.. И не заметил, как внимательны и тревожны стали глаза у Игоря.
Очнулся, лишь когда тот внезапно вскочил.
— Сейчас же покажи мне этого больного!
Впервые в жизни Женя за ночь не задремала ни на минуту. И все же утром она чувствовала себя так, что, если бы ей сказали: «Тебе дежурить еще целые сутки»,— она молча кивнула бы и до завтра не вспомнила бы об отдыхе.
После шести начали просыпаться больные. Каждому надо измерить температуру, выполнить назначения врачей на утро, проветрить и убрать -палаты. По утрам дежурной сестре и няням хлопот не занимать.
Но не это было главным. Что-то в Жене вдруг изменилось. Число лежачих больных в отделении увеличилось лишь на одного. Никто из ходячих больных на койке не залежался, ни на что не пожаловался. А Женя перестала замечать приветливые улыбки, которыми встречали ее все, ни разу не посмотрелась в свое зеркальце. Все сильнее становилась ее тревога. Она не могла пройти мимо четвертой палаты, не заглянув в нее.
Василь Максимович лежал с закрытыми глазами. Впал в забытье? Дремал? Выполняя данное Сергею Антоновичу обещание, берег остатки своих сил?.. Был он все так же бледен. Руки холодные. Пульс еле прослушивался...
Женя нетерпеливо следила за часами: скоро ли восемь? В восемь она разбудит Сергея Антоновича. Он сразу придет сюда. Появится и Арина Даниловна, его медсестра,— она уж не растеряется. Женино дежурство закончится.
А если Василя Максимовича будут оперировать? Кто будет возле него? Кто присмотрит за ним в первые, самые страшные часы после операции? Как доказать Сергею Антоновичу, что это надо поручить ей, Жене,— ведь она уже знает этого больного?..
Раньше всех врачей, точно в половине восьмого, в отделении появился Александр Семенович Танцюра — второй помощник Друзя. Увидев в коридоре Женю, он тотчас же направился к ней. Ну и походка же у него— куда там профессору! Так может ходить лишь человек с преувеличенным сверх всякой меры чувством собственного достоинства и безграничной верой в свои таланты.
Женя казалась себе самой солдатом в затяжном бою, которому не видно конца. Но трудно было не улыбнуться, увидев этого паладина.
Подойдя к Жене, Александр Семенович весьма учтиво поклонился.
— Добрый день... И — что это с вами?
В другой раз Женя снова показала бы этому слишком уж самонадеянному человеку, что у нее отличная память. Но в это утро ей было не до попыток Танцюры подавить ее своим превосходством. Она сделала вид, что ничего не слышит.
Однако Танцюра не из тех, кого легко смутить. Ему плевать, что думает о нем весь средний медперсонал. Медсестра обязана отвечать на любой вопрос врача, даже если он тут что-то вроде субординатора, даже если между ними случилось такое, о чем ему забывать не следует.
Танцюра настойчиво продолжал:
— Мне уже известно, что ночью к нам поступил очень интересный больной. Не он ли так вас утомил?
Женя попыталась пройти мимо, но Танцюра бесцеремонно загородил ей дорогу. Женя вынуждена была кивнуть.
Танцюра изобразил на своем лице глубокомыслие.
— Вы, я вижу, не удивлены. Почему же удивлены все остальные? В вестибюле вахтерша, в пропускнике Мария Степановна, даже на втором этаже только и слышишь: мой патрон ни с того ни с сего пренебрег решительно всеми институтскими правилами! Доктора Друзя укусила какая-то муха!.. Может быть, вы объясните мне, что случилось с Сергеем Антоновичем?
Женя молчала.
В глаза ей Танцюра не смотрел. Вот уже три недели он не осмеливается сделать это. Значит, не забыл своей первой попытки завоевать Женино расположение.
...Они вдвоем спускались в лифте. До этого между ни
ми не было сказано и десятка фраз. Но самовлюбленный помощник Друзя был уверен, что все женщины, с которыми он обменялся несколькими словами, высоко ценят его достоинства. Он молча схватил Женю своими длинными, как у гориллы, руками, прижал к себе...
Внизу Александр Семенович из лифта не вышел, а снова поднялся наверх: забыл, мол, там что-то важное. Кажется, ему несколько раз пришлось спуститься и подняться— так раскалилась его щека от Жениного ответа...
Подождав немного, Танцюра напомнил!
— Я жду.
— Спросите у Сергея Антоновича,— не сразу посоветовала девушка.
