Уложил я как следует короб, сам сел на сено, и поехали мы через села и пустоши до самого Тыргу-Фрумос. Там человек повернул телегу в другую сторону, а я с коробом за плечами вошел в лес Струнга и шел так по холодку, пока солнце не спустилось в Серет и на востоке не взошла луна.
Тут я снова снял с плеч короб возле другого колодца и ждал, пока бог не послал мне проезжих с другой стороны. Показалась легкая бричка, которую мчали две быстрых лошадки. Человек остановил коней и спросил меня: — Откуда идешь, православный?
— Из самого города Яссы, хозяин. Великое одолженье ты сделаешь, если облегчишь мне путь, ведь я коробейник, людям друг, никому зла не делаю.
— Коли из Ясс идешь, так садись рядом, да поскорее...— сказал тот человек.
Сел я рядом с ним, и мы мигом переехали через Серет. У деревянного моста лунный свет в воде отражается, совсем светло стало. Повернулся я к спутнику, чтобы сказать ему спасибо и добрым словом отплатить, да сразу же понял, что рядом со мной Тодирицэрэзеш,— узнал я его.
Он осклабился, блеснул зубами, и я испугался — а что, если он меня тоже узнал!
— Ты тот купец,— сказал оп,— что вчера ухмылялся у караван-сарая.
— Я улыбался,— отвечаю ему,— потому, что мне понравилось твое лицо. Не серчай, я человек бедный, беззащитный.
— Ты овца из стада,— отрезал он.— А пасет тебя волк. Вот какой ты.
— Ладно, такой. Только не гневайся на меня.
Снова он засмеялся. Потом лихо засвистел, и лошади, почуя власть хозяина, припустили во весь дух по дороге. Тодирицэ снова обернулся ко мне:
— Что слышно в Яссах?
— Да что слыхать? — говорю.— Знаю, не скажи я тебе правду, снесешь с меня голову. Костя Кэрунту, с господарева двора, послал за тобой в погоню множество солдат. А сам он везет боярышню Варвару в монастырь Агапии. Выехал, думается мне, после завтрака.
— Это хорошо,— пробормотал рэзеш.
— Так-то так,— говорю я снова.— Только знай: известно ему, что ты тоже эту дорогу выбрал, и потому взял он с собой много людей, и должен ты их бояться, ведь ты один...
А рэзеш опять смеется.
— Послушай, человече,— говорит,— я могу сложить голову, но бояться я не боюсь. А теперь слушай мои слова и выполни все по моему приказу. Сейчас мы еще немного проедем по дороге, до места, что зовется постоялым двором Анкуцы. Там я хочу остановиться и дожидаться господина Кости со всем его войском. Когда он приедет, я буду близко, да он не найдет меня и не увидит. Я буду рядом с вами и глаз не спущу с вас. И все, что ты ему скажешь, я услышу. Он станет расспрашивать, а ты отвечай, что поехал я вперед по дороге в Тимишешть и бежал от него в великом страхе... Скажи ему по правде, что видел ты меня и узнал, не как-нибудь иначе — не то, смотри, мы с тобой можем еще встретиться в этой жизни и на этом свете.
На такие его слова склопил я голову и смиренно обещал все, а про себя подумал, что, может, и вправду злодей боится и бежит от господаревой руки. Но от гнева великих мира сего никто не убежит.
Вот так-то, благородный капитан конюший Иони-цэ, желая злодею наказанья, а людям покоя, доехал я в скором времени до этого места, до постоялого двора прежней Анкуцы.
Постоялый двор был заперт, все словно вымерло, только лупа светила.
Катанэ стучит в ворота, просыпаются злые собаки, слышится изнутри голос Анкуцы.
Рэзеш кричит:
— Леле Анкуца, приехал я за советом и дружбой твоей. Я Тодирицэ Катанэ, и если ты меня не помнишь, то узнаешь сейчас про мои беды.
Анкуца сразу же замолчала, потом ласково сказала что-то собакам, отодвинула засов и отомкнула железные замки. Открыла она дверь, посветила нам по очереди в лицо восковой свечкой и сказала Катанэ:
— Входи. Ты и есть тот самый безумный. Слышала я нынче, что ты натворил в Яссах.
Тут Тодирицэ Катанэ выпрямился и посмотрел на нее.
Прежняя Анкуца была такая же красавица, как и нынешняя. Смотрит она на него большими глазами, а в глазах ее два огонька светятся. Долго глядел па нее рэзеш, а потом бросил на лавку пистолеты с ятаганом. Повернулся он и взял Анкуцу за правую руку, что была свободна. Засмеялась Анкуца.
