В дни невзгод

Роман

Вечерело. В стороне лежало Озеро, как всегда в эту пору сонное и равнодушное, и не было ему дела до людских бед и горестей. Остались позади горы. Мурат ехал верхом, ведя на поводу двух лошадей. Пустынной и тоскливой была пыльная дорога. Да что там дорога... словно весь мир погрузился в сумрак и пустоту.
Казалась бесконечной унылая дорога, но не это сейчас заботило Мурата. Доедет. Да и куда теперь торопиться? Другое тревожило душу, и черным навязчивым роем кружились в голове невеселые думы. Иногда он посматривал по сторонам — и вновь опускал голову. Что тут было смотреть? Каменистые, серые, угрюмые поля, серые холмы. Зелени не видно ни у их подножия, ни в ущельях. Все серое — и камни, и скудная растительность. Да и какая там растительность — редкие островки чахлой полыни и колючек. Мурат невольно исполнил свой аил, землю, на которой родился и вырос. Говорят: земля, на который ты вырос,— самая прекрасная на свете. Но разве есть еще где-нибудь такое место, как его родной Джеле-Байыр! В эту пору там буйство цветов, и что ни посеешь — все дает богатый урожай, тяжелым колосом наливается пшеница, от изобилия фруктов ломятся ветки деревьев. А джайлоо! Густой, кружащий голову дух разнотравья, стремительные горные речки с белопенной студеной водой. Мурат нередко жалел о том, что когда-то, не придерживаясь святых обычаев предков, покинул родную землю и теперь вынужден жить среди этих голых скал и скудных серых полей. Но видно, так уж ему на роду написано.
Все началось со страсти к учебе... Так ведь даже и закончить учебу не удалось. А несбывшиеся надежды — словно болезнь...
Мурат ехал сюда во второй раз. Минувшей весной были тут с Тургунбеком у его матери, Айши-апа. Трудно жить человеку в одиночестве... Правда, рядом с Айшой-апа маленькая Изат, но какой с нее прок? Вот и задумал Тургунбек забрать их с собой. Но тогда Айша-апа не согласилась ехать с ними, сказала: «Нельзя сейчас, родные мои... Огород засеяли, как бросить? Грех большой. На этот год останемся здесь».
И вот теперь Мурат едет один, без Тургунбека. Кто же знал, что нагрянет такое страшное бедствие и Тургунбеку придется внезапно уехать, не попрощавшись с матерью и родными... Мурат и Тургунбек жили по соседству и работали вместе, крепко подружились. И разве мог Мурат не исполнить прощальный наказ друга?
Видно, здесь было много змей — извилистые следы их гибких тел то и дело перечерчивали дорогу. Мурат откинулся в седле, вновь огляделся по сторонам: все та же серая, тоскливая земля. Лишь иногда высунется суслик, встанет на задние лапки, замрет столбиком, только усики шевелятся,— и тут же исчезнет среди кустиков полыни и серых камней. Над невысоким холмом кругами парил в небе коршун. Ни с гор, ни со стороны Озера не было ни ветерка. Жарко... Даже лошади притомились, шли нехотя, понурив большие головы.
Задумавшись, Мурат не заметил, как проехал развилку. Вернувшись назад, он свернул на Сары-Коо и стал подниматься в гору, к аилу Тургунбека. Уже в сумерках он подъехал к дому, стоявшему на отшибе. Еще издали заметил Айшу-апа, хлопотавшую у очага. Больше никого не было видно. Но когда Мурат повернул у арыка, из-за небольшого стожка вышла Изат. Пристально вглядевшись во всадника, она негромко крикнула:
— Апа, к нам приехали.
Айша-апа повернулась. Мурат въехал во двор. Девочка громко поздоровалась с гостем и, как положено, взяла Алаяка под уздцы.
— Как доехали, аба?1
1 Аба — обращение к старшему мужчине.
Мурат спешился, поцеловал ее в лоб, почтительно поздоровался с Айшой-апа.
— Все ли у вас хорошо, Айша-апа?
Старушка кивнула — мол, все хорошо — и пристально, щуря глаза, смотрела на Мурата, словно припоминая, кто это.
— Айша-апа, вы, наверно, не узнаете меня?
— Не узнаю, сынок,— виновато произнесла Айша-апа.— Вижу, кто-то знакомый, а кто — вспомнить не могу.
Изат пришла ей на помощь:
— Это же Мурат-аба! Ты что, забыла?
— Что ты говоришь?
— Апэй-й!1 Он же весной приезжал к нам с дядей Туку- ном2. Они хотели нас увезти. Помнишь, мы еще зарезали для них гусака? А потом он уехал в Сырты, на работу.
