— Ты останешься здесь до прихода палача. А если попробуешь выпрыгнуть в окно, то все равно свернешь себе шею. Сейчас мне недосуг, меня зовут играть в кости.
С этими словами великан исчез, захлопнув за собой тяжелую дубовую дверь. Йоун стоял и ругался то громко, то тихо. Затем он начал осторожно обследовать зал, где ему предстояло провести ночь. Он то и дело наталкивался на какие-то свисавшие с потолка странные предметы, напоминавшие подвешенные в коптильне овечьи туши. Когда он прикасался к ним, они начинали раскачиваться. Однако ему повезло. Как раз в это время сквозь тучи проглянула луна, и ее бледный луч осветил трупы, висевшие на балках. Головы у многих были свернуты набок, лица распухли, глаза закатились так, что виднелись одни белки. Руки у них были связаны за спиной, а пальцы на ногах безжизненно свисали. Но все это выглядело до того нелепо, что у Йоуна даже не возникло желания перерезать веревки, наоборот,— ему захотелось подтолкнуть тела, чтобы посмотреть, как они начнут раскачиваться. Йоун обошел всех повешенных и ощупал им ноги: может, у кого-нибудь еще крепкие башмаки. Он сделал это скорее по старой крестьянской привычке, совсем не думая о том, что обувь может еще пригодиться. Да и башмаки на них были незавидные.
Крестьянин ломал голову, как бы скоротать время в этом мрачном месте. Даже римы о Понтусе здесь казались ему неуместными. Все же он вспомнил, что если сесть под повешенным, вернее, под виселицей, это может принести счастье. Так поступали некогда король Один и другие великие мужи древности! Многое открывалось им, когда они сидели под виселицей. Йоун решил последовать их примеру. Он выбрал покойника, висевшего с краю. Здесь Йоун мог прислониться к стене и ждать, пока на него снизойдет откровение. Он чувствовал себя разбитым и едва опустился на каменный пол, как впал в оцепенение. Так он некоторое время сидел в полусне под повешенными, прижавшись спиной к стене и свесив голову на грудь. Луна опять скрылась, и в зале стояла кромешная тьма. Вдруг Йоуна разбудил какой-то шум. Повешенный выбрался из петли и быстро слез по веревке вниз. Он бросился на Йоуна и принялся топтать его, корча гримасы, которые только мертвец и мог состроить. Оп все сильнее топтал крестьянина, напевая при этом:
В зале, где призраки бродят, Страшно висеть на крюке, Если повешен впервые, Впрочем, еще никому Дважды повешенным быть Не случалось на свете. Висел бы он чинно и тихо, II сердце в груди Было б, как желудь, мертво — Хреггвидссоново сердце.
— Хватит топтать меня,— закричал Йоун, который чуть не задохнулся. Ему удалось вырваться из рук призрака и схватиться с ним врукопашную. Завязалась такая борьба, что камни раскалывались под их ногами. Другие повешенные тоже спускались со своих веревок, танцевали вокруг них пляску смерти, горланили непристойные песни, ругались и вообще вели себя неподобающе. Это продолжалось довольно долго. Йоуну казалось, что никогда еще ему не приходилось так туго. Под конец призрак стал брать верх, и Йоун решил, что ему ни за что не сладить со своим врагом. К тому же живой дрался с покойником, а повешенного второй раз не убьешь. Йоуну оставалось лишь одно — попытаться как-нибудь вырваться из когтей призрака и дать тягу. А поскольку покойники не очень ловки, какой бы мертвой ни была их хватка, то крестьянину в конце концов удалось освободиться. Он подбежал к стене, подтянулся к слуховому окну, прорезанному на высоте человеческого роста, и бросился вниз, не думая, куда упадет. Ров был наполнен водой, доходившей до основания крепостной стены. Йоун долго опускался, потом вынырнул и стал барахтаться. Ему показалось, что он снова угодил в торфяную яму. Только вместо дохлых собак здесь плавали разложившиеся человеческие тела. Барахтаясь как собака, Йоун переплыл ров и выкарабкался наверх. Его рвало, и у него зуб па зуб не попадал. Он осмотрелся и, сообразив, куда попал, решил лучше двинуться обратно в Голландию, чем оставаться у немцев, рискуя нарваться на новое приключение.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Йоун добрел до Амстердама — города, раскинувшегося на берегу большого залива, который голландцы называют Зюйдерзее. Это огромный торговый порт, откуда суда уплывают в далекую Азию. Теперь Йоун уже довольно бегло изъяснялся по-голландски, и ему удалось наняться носильщиком в торговый дом, у которого на одном из каналов были амбары и склады. Ему разрешили спать вместе с человеком, кормившим сторожевого пса. По ночам собака нередко заливалась яростным лаем, а иногда до рассвета не смолкал ее вой.
