дверь, за которой скрылся Друзь, Шостенко-младший одобрительно промолвил:
— Здорово вы его... Неужели это единственный способ повлиять на Сергея?
Александр Семенович сокрушенно вздохнул:
— Боюсь, старания мои напрасны. Все испробовал, но пронять его не смог ничем.
Шостенко-младший возразил:
— Нет, почему же... Кое-чего вы, кажется, добились.
— А может быть, это случится сегодня? — не слушая его, пробормотал Танцюра—Должно же когда-нибудь у него лопнуть терпение!
Женя вспомнила, каким был Сергей Антонович ночью, когда выходил из четвертой палаты. И о том, что именно Танцюре принадлежит сравнение Сергея Антоновича с до отказа заведенной пружиной: она, мол, вот- вот сорвется. Как же Танцюра сейчас ничего не заметил? Упивался собственными речами и не увидел, что пружина уже сорвалась и, несмотря на все старания Сергея Антоновича удержать ее, стремительно раскручивается...
Молча, не глядя на Танцюру, Женя пропустила Шостенко-младшего и повернулась, чтобы выйти из ординаторской вслед за ним.
Она не удивилась, когда самый активный из ее рыцарей и здесь загородил ей дорогу. Только слегка поднялась рука, как тогда, в лифте. Но Танцюра спросил миролюбиво:
— Как по-вашему: подожмет ли доктор Друзь хвост, если на него прикрикнут на пятиминутке?
Девушка ответила ему без церемоний:
— Не понимаю, как Сергей Антонович терпит вас возле себя... И с какой стати вы набросились на совершенно незнакомого вам человека?
— Вы окрыляете меня, Женя! — обрадовался Танцюра.— Вам уже не безразлично мое поведение. Спасибо... Но вы не очень наблюдательны. Вы не заметили, что наш гость сразу сообразил, почему я ощетинился на него, зачем я устроил этот спектакль. Он готов поддержать меня. А вы...
— Спектакль? — не поняла Женя.
— Вот именно, спектакль,— кивнул Танцюра.— Или вы и того не заметили, что сын нашего профессора испугал моего наставника? К сожалению, это не вызвало у Друзя прилива энергии. Напротив, он теперь в такой прострации, что его любой оседлает. На пятиминутке он будет сидеть тихонько, как испуганная овечка, а надо...
— Да как вы смеете! — вскипела Женя.— Вы до того обнаглели...
— Женя, не бойтесь слов! Вы же медицинская сестра, а не барышня. Ваша и моя обязанность лечить больных. И чем опаснее болезнь, тем больше нам нужно знаний, искусства, душевных сил... Я здесь работаю на год дольше вас и не помню, чтобы в четвертую палату
попадали такие больные. Впрочем, и в других их почти не было. Нас от них оберегают. Их направляют в обычные больницы — пусть там умирают. Мы давно уже не борцы за жизнь человеческую, а чиновники от хирургии. Сегодня мне показалось, что у моего слишком уж терпеливого патрона начинает лопаться терпение. Ну, и я был бы не я, если бы не попробовал раздуть эту вспышку. Человек после неимоверно долгих колебаний совершил наконец смелый поступок, и чтобы я позволил ему отступить? Ну, нет! Если Сергей Антонович сегодня не оскалит на кого-нибудь зубы, этого я ему не прощу. Даже Вадик сразу же после пятиминутки побежит к Самойлу Евсеевичу, чтобы тот перевел его к другому ординатору.
Казалось, Александр Семенович взобрался на кафедру: не говорил, а декламировал, заканчивая каждую фразу эффектным жестом. Но взгляд его не отрывался от Жени: должным ли образом она воспринимает им произнесенное?
Ну, а если он все-таки догадался, что пружина в Сергее Антоновиче соскочила, а ему этого мало? Не начал ли он бросаться, как цепная собака, на всех, кто, по его мнению, пытается эту пружину попридержать? Не хочет ли он, чтобы все подталкивали Сергея Антоновича?.. На это самонадеянности у Танцюры хватит. Где ему соображать, что таких, как доктор Друзь, надо не подстегивать, а вести вперед осторожно.