Айша-апа наконец-то тепло улыбнулась.
— Да, верно, теперь вспоминаю. Вот она, старость-то, сынок... Совсем памяти не стало. Проходи в дом. Как у вас там? Все живы здоровы? Лишь бы вас не коснулось это проклятье. Что же делается на земле? Заходи, заходи, сынок, в дом.
— Сейчас, Айша-апа, вот только коней расседлаю... Дорога дальняя, да и день сегодня выдался жаркий. Пусть немного остынут.
Мурат направился к лошадям. Айша-апа только теперь обратила внимание на двух коней без всадников. Были они какие-то понурые и жалкие. И сердце старой женщины дрогнуло от предчувствия недоброго. Что же это такое? Ведь в прежние времена, когда конь со сползшим набок седлом возвращался с поля битвы домой без седока, это могло значить только одно — что хозяин его погиб. О господи, только бы все обошлось...
Неспокойно было на душе у Мурата. «Лишь бы вас не коснулось это проклятье...» — вспомнил он слова старушки. Неужели она думает, что общая беда может миновать кого-то?
Он вошел в дом, сел за расстеленный дастархан, стал пить чай, огляделся. И хотя был он тут всего во второй раз, нее казалось ему давно знакомым. Две маленькие комнаты. Двери и оконные рамы рассохлись. Явно протекала крыша — следы дождя на потолке были наспех замазаны. Старый дом, давно требующий ремонта. И обстановка самая непритязательная. В прихожей тусклый от старости шкафчик с незатейливой посудой. В соседней комнате у стены небольшая стопка сложенных одеял. Рядом — низенькая кровать, явно самодельная. На полу расстелен ширдак. Вот и все небогатое убранство. Да и откуда взяться богатству в доме одинокой старой женщины?
Выпили по два-три глотка чаю, и Айша-апа, пряча в глазах тревогу, прямо посмотрела на него:
— Мурат, сынок, откуда ты? С гор?
Мурат торопливо поставил пиалу на край дастархана, быстро ответил, словно чувствовал за собой какую-то вину:
— С гор, Айша-апа, с гор.
— Что-нибудь случилось? — испуганно спросила Айша- апа.— Как там Тургунбек со своими?
— Я проводил его на фронт,— не сразу выдавил из себя Мурат.— И сразу к вам.
— На фронт? — словно не веря, переспросила Айша-апа и наклонилась, заглядывая в опущенное лицо Мурата.— На фронт...— потерянно повторила она.— А как же... другие?
«А как же ты?» — понял ее вопрос Мурат.
— Тукун что же, один поехал?
— Нет,— торопливо, невнятно забормотал Мурат, не поднимая глаз на Айшу-апа.— Вместе с Дубашем, я их проводил, а меня не взяли, я ведь тоже собрался вместе с ними на фронт, но мне сказали, что я не годен. Тукун попросил заехать, передать вам привет. А еще он сказал...— Мурат наконец-то взглянул на нее,— чтобы я увез вас с собой, вам с Изат будет здесь трудно. Вот я и приехал...
— Вон как...— дрогнувшим голосом сказала Айша-апа. Подперев опущенную голову худой морщинистой рукой, она надолго замолчала.
Молчал и Мурат.
— Мурат-аба, на каком коне ехал дядя Тукун? — вдруг звонким голосом спросила Изат.
— На гнедом с отметиной.
— На гнедом? — переспросила Изат и, резко повернувшись, выскочила из дома.
Она стояла возле коня, поглаживая гриву, узду, седло с попоной,— и вдруг, приникнув к его шее, горько, не по- детски, заплакала. Ей казалось, что уздечка еще хранит тепло большой, сильной руки ее дорогого Тукуна-аба и он сидит на коне. Девочка словно прощалась с близким человеком, провожала его на войну... Горечь расставания все росла, заполняла ее маленькое тело, рыдания сотрясали ее худенькие плечи,
трудно было дышать, и не было рядом никого, кто мог бы успокоить ее...
Долго плакала Изат, ее руки оглаживали застывшего на месте коня и вдруг наткнулись на большой узел, притороченный к седлу. «Что это?» Она сразу перестала плакать. Что бы ни было, это принадлежало Тукуну-аба. Отвязав узел, она прижала его к груди и пошла к дому.
Мурат и Айша-апа все так же молча сидели, опустив головы, не притрагиваясь к пиалам с остывшим чаем. Слабый свет масляного светильника едва освещал комнату.
Изат, вытирая следы слез на щеках, громко шмыгнула носом и с порога сказала?
— Апа, это было приторочено к седлу коня Тукуна-аба...
Айша-апа подняла на нее тусклые непонимающие глаза.