— Твой пес брешет громче всех собак в округе,— заметил как-то Йоун этому человеку.
— Это оттого, что он всех умнее.
— Какой уж тут ум! Воют одни суки. В сагах говорится, что в древности королем выбирали того, у кого был самый злой, а не самый брехливый пес.
— А что проку от пса датского короля?
— Собака твоего герцога просто сука.
«— Ну, моя сука еще потягается с твоим кобелем.
— Может, пес у меня и не очень-то важный, зато немцы — а опи знаменитые воины и настоящие мужчины — не долго бы раздумывали, как им поступить с твоей сучкой.
Йоун часто упоминал о немцах, которые отнимают у людей хлеб, а потом вздергивают их на виселицу, если, конечно, палач окажется под рукой. Он питал к этим удивительным людям уважение, смешанное со страхом. И все же немало гордился тем, что познакомился с ними.
Собака не переставала выть. Однажды на заре Йоун вышел из сарая и, отыскав обрывок веревки, задушил пса и бросил его в канал.
Потом Йоун долго шел вдоль канала, переходя один мост за другим. Жители еще спали; бодрствовали одни рыбаки да паромщики. Над баржей, стоявшей на канале, вился дымок,— там пили чай. Йоун окликнул людей на барже и попросил угостить его. Они спросили, кто он такой, и Йоун рассказал им, что прибыл из Исландии, где находится ад. Они пригласили Йоуна к себе, напоили чаем и завели с ним разговор о вулкане Гекла. Йоун сообщил им, что он родился и вырос у подножья Геклы и поэтому его зовут Ван Гекенфельд. Люди хотели знать, виден ли ад с вершины Геклы и не мешают ли заглядывать в адское пекло свирепые птицы, которые с диким гомоном носятся над кратером. Йоун ответил, что не мешают и что однажды он поймал багром такую птицу. Они похожи на воронов, только клюв и когти у них железные. Люди поинтересовались, годятся ли эти твари в пищу. Йоун лишь посмеялся над их глупостью. Он добавил, что когти птиц можно употреблять вместо крючков, а клювы — вместо четырехпалой кошки.
— А почему не вместо клещей? — спросили Йоуна его собеседники.
— И впрямь,— согласился Йоун,— почему бы не вместо клещей?
Ему налили еще чаю, и один из слушателей спросил, не съездит ли он с ними нынче вечером в Исландию. Йоун отказался, заявив, что путь его лежит в Данию, где он непременно дойдет до самого монарха. Они пожелали, чтобы этого монарха побрали черти, и выразили надежду, что их герцог скоро пойдет на него войной.
— Пусть он остережется,— заявил Йоун.
Но они возразили, что будут биться за своего герцога до последней капли крови и не отступят ни на шаг.
— Вон на канале стоит датский корабль. Хорошо бы потопить его! — добавили они.
Йоун поблагодарил голландцев за угощение и распрощался с ними. Он направился в гавань, поднялся на борт датского судна и почтительно поздоровался с матросами. Выяснилось, что все они из Голыптинии, а сюда приехали за хлебом и солодом. Поначалу они были довольно приветливы. Йоун попросил позволения повидаться со шкипером. Он — исландец, объяснил Йоун, и хочет попросить их взять его с собой. Узнав, что перед ними исландец, матросы принялись издеваться над ним, ибо для датчан нет более презренного народа, чем исландцы. Йоун упал на колени перед шкипером и плача поцеловал ему руку. Но шкипер ответил, что ему никто не нужен меньше всего исландец. А впрочем, пусть Йоун завтра придет.
Матросы накормили его, сказав, что исландцы всегда живут подачками других народов, иначе они все передохли бы.
Йоун вежливо их поблагодарил. Весь день он околачивался возле канала, ибо, с тех пор как он отправил пса на тот свет, он чувствовал себя в Голландии не слишком-то уютно. Ему разрешили переночевать на палубе, под парусами. Но крестьянину повезло и на сей раз. Той же ночью два матроса с этого судна отправились повеселиться в город. Одного из них убили, а другого покалечили. После этого шкипер милостиво уступил мольбам Йоуна взять его на место убитого. Следующую ночь ему уже разрешили спать в трюме, а с рассветом они вышли в море.