— Покорно благодарю.— Танцюра склонил голову.— У моего патрона в настоящее время неожиданный гость. Сын нашего профессора. Для всей клиники это сенсация номер два. Неужели вас это не интересует?
Местный вариант вечного сюжета о блудном сыне Жене был известен. Но обсуждать его с Танцюрой?.. Женя попыталась разминуться с ним.
Александр Семенович загородил ей дорогу.
— Понимаю — рассуждать о событиях в семье начальства здесь неуместно. Но новичок... Я вижу, он потребовал от вас исключительного внимания, а дежурите вы впервые. Словом, мне еще не приходилось видеть вас такой усталой.— Тон его стал менее официальным, но лицо осталось непроницаемым.— И довольно об этом. Я хочу взглянуть на нашего новичка.
И он решительно направился в четвертую палату.
Теперь Женя преградила ему дорогу.
— Сергей Антонович запретил беспокоить его.
Сказано это было шепотом. Никто, кроме Танцюры, ее
не услышал. Он не утратил бы и грамма достоинства, если бы отправился в ординаторскую. Но в коридоре было слишком много для такого раннего часа больных, все они, казалось, ревниво следят только за ним. И во всех деталях, должно быть, вспомнилось событие в лифте.
Момент для почетного отступления был упущен.
Если бы не смилостивилась над Танцюрой судьба, Женя продержала бы его перед собой столько, сколько захотела бы. И положение его стало бы куда незавиднее, чем тогда, когда он катался вверх-вниз на лифте...
На его счастье, в отделение вошли Сергеи Антонович и молодой человек в застегнутом халате. Женя стояла лицом к входной двери и заметила их первая. Но не сдвинулась с места, пока они не приблизились.
Друзю было не до своего помощника, он машинально спросил:
— Так рано сегодня, Александр Семенович?
Следует отдать Танцюре должное: он пожал руку
патрону, нисколько не смутившись, и с достоинством склонил голову перед его гостем. Можно было подумать, что он никогда, ни при каких обстоятельствах, не теряется.
— У меня появилась новая идея. Я хотел бы поделиться ею с вами до того, как начнется ежедневная кутерьма.
Сергей Антонович смущенно покачал головой.
— Мне очень жаль, но... Пойдемте с нами. Посмотрите на Черемашко и вы.
— Охотно.— Танцюра победно взглянул поверх Жениной головы.— Я уже слышал — это очень интересный больной. Однако мне намекнули: интерес к таким больным у нас может быть только платоническим. Или на этот раз мы не станем обращать внимание на это, извините, общественное мнение?
Это походило на вызов: Танцюра уставился на Друзя с нескрываемой иронией. Но тот, ничего не заметив, представил своего помощника гостю:
— Познакомься — богатейший источник идей: каждый день новая. Некоторые достойны внимания.— И вошел в четвертую палату.
Гость озабоченно протянул Танцюре руку:
— Шостенко...
— Я очень рад,— проникновенно отозвался Танцюра и зачем-то тряхнул головой.
А протянутую руку пожал так, словно то была рука единомышленника.
Сын научного руководителя института поклонился и Жене...
Хоть и одолевало девушку любопытство, она лишь мельком взглянула на гордеца, посмевшего покинуть отчий дом.
Человек как человек. Ничего печоринского во внешности. Ничего воинственного в поведении. На отца по
чти не похож: глаза не властные, походка не стремительная, жесты вовсе не энергичные. На Сергея Антоновича и Танцюру поглядывает так, словно и ему непонятно, что может быть общего у сверх всякой меры скромного человека и наглеца...
В палате Сергей Антонович попросил Женю:
— Спуститесь, пожалуйста, вниз и, как только появится кто-нибудь из физиологов или биохимиков, сейчас же приведите за анализами к Василю Максимовичу.
Когда Женя привела лаборанток, врачи еще были в четвертой палате.
Друзь, как бы забыв о Черемашко, ходил от койки к койке, о чем-то шептался с больными. Глаза у него покраснели, но не оттого, что он почти не спал.
Танцюра прижался ухом к животу Черемашко. И выражение лица у него было такое, словно он слышал даже то, чего никто другой услышать не в состоянии.
Шостенко-младший присматривался к нему с интересом. Чем только привлек его внимание этот самовлюбленный помощник Друзя? Удивительно вели себя руки профессорского сына, небрежно, казалось, заложенные за спину: правая крепко сжимала запястье левой, а пальцы то сжимались, то стремительно выпрямлялись.