— Что ты сказала? Тукуна? Ну-ка, дай сюда.
В узле была провизия, приготовленная Гюлыпан Тугун-беку в дорогу.
Айша-апа развязала узел и выложила его содержимое на дастархан: поджаренная баранья грудинка, разрезанная на кусочки и смешанная с толокном в жиру, пять-шесть кат- тама1, куру ты — круглые кусочки сушеного айрана.
Мурат почувствовал неловкость, словно это он был виноват в том, что Тургунбек забыл узелок с провизией. Он кинул взгляд на старуху, ожидая увидеть ее еще более расстроенной, и удивился — Айша-апа как будто повеселела. Она неторопливыми, ласковыми движениями перебирала содержимое узелка, словно гадала, и лицо у нее было светлое, в глазах уже не виделось прежней скорби. «Что это с ней? — с испугом подумал Мурат. — Уж не рехнулась ли?»
Изат тоже во все глаза смотрела на нее, ничего не понимая.
Легкая улыбка тронула старые, выцветшие губы Айши- ппа. Она негромко заговорила:
— На все воля аллаха. Есть у киргизов древнее поверье: забыть дома провизию, отправляясь на битву,— хорошее предзнаменование. Нет ничего священнее пищи, хлеба. Значит, и моему Тукубаю на роду написано вернуться живым. Да будет так, аминь!
И уже не было тяжкого, изнуряющего душу молчания, они долго говорили о том, как дальше, и наконец решено было ехать всем вместе. И как ни жаль было Айше-апа
1 Каттама — слоеные лепешки.
покидать родной аил, но она согласилась с доводами Тургунбека и Мурата — нельзя в такое время жить вдали друг от друга.
Мурат предполагал, что уже завтра утром они отправятся в путь. Не тут-то было...
В этот год Айша-апа больше половины огорода заняла под пшеницу, остальное — под ячмень. Пшеница была уже сжата и сложена в амбаре, тут же высилась и груда ячменя. Да еще прошлогодняя кукуруза в початках... Но ведь не повезешь в дальний путь початки, надо вылущить зерна, обмолотить пшеницу и ячмень.
Весь следующий день они были заняты этим. Но вряд ли справились бы и в три дня, не приди им соседи на помощь.
Вечером Айша-апа пригласила соседей на прощальный ужин. Она объяснила им, что вынуждена уехать, попросила присмотреть за домом, хозяйством.
— Всему есть конец — кончится и эта беда,— негромко говорила Айша-апа.— Вернется мой Тукубай живой-невредимый — вернусь и я, если буду жива. Что мне тогда делать в горах, где и улары-то не выдерживают высоты? Лишь бы аллах был милосерден к нам. Будьте дружны и здоровы. Воздадим должное аллаху. Другого выхода нет...
Долго еще говорила Айша-апа: о жизни, о горе и счастье, о людях, о годах, прожитых ею в родном аиле. Мурат слушал ее — и будто впервые видел эту старую женщину.
Не всегда жизненная мудрость определяется количеством прожитых лет. Мало ли таких, которые только тем и могут похвастать, что долго жили? Но есть люди, которые всю жизнь хранят в себе способность ясно видеть и слышать не только слова, но и то, что кроется за ними, и ум их не стареет с годами. Мурат видел таких людей. Конечно, чаще всего это почтенные белобородые старики, аксакалы. Но вот Айша- апа... Сидели в ее бедном домике и сморщенные, убеленные сединами старухи, и старики аксакалы, и молодайки, и дети — и все смотрели на нее, и внимательно слушали, и легко было понять, что дело не только в ее отъезде, что не впервые они шли к ней за советом, поделиться и горем, и радостью. Небольшой сухонький старичок с редкой бородой с горечью сказал:
— Эх, Айшаке, не успели мы со своими детьми попрощаться, так теперь и ты уезжаешь.
— Что делать,— печально сказала Айша-апа,— так надо.
И по лицам сидящих у дастархана Мурат видел, как они
удручены ее отъездом.
На рассвете следующего дня они отправились в путь. Мешки с кукурузой и пшеницей навьючили на всех трех лошадей. Самый тяжелый груз оказался на гнедом с отметиной, взгромоздилась на него и Изат. Больше они ничего не взяли. Зачем? Путь неблизкий, да и нелегкий. Предстояло преодолеть не один перевал, не одну речку. Повезло бы еще с погодой...
В молчании удалялись они от аила. Только на перевале Мойнока Изат обернулась:
— Смотри, апа, какой красивый наш аил. А вот наш дом!
Изат вся вытянулась в сторону аила. Айша-апа молча
кивнула, даже не обернулась. Что смотреть, только сердце надрывать... Дай-то бог, если удастся вернуться сюда, а если нет?