Но спросила Женя о другом:
— А если Василя Максимовича вам отдадут без возражений, что тогда?
Танцюра пренебрежительно фыркнул:
— А кто его возьмет? Все побоятся...— Он удивленно уставился на девушку.— А вы, оказывается, умеете думать. Действительно, нам отдадут его сразу же... Кому, и прежде всего начальству, приятно услышать сверху: по вашей, дескать, вине подскочил процент смертности в до сих пор ничем не запятнанной клинике! А заведующий нашим отделением отныне поедом будет есть Друзя.
— Самойло Евсеевич? — не совсем уверенно переспросила Женя.
— А кто же еще? Или вы его еще не раскусили?.. Ну» Сергея Антоновича мы ему на растерзание не отдадим..* Только бы не заколебалась почва под ногами у моего нескладного наставника.,, Кстати, огромное вам спаси-
6о, Женя: вы вовремя напомнили Сергею Антоновичу, почему Черемашко лежит в четвертой! Ну, и из моего спектакля какой-то толк непременно будет.— Танцюра глянул на часы и заторопился:—А теперь вот что. Я слышал, о чем вы просили моего патрона. Сдавайте дежурство, идите домой, хорошенько выспитесь. Между пятью и шестью позвоните мне сюда. Головой ручаюсь: если Черемашко сегодня прооперируют, дежурить возле него ночью будете только вы...
И Александр Семенович величественно раскрыл перед девушкой двери ординаторской.
Потому ли, что в последний месяц его вообще не покидало тревожное состояние; потому ли, что, не пробыв в отцовской клинике и часа, он.снова начал сомневаться: удастся ли ему сдержать слово, данное Надийке; может, потому, что первый больной, которого он увидел, напомнил о недавно пережитом, когда все из рук валилось, а от веры в себя почти ничего не осталось,— Игорь из ординаторской мужского отделения вышел с таким ощущением, будто очутился он в каком-то особом мире, где границ между явью и сновидениями нет.
При встрече Таня была как Таня. А сейчас кажется — не похожа она ни на ту, какой была когда-то, ни на ту, которая писала брату тревожные письма: с отцом чем дальше, тем хуже, помочь ему можешь только ты, приезжай скорей! И похоже на то, что желание немедленно увидеть Сергея появилось не само по себе — разбудила его Татьяна.
А Сергей стал еще более чудаковатый, чем был. Нет, он не постарел. Но и не возмужал. И от сдержанности своей не избавился. Даже еще замкнутое стал. Почему?
Лишь рассказывая о только что поступившем больном, рак-отшельник на секунду высунулся из раковины. Но как только Игорь попытался вызвать его на большую откровенность, Сергей сразу же замкнулся. И если Игорь о чем-то догадался, то спасибо за это разговорчивому Танцюре.
Но осмелится ли эта раз навсегда испуганная ворона довести до конца свое внезапно возникшее намерение?
У Игоря только одна рана. За три года она зарубцевалась, не кровоточит, как прежде, хотя и мешает вздохнуть полной грудью. А Сергей прячет не только от всех, но и от самого себя мелкие, зато многочисленные болячки. Как же им зарубцеваться в тесной раковине?
Откуда же у Тани взялась уверенность, что без Сергея им не обойтись, что только вместе с ним можно чего- то добиться? Неужели она не видит, что Сергей совсем не та туча, которая может напоить землю после засухи? А еще журналистка. Разве умение разбираться в людях не главное в этой профессии?
Юную медсестричку еще можно понять. Для нее Сергей не рак-отшельник, которого никто, кроме нее, не разгадал и не разгадает... Как самоотверженно, не боясь раскрыть перед новым человеком свою девичью тайну, бросилась она на помощь этой горемычной душе!
Так это же девочка. А Таню жизнь потчевала и горьким...