— Погоди, поставлю свечу в сторону и ворота закрою,— сказала она,— а потом говори, что хочешь сказать. Я знаю, рехнулся ты, раз против власти пошел, да, видно, и совсем ты без рассудка, коли боярскую дочку полюбил. Опасная это любовь. Еще известно мне, что больших дел натворил ты в Яссах у башни Голия. С ног сбились теперь господаревы арнауты и стражники, ищут тебя по всем дорогам. Найдут они тебя и прикончат.
— Леле Анкуца,— ответил Тодирицэ Катанэ,— уж если мне на роду написано умереть — я умру. За любовь свою отдам я и жизнь и молодость. Знай же, что этой ночью, может, через час, а может, через два, и вправду нагрянут сюда к твоим воротам господаревы солдаты. С ними будет Костя Кэрунту, дорогая Анкуца, везет он боярышню Варвару в пустынь, в монастырь Агапии. А я хочу попытаться вырвать у них из рук мою любовь: либо отобью, либо костьми лягу.
Тут-то, при этих словах, вижу я, испугалась Анкуца. Закрыла она глаза, сжала ладонями щеки и крикнула тоненьким голоском.
— Безумец ты, Тодирицэ Катанэ, правду люди говорят! Только сразу же после этого придвинулась она вплотную к нему и стала второпях расспрашивать, как он думает исполнить то, что задумал. Отошли они в другой угол комнаты, к печке, стали перешептываться, и, как показалось мне, все больше Анкуца говорила, с жаром и страстью.
Как кончили они разговаривать, подошел Тодирицэ Катанэ и стал против меня, стоит и смотрит, нахмурив брови. И такие были у него глаза, что и хотел бы я свой взгляд отвести, да не мог. И сказать ничего не посмел я ему. Понял я, что повенчался он со смертью, а такого человека падо мне опасаться.
— Иди, а то опоздаешь,— сказала ему Анкуца, когда брал он оружие.
Положила она ему руку на плечо и тотчас же сняла. И только ее рука прикоснулась к Катанэ, как он обернулся, обнял Апкуцу и поцеловал.
— Вот проснется мой муж да увидит тебя,— сказала она, смеясь,— он хоть и старик, а рассердиться может...
Потом застыла она неподвижно у двери, слушая, как рэзеш говорил с лошадьми, как тронул их и поехал. Стук колес постепенно затих в отдаленье, а она стояла и прислушивалась.
Я же сидел, сгорбившись, около своих коробов и ничего не понимал. Каким тайным ветром разносятся вести так быстро из Ясс по всему свету? И как это могут сойтись и так понять друг друга два чужих человека? Поднял я взгляд: Анкуца сидит на лавке, и огоньки играют в ее глазах, смотрит она на меня и не видит. Словно все еще прислушивается и ничего не замечает. Так и сидели мы, пока не раздался шум на дороге: с громкими криками и хлопаньем бичей остановилась перед домом погоня из Ясс. И сейчас же услышал я, как орет господин Костя Кэрунту, а хозяйка постоялого двора встала, отперла дверь и подняла свечу над головой. Потом, словно вспомнила и про меня, кивнула слегка головой и шепнула мне через плечо:
— А ты, коробейник, знаешь, что тебе нужно говорить.
Ввалились господаревы слуги и потребовали себе вина. Но господин Костя преградил им дорогу, разбранил их и выпроводил к лошадям и повозке. Там, при свете луны, увидел я: сидит под полостью боярышня Варвара; голову опустила, лицо в колени уткнула. Она была словно тень и, верно, все время плакала.
Господин Костя, громыхая саблей по полу, подошел ко мне и узнал меня.
— Как это, Енаке,— говорит он,— ты так быстро попал сюда? Говори, не узнал ли чего по дороге о негодяе, которого мы ищем.
— Господин Костя,— говорю,— узнал я о Тодирицэ Катанэ, которого ты ищешь, и даже видел его..,
— Как так, Енаке? — закричал господарев слуга; а Анкуца повернулась ко мне и глаз с меня не сводит.
— Видел,— прибавила и она.— Он проезжал тут.
— Ну да, он проезжал мимо,— подтвердил я,— и приметно было, что он в превеликом страхе свернул к броду на Тпмишешть...
Снаружи слышались крики солдат, и мне показалось, что господин Костя обрадовался.
— От нас он не уйдет! — заорал он во всю глотку... А Анкуца улыбается и говорит ласково:
— Слыхать, собрал он товарищей — других душегубов и безумцев — и хочет отбить добро, что вы в повозке везете.
— Что? Как? — закричал в гневе господарев человек.— Башку ему конем растопчу!