Открылось ущелье. Воды реки стремительно неслись, перекатываясь на камнях. По берегу тянулся лес, куда вела наезженная дорога. Айша-апа хорошо знала ее. Вся ее жизнь прошла здесь, среди гор, и сколько всякого было в этой жизни... Айша-апа давно привыкла к тому, что жизнь может и одарить неожиданным счастьем, но и навалить неподъемную, казалось бы, ношу. Но только казалось... Все можно вынести.
О таких, как она, говорят: была свидетелем двух эпох.
Тургунбека Айша-апа родила уже в тридцать девять лет, в семнадцатом. Теперь ей было шестьдесят три, но выглядела она моложе. Красива она была в молодости, и очень, и сейчас внимательный взгляд без труда разглядел бы следы этой красоты на ее лице. Но годы неумолимо брали свое — явственно проступали морщины на лице и шее, особенно когда она глубоко задумывалась, и давно уже утратили блеск ее спокойные глаза. Возраст сказывался и в нередких тяжелых вздохах, и в слове «создатель», что частенько срывались с се уст. Но по-прежнему ясен был ее ум, мудры и малословны речи — это Мурат отметил еще вчера.
На привалах Айша-апа помогала Мурату развьючивать лошадей, неторопливо рассказывала о дороге.
— Как я поняла, сынок, вы ездили через Тастар-Ату. Конечно, та дорога полегче, но здесь ближе перевал. Самое опасное место — Джаман-Кыя1, потом — Терме. Но, бог даст, одолеем и уже сегодня вечером будем на Джайык-Торе, там и заночуем.
1 Джаман-Кыя — страшный косогор.
Мурат последовал ее совету, и они остановились на ночлег у самого подножия перевала.
Джаман-Кыя вполне оправдывал свое название. Едва заметная тропа шла вначале по склону осыпи, потом круто уходила вверх к гребню горы. Не каждый всадник, даже и без поклажи, осмеливался проехать по нёй. Но Айша-апа уверенно направила коня по тропинке и опустила поводья, во всем доверившись ему. Мурату стало очень не по себе при виде такой крутизны, но ничего другого не оставалось, как тоже опустить поводья и двинуться вслед за Айшой-апа.
Как ни осторожно ступали лошади, но при каждом их шаге сыпучая галька и мелкие камни срывались из-под копыт и с длинным шорохом скатывались вниз, к ущелью, где бесновалась река. Лошади всхрапывали, прижимали уши, осторожно выдергивая ноги из вязкого щебня. Все трое ехали молча, стараясь не смотреть вниз. Время, казалось, остановилось. Господи, пронеси, пусть все это поскорее кончится...
И наконец-то кончилось. Лошади в каком-то едином порыве вынесли их на гребень, остановились на ровной поверхности скалы. Айша-апа слезла с коня и что-то молитвенно пробормотала. Лицо ее было бледным от только что пережитого страха. Мурат тоже спешился и ходил взад-вперед, пытаясь унять дрожь в коленях. Только Изат оставалась в седле, не в силах слезть с лошади. Кажется, лишь сейчас она поняла, какая опасность миновала. Говорят, что жизнь испытывает тысячу раз. А для Изат это было пока лишь первое из этой тысячи испытаний...
Кони вздрагивали, по их крупам перекатывались судорожные волны, они тяжело водили боками, забрызганными грязной пеной.
— Мурат, сынок, сними ее с седла,— негромко попросила Айша-апа.
Мурат молча помог Изат спешиться. И как только она коснулась ногами твердой земли, силы совсем оставили ее, она разрыдалась и кинулась к Айше-апа, забилась в истерике, та стала ласково успокаивать ее и указательным пальцем трижды подтолкнула кверху нёбо девочки1.
Они сняли поклажу с коней, и сели на громадный плоский камень и всё еще молчали — каждый по-своему переживал миновавшую опасность. Затем Мурат встал и снова принялся ходить. Он подумал, что зря, наверное, доверился во всем
1 Знахарский способ лечения от испуга.
Айше-апа, надо было ехать старой дорогой, пусть это и дальше, но зато надежнее и не так опасно. А тут... Что еще подбросит им Терме?
Но по сравнению с Джаман-Кыя Терме оказался не столь опасным. Не зря, наверно, перевал получил такое название. Здесь терялся след дороги, лишь груды острых камней торчали повсюду, нередко встречались уступы, отвесные обрывы. И хотя нет таких крутых подъемов и спусков, как на Джаман-Кыя, но для уставших, тяжело навьюченных лошадей дорога была не из легких, и Мурат снова пожалел, что послушался Айшу-апа.
К подножию перевала они подъехали в сумерках.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32