И чего только не наговорил желторотый помощник Сергея! Как он старался привлечь к себе внимание Игоря, чтобы Сергей тем временем пришел в себя. Неужели Сергей так ему дорог? Чем же? Своей невероятной праведностью?
Есть что-то привлекательное в этих молодых людях— в Танцюре и медсестре, которую зовут Женей. Но Игорю они ничем помочь не смогут.
Конечно, Игорь не намного старше их. Зато последние годы он прожил не в здешней оранжерее, а в больнице, где все лежало на его плечах. Он научился отвечать за каждый свой поступок. И у шахтеров, по их мерке, научился оценивать людей. Если потребуется, он сумеет повести Сергея за руку...
А Танцюра, по-видимому, только о том и заботится, чтобы все считали его более умным, чем он есть в действительности. Он не прочь быть похожим на старого Фауста. «Я не только постиг все науки, но начал даже разочаровываться в них» — вот что сквозит в каждом его жесте и слове. А на самом деле этот молодой человек из коротеньких штанишек еще не вырос. Старается говорить баском, но поминутно срывается на петушиный фальцет.
Игорь недавно сам был таким. Высочайшую ноту взял во время оно в споре со своим знаменитым родителем о путях прогресса в хирургии и изменениях в мораль поэтическом облике старых кадров! Звон в ушах до сего времени не утих. Больше ничего подобного не случится! С тех пор Игорь заметно повзрослел, приобрел немалый профессиональный и жизненный опыт. Навсегда врезалось в его мозг, что ни крик, ни нетерпение юности, ни тем более неуступчивый старческий эгоизм не могут служить аргументами в принципиальном споре. Больше того— они затрудняют поиски истины. Ну, и не длй дискуссий он приехал сюда. А уж если придется, он сумеет делом, а не словом, доказать свою правоту!
Да, Танцюру прошлое не гнетет. И язык у него под-* вешен неплохо. Но этого молодого человека надо предостеречь; он может превратиться в деятеля, который считает: мое дело — первым прокукарекать, а осуществляют пусть другие. Разве мало вокруг таких, кто и в науке пробивается вперед именно этим способом?..
А вот девушке, хоть весна для нее только началась, уже кажется, что жизнь штука очень сложная. Такое на ее красивом лице выражение, будто, кроме долга, она ничего не хочет знать. Возможно, она еще не знает, что вот-вот войдет в ее жизнь (и не вошло ли уже?) нечто такое же властное, как и долг...
Почему она не сводила глаз с не выспавшегося, подавленного своей опрометчивостью Сергея? Конечно, сегодня для нее Сергей —всего лишь носитель добродетелей, присущих самоотверженному жрецу науки.
А завтра...
Ай да аскет! Ай да рак-отшельник! Заполонил воображение такой девушки, а сам ничего не заметил. Чем же поразил ты, ну, пусть еще не сердце, а только воображение этого юного создания?
Ну, держись теперь, мой милый!
«Верно, мои слова о том, что мы, мол, погуляем на твоей свадьбе, были не очень остроумной шуткой. Да попал я, кажется, в самую точку!»
Игорю именно в таком плане не терпелось поговорить с Сергеем, когда они спускались по лестнице. Но даже человек, полностью лишенный проницательности, понял бы, что Сергей сейчас может думать только о Черемашко. И Игорь не проронил ни слова.
Сергей заметил это между вторым и первым этажами; И еще раз поблагодарил за то же самое:
— Спасибо, что напомнил...
— Ты и в магазинах за все платишь дважды? — усмехнулся Игорь.
Сергей не заметил его насмешливого тона. Он как бы думал вслух:
— Насколько мне известно, тромбоз брыжеечных артерий пока что обходил нашу клинику. Мне приходило, в голову, что у Черемашко омертвение или рак поджелудочной железы. Тоже безнадежные заболевания.— Сергей остановился, облокотился на перила.— Как, по-твоему, отнесется к моему поступку твой...
Игорь перебил его:
— Не об этом надо думать. При тромбозе у тебя все- таки будет около трех шансов из ста. И мой опыт... если, конечно, это можно назвать опытом.