Йоуну пришлось претерпеть немало издевательств, и все из-за того, что он был исландец. Когда неподалеку от Фрисландии судно попало в шторм и было унесено в открытое море, виновником бури сочли Йоуна. Его уже хотели связать и бросить за борт в надежде усмирить бурю. Спас Йоуна юнга, которому, возможно, пришлось бы лететь за борт следом за Йоуном. Он умолил шкипера не губить этого беднягу.
Когда буря улеглась, Йоун воспрянул духом. Он чувствовал, что здесь ему не помогли бы никакие россказни об аде, горящем в кратере Геклы. Датчанам не было никакого дела до ада, находящегося в Исландии. Зато он описал морякам своего прародителя Гуннара из Хлидаренди, который был ростом в двенадцать локтей, прожил триста лет и мог в полном вооружении прыгнуть на двенадцать локтей вперед и назад. Йоун спросил, бывали ли такие люди среди датчан. В старое время, сказали они, и в Дании водились великаны.
— Да,— заметил Йоун,— разве что Харальд Боезуб, да и он ведь тоже мой предок.
Но вот они прибыли к месту назначения — в голыптипский город Глюкштадт на Эльбе. Наконец-то Йоун очутился на земле своего милостивого короля и повелителя. Вечером он легким шагом сошел на берег. Йоун, конечно, дал бы юнге скильдинг за свое спасение, если бы шкипер не прогнал его с судна, пригрозив побоями вместо жалованья.
Глюкштадт не мог произвести большого впечатления на человека, который исходил пешком всю Голландию. Хуже всего было то, что Йоун перезабыл все языки, а приходя в ярость, мог ругаться только по-голландски. До сих пор он был уверен, что сумеет отличить датский от всех прочих языков. Оказалось же, что он совершенно не понимает местного говора. Выпал иней. У Йоуна нашлась завалявшаяся голландская монетка. В поисках ночлега он показывал ее людям, но его отовсюду гнали с руганью, говоря, что деньги у него фальшивые. Кое-кто даже хотел потащить его в суд. Йоуна мучил голод. На улице было скользко. Жители закрывали слуховые окна и спокойно ужинали у себя за столом. Когда навстречу Йоуну попадался человек с фонарем, то издали свет казался сперва клочком серой шерсти, затем вокруг него появлялся голубой нимб, как у луны, а вблизи фонарь походил уже на яичный желток. Из домов до него то и дело доносился дразнящий запах жаркого, а из трактиров пахло пряностями, табаком и вином. Йоун решил попытать счастья и там,— может, его пустят в конюшню или на сеновал.
Бродя в поисках ночлега, он внезапно натолкнулся на какого-то человека с фонарем. Это был дюжий бородач в шляпе с пером, плаще и ботфортах. От него за версту разило водкой. Он по-приятельски поздоровался с Йоуном. Друг друга они не понимали, но под конец Йоун догадался, что человек хочет ему добра и даже предлагает кружку пива. Йоуп решил, что так оно и должно быть, поскольку он находился на земле своего короля, которая была целью его долгого странствия. Вдвоем они направились в большой трактир, где за массивными дубовыми столами бражничали солдаты. Настроены они были весело, но не слишком миролюбиво. Человек указал Йоуну на лавку в углу и сам сел рядом с ним. Хозяин — здоровенный детина с черными, как вороново крыло, волосами, не дожидаясь просьб, поставил перед ними пиво. Кружка, стоявшая перед его новым знакомым, была гораздо меньше той, что подали Йоуну. К тому же она вся была изукрашена причудливыми узорами и закрывалась серебряной крышкой, тогда как Йоуну пришлось пить из простого глиняного сосуда. Затем хозяин принес им водку: Йоупу — в оловянном стакане, а тому человеку — в маленькой серебряной стопке.
Было совершенно ясно, что языка этих людей Йоун не понимал. Поэтому хозяин и бородач некоторое время разглядывали своего гостя и шептались, словно сомневаясь, тот ли это человек, который им нужен. Это не мешало им, однако, беспрестанно подливать ему вина, и Йоуну было совершенно все равно, за кого они его принимают. Он продолжал пить и был в преотличном расположении духа, не думая о том, зовут ли его Йоун Хреггвидссон или еще как-нибудь. Кружка и стакан ни минуты не пустовали, и Йоун запел во все горло римы о Понтусе:
По одежде чужеземцев Наши копья пустим в пляс...