— Молдова разлилась после дождей,— снова говорит хозяйка,— бродом в Тимишешть теперь трудно пройти.
— Как так? И другой дороги нет?
— Есть дорога через Тупилаць. На пароме переправитесь.
— Тогда мои люди поскачут за ним и настигнут его там, в Тимишешть, а я перевезу повозку с боярским товаром на пароме. Сразу сделаем два добрых дела — и хозяева довольны будут, и мы от беды убережемся...
Господаревы люди пробыли здесь с четверть часа, и все это время водила меня Анкуца за собой в погреб, и носили мы при лунном свете кувшины с вином. Люди выпили, подняли галдеж, стали куражиться, поклялись, что убьют подлого беглеца, ускакали вперед по шляху. А господин Костя с несколькими слугами повезли повозку в другую сторону, чтобы выйти к парому у Тупилаць. Анкуца провела их кратчайшей дорогой, а меня все время держала подле себя. Как добрались мы до берега, господин Костя заорал во всю глотку — зовет паромщика. Вылез откуда-то старик, глухой, косматый, волосы на глаза лезут.
— Перевези нас на ту сторону! — закричал на него Кэрунту и саблей на другой берег показывает.
— Перевезу вас, бояре,— бормочет старик, заикаясь со страху.— Только вода-то поднялась, тяжело перевезти зараз столько народу, и лошадей, и повозку, да еще ночью...
— Ничего, дедушка Быра,— завизжала ему на ухо Анкуца.— Перевезешь по очереди. Сначала старшего ихнего и вот боярышню, что в повозке. За ними лошади переедут, а потом остальные.
Я, господин Костя, пе мешаю, так только, слово сказала. Все будет исполнено, как ты прикажешь.
— Веди паром как следует и, смотри у меня, по сторонам не зевай* — повернулся господин Костя к старику.— Перевезешь сначала меня и сестру его светлости ворника Бобейкэ. А не исполнишь все как следует — башку оторву, слышишь!
Старик втянул голову в плечи и потащился к лодкам. А господин Костя, ласково приговаривая, снял с повозки боярышню Варвару, хрупкую, дрожащую от страха. Шагнула она к парому, а тут Анкуца подошла к ней, наклонилась и заглянула ей в глаза. Ворот заскрипел, наматывая канат, и вода зарябила, стала переливаться чешуйками света. Паром тихо пристал к тому берегу и застыл неподвижно, в полной тишине. Не слышно было оттуда ни звука, ни шороха. Только х\нкуца, видел я, прислушивалась напряженно, а лунный свет блестел в ее глазах. Так я стоял, смотрел на нее и ждал — а потом отвернулся в страхе. Никто не уразумел, что там случилось, хотя потом долго кричали и звали и Анкуца, и все наши. Уж потом, на заре, крестьяне из Тупилаць снова перегнали napoivi на этот берег. В одной лодке мы нашли связанного старика. А в другой лодке — господина Костю, до крови затянутого веревкой, с просмоленным кляпом во рту. Когда освободили мы его о г пут и вытащили кляп, закачался он из стороны в сторону, словно пьяный, и выплюнул на песок передние зубы вместе со сгустками крови. Уж так он был слаб, что пришлось людям уложить его на телегу, чтобы везти обратно. Очень я дивился этохму происшествию и понял, что Анкуца, когда она глядела па луну, слышала все, что делалось на том берегу. А я так и не узнал, что там случилось, и господин Костя никогда не рассказывал. Не думаю, чтоб это было колдовство Анкуцы, хотя она и слышала все.
Верней всего, злодей этот, Тодирицэ Катанэ, подстерег там и искалечил господарева человека. Советоваться-то они советовались с Анкуцеи там, около печи, да только не под силу женщине замыслить такое. От Анкуцы узнал я потом, что будто бы укрылся этот негодяй с боярышней Варварой на венгерской земле. Тогда я снова подумал, что все это с ее ведома сталось.
И долго капитан Некулай и конюший Ионицэ все думали с грустью о тех бесчинствах, что случились в городе Яссах и на берегу Молдовы.
СУД ОБЕЗДОЛЕННЫХ
Большой неуклюжий человек поднялся с кожуха, брошенного возле тележного дышла, и вразвалку подошел к костру.
Уже по одному тому, как он медленно передвигал ноги, слов-по сгребая ими траву, в нем сразу можно было узнать чабана. Об этом свидетельствовали и его сермяга, и шапка из цельной овечьей шкуры, и широкий блестящий пояс, и в особенности рубаха, задубевшая от стирки в молочной сыворотке. В руках у него был длинный посох, который он держал за самый конец. Маленькие глазки едва виднелись из-под нависшего лба и густых бровей. Курчавые длинные волосы были смазаны маслом, а подбородок выскоблен обломком косы.