Взглянув на Василя Максимовича, Женя облегченно вздохнула. По сравнению с тем, что было ночью, чувствовал он себя намного лучше. Хоть и небритый, он уже не был похож на старика. Глаза ожили.
Женю он встретил весело:
— Доброго утра, дочка. Тебе от меня особое спасибо.
Но когда Танцюра закончил свой подчеркнуто добросовестный осмотр, лаборантки сделали Черемашко все, что велел им Сергей Антонович, а врачи вышли из палаты, Василь Максимович попросил Женю:
— Дочка, отдохни и ты от меня.
У него не хватило сил дождаться, пока девушка выйдет. Василь Максимович бессильно закрыл глаза, его рука соскользнула с койки...
Женя догнала Сергея Антоновича в коридоре, схватила за локоть.
— Черемашко лучше не стало!
Друзь осторожно освободил свою руку.
— Я знаю... И вряд ли он у нас сегодня отдохнёт. Поэтому и вы не стойте у него над душой. Передайте это и тем, кто вас сменит.
Друзь не приказывал, а просил. И Женя отважилась:
— Сергей Антонович... Ночью ваш Вадик... Вадим Григорьевич, сказал, что после операции...— Два часа она обдумывала свою просьбу, а теперь все старательно подобранные, убедительные слова куда-то исчезли.— Это правда, что следующей ночью возле Василя Максимовича должен кто-то быть?
Глаза Друзя стали такими, какими были вчера, когда он вошел в мужское отделение. Но, видно, столько мольбы было в Женином взгляде... Он тихо постучал палкой о пол.
— Зайдемте в ординаторскую. Через полминуты вам станет ясно, какая именно,— он подчеркнул эти слова,— медсестра будет нужна Василю Максимовичу следующей ночью.
Хотя за окнами не совсем рассвело, электричества в ординаторской не включили.
Женя остановилась на пороге. Врачи расселись по разным углам.
Сергей Антонович тяжело опустился на стул и закрыл глаза. Профессорский сын забарабанил пальцами по столу. А Танцюра, откинувшись на спинку кресла, положил ногу на ногу и поглядывал на врачей и медсестру так, будто именно ему суждено председательствовать на этом совещании.
Наконец Друзь спросил, не открывая глаз:
— Что скажете?
Пальцы - молодого Шостенко застучали громче.
Танцюра спросил у него:
— Не соблаговолите ли вы, Игорь Федорович, ответить мне на такой вопрос: почему вас заинтересовал небольшой отек на голеностопном суставе у нашего новичка? Нам известно, что в пропускнике у него подвернулась нога. А вы вели себя так, словно не парез кишечника должен нас беспокоить, а вымышленный вами тромбофлебит. Мне это трудно понять.
Бесцеремонность Танцюры возмутила Женю. Сергей Антонович тоже покраснел за своего помощника.
А молодой Шостенко смутился. И ответ его больше походил на самокритику:
— Прошлым летом я тоже не понимал. А теперь, как пуганая ворона, боюсь кустов. Осматривая больного, стараюсь не пропустить ни одной мелочи. Не распознанный вовремя тромбофлебит иногда приводит к тому, что мы имеем в данном случае. Вот я и доискиваюсь: не закупорена ли у Черемашко какая-нибудь вена или капилляры? Буду счастлив, если мои поиски окажутся напрасными.
Пока самозваный председатель обдумывал услышанное, Шостенко-младший спросил у Друзя:
— У Черемашко взята кровь на протромбин?
Тот нервно потер себе виски и открыл глаза.
— Ну конечно... Ты в самом деле думаешь...
— Ничего не «в самом деле»! — совсем уже бесцеремонно перебил Танцюра своего патрона.— Этак и к воробьиному чириканью можно пришить пуговицу.— Он всем корпусом повернулся к Шостенко-младшему: — Уж не показалось ли вам, дорогой коллега, небо с овчинку?
Сергей Антонович повторил:
— Значит, ты думаешь, что...