.— Ночью мне казалось, что у меня отберут Черемашко,— не слушая его, размышлял вслух Сергей.— А сейчас... Вся ответственность за него ляжет на меня... На пятиминутке я ни словом не обмолвлюсь о твоем предположении. Интересно, вспомнит ли кто-нибудь из наших руководителей что инфаркты бывают и в кишечнике?
Игорь встрепенулся: у Сергея появилась крамольная мысль?
— Истина рождается в споре, и это стало известно более двух тысяч лет тому назад.— Сергей все еще будто разговаривал сам с собой.— Вызвать, что ли, на спор присутствующих на пятиминутке? Но как? И необходимо, чтобы Федор Ипполитович осмотрел Черемашко как можно скорее...— Его взгляд остановился на Игоре.— Ты тоже помолчи о тромбозе... И еще одно одолжение сделай мне, пожалуйста. Твой отец откроет рот лишь после того, как сам побывает возле Черемашко. И тех, кого к нам привозит «скорая помощь», многие среди нас считают принудительным ассортиментом. Сдержись, если тебе покажется, что твой отец безучастен к моим словам. Иначе испортишь мне все. И себе все испортишь: он ни за что не оставит тебя здесь.
Значит, Татьяна не фантазирует: крамольные мысли все-таки посещают рака-отшельника?
Игорь спросил как бы между прочим:
— А если твой субординатор.,,
Сергей ни на секунду не задумался.
— Ты и его придержи. На пятиминутке он будет возле тебя: как же, новый человек. И он такая же удалая голова, как ты, может такое ляпнуть... Рано ему испытывать прочность своего лба на наших каменных стенах. Сделаешь?
Нет, не только крамольные мысли посещают Сергея. Он что-то задумал: неспроста одновременно с Игорем он подумал о каменных стенах и лбах, которые пытаются их пробить.
Торопясь схватить рака-отшельника за высунутый из раковины ус, Игорь спросил:
— А у тебя для этих стен есть отбойный молоток?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18
наш институт. Разве вы, Сергей Антонович, иначе думаете? Разве на сегодняшней пятиминутке вы не о том же заявите?
Друзь не ответил. Он принялся заканчивать лишь ему видимый чертеж. И что еще удивительнее — его приятель стал следить за неторопливыми движениями палки.
Не дождавшись ответа, Танцюра продолжал:
— Почему вы молчите, Сергей Антонович? Почему вы не объясните вашему другу хотя бы то, что в прошлом году он был в своей больнице одинок? Ни совета, ни помощи ниоткуда. И в голове у него застряло где- то вычитанное: летальный конец почти во всех подобных случаях. Вот и не хватило у человека пороху... А нас целый коллектив. Причем я имею в виду только вас, себя и, с некоторыми оговорками, Вадика. И мы обеспечены почти всем, что дает хирургии современная наука. Но это еще не все. Вон у двери стоит Женя Жовнир. Сколько ею уже сделано для Василя Максимовича! Разве не вы, Сергей Антонович, перед тем как она привела лаборанток, сказали Черемашко, что он прежде всего должен поблагодарить Женю? И это при вашей скупости на похвалу. К слову, я тоже не ждал от нее чего-либо особенного. А сейчас я за то, чтобы вы поверили ей больше—поручили бы ей уход за Черемашко и после операции: она знает больного, а больной ей верит... А наш новый коллега? Пусть он только захочет взять реванш за недавнее свое поражение, я немедленно попрошу у него извинения за все, о сейчас сказал.
Александр Семенович не сдерживал своего возмущения. Но дикция его была как всегда превосходной, и удар по столу был лишь для того, чтобы привлечь к себе внимание. Все это в данном случае заменяло ему локти, с помощью которых он проталкивался к своей еще неясной для Жени цели.
При всей своей антипатии к Танцюре Женя была готова поблагодарить его: как-никак Александр Семенович поддержал ее перед своим патроном. И поддержка эта кое-чего стоила.
