Наконец, овладев собой, он с серьезной миной обратился к дяде Хидояту.
— Этот недоросток,— он кивнул на Салима,— рассказал о вас удивительную историю. Такую удивительную, что я ему не поверил. «Нет,— говорю я ему,— врешь!» А он отвечает: «Спорим, что я прав! Проиграешь — выставишь угощение на всех, а если вру — угощаю я». Ребята в гараже слышали... «Пойдем,— говорит,— к самому дяде Хидояту — спросим у него». Вот мы и пришли к вам, чтобы узнать истину.
— А тот, кто проиграет, тот и выставляет угощение на всех ребят,— пояснил Салим, пьяно улыбаясь,— и на вас, дядя, тоже. Так что не откажите в просьбе, расскажите, как было.
— И что же это за история?— спросил старик, как
обычно, попавшись на удочку тех, кто желал повеселиться, выставив его, седобородого, на всеобщее осмеяние.
Салим, предвкушая удовольствие, прыснул от смеха, но тут же прикрыл рот рукой.
— Это когда вы решили привезти уголь и собрали всех соседских ослов...
— А, да, да, было,— от души рассмеялся дядя Хидоят.
— Ну, что я вам говорил?— Салим хлопнул в ладоши.— Проиграл — плати!
— Э, нет! Пока сам не услышу, не поверю.
Салим притворно-умоляюще посмотрел на старика.
— Расскажите, пожалуйста, вытряхнем как следует карман этого неверующего. Подумаешь — брат директора!
— Ну, ладно, если за моим рассказом последует угощение для всех—быть по-вашему. Посмеюсь с вами вместе — время пролетит незаметно, а мудрые люди говорят, что время, которое смеешься, не засчитывается, наоборот, прибавляется к жизни.— Он подвинулся ближе к легче, устроился поудобнее.— Что за наслаждение, эта печка! Согревает мои старые кости, согревает эту комнату, пусть согреет и вас...
«Удивительный старик дядя Хидоят,— думал Фируз,— не могу понять его. Они разыгрывают, желают посмеяться над ним, а он не видит, что ли? Или, будто поддаваясь, сам разыгрывает их?»
Все же Фируз не хотел быть свидетелем того, как двое пьяных веселятся, слушая рассказ старика. Он поднялся.
— Я, пожалуй, пойду.
— Ты ведь сказал — у тебя дело ко мне?
— Завтра у вас выходной? Я зайду к вам домой.
— Видать, дядя, разговор у него секретный,— съязвил на прощание Салим.
Фируз сделал вид, что не расслышал, и не торопясь направился к двери.
К вечеру подморозило. С гор спустился холодный туман,, окутал мутным покрывалом дома и деревья. Днем выглянуло солнце и быстро согнало выпавший
вчера снег, но все же зима брала свое, Фируз поежился, спрятал руки в карманы куртки. Разбитой, в выбоинах дорогой он не спеша направился в сторону райцентра. Промерзшая грязь скрипела и рассыпалась под сапогами.
«Когда же здесь наведут порядок, на этой проклятой дороге? Зимой грязь, летом пыль... Черт бы побрал этого директора! Перед конторой все заасфальтировал, возле гостиницы, где бывает начальство, тоже... А гараж в стороне, приезжим не виден, значит, пусть дорога остается в колдобинах, здание — развалюха. В дождливый день грязи по колено, того и гляди завязнешь... Да и Наимову что, имущество государственное, не его. Из-за того и машин у нас столько простаивает...»
Фируз почувствовал, что злится не только на директора и на этих нагловатых подвыпивших парней — Насира и Салима, но и на самого себя. Конечно, кому приятно смотреть, как унижают старого человека... Но что он мог сделать, чем помешать? И откуда только берутся такие — вроде Насира и Салима? Ведь пока не обсмеют, не обхамят, не унизят кого-нибудь, словно чувствуют себя обиженными жизнью, будто день прожит зря, и сон им будет не в сон... Почему так? Ведь оба они, как и он сам, и Сафар, и Назокат, и другие, выросли здесь, у подножия этих голубых гор, дышали тем же воздухом, пили воду из одного ручья. Тогда почему же выходит так, что один необуздан, а другой скромен, один умерен, а другой жаден до денег и барахла — на все пойдет, лишь бы его добыть... один приносит людям несчастья, другой предотвращает их? Неужели все это переходит от родителей к детям? Если так, то человека, сбившегося с пути, можно вернуть на дорогу добра?.. Наверное, можно. Только для этого нужно хотя бы немножко человеческого тепла, внимания и отзывчивости. В армии Фируз не раз и не два видел, как некоторые парни, пришедшие с «гражданки» даже с судимостями, постепенно выправлялись. Все зависит от самих людей, от коллектива, от общества. Потому и обидно, когда люди не находят времени друг для друга, когда видят, что кто-то ведет себя нагло, оскорбительно, и отходят в сторону, не хотят связываться — мол, черт с ним, к чему портить себе настроение? Да, бывает и так. И сам он тоже хорош...
