Как обычно по вечерам, с высокогорных пастбищ дул резкий леденящий ветер, все больше усиливаясь с наступлением темноты. Все трое сильно замерзли и торопливо спрятались под большим камнем, козырьком нависшим над дорогой. Видимо, и прежде здесь кто-то останавливался, чернело кострище, валялись обглоданные кости горного козла. Развьючили лошадей. Мурат с Изат набрали несколько охапок засохшего можжевельника, разожгли костер. Вскипятили чай, принялись за ужин, ели с аппетитом, макая лепешки в сметану и масло. Уставшая Изат быстро уснула. Мурат расседлал коней и, обтерев их, пустил пастись.
На рассвете, кое-как перекусив, по некрутому склону направились к перевалу, к которому вела узкая тропа. Впереди по-прежнему ехала Айша-апа, за ней Изат. Подъехали к месту слияния двух рек, и тут Айша-апа задержалась, дожидаясь Мурата, и сказала с какой-то опаской, даже как будто в лице изменившись:
— Дальше тяжелее будет. Лучше перевалим здесь.
Мурат молча пожал плечами, соглашаясь. Здесь так здесь, раз уж доверился Айше-апа, надо и дальше следовать ее советам. Но что могло так напугать ее? А впрочем, старый человек, мало ли что могло прийти ей в голову...
С подъемом ущелье суживалось, уже становилась и река на его дне, по берегам ее не было почти никакой растительности,— все ощутимее сказывалось высокогорье. Только скудная трава едва пробивалась среди камней. И все живое словно исчезло куда-то, лишь далеко из скал слышен голос улара да порхают маленькие пестрокрылые водяные птички.
К полудню добрались до хребта. Чем ближе надвигался он, тем тревожнее становилось на душе Мурата. Как будто и немало гор и перевалов повидал он, не раз приходилось проходить их, но Кара-Кыр выглядел как-то необычно. Это
был невысокий хребет, бычьим седлом лежащий на фоне черных гор, на которых не задерживается снег. Он с облегчением вздохнул, увидев, что лишь узкий склон с теневой стороны покрыт льдом, а по другую сторону шла бесснежная тропа, полого спускавшаяся вниз.
И наконец-то раскинулась перед ними, словно переливаясь оттенками рыжеватой шкуры рыси, прославленная долина Сырта, окаймленная горными грядами. Головокружительная голубизна безмерно высокого неба и ощущение какой-то неестественной, нечеловеческой тишины, которая бывает только в горах, хотя тишины в обычном смысле слова нет — длинными, тягучими волнами перекатывается чтоб, не похожее ни на голос, ни на мелодию... и ни на что другое не похожее, только на то, что бывает в горах и с чем хорошо знакомы люди, живущие здесь. Язык человеческий бессилен назвать по имени то, что чувствуют жители гор, и что вошло в их души, во все их естество, и что вряд ли дано понять человеку равнины...
И тревожит, возбуждает дух гор человека, впервые попавшего сюда... Раскраснелась Изат, мигом позабывшая недавние страхи от встречи с горами. Теперь ей кажется, что нет ничего прекраснее гор.
— Бывает же такое, а? Смотри, апа, сколько гор!
Ей кажется, что она среди волшебных гор Койкап из сказки, которую рассказывала ей Айша-апа.
— Там Иссык-Куль, да? — нетерпеливо спрашивает она у Айши-апа, показывая рукой, и та кивает головой.— А здесь долина, да? — И снова Айша-апа кивает, ей понятно и близко волнение Изат, ведь когда-то, очень давно, она и сама испытала такое.
— Ой-ууй?1 — бессловесно восклицает Изат, ей кажется, что весь мир, вся красота его — в этих горах, она еще не знает, что не один год ей придется прожить здесь.
Она никак не может уняться, крутит головой, оглядывая синие горные гряды, и пристает к Айше-апа:
— Как красиво, а? Правда, апа?
Айша-апа молча нагнулась к ней и ласково поцеловала в лоб. А у самой почему-то защемило сердце... Повернулась к Мурату, деловито сказала:
— Ну что, поехали?
— Да,— коротко отозвался он, трогая поводья. Хотя ему, давно привыкшему к этим горам, и понятна была радость
1 Ой-ууй? — возглас, удивление.
Изат, но неотчетливо тревожила печаль на лице Айши-апа. Все-таки странная женщина... Бесстрашно вела их по смертельно опасной тропе, а тут вдруг чего-то явно испугалась...