— Все я выслушал, и все это были занятные истории,— заговорил оп густым басом.— Теперь одного мне хочется: узнать историю вон того — высокого, сухопарого путника.
После таких слов, обращенных к конюшему, всем стало ясно, что человек этот явился из глухих краев.
До этой минуты мы его даже не замечали; а он-то все время сидел рядом с нами и молчал. Молча прихлебывал вино, и вот теперь у него развязался язык, и ему захотелось повеселиться. Левой рукой он швырнул кружку прямо через пламя костра. Посудина зазвенела в темноте и разбилась в груде черепков, окончив свою жизнь.
— Теперь уж эта кружка не отведает больше вина! — ухмыляясь, снова заговорил чабан.— И мы с ней встретимся не раньше, чем я сам рассыплюсь прахом. Ну, тем, кто меня не знает, я скажу: живу я далеко, на Рарэу, и есть там у нас с товарищами овчарня и землянки, полные кадок с творогом и кислым молоком, да другие землянки, с попонами и кожухами. А зовут меня Кон-стандин Моцок. Хотите знать больше, так скажу вам, что иду я в село на берегу-Серета разыскивать, осталась ли еще у меня на свете кровная родня — сестра, которую я не видел с молодых лет. Коли она умерла, вернусь обратно, к овцам и товарищам, к своей печали,— туда, на самую макушку горы, где ветер никогда не знает покоя, словно дума человеческая.
А смеялся я потому, что вспомнил одного своего приятеля. Так вот, он наказывал мне, коль попаду на постоялый двор Анкуцы, чтобы выпил я там кружку вина, а за ней другую — и так до тех пор, пока в глазах не помутится, и тогда я уж никому не смогу рассказать, что когда-то с ним случилось в этих местах. Мне-то он говорил, как он настрадался, да ведь я столько выпил, да еще из этакой посудины, что уже теперь п не вспомню толком тот случай.
— Какой случай? — спросил, по своему обыкновению, конюший Поницэ.
— Да уж такой случай, почтенный, такое происшествие было с человеком, который для меня все равно что брат. Эй, музыканты, подыграйте-ка мне на струнах удалую песню разбойника Ва-силе, прозванного Великим. А потом, коли люди того захотят, расскажу им, как было, а не захотят — помолчу.
И неожиданно он запел, как-то в нос, тонким голосом — совсем не под стать его огромному телу.
— Эй, слушайте!
Тот, кто молод и удал, Выйдет с тем, что бог послал, На тропинку между скал. Не с арканом, не с ружьем, Выйдет просто с кулаком...
Я слушал, как тоненько выводит он слова, и меня разбнрал смех. Мне было весело, я не против того, когда человек под хмельком. Чабан замолк и усмехнулся, скорее злобно, чем добродушно.
— А теперь пусть эти вороны замолчат,— сказал он громким басом,— и спрячут свои скрипки под крылья. Хочу поведать вам, ежели желаете, историю, о которой только что поминал. II я не я буду, если она не придется вам по душе.
Он вгляделся во тьму постоялого двора, поправил под мышкой посох, на который опирался по пастушьей привычке, потом повернулся к нам, насупился и обвел всех невидящим взором — казалось, весь он ушел в далекое прошлое.
Из нас один только конюший Ионицэ смотрел на него нетерпеливо и презрительно. Помилуйте, мол, вдруг пи с того ни с сего его заставил замолчать самый обыкновенный простолюдин, а ведь его чости самому хотелось рассказать о великих событиях.
По чабану не было стыдно, да и где уж ему взять такие тонкости обращения!
— Что это я хотел сказать? — спросил он пас, улыбаясь как бы издалека, из своего одиночества.— По правде говоря, чем рассказывать, лучше бы я на дудке сыграл — только не умею. Значит, приходится говорить, уж как выйдет. Жил этот мой приятель в селе Фьербинць на Серете, а владел селом в те времена боярин, известный богатей, по имени Рэдукан Кривой. Боярин был человек пожилой и вдовец. Нет-нет да и приглянется ему какая-нибудь крестьянская женка, и мы, бывало, сами над этим лишь посмеивались да пошучивали. А вот как стряслась такая штука с самим приятелем этим, тут уж стало ему не до смеха. Дошло до пего через каких-то кумушек, что его Илинку тоже позвал боярин к себе домой.
— Да может ли этакое статься? — вскипел мой приятель.
— А вот и может! И вернулась она домой с новой шалью, красной, как огонь.
