На следующий день они встретились снова, и Гогу сообщил со всеми подробностями, что Надина, как только вернулась в Бухарест, то есть дней десять назад, пригласила к себе адвоката Олимпа Ставрата и попросила его немедленно возбудить дело о разводе. Скорее всего, документы уже переданы в суд. Григоре поблагодарил, попросил передать его благодарность Надине и заверить ее, что он тоже примет все меры для ускорения дела, так как они оба заинтересованы в том, чтобы быстрее покончить с формальностями и вновь обрести свободу.
Из клуба Григоре пошел к Балоляну. Тот еще ничего не знал. Удивился. Выразил сожаление. Мелания присоединилась к мужу. Они не отпускали Григоре — он обязательно должен остаться у них обедать, теперь у него нет никаких предлогов для отказа!.. Григоре заблаговременно заковал себя в броню, стараясь защититься от любых соболезнований. Перед тем как перейти из своего роскошного рабочего кабинета в столовую, Балоляну принял официальный вид.
— Значит, ваше решение серьезно и окончательно, Григоре?
— Разве в таких вопросах можно шутить, Александру?
— В таком случае я тоже займусь этим делом и заверяю тебя, что развод будет оформлен в кратчайший срок! — веско заявил адвокат и через секунду жизнерадостно, как всегда, добавил: — Благодаря моему скромному таланту в суде я всегда на коне!
— Надеюсь только, что на сей раз ты будешь действовать быстрее, чем в случае с моим трансильванским другом, если ты о нем помнишь,— шутливо упрекнул его Григоре.
Балоляну на мгновение опешил, по тут же воскликнул с дружелюбным негодованием:
— Почему же ты, Григорицэ, только сегодня напоминаешь мне об этом молодом человеке? Я даже фамилию его забыл!.. Мы ведь как будто условились, чтобы он зашел ко мне и... Так почему же этот юноша до сих пор появляется?
— Ладно, теперь можешь о пом пе беспокоиться, я его пристроил в редакцию «Дранслула»...
— Ага! Значит, вы его уже завербовали для своей партии! — расхохотался Балоляну.— А нас же обвиняете в сектантстве!
На всякий случай Григоре несколько раз сам заходил с Балоляну в суд. Лишь убедившись в том, что первые формальности уже выполнены, он немного успокоился и счел себя вправе пойти к Пределяну. У него в ушах еще звучал собственный голос, выспренне провозглашающий: «Я влюблен»,— и он стыдился этого воспоминания... О Надине он рассказал одному лишь Пределяну, без свидетелей. Виктор, по-видимому, был удивлен, но расспрашивать ни о чем не стал. За столом и после обеда Текла не упомянула о Надине ни единым словом, как, впрочем, и ее сестра — Ольга Постельнику, хотя Григоре заметил, что та несколько раз посмотрела на него с едва скрытым любопытством. Беседовали они о всякой всячине, только о политике не говорили. Особенно подробно болтали о всевозможных балах, спектаклях, приемах и других развлечениях, занимавших тогда все светское общество Бухареста. Пределяну даже заметил, правда, скорее, чтобы подтрунить над свояченицей:
— Нынешний сезон словно специально для Ольгуцы — всюду только танцы да танцы...
— Эти развлечения помогают людям забыть о своих неприятностях и страхах,— сказала Текла.
— Верно, но не знаю, заметили ли вы, что все нынешние танцы начали приобретать до того эротический и чувственный характер, что иногда просто стыдно смотреть на танцующих,— серьезно добавил Виктор.