Гость сочувственно глянул на Друзя: не предполагаю, мол, а уверен. А Танцюре снова ответил так, словно тот был вправе его допрашивать:
— Повторяю: я первый обрадуюсь, если ошибусь.— Чем дальше, тем угрюмее он становился.— Подавляющее большинство хирургов за всю жизнь ни разу не встречались с таким парезом кишечника, как у Черемашко. А я... кажется, у меня это вторая встреча. В первый раз я встретился с ним прошлым летом. В нашу больницу «скорая помощь» привезла человека в таком же состоянии. О клинических исследованиях не могло быть и речи, пришлось сразу же положить больного на стол. Во время операции обнаружилось, что одна из артерий, питающих кишечник, перекрыта тромбом... или эмболом. А началось все, как потом выяснилось, терпимого и поэтому не сразу распознанного тромбофлебит
та... Сделал я этому больному все, что было в моих силах. Четыре дня не выходил из больницы. А на четвертую ночь...— Руки у Шостенко-младшего дрогнули, и он спрятал их за спину.— Было ли у тебя такое, Сергей, или у твоего помощника? Хоть раз вы почувствовали себя беспомощными людьми, которые занялись не своим делом, почти убийцами? А впрочем, где уж вам... У нас молодых исследователей заботливо оберегают и от неприятных переживаний, и от самостоятельности...
Сергей Антонович ссутулился. Неугомонный Александр Семенович задал новый вопрос:
— Итак, вы считаете, что у нашего больного тромбоэмболическое заболевание?
Велико же терпение у Шостенко-младшего! Он вежливо ответил:
— Разве вы не слышали, как Черемашко сказал, что у него вот уже второй год побаливает нога?
— Очень хорошо слышал. Но ведь он с шестнадцати лет стоит у станков. Да и не такая это была боль, чтобы бегать с нею по врачам и поликлиникам...
— А кончилось тем,— позволил себе Шостенко-младший перебить Танцюру,— что его привезла к вам «скорая помощь».
Но убедить в чем-нибудь Танцюру не так просто.
— Не понимаю, зачем вы все это нам говорите. Ведь в вашем случае это ничем не помогло!
Шостенко-младший ответил еще вежливее:
— Я уже имел честь сообщить вам: о тромбофлебите у моего больного я узнал лишь после его смерти. Но если бы я и знал об этом раньше...— Он безнадежно махнул рукой.— Вообще оперативное вмешательство при инфаркте кишечника помогает пока что только в двух-трех случаях из ста.
Женя сильнее прижалась спиной к двери. Похоже на то, что Танцюра в чем-то прав.
Как можно с таким спокойствием говорить о вещах, от которых кровь стынет? Зачем гость Сергея Антоновича так подробно рассказал о своем поражении? Хочет внушить своим собеседникам, что то же самое ждет и их? Сам боится и других пугает?
Если так, то Танцюра молодец: не позволяет сбить с толку своего патрона.
Но и Сергей Антонович, кажется, не из трусливых.
Его палка что-то чертит на полу, а он 'сосредоточенно вглядывается в невидимый чертеж, и слова обоих спорщиков как бы пролетают мимо него.
Когда же его друг замолчал, он добродушно спросил у Жени:
— Ну как? Будете настаивать?..
Девушка оттолкнулась от двери.
— Буду!
Она сказала бы это, даже поверив молодому Шостенко.
Профессорский сын посмотрел на нее так, словно перед ним стояла не медицинская сестра, а девчонка, и вдруг запел:
— «Дитя, не тянись весною за розой...» — и, прервав песню, нравоучительно заявил:—Слишком вы еще молоды, девушка. Даже о том не знаете, что роз в нашем деле за шипами не видно. Они вас всю исколют.
Женя рванулась было к этому новоявленному проповеднику осторожности. Мало, видно, отстегал его Александр Семенович, так она добавит! Слишком много напрашивалось Самых едких словечек о паникерах и перестраховщиках, но Женя выкрикнула лишь то, о чем непременно надо было напомнить Сергею Антоновичу — его собственными словами напомнить:
— Нет, не для того поместили Василя Максимовича в четвертую, чтобы он... Он не умрет!
Ее голос потонул во внезапном грохоте. Вслед за ним раздалось:
— Верно, Женя! Мы не из трусливых!
Это Александр Семенович опустил на стол свою сильную, как у молотобойца, руку. Тот из молодых, да ранний помощник Друзя, который умел отнестись с гордым пренебрежением даже к пощечине. И сейчас он не кричал. Он высокомерно проскандировал эти шесть слов, и они прозвучали как стихи. Да так грозно, что Сергей Антонович изумленно выпрямился, а у нового стажера приоткрылся рот. *
— Инфаркт кишечника! — продолжал допрос Танцюра.— Ну и что? Прятаться от него в кусты? Зачем же вы нас запугиваете? Пусть ваши страхи останутся с вами. А мы не только вытащим Черемашко из пропасти, но и найдем верный способ повысить те самые два процента, за которыми вы прячетесь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18
Очнулся, лишь когда тот внезапно вскочил.