Подождав, не скажет ли Танцюра что-нибудь еще, Друзь едва заметно улыбнулся.
— Как это я не заметил в вас, Александр Семенович, ораторского таланта?
Танцюра величественным жестом остановил патрона.
— Благодарю за комплимент. Но цена этому таланту, если он не в состоянии расшевелить вас... Вы, дорогой мой наставник, так и не поняли, что я похв&Лил вас авансом. И все-таки я еще верю: вы сегодня публично заявите, что наш маленький коллектив желает доказать самому себе: мы — хирурги, а не холодные сапожники. Мы хотим поставить на ноги безнадежно больного человека, хоть о болезни и ее причинах ничего толком не знаем. И мы это сделаем во что бы то ни стало! — Танцюра вдруг по-мальчишески засмеялся.— Честное слово, Сергей Антонович, это будет как взрыв бомбы! Отбросьте же всякие сомнения и во всеуслышание заявите о своем намерении. Вам же осточертело прозябать! Ну, либо пан, либо пропал!
Может быть, прав в чем-то Танцюра. Но на месте Друзя Женя взяла бы себе в помощники человека не столь безрассудного. Ведь Черемашко уже лежит в четвертой палате, и этим сказано все. Зачем же поднимать шум?.. А если у Сергея Антоновича поколебалась вера в себя? Тем решительнее он должен прекратить краснобайство Танцюры: разве соберешься с мыслями, если над ухом без умолку тараторят...
Нет, не Женин характер у Друзя. Он нерешительно промямлил:
— М-м...— и обратился к своему гостю:—За напоминание о том, что брыжеечные артерии могут закупориваться, спасибо. Сам я как-то не вспомнил бы об этом... А директор, наверное, уже пришел. Сейчас знаю.
Он вышел из ординаторской.
Странно повел себя Шостенко-младший. Он двинулся было вслед за Друзем, но возле Танцюры остановился, похлопал его по плечу, хотя тот только что громогласно обрушился на него с самыми нелепыми обвинениями.
Показав на дверь, за которой скрылся Друзь, Шостенко-младший одобрительно промолвил:
— Здорово вы его... Неужели это единственный способ повлиять на Сергея?
Александр Семенович сокрушенно вздохнул:
— Боюсь, старания мои напрасны. Все испробовал, но пронять его не смог ничем.
Шостенко-младший возразил:
— Нет, почему же... Кое-чего вы, кажется, добились.
— А может быть, это случится сегодня? — не слушая его, пробормотал Танцюра—Должно же когда-нибудь у него лопнуть терпение!
Женя вспомнила, каким был Сергей Антонович ночью, когда выходил из четвертой палаты. И о том, что именно Танцюре принадлежит сравнение Сергея Антоновича с до отказа заведенной пружиной: она, мол, вот- вот сорвется. Как же Танцюра сейчас ничего не заметил? Упивался собственными речами и не увидел, что пружина уже сорвалась и, несмотря на все старания Сергея Антоновича удержать ее, стремительно раскручивается...
Молча, не глядя на Танцюру, Женя пропустила Шостенко-младшего и повернулась, чтобы выйти из ординаторской вслед за ним.
Она не удивилась, когда самый активный из ее рыцарей и здесь загородил ей дорогу. Только слегка поднялась рука, как тогда, в лифте. Но Танцюра спросил миролюбиво:
— Как по-вашему: подожмет ли доктор Друзь хвост, если на него прикрикнут на пятиминутке?
Девушка ответила ему без церемоний:
— Не понимаю, как Сергей Антонович терпит вас возле себя... И с какой стати вы набросились на совершенно незнакомого вам человека?
— Вы окрыляете меня, Женя! — обрадовался Танцюра.— Вам уже не безразлично мое поведение. Спасибо... Но вы не очень наблюдательны. Вы не заметили, что наш гость сразу сообразил, почему я ощетинился на него, зачем я устроил этот спектакль. Он готов поддержать меня. А вы...
— Спектакль? — не поняла Женя.