— Ты уж прямо скажи, моралист, что вообще терпеть не можешь танцы и потому приписываешь им всевозможные пороки! — горячо возразила Ольга, защищая свое увлечение. Григоре не стал вмешиваться в разгоревшийся спор, опасаясь, как бы речь не зашла о Надине. Однако разговор постепенно переключился на самое крупное событие сезона — бал, намеченный на девятнадцатое февраля в помещении Национального театра по инициативе благотворительного общества «Оболул». Должна присутствовать королевская семья весь высший свет. Все билеты уже резервированы, несмотря на баснословные цены
даже о возможном повторении бала, чтобы удовлетворить хотя бы наиболее высокопоставленных лиц. В программу вечера включено что-то вроде ревю, написанное тремя родовитыми, но весьма остроумными авторами. Роли будут исполнять великосветские дамы и барышни. Ольга собиралась выступить с танцем и теперь пребывала в творческом трансе.
Когда тетя Мариука узнала, что дело о разводе наконец возбуждено, она отказалась от недавней сдержанности и выложила племяннику все, что знала о Надине, но не рассказывала до сих пор, чтобы его не расстраивать и не дать ему повода подумать, будто она хочет разрушить его семейную жизнь. Она предупреждала его сразу, как только узнала, что он собирается жениться на Надине, правда, предупреждала весьма деликатно, ибо в подобных случаях отговаривать трудно. Какой Надина будет женой, понятно было еще до замужества. Никто, конечно, не возражает — девушке сам бог велел резвиться, кокетничать, флиртовать, но меру надо знать. Все порядочные люди возмущались сумасбродными выходками Надины, вечно окруженной целой свитой поклонников. Но хуже всего то, что она не унялась и после свадьбы. Пользуясь слепой любовью мужа, она не постеснялась завести себе любовника в первый же год семейной жизни, если не в первый месяц. Затем последовала вереница других. Только она, тетя Мариука, знает точно о пяти любовниках Надины. Последний из них — Рауль Брумару, с которым она провела за границей прошлое лето, неизвестно на чьи деньги, так как одни говорят, что Брумару пробавляется случайными доходами в игорных клубах, другие же утверждают, что он богат и Надина проматывает его состояние.
Григоре попытался остановить эту лавину разоблачений. Раз уж он решился на развод, ему совершенно безразлично, как поступает и, главное, как поступала раньше Надина. Уважая собственные чувства, он хочет вспоминать лишь о том, что не вызывает краску стыда. Быть может, подобный взгляд на жизнь выглядит глупо, но он... Однако все его попытки оказались тщетными,— тетя Мариука не успокоилась, пока не описала ему подробно и остальных четырех кавалеров, пользовавшихся благосклонностью Надины. Мало того, каждый день она приносила все новые, свежие подробности, полученные от доброжелательных подруг, и излагала их Григоре, доведя его до того, что он старался теперь ее избегать и даже подумывал о переезде в гостиницу, где смог бы вновь обрести душевный покой.
К счастью, в последние дни января в Бухарест приехал Мирон Юга. Тетя Мариука попыталась преподнести ему последние новости о Надине, но Мирон удивленно воззрился на нее и чуть погодя сурово перебил:
— Немедленно прекрати эти сплетни, Мариука. Тебе, вдове румынского генерала, не пристало пересказывать все глупости, которые, конечно же, болтают о красивой женщине... Но ты в точности похожа на мою покойную жену, прости господи ее прегрешения, недаром вы были родными сестрами. Считаете, что все жены должны лишь топтаться у плиты либо вязать теплые носки своим мужьям. Теперь иные времена, Мариука, милая.
— Но ведь Григорицэ с ней разводится! — растерянно возразила госпожа Копстантипеску.
Старого Югу она боялась, прекрасно зная, как он резок и вспыльчив — в отличие от ее покойного мужа-генерала, человека мягкого и покладистого, всегда плясавшего под ее дудку.
— А ты не верь Григорицэ, он же просто ребенок! — веско заявил старик, не разрешая сыну вставить ни слова.— Кто тебе сказал, что прошение о разводе равносильно разводу? Так вот, милая Мариука,— пока официальное решение не принято, все сводится к простой размолвке между супругами.