— Сейчас же покажи мне этого больного!
Впервые в жизни Женя за ночь не задремала ни на минуту. И все же утром она чувствовала себя так, что, если бы ей сказали: «Тебе дежурить еще целые сутки»,— она молча кивнула бы и до завтра не вспомнила бы об отдыхе.
После шести начали просыпаться больные. Каждому надо измерить температуру, выполнить назначения врачей на утро, проветрить и убрать -палаты. По утрам дежурной сестре и няням хлопот не занимать.
Но не это было главным. Что-то в Жене вдруг изменилось. Число лежачих больных в отделении увеличилось лишь на одного. Никто из ходячих больных на койке не залежался, ни на что не пожаловался. А Женя перестала замечать приветливые улыбки, которыми встречали ее все, ни разу не посмотрелась в свое зеркальце. Все сильнее становилась ее тревога. Она не могла пройти мимо четвертой палаты, не заглянув в нее.
Василь Максимович лежал с закрытыми глазами. Впал в забытье? Дремал? Выполняя данное Сергею Антоновичу обещание, берег остатки своих сил?.. Был он все так же бледен. Руки холодные. Пульс еле прослушивался...
Женя нетерпеливо следила за часами: скоро ли восемь? В восемь она разбудит Сергея Антоновича. Он сразу придет сюда. Появится и Арина Даниловна, его медсестра,— она уж не растеряется. Женино дежурство закончится.
А если Василя Максимовича будут оперировать? Кто будет возле него? Кто присмотрит за ним в первые, самые страшные часы после операции? Как доказать Сергею Антоновичу, что это надо поручить ей, Жене,— ведь она уже знает этого больного?..
Раньше всех врачей, точно в половине восьмого, в отделении появился Александр Семенович Танцюра — второй помощник Друзя. Увидев в коридоре Женю, он тотчас же направился к ней. Ну и походка же у него— куда там профессору! Так может ходить лишь человек с преувеличенным сверх всякой меры чувством собственного достоинства и безграничной верой в свои таланты.
Женя казалась себе самой солдатом в затяжном бою, которому не видно конца. Но трудно было не улыбнуться, увидев этого паладина.
Подойдя к Жене, Александр Семенович весьма учтиво поклонился.
— Добрый день... И — что это с вами?
В другой раз Женя снова показала бы этому слишком уж самонадеянному человеку, что у нее отличная память. Но в это утро ей было не до попыток Танцюры подавить ее своим превосходством. Она сделала вид, что ничего не слышит.
Однако Танцюра не из тех, кого легко смутить. Ему плевать, что думает о нем весь средний медперсонал. Медсестра обязана отвечать на любой вопрос врача, даже если он тут что-то вроде субординатора, даже если между ними случилось такое, о чем ему забывать не следует.
Танцюра настойчиво продолжал:
— Мне уже известно, что ночью к нам поступил очень интересный больной. Не он ли так вас утомил?
Женя попыталась пройти мимо, но Танцюра бесцеремонно загородил ей дорогу. Женя вынуждена была кивнуть.
Танцюра изобразил на своем лице глубокомыслие.
— Вы, я вижу, не удивлены. Почему же удивлены все остальные? В вестибюле вахтерша, в пропускнике Мария Степановна, даже на втором этаже только и слышишь: мой патрон ни с того ни с сего пренебрег решительно всеми институтскими правилами! Доктора Друзя укусила какая-то муха!.. Может быть, вы объясните мне, что случилось с Сергеем Антоновичем?
Женя молчала.
В глаза ей Танцюра не смотрел. Вот уже три недели он не осмеливается сделать это. Значит, не забыл своей первой попытки завоевать Женино расположение.
...Они вдвоем спускались в лифте. До этого между ни
ми не было сказано и десятка фраз. Но самовлюбленный помощник Друзя был уверен, что все женщины, с которыми он обменялся несколькими словами, высоко ценят его достоинства. Он молча схватил Женю своими длинными, как у гориллы, руками, прижал к себе...
Внизу Александр Семенович из лифта не вышел, а снова поднялся наверх: забыл, мол, там что-то важное. Кажется, ему несколько раз пришлось спуститься и подняться— так раскалилась его щека от Жениного ответа...
Подождав немного, Танцюра напомнил!
— Я жду.
— Спросите у Сергея Антоновича,— не сразу посоветовала девушка.