Тут новый знакомый Йоуна вытащил из кармана какую-то бумагу, положил ее перед крестьянином и велел ему поставить внизу крест, а хозяин придвинул чернильницу и новое гусиное перо. Т1оун прикинул в уме, что вряд* ли такие важные особы стали бы просить его подписать что-либо хорошее. Поэтому он твердо решил продолжать пить, пока в кружке остается хоть капля, и на все их уговоры отвечал одним словом: «Вешать»,— проводя пальцем по шее. Этим он давал им понять, что они могут его повесить и так, независимо от того, подпишет ли он их бумагу. Если же тут имеется в виду нечто другое, а не виселица или еще какая-нибудь штука в том же роде, то он согласен, но только без подписи. Бородач подал знак солдатам, которые сидели на другом конце стола и не принимали участия в беседе. Они тут же встали и набросились на Йоуна. Крестьянин по старой привычке наградил их тумаками, но петь не перестал. Во время драки его белые зубы так и сверкали в черной бороде.
По одежде чужеземцев Наши копья пустим в пляс. И посмотрим, как он прочен, И посмотрим, как он прочен, Этот бархат и атлас.
Двоим нападавшим он хорошенько дал в зубы, а третьего ткнул кулаком в живот, но они все же одолели его, засунули ему в рот кляп и связали. Как только они свалили его наземь, Йоун крепко заснул и совершенно не помнил, что было потом.
Наутро его разбудил звук трубы. Он лежал в сарае, с потолка свешивались фонари, тускло освещавшие помещение. Он увидел вокруг других людей, не хуже и не лучше себя. Они валялись на сене, а какой-то офицер поднимал их палкой. Другой офицер подошел к Йоуну, осмотрел нового рекрута и при виде его лохмотьев ругнулся, как француз, помянув Иисуса и божью матерь. Йоуна потащили в церковь, которая служила теперь цейхгаузом. Там на него надели мундир, штаны и сапоги, нахлобучили на голову шапку и опоясали ремнем. Затем смотритель цейхгауза спросил у Йоуна его имя и национальность. Все это занесли в книгу. То же самое написали на куске холста, который прикрепили к одежде Йоуна. Теперь он именовался Иоганном Реквицем из Исландии. Йоуну и его товарищам дали хлеба и пива и вручили ружья и сабли.
На заре их погнали в поле. Стоял такой же туман, как накануне вечером. Пока они маршировали по полю, все обходилось благополучно, хотя на них здорово орали. Но когда начались экзерциции со всеми тонкостями, предусмотренными военным искусством, тут Йоун спасовал и все делал невпопад. Вскоре резкие окрики сменились сердитыми угрозами, да еще на непонятном языке, а под конец на Йоуна посыпался град оплеух. Однако здесь Йоун не считал разумным платить той же монетой. Правда, от полученных побоев приказы не сделались понятнее. В конце концов офицеру все это надоело, и он бросил свирепый взгляд на кусок холста, нашитый на куртке Йоуна. Тут выяснилось, что Йоун исландец, и все принялись насмехаться над ним. После долгих мучений их вновь погнали в город, где они получили по миске горячей похлебки.
Три дня подряд Йоуна Хреггвидссона били и ругали на все лады, а на четвертый определили на кухню, где ему приходилось таскать воду, колоть дрова, выносить золу и помои и вообще выполнять всю черную работу. Хотя главный повар и его помощник были немцы, которых совершенно не интересовало, существует ли на свете страна, именуемая Исландией или еще бог весть как, но плиту растапливали датчане, и у вертела также стоял датчанин, жаривший мясо для господ офицеров, датчанам же доставляло особое удовольствие сообщать Йоуну по всякому поводу и без повода, что Исландия вообще не страна, а исландцы — не люди. Датчане говорили, что вокруг адского кратера ютится вшивое племя рабов, которое питается затхлой ворванью и гнилой акулятиной да еще королевскими подачками. Йоун отвечал, что у них в стране и в самом деле есть дыра, ведущая в ад, и что оттуда отчетливо доносится датская речь, но при этом утверждал, что кое в чем эта страна может дать десять очков вперед всем прочим, ибо там живут одни высокородные герои и скальды. Датчане звали его не иначе как черный пес.
К счастью, иногда они говорили о другом, особенно о том, сколько им задолжали жалованья. В армии, кроме датчан, были люди разных национальностей и званий:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46