Мирон Юга приехал в Бухарест, так и не сговорившись с крестьянами в Амаре об условиях их найма на работу на очередной год. Впрочем, теперь это было бы сложнее, чем раньше, так как крестьяне хотели изменить старые условия. Но Мирона Югу занимало сейчас лишь одно — поместье Бабароага, и он стремился купить его во что бы то ни стало, пусть даже ценой я^ертв. Развод Григоре представлялся ему главным препятствием, которое надо было устранить в первую очередь.
Прежде чем идти к Надине, он решил предварительно поговорить с Думеску, а затем, после того как он узнает цену и условия оплаты, уточнить все по существу. Григоре, который должен был встретиться с Балоляну, проводил отца до самого банка. По дороге старик то и дело рассматривал бесчисленные афиши, призывающие публику на всевозможные празднества и развлечения.
— Да, здесь люди живут весело! — презрительно пробормотал Мирон.— Куда ни глянь, всюду только призывы к веселью и разврату. Им-то горя мало! Мы трудимся, чтобы они могли кутить.
Когда Константин Думеску увидел Мирона Югу, он просиял и обнял его с пылом, неожиданным для этого молчаливого и замкнутого человека. Потом поправил на носу золотые очки, что было верным признаком глубокого волнения; его обычно холодные глаза радостно смеялись. После первых сердечных вопросов и ответов Мирон сказал:
— Ты, дорогой Костикэ, наверное, занят, и я не собираюсь тебе мешать. В ближайшие дни мы встретимся и потолкуем по душам. А сейчас я займу у тебя не больше двух-трех минут. Дело вот в чем...
И он изложил суть интересующего его вопроса. Думеску слушал очень внимательно, но Юга заметил, что лицо его становится все более мрачным. Выслушав до конца, он ответил:
— Так вот, дорогой Мирон, мы слишком старые друзья, чтобы я колебался и не ответил тебе сразу же ясно и четко...
Ясный и четкий ответ Думеску сводился к категорическому отказу. Правда, он тут же подсластил его всяческими пояснениями. Теперь совершенно неподходящее время для покупки земли. У Мирона земли и так хватает. Были бы только здоровье и силы, чтобы всю ее обработать. Думеску отказывает ему в его же интересах. Если бы он не относился к Мирону так хорошо, то, конечно, одолжил бы ему любую сумму, так как банк всегда сможет получить ее обратно, продав имение Юги с аукциона. Но он, Думеску, предпочитает расстроить Мирона сегодня, чем разорить завтра. Поступая так, он лишь выполняет свой дружеский долг.
— Кроме того, Мирон, твои планы меня просто поражают. Ты что, витаешь в облаках? Ничего не видишь и не слышишь? Не чувствуешь, как грозно назревают события, как все трещит и разваливается?.. Завтра-послезавтра может произойти экспроприация всех крупных поместий, и что ты тогда сделаешь со своими долговыми обязательствами? Идея экспроприации распространяется все настойчивее и настойчивее. Я не даю ей никакой оценки, а просто констатирую факт. Параллельно нарастает брожение среди крестьян... Нет, нет, ты не относись к этому пренебрежительно. У тебя в поместье, может быть, и тихо, но крестьянские волнения — это реальность. Возможно, они-то и привели к мысли о необходимости экспроприации. Я точно не знаю. Кроме того, я не утверждаю, что опасность угрожает нам непосредственно сегодня-завтра. И этого я не знаю. Но она существует! И в такие дни нечего и думать о покупке новых поместий. Пока положение не прояснится, ценность земли весьма сомнительна. Так что... Ты не обращай внимания на вечно разгульную жизнь Бухареста. Это лишь симптом болезни. Эпидемия балов, танцев и пирушек всегда либо предвещает несчастье, либо по контрасту его подчеркивает. Чрезмерно сверкающий фасад обязательно скрывает за собой что-то гнилое. Солидная фирма никогда не нуждается в показном лоске и мишуре, не старается ослепить фасадом. Я лично не занимаюсь политикой и даже не интересуюсь ссорами политиканов. Но здесь, в банке, пульс жизни ощущается весьма отчетливо. А пульс нашей жизни слишком уж скачет. Наш организм лихорадит, Мирон. Мы должны соблюдать осторожность, пока не подыщем необходимое лекарство.