— Покорно благодарю.— Танцюра склонил голову.— У моего патрона в настоящее время неожиданный гость. Сын нашего профессора. Для всей клиники это сенсация номер два. Неужели вас это не интересует?
Местный вариант вечного сюжета о блудном сыне Жене был известен. Но обсуждать его с Танцюрой?.. Женя попыталась разминуться с ним.
Александр Семенович загородил ей дорогу.
— Понимаю — рассуждать о событиях в семье начальства здесь неуместно. Но новичок... Я вижу, он потребовал от вас исключительного внимания, а дежурите вы впервые. Словом, мне еще не приходилось видеть вас такой усталой.— Тон его стал менее официальным, но лицо осталось непроницаемым.— И довольно об этом. Я хочу взглянуть на нашего новичка.
И он решительно направился в четвертую палату.
Теперь Женя преградила ему дорогу.
— Сергей Антонович запретил беспокоить его.
Сказано это было шепотом. Никто, кроме Танцюры, ее
не услышал. Он не утратил бы и грамма достоинства, если бы отправился в ординаторскую. Но в коридоре было слишком много для такого раннего часа больных, все они, казалось, ревниво следят только за ним. И во всех деталях, должно быть, вспомнилось событие в лифте.
Момент для почетного отступления был упущен.
Если бы не смилостивилась над Танцюрой судьба, Женя продержала бы его перед собой столько, сколько захотела бы. И положение его стало бы куда незавиднее, чем тогда, когда он катался вверх-вниз на лифте...
На его счастье, в отделение вошли Сергеи Антонович и молодой человек в застегнутом халате. Женя стояла лицом к входной двери и заметила их первая. Но не сдвинулась с места, пока они не приблизились.
Друзю было не до своего помощника, он машинально спросил:
— Так рано сегодня, Александр Семенович?
Следует отдать Танцюре должное: он пожал руку
патрону, нисколько не смутившись, и с достоинством склонил голову перед его гостем. Можно было подумать, что он никогда, ни при каких обстоятельствах, не теряется.
— У меня появилась новая идея. Я хотел бы поделиться ею с вами до того, как начнется ежедневная кутерьма.
Сергей Антонович смущенно покачал головой.
— Мне очень жаль, но... Пойдемте с нами. Посмотрите на Черемашко и вы.
— Охотно.— Танцюра победно взглянул поверх Жениной головы.— Я уже слышал — это очень интересный больной. Однако мне намекнули: интерес к таким больным у нас может быть только платоническим. Или на этот раз мы не станем обращать внимание на это, извините, общественное мнение?
Это походило на вызов: Танцюра уставился на Друзя с нескрываемой иронией. Но тот, ничего не заметив, представил своего помощника гостю:
— Познакомься — богатейший источник идей: каждый день новая. Некоторые достойны внимания.— И вошел в четвертую палату.
Гость озабоченно протянул Танцюре руку:
— Шостенко...
— Я очень рад,— проникновенно отозвался Танцюра и зачем-то тряхнул головой.
А протянутую руку пожал так, словно то была рука единомышленника.
Сын научного руководителя института поклонился и Жене...
Хоть и одолевало девушку любопытство, она лишь мельком взглянула на гордеца, посмевшего покинуть отчий дом.
Человек как человек. Ничего печоринского во внешности. Ничего воинственного в поведении. На отца по
чти не похож: глаза не властные, походка не стремительная, жесты вовсе не энергичные. На Сергея Антоновича и Танцюру поглядывает так, словно и ему непонятно, что может быть общего у сверх всякой меры скромного человека и наглеца...
В палате Сергей Антонович попросил Женю:
— Спуститесь, пожалуйста, вниз и, как только появится кто-нибудь из физиологов или биохимиков, сейчас же приведите за анализами к Василю Максимовичу.
Когда Женя привела лаборанток, врачи еще были в четвертой палате.
Друзь, как бы забыв о Черемашко, ходил от койки к койке, о чем-то шептался с больными. Глаза у него покраснели, но не оттого, что он почти не спал.
Танцюра прижался ухом к животу Черемашко. И выражение лица у него было такое, словно он слышал даже то, чего никто другой услышать не в состоянии.
Шостенко-младший присматривался к нему с интересом. Чем только привлек его внимание этот самовлюбленный помощник Друзя? Удивительно вели себя руки профессорского сына, небрежно, казалось, заложенные за спину: правая крепко сжимала запястье левой, а пальцы то сжимались, то стремительно выпрямлялись.