Он вышел на главную улицу райцентра, освещенную и людную. Прохожие торопились добраться до теплых своих домов, укрыться от жгучего дыхания ночи. Однако Фируз, не замечая знакомых лиц, тихонько брел без цели, наедине со своими мыслями.
Сегодня утром в гараже был такой разговор.
Один из молодых водителей с уважением отозвался о дяде Хидояте: мол, на него можно положиться и, когда гараж сторожит он, можно быть спокойным за свою машину.
Салим, помогавший Насиру менять колесо на его грузовике, поднял голову:
— Э, приятель, что говоришь? У твоего дяди Хидоята мозги набекрень съехали — клоун он!
— Я не про мозги, а про глаза, глаза у него зоркие — вот тебе и не нравится,— засмеялся парень.— Когда он сидит у ворот, отсюда ничего не можешь вынести. Вот и обижаешься.
— Кажется, ты меня плохо знаешь, приятель,— не уступал Салим.— Да я, если захочу, зрачок у него из глаза украду! Зоркий, а, надо же! Я же говорю, у него мозги не на месте — чего ж тогда называют его Хидоят-афанди? Клоун он, точно...
— А потому афанди, коротыш, что он, открытый, простодушный человек, одинаков что со старыми, что с малыми.
— Это кто тебе тут коротыш, а? Да я тебе за неделю машину по винтику разберу, ничего не оставлю!— пригрозил Салим.
— Ладно, не злись, это я так, в шутку...— Парень поспешил замять разговор.
Все в гараже знали, что Салим нечист на руку. А если имел на кого зуб — способен был свинтить кое- что с совершенно исправной машины и, помучив всласть ее хозяина, продать за тройную цену ему украденные у него же детали. И никому пока не удавалось его поймать. Поэтому водители Салима побаивались.
Фируз в это время копался в моторе своей машины и в разговор не вмешивался.
Насир с Салимом укрепили колесо на оси, убрали из-под машины домкрат и, присев на подножку, вытащили сигареты, хотя курить в гараже запрещалось.
— Ну, ну,— начал Насир,— давай, что ты там хотел про этого чудака? В тот раз я чуть не помер со смеху.
Салим оглядел всех, кто был в гараже,— готовы ли слушать?
— Так чего про него рассказывать?
— Да чего хочешь, хоть старенькое, хоть новенькое, лишь бы смешно...
— Ну, тогда слушайте... Однажды решил наш старик привезти себе уголь. Ехать думал утром, а накануне вечером собрал у соседей девять ослов и привязал в своем хлеву рядом с собственным, который, стало быть, оказался десятым. Лег старик спать, а утром пораньше трогается в путь, ослов же гонит перед собой. К восходу добрался до Тобазора, и вдруг пришло ему в голову, что нужно на всякий случай пересчитать ослов, все ли на месте. Ведь когда выезжал из села, было еще темно — вдруг какой-нибудь осел свернул к дому хозяина. «Раз, два, три... пять... семь... девять...»— считает старик. «Э, да ведь их девять!—думает он.— Наверное, ошибся»,— и давай считать снова: «...три... пять... семь... девять...» Удивился старик: «Вот беда! Чей же осел пропал? ...Пять... семь... девять... Э, да этих проклятых и в самом деле девять! Чей же осел пропал?» Крутится старик на месте, за голову хватается: кажется, все соседские ослы тут. «Если кто узнает, что я выпросил ослов у людей, а своего оставил прохлаждаться в хлеву — ох, пойдет нехороший разговор по селению, обязательно пойдет, некрасиво выйдет». Расстроился совсем старый—возвращается, бедняга, в свой двор. Входит мрачный и говорит старухе: «Наш осел дома остался, выведи его скорей из хлева да поторопись, уже поздно...» Идет жена к хлеву, смотрит: нет там никакого осла. «Чтоб его волк уволок — и куда он, проклятый, подевался!»— сокрушается старик.— Салим, будто и сам не понимал, куда пропал осел, растерянно наморщил лоб.— Что это я все «старик» да «старик»? «Хидоят-афанди»— так надо! «Не иначе, проклятый сбежал куда-нибудь,— причитает Хидоят- афанди.— Вот, старуха, посчитай сама: всего девять ослов, нашего нет...» Дена считает, получается десять. «Что я тебе, афанди?»— сердится Хидоят-афанди и снова пересчитывает ослов сам: девять. «Протри свои
глаза, не видишь разве — девять!— кричит он жене.— Или ты издеваешься надо мной?» «Зачем я стану издеваться?»—обижается жена и снова считает: десять. Что за крик, что за шум, что за скандал! Хидоят-афанди ругает жену, жена плачет и вдруг говорит ему, вытирая слезы. «Но ведь наш осел под вами, вы на нем сидите».—«Ах, дьявол, а я-то его и не посчитал, оказывается.,.» И поворачивает он головы ослов в сторону ворот. «Стойте, куда теперь ехать! Поздно уже — пока доберетесь, солнце сядет»,— кричит ему жена. «Ты права, старуха, видно, сегодня встал я не с той ноги, и дела мои неудачны»,— соглашается Хидоят-афанди... Дал он тут хорошего пинка своему ослу, а соседских вернул хозяевам. Так вот и съездил за углем наш почтенный афанди,— заключил Салим и призывно захохотал.