Они остановились у одинокого боярышника, растущего у подножия горы, где брал свое начало Сырт. Солнце еще не зашло, можно было и дальше ехать, но кони заметно утомились. Оно и понятно — два дня такого пути, и попастись толком негде было.
Одиноко зеленел боярышник, чуть ниже бился родник, напоминавший верблюжий глаз. На ветках боярышника навешаны старые тряпки, пучки конского волоса. От оголенного основания расходятся в разные стороны следы тропинок. Видно, не так еще давно это дерево почиталось как Мазар1.
Мурат развьючил коней и пустил их пастись.
А Изат никак не могла успокоиться, о чем-то разговаривала сама с собой, бегала по каменистому склону, иногда приседая на корточки. Айша-апа не сразу поняла, что она собирает дрова, и с умилением подумала: «Ах ты, девочка моя, малышка... Видно, услышала, что на ночь надо костер разводить, чтобы не замерзнуть...»
А Изат вдруг выпрямилась, держа что-то в руках, и крикнула:
— Апа! Посмотри-ка! — и быстро побежала вниз.
Айша-апа напрягла зрение, высматривая, что у нее в
руках. Палка или обломок уука?2 Но когда Изат подбежала, Айша-апа поняла, что это копье.
Бережно взяв из рук Изат, она осторожно положила его па землю и, беззвучно шевеля губами, стала молиться.
Мурату показалось, что дело не только в старческих привычках Айши-апа, она явно чем-то встревожена, как и тогда, при повороте к Кара-Кыру, и спросил:
— В чем дело, Айша-апа? Что-нибудь случилось?
— Да что могло случиться, сынок...— не сразу ответила Айша-апа.— Бывают дела, которые и при жизни не уходят из памяти, и, наверно, даже после смерти будут тревожить останки. Кажется, это копье осталось со времен Уркуна...3 — Она еще раз внимательно оглядела копье.— Да, конечно, я уверена... Что ты можешь знать об этом? Ты еще молодой.
1 Мазар — священное место, предмет поклонения.
2 У у к — жердь купола юрты.
3Уркун —конец жестоко подавленного национально-освободительного восстания киргизского народа в 1916 году. Бегство киргизов в Китай.
А я... Как вспомню, что было во время Уркуна, в глазах темнеет... Будь проклято все... Я и утром потому повернула к Кара-Кыру, что на Чате все напоминает о том тяжелом для народа времени...
Земляки Мурата в изгнании не были, но он много слышал об Уркуне. Да и кто во всей Киргизии не слышал об этом. Но как же отличалось то, о чем говорила сейчас Айша-апа, от слышанного Муратом прежде... Он словно воочию видел горы, покрытые мглой и дымом, и стремительно спускавшихся по склону кочевников, которых косили пулеметные очереди, слышал ружейную пальбу, ржание коней и рев верблюдов, душераздирающий плач женщин и детей и видел, как срываются в пропасть лошади под детскими седлами с притороченными к ним колыбелями... Он смотрел на обломок копья, обхватив руками голову. И с таким «оружием» они шли на пулеметы... В чем же была вина его несчастного народа? Ему хотелось крикнуть Айше-апа: «Хватит!» — но продолжал молча слушать ее негромкий голос. Наконец Айша-апа, взглянув на него невидящими глазами, умолкла сама.
Теперь Мурат ехал впереди, за ним Айша-апа и последней — Изат, изумленно смотревшая на все вокруг. Выросшая в маленькой долине, привыкшая к скучному виду серых полей, теперь она вбирала в себя весь этот неведомый прежде огромный прекрасный мир с горами, долинами, реками... боже, сколько же всего было тут! За близкими горами вновь вставали горы, а за ними — догадывалась она — еще горы, и бесчисленное количество рек и ручьев, и такое высокое чистое небо сияло над ее головой, которого никогда она не видела в своем аиле. И что ей было до горестных рассказов Айши-апа о делах давно минувших дней...
Айша-апа, опустив поводья, устало горбилась в седле, Мурат иногда оглядывался на нее и, улыбаясь, подбадривал: «Уже скоро, совсем немного осталось». Айша-апа молча кивала и, глядя на мерно колыхавшуюся гриву коня, вновь погружалась в свои думы. Одного ей сейчас хотелось — поскорее добраться до своего нового дома и увидеть Гюлыпан. Что ни говори, единственная сноха. Вот уже больше года, как жила она здесь, в горах. «Может, беременная? Дай-то бог... Вряд ли родила, Мурат обязательно сказал бы...»