Тогда этот мой приятель ощетинился, словно бешеная собака. Оставил он свои сани с мешками на дороге возле корчмы, швырнул па рога волам кнут и схватил топор.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19
Тут я снова снял с плеч короб возле другого колодца и ждал, пока бог не послал мне проезжих с другой стороны. Показалась легкая бричка, которую мчали две быстрых лошадки. Человек остановил коней и спросил меня: — Откуда идешь, православный?
— Из самого города Яссы, хозяин. Великое одолженье ты сделаешь, если облегчишь мне путь, ведь я коробейник, людям друг, никому зла не делаю.
— Коли из Ясс идешь, так садись рядом, да поскорее...— сказал тот человек.
Сел я рядом с ним, и мы мигом переехали через Серет. У деревянного моста лунный свет в воде отражается, совсем светло стало. Повернулся я к спутнику, чтобы сказать ему спасибо и добрым словом отплатить, да сразу же понял, что рядом со мной Тодирицэрэзеш,— узнал я его.
Он осклабился, блеснул зубами, и я испугался — а что, если он меня тоже узнал!
— Ты тот купец,— сказал оп,— что вчера ухмылялся у караван-сарая.
— Я улыбался,— отвечаю ему,— потому, что мне понравилось твое лицо. Не серчай, я человек бедный, беззащитный.
— Ты овца из стада,— отрезал он.— А пасет тебя волк. Вот какой ты.
— Ладно, такой. Только не гневайся на меня.
Снова он засмеялся. Потом лихо засвистел, и лошади, почуя власть хозяина, припустили во весь дух по дороге. Тодирицэ снова обернулся ко мне:
— Что слышно в Яссах?
— Да что слыхать? — говорю.— Знаю, не скажи я тебе правду, снесешь с меня голову. Костя Кэрунту, с господарева двора, послал за тобой в погоню множество солдат. А сам он везет боярышню Варвару в монастырь Агапии. Выехал, думается мне, после завтрака.
— Это хорошо,— пробормотал рэзеш.
— Так-то так,— говорю я снова.— Только знай: известно ему, что ты тоже эту дорогу выбрал, и потому взял он с собой много людей, и должен ты их бояться, ведь ты один...
А рэзеш опять смеется.
— Послушай, человече,— говорит,— я могу сложить голову, но бояться я не боюсь. А теперь слушай мои слова и выполни все по моему приказу. Сейчас мы еще немного проедем по дороге, до места, что зовется постоялым двором Анкуцы. Там я хочу остановиться и дожидаться господина Кости со всем его войском. Когда он приедет, я буду близко, да он не найдет меня и не увидит. Я буду рядом с вами и глаз не спущу с вас. И все, что ты ему скажешь, я услышу. Он станет расспрашивать, а ты отвечай, что поехал я вперед по дороге в Тимишешть и бежал от него в великом страхе... Скажи ему по правде, что видел ты меня и узнал, не как-нибудь иначе — не то, смотри, мы с тобой можем еще встретиться в этой жизни и на этом свете.
На такие его слова склопил я голову и смиренно обещал все, а про себя подумал, что, может, и вправду злодей боится и бежит от господаревой руки. Но от гнева великих мира сего никто не убежит.
Вот так-то, благородный капитан конюший Иони-цэ, желая злодею наказанья, а людям покоя, доехал я в скором времени до этого места, до постоялого двора прежней Анкуцы.
Постоялый двор был заперт, все словно вымерло, только лупа светила.
Катанэ стучит в ворота, просыпаются злые собаки, слышится изнутри голос Анкуцы.
Рэзеш кричит:
— Леле Анкуца, приехал я за советом и дружбой твоей. Я Тодирицэ Катанэ, и если ты меня не помнишь, то узнаешь сейчас про мои беды.
Анкуца сразу же замолчала, потом ласково сказала что-то собакам, отодвинула засов и отомкнула железные замки. Открыла она дверь, посветила нам по очереди в лицо восковой свечкой и сказала Катанэ:
— Входи. Ты и есть тот самый безумный. Слышала я нынче, что ты натворил в Яссах.
Тут Тодирицэ Катанэ выпрямился и посмотрел на нее.
Прежняя Анкуца была такая же красавица, как и нынешняя. Смотрит она на него большими глазами, а в глазах ее два огонька светятся. Долго глядел па нее рэзеш, а потом бросил на лавку пистолеты с ятаганом. Повернулся он и взял Анкуцу за правую руку, что была свободна. Засмеялась Анкуца.