Взглянув на Василя Максимовича, Женя облегченно вздохнула. По сравнению с тем, что было ночью, чувствовал он себя намного лучше. Хоть и небритый, он уже не был похож на старика. Глаза ожили.
Женю он встретил весело:
— Доброго утра, дочка. Тебе от меня особое спасибо.
Но когда Танцюра закончил свой подчеркнуто добросовестный осмотр, лаборантки сделали Черемашко все, что велел им Сергей Антонович, а врачи вышли из палаты, Василь Максимович попросил Женю:
— Дочка, отдохни и ты от меня.
У него не хватило сил дождаться, пока девушка выйдет. Василь Максимович бессильно закрыл глаза, его рука соскользнула с койки...
Женя догнала Сергея Антоновича в коридоре, схватила за локоть.
— Черемашко лучше не стало!
Друзь осторожно освободил свою руку.
— Я знаю... И вряд ли он у нас сегодня отдохнёт. Поэтому и вы не стойте у него над душой. Передайте это и тем, кто вас сменит.
Друзь не приказывал, а просил. И Женя отважилась:
— Сергей Антонович... Ночью ваш Вадик... Вадим Григорьевич, сказал, что после операции...— Два часа она обдумывала свою просьбу, а теперь все старательно подобранные, убедительные слова куда-то исчезли.— Это правда, что следующей ночью возле Василя Максимовича должен кто-то быть?
Глаза Друзя стали такими, какими были вчера, когда он вошел в мужское отделение. Но, видно, столько мольбы было в Женином взгляде... Он тихо постучал палкой о пол.
— Зайдемте в ординаторскую. Через полминуты вам станет ясно, какая именно,— он подчеркнул эти слова,— медсестра будет нужна Василю Максимовичу следующей ночью.
Хотя за окнами не совсем рассвело, электричества в ординаторской не включили.
Женя остановилась на пороге. Врачи расселись по разным углам.
Сергей Антонович тяжело опустился на стул и закрыл глаза. Профессорский сын забарабанил пальцами по столу. А Танцюра, откинувшись на спинку кресла, положил ногу на ногу и поглядывал на врачей и медсестру так, будто именно ему суждено председательствовать на этом совещании.
Наконец Друзь спросил, не открывая глаз:
— Что скажете?
Пальцы - молодого Шостенко застучали громче.
Танцюра спросил у него:
— Не соблаговолите ли вы, Игорь Федорович, ответить мне на такой вопрос: почему вас заинтересовал небольшой отек на голеностопном суставе у нашего новичка? Нам известно, что в пропускнике у него подвернулась нога. А вы вели себя так, словно не парез кишечника должен нас беспокоить, а вымышленный вами тромбофлебит. Мне это трудно понять.
Бесцеремонность Танцюры возмутила Женю. Сергей Антонович тоже покраснел за своего помощника.
А молодой Шостенко смутился. И ответ его больше походил на самокритику:
— Прошлым летом я тоже не понимал. А теперь, как пуганая ворона, боюсь кустов. Осматривая больного, стараюсь не пропустить ни одной мелочи. Не распознанный вовремя тромбофлебит иногда приводит к тому, что мы имеем в данном случае. Вот я и доискиваюсь: не закупорена ли у Черемашко какая-нибудь вена или капилляры? Буду счастлив, если мои поиски окажутся напрасными.
Пока самозваный председатель обдумывал услышанное, Шостенко-младший спросил у Друзя:
— У Черемашко взята кровь на протромбин?
Тот нервно потер себе виски и открыл глаза.
— Ну конечно... Ты в самом деле думаешь...
— Ничего не «в самом деле»! — совсем уже бесцеремонно перебил Танцюра своего патрона.— Этак и к воробьиному чириканью можно пришить пуговицу.— Он всем корпусом повернулся к Шостенко-младшему: — Уж не показалось ли вам, дорогой коллега, небо с овчинку?
Сергей Антонович повторил:
— Значит, ты думаешь, что...