Айша-апа глубоко вздохнула. Она сама выросла единственным ребенком в семье. И покойный ее муж тоже был единственным. Видать, так уж на роду написано. И Тургун-
бек — тоже один у нее. Нет, и до него они слышали детский голос, и не однажды. Но не суждено было им жить, умирали в младенчестве. Тургунбек был последним.
И не напрасно назвали его так...1 Вот только отцу не довелось увидеть, как вырос Тургунбек. Не успел обрезать ему путы. Не до того было...
Качнулся конь, оступившись на камне, вскинула голову Айша-апа, натянула поводья, но снова мерно заколыхалась грива перед ее невидящими глазами, снова мысли ее в далеком, нынешнем времени. Чего только не пришлось пережить... Война красных с белыми, банды басмачей, ложишься вечером спать и не знаешь, кто поутру проскачет по аилу... Потом — коллективизация. По одному, по двое, иногда целыми родами прибывали с гор люди, делили землю по берегам рек. Стали расти села по соседству. Зацвели сады, зазеленела веками нетронутая целина. Да, совсем другое, новое время наступило, и как весело, дружно работалось тогда...
После окончания школы Тургунбек отправился в город, в самый Бишкек. Айша-апа толком не знала, где он учился, вроде бы «текиник»2 называется. В общем, этим «текиником» по воде он и стал работать, в прошлом году приехал сюда, в горы.
Не доехав до конца долины, они свернули в ущелье, дорога пошла в гору. Угрожающе нависли над узкой тропой скалы, и казалось — одно неосторожное движение, и они обрушатся вниз. Вверху, на восточных склонах, еще видны были слабые лучи света, а ущелье уже заполнилось сумеречной мглой.
Скалы вдруг расступились, вдали обнаружился сизый дымок, спокойно уходящий в светлое небо. Заволновалась Изат, разглядев прилепившиеся к подножию горы домики.
— Мурат-аба, мы уже приехали? Приехали, да?
— Приехали, милая,— улыбнулся Мурат.— Вон, видишь, это и есть наша Станция.
«Станция»? — переспросила про себя Изат.— Но ведь станция...»
Облегченно вздохнула Айша-апа, радуясь окончанию долгого и трудного пути. Не хотелось ей признаваться в своей усталости, но куда денешься, если все тело налито тяжестью, ноют старые кости и дрема смеживает веки... Но
1 Тургунбек — дословно: крепко стой, оставайся живым.
2 Текиник — искаженное «техникум».
впереди последний подъем, а там уж можно будет отдохнуть и начинать новую жизнь...
Кто-то вышел из крайнего дома, вгляделся в путников и, видимо, позвал остальных. И три маленьких фигурки стали приближаться к ним. Гюлынан, самая молодая, опередила Дарийку и Сакинай.
Мурат ехал впереди, они еще не могли разглядеть его лица, и каждая молила, чтобы этот всадник оказался ее мужем. Первой со вздохом склонила голову Гюлыпан, с разочарованием узнав Мурата. Побледнела Дарийка, прижав руки к груди. Зато как возликовала Сакинай, еще не смея поверить до конца своему счастью, беззвучно зашевелила губами: «Боже мой, неужели правда? Значит, Мурат не ушел на войну, он возвращается сюда, ко мне?»
Увидев Гюлыпан, Изат соскочила с лошади и с криком бросилась к ней:
— Гюкюн-джене!1
Гюлыпан крепко прижала ее к себе, поцеловала и, продолжая обнимать, с надеждой взглянула на Айшу-апа снизу вверх:
— Ну как вы, апа? Что Тургунбек, уехал?
Айша-апа ответила не сразу, оглядела невестку с головы
до ног, но никаких признаков беременности не заметила, вздохнула, подумав мельком: «Может, рано еще...» — и, тяжело нагнувшись с седла, поцеловала Гюлыпан.
— Уехал Тукун... Что делать, на всех эта беда свалилась. Лишь бы создатель сохранил его, вернулся бы живым и здоровым...
И она стала осторожно слезать с лошади.
Рано утром Мурат отправился к плоскому выступу, где, собственно, и находилась сама метеостанция. Чем выше поднимался он по склону горы, тем светлее становилось, и наконец вершины зарозовели от первых лучей солнца. Он остановился на минуту, окинул взглядом давно ставшие привычными места. Тишина стояла такая, что он чувствовал звон крови в висках. И просто не верилось, что где-то гремят взрывы и выстрелы, стелется дым пожарищ, гибнут люди...
Сначала он бегло осмотрел все приборы — они были в порядке — и стал снимать показания, записывая их химическим
1 Г ю к ю н — уменьшительно-ласкательное от Гюлыпан; д ж е н е — обращение к жене старшего брата.