— Погоди, поставлю свечу в сторону и ворота закрою,— сказала она,— а потом говори, что хочешь сказать. Я знаю, рехнулся ты, раз против власти пошел, да, видно, и совсем ты без рассудка, коли боярскую дочку полюбил. Опасная это любовь. Еще известно мне, что больших дел натворил ты в Яссах у башни Голия. С ног сбились теперь господаревы арнауты и стражники, ищут тебя по всем дорогам. Найдут они тебя и прикончат.
— Леле Анкуца,— ответил Тодирицэ Катанэ,— уж если мне на роду написано умереть — я умру. За любовь свою отдам я и жизнь и молодость. Знай же, что этой ночью, может, через час, а может, через два, и вправду нагрянут сюда к твоим воротам господаревы солдаты. С ними будет Костя Кэрунту, дорогая Анкуца, везет он боярышню Варвару в пустынь, в монастырь Агапии. А я хочу попытаться вырвать у них из рук мою любовь: либо отобью, либо костьми лягу.
Тут-то, при этих словах, вижу я, испугалась Анкуца. Закрыла она глаза, сжала ладонями щеки и крикнула тоненьким голоском.
— Безумец ты, Тодирицэ Катанэ, правду люди говорят! Только сразу же после этого придвинулась она вплотную к нему и стала второпях расспрашивать, как он думает исполнить то, что задумал. Отошли они в другой угол комнаты, к печке, стали перешептываться, и, как показалось мне, все больше Анкуца говорила, с жаром и страстью.
Как кончили они разговаривать, подошел Тодирицэ Катанэ и стал против меня, стоит и смотрит, нахмурив брови. И такие были у него глаза, что и хотел бы я свой взгляд отвести, да не мог. И сказать ничего не посмел я ему. Понял я, что повенчался он со смертью, а такого человека падо мне опасаться.
— Иди, а то опоздаешь,— сказала ему Анкуца, когда брал он оружие.
Положила она ему руку на плечо и тотчас же сняла. И только ее рука прикоснулась к Катанэ, как он обернулся, обнял Апкуцу и поцеловал.
— Вот проснется мой муж да увидит тебя,— сказала она, смеясь,— он хоть и старик, а рассердиться может...
Потом застыла она неподвижно у двери, слушая, как рэзеш говорил с лошадьми, как тронул их и поехал. Стук колес постепенно затих в отдаленье, а она стояла и прислушивалась.
Я же сидел, сгорбившись, около своих коробов и ничего не понимал. Каким тайным ветром разносятся вести так быстро из Ясс по всему свету? И как это могут сойтись и так понять друг друга два чужих человека? Поднял я взгляд: Анкуца сидит на лавке, и огоньки играют в ее глазах, смотрит она на меня и не видит. Словно все еще прислушивается и ничего не замечает. Так и сидели мы, пока не раздался шум на дороге: с громкими криками и хлопаньем бичей остановилась перед домом погоня из Ясс. И сейчас же услышал я, как орет господин Костя Кэрунту, а хозяйка постоялого двора встала, отперла дверь и подняла свечу над головой. Потом, словно вспомнила и про меня, кивнула слегка головой и шепнула мне через плечо:
— А ты, коробейник, знаешь, что тебе нужно говорить.
Ввалились господаревы слуги и потребовали себе вина. Но господин Костя преградил им дорогу, разбранил их и выпроводил к лошадям и повозке. Там, при свете луны, увидел я: сидит под полостью боярышня Варвара; голову опустила, лицо в колени уткнула. Она была словно тень и, верно, все время плакала.
Господин Костя, громыхая саблей по полу, подошел ко мне и узнал меня.
— Как это, Енаке,— говорит он,— ты так быстро попал сюда? Говори, не узнал ли чего по дороге о негодяе, которого мы ищем.
— Господин Костя,— говорю,— узнал я о Тодирицэ Катанэ, которого ты ищешь, и даже видел его..,
— Как так, Енаке? — закричал господарев слуга; а Анкуца повернулась ко мне и глаз с меня не сводит.
— Видел,— прибавила и она.— Он проезжал тут.
— Ну да, он проезжал мимо,— подтвердил я,— и приметно было, что он в превеликом страхе свернул к броду на Тпмишешть...
Снаружи слышались крики солдат, и мне показалось, что господин Костя обрадовался.
— От нас он не уйдет! — заорал он во всю глотку... А Анкуца улыбается и говорит ласково:
— Слыхать, собрал он товарищей — других душегубов и безумцев — и хочет отбить добро, что вы в повозке везете.
— Что? Как? — закричал в гневе господарев человек.— Башку ему конем растопчу!
— Молдова разлилась после дождей,— снова говорит хозяйка,— бродом в Тимишешть теперь трудно пройти.
— Как так? И другой дороги нет?