— Вот именно, спектакль,— кивнул Танцюра.— Или вы и того не заметили, что сын нашего профессора испугал моего наставника? К сожалению, это не вызвало у Друзя прилива энергии. Напротив, он теперь в такой прострации, что его любой оседлает. На пятиминутке он будет сидеть тихонько, как испуганная овечка, а надо...
— Да как вы смеете! — вскипела Женя.— Вы до того обнаглели...
— Женя, не бойтесь слов! Вы же медицинская сестра, а не барышня. Ваша и моя обязанность лечить больных. И чем опаснее болезнь, тем больше нам нужно знаний, искусства, душевных сил... Я здесь работаю на год дольше вас и не помню, чтобы в четвертую палату
попадали такие больные. Впрочем, и в других их почти не было. Нас от них оберегают. Их направляют в обычные больницы — пусть там умирают. Мы давно уже не борцы за жизнь человеческую, а чиновники от хирургии. Сегодня мне показалось, что у моего слишком уж терпеливого патрона начинает лопаться терпение. Ну, и я был бы не я, если бы не попробовал раздуть эту вспышку. Человек после неимоверно долгих колебаний совершил наконец смелый поступок, и чтобы я позволил ему отступить? Ну, нет! Если Сергей Антонович сегодня не оскалит на кого-нибудь зубы, этого я ему не прощу. Даже Вадик сразу же после пятиминутки побежит к Самойлу Евсеевичу, чтобы тот перевел его к другому ординатору.
Казалось, Александр Семенович взобрался на кафедру: не говорил, а декламировал, заканчивая каждую фразу эффектным жестом. Но взгляд его не отрывался от Жени: должным ли образом она воспринимает им произнесенное?
Ну, а если он все-таки догадался, что пружина в Сергее Антоновиче соскочила, а ему этого мало? Не начал ли он бросаться, как цепная собака, на всех, кто, по его мнению, пытается эту пружину попридержать? Не хочет ли он, чтобы все подталкивали Сергея Антоновича?.. На это самонадеянности у Танцюры хватит. Где ему соображать, что таких, как доктор Друзь, надо не подстегивать, а вести вперед осторожно.
Но спросила Женя о другом:
— А если Василя Максимовича вам отдадут без возражений, что тогда?
Танцюра пренебрежительно фыркнул:
— А кто его возьмет? Все побоятся...— Он удивленно уставился на девушку.— А вы, оказывается, умеете думать. Действительно, нам отдадут его сразу же... Кому, и прежде всего начальству, приятно услышать сверху: по вашей, дескать, вине подскочил процент смертности в до сих пор ничем не запятнанной клинике! А заведующий нашим отделением отныне поедом будет есть Друзя.
— Самойло Евсеевич? — не совсем уверенно переспросила Женя.
— А кто же еще? Или вы его еще не раскусили?.. Ну» Сергея Антоновича мы ему на растерзание не отдадим..* Только бы не заколебалась почва под ногами у моего нескладного наставника.,, Кстати, огромное вам спаси-
6о, Женя: вы вовремя напомнили Сергею Антоновичу, почему Черемашко лежит в четвертой! Ну, и из моего спектакля какой-то толк непременно будет.— Танцюра глянул на часы и заторопился:—А теперь вот что. Я слышал, о чем вы просили моего патрона. Сдавайте дежурство, идите домой, хорошенько выспитесь. Между пятью и шестью позвоните мне сюда. Головой ручаюсь: если Черемашко сегодня прооперируют, дежурить возле него ночью будете только вы...
И Александр Семенович величественно раскрыл перед девушкой двери ординаторской.
Потому ли, что в последний месяц его вообще не покидало тревожное состояние; потому ли, что, не пробыв в отцовской клинике и часа, он.снова начал сомневаться: удастся ли ему сдержать слово, данное Надийке; может, потому, что первый больной, которого он увидел, напомнил о недавно пережитом, когда все из рук валилось, а от веры в себя почти ничего не осталось,— Игорь из ординаторской мужского отделения вышел с таким ощущением, будто очутился он в каком-то особом мире, где границ между явью и сновидениями нет.