карандашом в блокнот. Привычная, монотонная работа. Давление, температура и влажность воздуха, скорость и направление ветра... Одна из множества «точек» на земле... Всего лишь одна, но Мурат искренне был убежден в том, что без его «точки», прогноз погоды будет неполным и недостоверным. Он знал, как мало еще таких точек в Киргизии, где метеослужба, по существу, только начинает развиваться по-настоящему, и всегда предельно внимательно относился к своей работе, считая, что в ней не может быть мелочей. Ах теперь ему придется быть внимательным вдвойне, ведь он остался, по существу, один, замечать и исправлять его ошибки будет некому.
Повернувшись лицом к солнцу, он зажмурился на мгновение от его слепящего блеска и, чуть отвернув голову, оглядел преображенные горы, еще недавно сумрачные и суровые, а теперь ослепительно сверкавшие снежной белизной. И снова ему показалось невероятным, что где-то далеко за этими горами творится что-то страшное и немыслимое, несовместимое с человеческим разумом. Будь проклят этот Гитлер, и откуда он только взялся... Будь проклято чрево, породившее его...
Он вдруг остро ощутил отсутствие Тургунбека и Дубаша. Где-то они теперь... Наверное, еще в пути. Может быть, пройдет всего несколько дней, и они пойдут в бой... Но не только Тургунбека и Дубаша не было рядом. В последнее время сюда регулярно наезжали инженеры, исследовавшие горы и ледники. Где-то они теперь? Вряд ли скоро удастся увидеть их, наверняка тоже ушли на фронт. Бедные ребята. Совсем еще мальчишки, несмотря на бороды... Мурат любил слушать их рассказы о будущем этого края. Получалось из их слов, что богатства тут поистине неисчислимые. И ледники, питающие множество рек и речек, и полезные ископаемые, спрятанные в горах от Нарына до Сары-Джаза. Надо только найти их и разведать, а что они тут есть, ребята не сомневались. Каждую осень они увозили с собой в Москву и Фрунзе образцы пород, зимой исследовали их, а весной снова приезжали сюда. Пока что, как понял Мурат, шла общая разведка, а детальная должна быть позже... Когда же наступит время этого «позже»?
Мурат вдруг подумал о том, что эта проклятая война что- то изменила и в нем самом. Кончилась его прежняя спокойная жизнь. А ведь и правда — жилось куда как спокойно. Все шло как бы само собой — не слишком сложная работа, рядом жена, не надо думать ни о пище, ни о крыше над головой.
Что еще человеку нужно? О каких-то жизненных высотах Мурат давно уже не задумывался, смирившись и со своей болезнью, и с тем, что не удалось выучиться... Что ж, видно, так уж на роду написано, не всем же дано покорять эти самые высоты... Двадцать девять уже, какие там высоты... Наверно, не будь войны, так же спокойно и размеренно прожил бы оставшиеся несколько десятков лет... А что изменилось теперь?
Изменилось многое, что Мурат хорошо чувствовал, хотя словами выразить было непросто. Три семьи теперь на его плечах, за них он в ответе. И не только это. Не тут главная проблема. Пусть мала Изат и стара Айша-апа, но трое молодых здоровых женщин — его опора. Есть еда, как-нибудь прокормятся. На худой конец, уйдут вниз, к людям. Главное другое — его работа. Его, Мурата,— но еще и Тургунбека, и Дубаша. И он должен сделать ее. Должен.
Мурат сунул блокнот в карман и направился вниз.
Дымок слабой полоской струился только из трубы дома Айши-апа. Молится, наверное... А остальные еще спят... Но едва он приблизился к дому Айши-апа, как оттуда вышла Изат и вприпрыжку кинулась к нему:
— Дядя Мурат, куда ты ходил?
Мурат остановился, с улыбкой глядя на нее.
— На выступ.
— На выступ? А что это такое?
— А вон смотри.— Мурат показал рукой.— Там и находится наша станция.
— Какая станция? — безмерно удивилась Изат, вглядываясь в пустые горы, и даже как будто рассердилась.— Ты неправду говоришь! Станция бывает там, где останавливается поезд. Мне мальчишки в аиле говорили. А какой здесь может быть поезд?
Мурат ласково потрепал ее затылок.
— Правильно твои мальчишки говорили. Только у нас не железнодорожная станция. Метеостанция,— раздельно произнес он.
— Мето...— Изат запнулась, не сумев выговорить длинное слово.
— Метео,— поправил ее Мурат. — Станция, которая узнает о погоде.
— О погоде? — недоверчиво переспросила Изат.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32