— Есть дорога через Тупилаць. На пароме переправитесь.
— Тогда мои люди поскачут за ним и настигнут его там, в Тимишешть, а я перевезу повозку с боярским товаром на пароме. Сразу сделаем два добрых дела — и хозяева довольны будут, и мы от беды убережемся...
Господаревы люди пробыли здесь с четверть часа, и все это время водила меня Анкуца за собой в погреб, и носили мы при лунном свете кувшины с вином. Люди выпили, подняли галдеж, стали куражиться, поклялись, что убьют подлого беглеца, ускакали вперед по шляху. А господин Костя с несколькими слугами повезли повозку в другую сторону, чтобы выйти к парому у Тупилаць. Анкуца провела их кратчайшей дорогой, а меня все время держала подле себя. Как добрались мы до берега, господин Костя заорал во всю глотку — зовет паромщика. Вылез откуда-то старик, глухой, косматый, волосы на глаза лезут.
— Перевези нас на ту сторону! — закричал на него Кэрунту и саблей на другой берег показывает.
— Перевезу вас, бояре,— бормочет старик, заикаясь со страху.— Только вода-то поднялась, тяжело перевезти зараз столько народу, и лошадей, и повозку, да еще ночью...
— Ничего, дедушка Быра,— завизжала ему на ухо Анкуца.— Перевезешь по очереди. Сначала старшего ихнего и вот боярышню, что в повозке. За ними лошади переедут, а потом остальные.
Я, господин Костя, пе мешаю, так только, слово сказала. Все будет исполнено, как ты прикажешь.
— Веди паром как следует и, смотри у меня, по сторонам не зевай* — повернулся господин Костя к старику.— Перевезешь сначала меня и сестру его светлости ворника Бобейкэ. А не исполнишь все как следует — башку оторву, слышишь!
Старик втянул голову в плечи и потащился к лодкам. А господин Костя, ласково приговаривая, снял с повозки боярышню Варвару, хрупкую, дрожащую от страха. Шагнула она к парому, а тут Анкуца подошла к ней, наклонилась и заглянула ей в глаза. Ворот заскрипел, наматывая канат, и вода зарябила, стала переливаться чешуйками света. Паром тихо пристал к тому берегу и застыл неподвижно, в полной тишине. Не слышно было оттуда ни звука, ни шороха. Только х\нкуца, видел я, прислушивалась напряженно, а лунный свет блестел в ее глазах. Так я стоял, смотрел на нее и ждал — а потом отвернулся в страхе. Никто не уразумел, что там случилось, хотя потом долго кричали и звали и Анкуца, и все наши. Уж потом, на заре, крестьяне из Тупилаць снова перегнали napoivi на этот берег. В одной лодке мы нашли связанного старика. А в другой лодке — господина Костю, до крови затянутого веревкой, с просмоленным кляпом во рту. Когда освободили мы его о г пут и вытащили кляп, закачался он из стороны в сторону, словно пьяный, и выплюнул на песок передние зубы вместе со сгустками крови. Уж так он был слаб, что пришлось людям уложить его на телегу, чтобы везти обратно. Очень я дивился этохму происшествию и понял, что Анкуца, когда она глядела па луну, слышала все, что делалось на том берегу. А я так и не узнал, что там случилось, и господин Костя никогда не рассказывал. Не думаю, чтоб это было колдовство Анкуцы, хотя она и слышала все.
Верней всего, злодей этот, Тодирицэ Катанэ, подстерег там и искалечил господарева человека. Советоваться-то они советовались с Анкуцеи там, около печи, да только не под силу женщине замыслить такое. От Анкуцы узнал я потом, что будто бы укрылся этот негодяй с боярышней Варварой на венгерской земле. Тогда я снова подумал, что все это с ее ведома сталось.
И долго капитан Некулай и конюший Ионицэ все думали с грустью о тех бесчинствах, что случились в городе Яссах и на берегу Молдовы.
СУД ОБЕЗДОЛЕННЫХ
Большой неуклюжий человек поднялся с кожуха, брошенного возле тележного дышла, и вразвалку подошел к костру.
Уже по одному тому, как он медленно передвигал ноги, слов-по сгребая ими траву, в нем сразу можно было узнать чабана. Об этом свидетельствовали и его сермяга, и шапка из цельной овечьей шкуры, и широкий блестящий пояс, и в особенности рубаха, задубевшая от стирки в молочной сыворотке. В руках у него был длинный посох, который он держал за самый конец. Маленькие глазки едва виднелись из-под нависшего лба и густых бровей. Курчавые длинные волосы были смазаны маслом, а подбородок выскоблен обломком косы.