— Ну и дурак!— вторил ему Насир.— Значит, постеснялся, что чужие ослы работают, а его, мол, дома остался, а? Чтоб его земля проглотила — надо же, совесть всегда при себе имеет, а мозги дома хранит: не догадался посчитать осла, на котором сидел сам! Да, оказывается, не зря называют его афанди...
Шоферы, которые слушали рассказ Салима, повеселившись, отправились по своим делам. Насир достал еще сигарету и, посмеиваясь, спросил:
— Небось брешешь, Салим, а? Или вправду этот старик рассказывает о своих чудачествах?
— Хлебом клянусь!
— Раз так, заглянем к нему вечерком, раскрутим его на пару историй, развеемся немножко.
— Идет!
Фируз больше не слушал, что они говорили,— вывел машину из гаража и поехал возить удобрения в совхозный сад.
Вот и все, что было утром. А вечером эти двое действительно явились в сторожку, где дежурил дядя Хидоят.
Накануне Фируз условился с тетушкой Шарофат, что в пятницу они позовут шесть-семь уважаемых стариков да еще соседей и установят каменные плиты на могилах, где похоронены его мать и отец. Сегодня была среда, и Фируз пришел к дяде Хидояту, чтобы просить его прийти к ним в пятницу и руководить обрядом.
Но только он собрался поговорить со стариком, как явились Насир и Салим...
Возле кинотеатра толпился народ и стояла очередь к кассе. Фируз взглянул на доску объявлений: «Мужчина и женщина». Толкаться в очереди не хотелось, он двинулся было дальше и тут вдруг увидел Назокат: она шла ему навстречу с какой-то женщиной. Лицо ее показалось Фирузу знакомым — он подумал, что, видно, это и есть та русская женщина, что приютила ее с ребенком когда-то у себя.
Назокат познакомила их — это и вправду была та самая учительница.
— Пойдешь с нами в кино? Говорят, хорошая картина.
— А где Рустам?
— Да вот у Вали в доме, с ее детьми. Я же говорила тебе — мыс ней соседки.
Они втроем направились к кассе.
Фируз почувствовал на себе чей-то взгляд, обернулся и увидел Насира. Тот стоял с сигаретой в зубах на краю тротуара и зло смотрел им вслед.
«Когда он успел добраться из гаража?»
Не желая расстраивать Назокат, Фируз стал так, чтобы она не заметила своего бывшего родственника. Купив билеты, они пошли к входу в клуб.
Насира уже не было видно.
После кино Фируз проводил Назокат и возвращался из райцентра в свое селение.
Он шагал в темноте, тихонько напевая понравившуюся ему мелодию. Ветер налетал порывами. Фируз успел промерзнуть, но настроение было прекрасное, а холодный сумрак, еще два-три часа назад, казалось, проникавший в душу, сейчас будто стал другим, таинственным, обещающим... Он думал о фильме и сравнивал с увиденным то, что было у них с Назокат, и дивился, какое все же противоречивое существо — женщина. Может ли хоть кто-нибудь в мире до конца познать ее сердце? Несмотря на то, что Назокат, казалось, любила его, Фируз вовсе не чувствовал себя уверенным в отношениях с ней. Он понимал, что она открылась ему только частью своего существа. А что
дальше, и сможет ли она ответить ему, и сможет ли он ответить ей, и что будет с ними?
Потом он подумал, что послезавтра наконец исполнит сыновний долг и установит плиту на могилу покойных родителей. Отец пережил мать на двадцать три года... Сколько сейчас ему, Фирузу? Еще двадцать три или уже двадцать три? Простой шофер, профессия ему по душе, хотя дядя его считает такую должность унизительной. Да, дядя... Быстро же он прибрал к рукам хозяйство отца. Вчера Фируз видел, как плотники свалили во дворе у отца старые ворота и ставили новые, широкие, в которые могла бы въехать машина.