Гость сочувственно глянул на Друзя: не предполагаю, мол, а уверен. А Танцюре снова ответил так, словно тот был вправе его допрашивать:
— Повторяю: я первый обрадуюсь, если ошибусь.— Чем дальше, тем угрюмее он становился.— Подавляющее большинство хирургов за всю жизнь ни разу не встречались с таким парезом кишечника, как у Черемашко. А я... кажется, у меня это вторая встреча. В первый раз я встретился с ним прошлым летом. В нашу больницу «скорая помощь» привезла человека в таком же состоянии. О клинических исследованиях не могло быть и речи, пришлось сразу же положить больного на стол. Во время операции обнаружилось, что одна из артерий, питающих кишечник, перекрыта тромбом... или эмболом. А началось все, как потом выяснилось, терпимого и поэтому не сразу распознанного тромбофлебит
та... Сделал я этому больному все, что было в моих силах. Четыре дня не выходил из больницы. А на четвертую ночь...— Руки у Шостенко-младшего дрогнули, и он спрятал их за спину.— Было ли у тебя такое, Сергей, или у твоего помощника? Хоть раз вы почувствовали себя беспомощными людьми, которые занялись не своим делом, почти убийцами? А впрочем, где уж вам... У нас молодых исследователей заботливо оберегают и от неприятных переживаний, и от самостоятельности...
Сергей Антонович ссутулился. Неугомонный Александр Семенович задал новый вопрос:
— Итак, вы считаете, что у нашего больного тромбоэмболическое заболевание?
Велико же терпение у Шостенко-младшего! Он вежливо ответил:
— Разве вы не слышали, как Черемашко сказал, что у него вот уже второй год побаливает нога?
— Очень хорошо слышал. Но ведь он с шестнадцати лет стоит у станков. Да и не такая это была боль, чтобы бегать с нею по врачам и поликлиникам...
— А кончилось тем,— позволил себе Шостенко-младший перебить Танцюру,— что его привезла к вам «скорая помощь».
Но убедить в чем-нибудь Танцюру не так просто.
— Не понимаю, зачем вы все это нам говорите. Ведь в вашем случае это ничем не помогло!
Шостенко-младший ответил еще вежливее:
— Я уже имел честь сообщить вам: о тромбофлебите у моего больного я узнал лишь после его смерти. Но если бы я и знал об этом раньше...— Он безнадежно махнул рукой.— Вообще оперативное вмешательство при инфаркте кишечника помогает пока что только в двух-трех случаях из ста.
Женя сильнее прижалась спиной к двери. Похоже на то, что Танцюра в чем-то прав.
Как можно с таким спокойствием говорить о вещах, от которых кровь стынет? Зачем гость Сергея Антоновича так подробно рассказал о своем поражении? Хочет внушить своим собеседникам, что то же самое ждет и их? Сам боится и других пугает?
Если так, то Танцюра молодец: не позволяет сбить с толку своего патрона.
Но и Сергей Антонович, кажется, не из трусливых.
Его палка что-то чертит на полу, а он 'сосредоточенно вглядывается в невидимый чертеж, и слова обоих спорщиков как бы пролетают мимо него.
Когда же его друг замолчал, он добродушно спросил у Жени:
— Ну как? Будете настаивать?..
Девушка оттолкнулась от двери.
— Буду!
Она сказала бы это, даже поверив молодому Шостенко.
Профессорский сын посмотрел на нее так, словно перед ним стояла не медицинская сестра, а девчонка, и вдруг запел:
— «Дитя, не тянись весною за розой...» — и, прервав песню, нравоучительно заявил:—Слишком вы еще молоды, девушка. Даже о том не знаете, что роз в нашем деле за шипами не видно. Они вас всю исколют.
Женя рванулась было к этому новоявленному проповеднику осторожности. Мало, видно, отстегал его Александр Семенович, так она добавит! Слишком много напрашивалось Самых едких словечек о паникерах и перестраховщиках, но Женя выкрикнула лишь то, о чем непременно надо было напомнить Сергею Антоновичу — его собственными словами напомнить:
— Нет, не для того поместили Василя Максимовича в четвертую, чтобы он... Он не умрет!
Ее голос потонул во внезапном грохоте. Вслед за ним раздалось:
— Верно, Женя! Мы не из трусливых!
Это Александр Семенович опустил на стол свою сильную, как у молотобойца, руку. Тот из молодых, да ранний помощник Друзя, который умел отнестись с гордым пренебрежением даже к пощечине. И сейчас он не кричал. Он высокомерно проскандировал эти шесть слов, и они прозвучали как стихи. Да так грозно, что Сергей Антонович изумленно выпрямился, а у нового стажера приоткрылся рот. *
— Инфаркт кишечника! — продолжал допрос Танцюра.— Ну и что? Прятаться от него в кусты? Зачем же вы нас запугиваете? Пусть ваши страхи останутся с вами. А мы не только вытащим Черемашко из пропасти, но и найдем верный способ повысить те самые два процента, за которыми вы прячетесь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18