— Все я выслушал, и все это были занятные истории,— заговорил оп густым басом.— Теперь одного мне хочется: узнать историю вон того — высокого, сухопарого путника.
После таких слов, обращенных к конюшему, всем стало ясно, что человек этот явился из глухих краев.
До этой минуты мы его даже не замечали; а он-то все время сидел рядом с нами и молчал. Молча прихлебывал вино, и вот теперь у него развязался язык, и ему захотелось повеселиться. Левой рукой он швырнул кружку прямо через пламя костра. Посудина зазвенела в темноте и разбилась в груде черепков, окончив свою жизнь.
— Теперь уж эта кружка не отведает больше вина! — ухмыляясь, снова заговорил чабан.— И мы с ней встретимся не раньше, чем я сам рассыплюсь прахом. Ну, тем, кто меня не знает, я скажу: живу я далеко, на Рарэу, и есть там у нас с товарищами овчарня и землянки, полные кадок с творогом и кислым молоком, да другие землянки, с попонами и кожухами. А зовут меня Кон-стандин Моцок. Хотите знать больше, так скажу вам, что иду я в село на берегу-Серета разыскивать, осталась ли еще у меня на свете кровная родня — сестра, которую я не видел с молодых лет. Коли она умерла, вернусь обратно, к овцам и товарищам, к своей печали,— туда, на самую макушку горы, где ветер никогда не знает покоя, словно дума человеческая.
А смеялся я потому, что вспомнил одного своего приятеля. Так вот, он наказывал мне, коль попаду на постоялый двор Анкуцы, чтобы выпил я там кружку вина, а за ней другую — и так до тех пор, пока в глазах не помутится, и тогда я уж никому не смогу рассказать, что когда-то с ним случилось в этих местах. Мне-то он говорил, как он настрадался, да ведь я столько выпил, да еще из этакой посудины, что уже теперь п не вспомню толком тот случай.
— Какой случай? — спросил, по своему обыкновению, конюший Поницэ.
— Да уж такой случай, почтенный, такое происшествие было с человеком, который для меня все равно что брат. Эй, музыканты, подыграйте-ка мне на струнах удалую песню разбойника Ва-силе, прозванного Великим. А потом, коли люди того захотят, расскажу им, как было, а не захотят — помолчу.
И неожиданно он запел, как-то в нос, тонким голосом — совсем не под стать его огромному телу.
— Эй, слушайте!
Тот, кто молод и удал, Выйдет с тем, что бог послал, На тропинку между скал. Не с арканом, не с ружьем, Выйдет просто с кулаком...
Я слушал, как тоненько выводит он слова, и меня разбнрал смех. Мне было весело, я не против того, когда человек под хмельком. Чабан замолк и усмехнулся, скорее злобно, чем добродушно.
— А теперь пусть эти вороны замолчат,— сказал он громким басом,— и спрячут свои скрипки под крылья. Хочу поведать вам, ежели желаете, историю, о которой только что поминал. II я не я буду, если она не придется вам по душе.
Он вгляделся во тьму постоялого двора, поправил под мышкой посох, на который опирался по пастушьей привычке, потом повернулся к нам, насупился и обвел всех невидящим взором — казалось, весь он ушел в далекое прошлое.
Из нас один только конюший Ионицэ смотрел на него нетерпеливо и презрительно. Помилуйте, мол, вдруг пи с того ни с сего его заставил замолчать самый обыкновенный простолюдин, а ведь его чости самому хотелось рассказать о великих событиях.
По чабану не было стыдно, да и где уж ему взять такие тонкости обращения!
— Что это я хотел сказать? — спросил он пас, улыбаясь как бы издалека, из своего одиночества.— По правде говоря, чем рассказывать, лучше бы я на дудке сыграл — только не умею. Значит, приходится говорить, уж как выйдет. Жил этот мой приятель в селе Фьербинць на Серете, а владел селом в те времена боярин, известный богатей, по имени Рэдукан Кривой. Боярин был человек пожилой и вдовец. Нет-нет да и приглянется ему какая-нибудь крестьянская женка, и мы, бывало, сами над этим лишь посмеивались да пошучивали. А вот как стряслась такая штука с самим приятелем этим, тут уж стало ему не до смеха. Дошло до пего через каких-то кумушек, что его Илинку тоже позвал боярин к себе домой.
— Да может ли этакое статься? — вскипел мой приятель.
— А вот и может! И вернулась она домой с новой шалью, красной, как огонь.
Тогда этот мой приятель ощетинился, словно бешеная собака. Оставил он свои сани с мешками на дороге возле корчмы, швырнул па рога волам кнут и схватил топор.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19