Фируз проделал уже половину пути, отделявшего райцентр от села, и спустился к ручью. Приветливые огоньки селения, светившие с холма напротив, теперь скрылись за склоном.
Он пошел медленнее, чтобы не споткнуться в темноте. Мелкие камушки осыпались под ногами, нарушая шорохом тихое журчание воды.
Осторожно, по камням, Фируз перебрался через ручей и, с облегчением вздохнув, закурил. Когда спичка погасла, тьма вокруг сделалась еще плотнее.
Не видя ничего вокруг, он шагнул раз, другой, услышал неясный шорох перед собой, и в ту же секунду его ударили из темноты по лицу. Сигарета отлетела, разбрызгивая красные искры — или это в глазах заплясали красные точки? Ударили еще раз, да так, что в голове зазвенело... Фируз весь напрягся, стараясь сохранить равновесие и не упасть, машинально выбросил руку вперед и ухватил за ворот одежды человека, который напал на него. Затем, мгновенно развернувшись, Фируз изо всей силы влепил ему — человек охнул и сел на землю.
Голос Фирузу показался знакомым. Он нагнулся, чтобы поставить противника на ноги и разобраться, с кем имеет дело, но тут сзади его тяжело ударили чем- то по затылку. Ощущение было такое, будто по вылетели все зубы. Фируз упал ничком. С усилием оперся руками, пытаясь подняться,— новый удар пришелся ему под ребро: видно, пнули сапогом. У него перехватило дыхание, руки сделались ватными, и он снова ткнулся лицом в землю.
Рядом, на крайней улице села, послышалось тарахтение автомобильного мотора, и свет фар прорезал вдруг темноту над водой. Лежа на земле, Фируз услышал словно издалека топот ног—нападавшие спешили скрыться. Свет фар придвинулся, хотя самой машины не было видно за скатом холма.
Фируз сел на земле, потом поднялся, ощупал голову—шапки не было.,. В свете фар показавшейся из-за крайнего дома машины он нашел на земле свою шапку, надел ее. Обнаружил, что в левом кулаке зажата большая серая пуговица. Машинально сунул ее в карман.
Кажется, он хорошо отделался.
Фируз двинулся по направлению к селу, как вдруг машина, обдавшая его на мгновение светом фар, резко свернула навстречу. Дверца кабины открылась, и спрыгнул на землю Сафар.
— Фируз? Ты?!
— Привет,— Фируз с трудом улыбнулся.— Далеко собрался?
— Шифер везу. А ты чего?.. Что произошло?
— Ничего... В кино ходил. Теперь вот, видишь, домой возвращаюсь,
— У тебя же лицо в крови! Что случилось? Ты что, упал?
Фируз провел рукой по щеке — на ладони увидел кровь. Он спустился к ручью, умылся ледяной водой. Лицо горело, но боль на холоде почти не чувствовалась.
— Так что случилось?— снова спросил Сафар,— Может, тебя кто-нибудь... Почему скрываешь?
— Ничего не случилось,
— Слушай,..
— Я ведь сказал, Сафар, ничего не случилось. Можешь ехать.
Сафар даже обиделся, но беспокойство за друга взяло верх.
— Садись в кабину, довезу. Не надо тебе идти так...
Наймов задумчиво глядел сквозь высокое окно кабинета на улицу: опять пошел снег, Снежинки кружились на ветру, свободные и беспечные, и словно насмехались над ним, угрюмым и озлобленным.
Да, зима начинала круто. Пало уже семьдесят голов овец. Если и дальше так пойдет... Об этом лучше было не думать.
Вчера он еще раз встретился с Назокат и, казалось, сделал все, чтобы смягчить ее, но так и не уговорил вернуться. Назокат и слушать его не хотела... Они сильно поссорились. Он, Наймов, не смог сдержаться — кричал в гневе:
«Ты подумала, на кого ты меня променяла?! С шоферней якшаешься?»
«С какой это шоферней?»— тоже зло спросила Назокат.
«Она еще спрашивает, с какой! Ты что, думаешь, я ничего не знаю? Потеряв стыд и совесть, ходишь в кино с другим мужчиной, держишь его за руку... Не думай, что глаза мои слепы. Я знаю каждый твой шаг».
Назокат отрезала: «Ага, понимаю... Вы имеете в виду Фируза?»
Она независимо смотрела ему в лицо.
«Да, именно его, этого сархура! Я вижу, как ты тянешься к нему.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15