При встрече Таня была как Таня. А сейчас кажется — не похожа она ни на ту, какой была когда-то, ни на ту, которая писала брату тревожные письма: с отцом чем дальше, тем хуже, помочь ему можешь только ты, приезжай скорей! И похоже на то, что желание немедленно увидеть Сергея появилось не само по себе — разбудила его Татьяна.
А Сергей стал еще более чудаковатый, чем был. Нет, он не постарел. Но и не возмужал. И от сдержанности своей не избавился. Даже еще замкнутое стал. Почему?
Лишь рассказывая о только что поступившем больном, рак-отшельник на секунду высунулся из раковины. Но как только Игорь попытался вызвать его на большую откровенность, Сергей сразу же замкнулся. И если Игорь о чем-то догадался, то спасибо за это разговорчивому Танцюре.
Но осмелится ли эта раз навсегда испуганная ворона довести до конца свое внезапно возникшее намерение?
У Игоря только одна рана. За три года она зарубцевалась, не кровоточит, как прежде, хотя и мешает вздохнуть полной грудью. А Сергей прячет не только от всех, но и от самого себя мелкие, зато многочисленные болячки. Как же им зарубцеваться в тесной раковине?
Откуда же у Тани взялась уверенность, что без Сергея им не обойтись, что только вместе с ним можно чего- то добиться? Неужели она не видит, что Сергей совсем не та туча, которая может напоить землю после засухи? А еще журналистка. Разве умение разбираться в людях не главное в этой профессии?
Юную медсестричку еще можно понять. Для нее Сергей не рак-отшельник, которого никто, кроме нее, не разгадал и не разгадает... Как самоотверженно, не боясь раскрыть перед новым человеком свою девичью тайну, бросилась она на помощь этой горемычной душе!
Так это же девочка. А Таню жизнь потчевала и горьким...
И чего только не наговорил желторотый помощник Сергея! Как он старался привлечь к себе внимание Игоря, чтобы Сергей тем временем пришел в себя. Неужели Сергей так ему дорог? Чем же? Своей невероятной праведностью?
Есть что-то привлекательное в этих молодых людях— в Танцюре и медсестре, которую зовут Женей. Но Игорю они ничем помочь не смогут.
Конечно, Игорь не намного старше их. Зато последние годы он прожил не в здешней оранжерее, а в больнице, где все лежало на его плечах. Он научился отвечать за каждый свой поступок. И у шахтеров, по их мерке, научился оценивать людей. Если потребуется, он сумеет повести Сергея за руку...
А Танцюра, по-видимому, только о том и заботится, чтобы все считали его более умным, чем он есть в действительности. Он не прочь быть похожим на старого Фауста. «Я не только постиг все науки, но начал даже разочаровываться в них» — вот что сквозит в каждом его жесте и слове. А на самом деле этот молодой человек из коротеньких штанишек еще не вырос. Старается говорить баском, но поминутно срывается на петушиный фальцет.
Игорь недавно сам был таким. Высочайшую ноту взял во время оно в споре со своим знаменитым родителем о путях прогресса в хирургии и изменениях в мораль поэтическом облике старых кадров! Звон в ушах до сего времени не утих. Больше ничего подобного не случится! С тех пор Игорь заметно повзрослел, приобрел немалый профессиональный и жизненный опыт. Навсегда врезалось в его мозг, что ни крик, ни нетерпение юности, ни тем более неуступчивый старческий эгоизм не могут служить аргументами в принципиальном споре. Больше того— они затрудняют поиски истины. Ну, и не длй дискуссий он приехал сюда. А уж если придется, он сумеет делом, а не словом, доказать свою правоту!
Да, Танцюру прошлое не гнетет. И язык у него под-* вешен неплохо. Но этого молодого человека надо предостеречь; он может превратиться в деятеля, который считает: мое дело — первым прокукарекать, а осуществляют пусть другие. Разве мало вокруг таких, кто и в науке пробивается вперед именно этим способом?..
А вот девушке, хоть весна для нее только началась, уже кажется, что жизнь штука очень сложная. Такое на ее красивом лице выражение, будто, кроме долга, она ничего не хочет знать. Возможно, она еще не знает, что вот-вот войдет в ее жизнь (и не вошло ли уже?) нечто такое же властное, как и долг...
Почему она не сводила глаз с не выспавшегося, подавленного своей опрометчивостью Сергея? Конечно, сегодня для нее Сергей —всего лишь носитель добродетелей, присущих самоотверженному жрецу науки.
А завтра...
Ай да аскет! Ай да рак-отшельник! Заполонил воображение такой девушки, а сам ничего не заметил. Чем же поразил ты, ну, пусть еще не сердце, а только воображение этого юного создания?
Ну, держись теперь, мой милый!
«Верно, мои слова о том, что мы, мол, погуляем на твоей свадьбе, были не очень остроумной шуткой. Да попал я, кажется, в самую точку!»
Игорю именно в таком плане не терпелось поговорить с Сергеем, когда они спускались по лестнице. Но даже человек, полностью лишенный проницательности, понял бы, что Сергей сейчас может думать только о Черемашко. И Игорь не проронил ни слова.
Сергей заметил это между вторым и первым этажами; И еще раз поблагодарил за то же самое:
— Спасибо, что напомнил...
— Ты и в магазинах за все платишь дважды? — усмехнулся Игорь.
Сергей не заметил его насмешливого тона. Он как бы думал вслух:
— Насколько мне известно, тромбоз брыжеечных артерий пока что обходил нашу клинику. Мне приходило, в голову, что у Черемашко омертвение или рак поджелудочной железы. Тоже безнадежные заболевания.— Сергей остановился, облокотился на перила.— Как, по-твоему, отнесется к моему поступку твой...
Игорь перебил его:
— Не об этом надо думать. При тромбозе у тебя все- таки будет около трех шансов из ста. И мой опыт... если, конечно, это можно назвать опытом.
.— Ночью мне казалось, что у меня отберут Черемашко,— не слушая его, размышлял вслух Сергей.— А сейчас... Вся ответственность за него ляжет на меня... На пятиминутке я ни словом не обмолвлюсь о твоем предположении. Интересно, вспомнит ли кто-нибудь из наших руководителей что инфаркты бывают и в кишечнике?
Игорь встрепенулся: у Сергея появилась крамольная мысль?
— Истина рождается в споре, и это стало известно более двух тысяч лет тому назад.— Сергей все еще будто разговаривал сам с собой.— Вызвать, что ли, на спор присутствующих на пятиминутке? Но как? И необходимо, чтобы Федор Ипполитович осмотрел Черемашко как можно скорее...— Его взгляд остановился на Игоре.— Ты тоже помолчи о тромбозе... И еще одно одолжение сделай мне, пожалуйста. Твой отец откроет рот лишь после того, как сам побывает возле Черемашко. И тех, кого к нам привозит «скорая помощь», многие среди нас считают принудительным ассортиментом. Сдержись, если тебе покажется, что твой отец безучастен к моим словам. Иначе испортишь мне все. И себе все испортишь: он ни за что не оставит тебя здесь.
Значит, Татьяна не фантазирует: крамольные мысли все-таки посещают рака-отшельника?
Игорь спросил как бы между прочим:
— А если твой субординатор.,,
Сергей ни на секунду не задумался.
— Ты и его придержи. На пятиминутке он будет возле тебя: как же, новый человек. И он такая же удалая голова, как ты, может такое ляпнуть... Рано ему испытывать прочность своего лба на наших каменных стенах. Сделаешь?
Нет, не только крамольные мысли посещают Сергея. Он что-то задумал: неспроста одновременно с Игорем он подумал о каменных стенах и лбах, которые пытаются их пробить.
Торопясь схватить рака-отшельника за высунутый из раковины ус, Игорь спросил:
— А у тебя для этих стен есть отбойный молоток?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18