Однако доводы Думеску отнюдь не убедили Мирона Югу, напротив, глубоко обидели, хотя он и постарался не выдать своей обиды. Они расстались, условившись вернуться к этому разговору позднее, так как пока все свелось только к предварительному ознакомлению с делом... В глубине души Юга был уверен, что в конце концов Думеску уступит.
«Бедный Костикэ! — подумал, уходя, старик.— Хороший малый, только ограниченный, и таким он был всю жизнь, но все-таки он мне дорог!»
Его раздражение прошло скорее, чем он думал. Собственно говоря, ему и не следовало обращаться к Думеску, пока он не поладит с Надиной, так как это самое трудное. Деньги уж где-нибудь в Румынии он раздобудет, лишь бы найти им применение.
Надина, предупрежденная заранее, ждала его. Выглядела она прелестно и приняла старика, как всегда, радушно, словно ничего не произошло с тех пор, как они расстались в Амаре месяц назад.
— Я бы пригласила вас отобедать со мной, папа, только не знаю, можно ли?..— сказала она с невинной и вопросительной улыбкой, вводя гостя в свою любимую гостиную.
— Конечно, Надина, я с удовольствием останусь, с большим удовольствием! — галантно согласился Мирон Юга.
Об обоих интересовавших его вопросах старик заговорил сразу же, еще до обеда. Начал он с того, что предложил ей помириться с Григоре, добавив, однако, что сын не уполномочил его на эти переговоры, но что он обязуется уговорить того во что бы то ни стало, если, конечно, она на это согласится. Надина отказала с улыбкой, но твердо. Ведь инициативу проявила не она, а Григоре. Она была не прочь продолжать совместную жизнь, хотя во многих отношениях у нее были причины для недовольства. Но теперь их семейные раздоры получили широкую огласку. Всему свету известно, что они разводятся. Если они передумают, то станут просто посмешищем. Кроме того, сегодня каждый из них еще может устроить свою дальнейшую жизнь, а завтра это будет значительно труднее. Мирон попытался ее переубедить, но Надина перебила его:
— Мне льстит ваша настойчивость, милый папа... Это доказательство любви, которое меня очень волнует и трогает. Но я вас прошу,— и она молитвенно сложила руки,— просто умоляю, дайте мне высшее доказательство вашей любви и... поговорим о чем-нибудь другом.
— Если твое решение действительно окончательно и бесповоротно, то о другом деле нечего и говорить...— обескураженно пробормотал старик и, помолчав, прибавил: — Со своей снохой я мог бы вести переговоры о продаже Бабароаги, но с бывшей женой моего сына это совершенно исключается.
Надина рассмеялась, обнажив жемчужные зубки.
— О, вы ошибаетесь, дорогой папа!
Как раз наоборот. О продаже поместья по-настоящему можно говорить именно только с бывшей снохой. Она еще твердо не решила продавать имение и, конечно, не продала бы его, если б осталась с Григоре. Но теперь она продаст Бабароагу, как только получит возможность действовать самостоятельно. Ей было бы просто неприятно иметь какие-либо дела хотя бы по соседству с владениями Григоре. Она была бы рада избавиться от Бабароаги пораньше, но до оформления развода ничего не может предпринять, так как для этого потребовалось бы разрешение мужа. Она надеется, что все формальности по разводу будут закончены в течение месяца, самое большее — двух. Вот тогда она приедет в Леспезь, в усадьбу Гогу, и не вернется оттуда, пока не продаст земли.
— Да ты настоящая купчиха! — улыбнулся Мирон.— Твердый орешек, ничего не скажешь!
Он улыбнулся, но на душе у него было скверно. Все его попытки вырвать более определенное обещание ни к чему не привели. Хитрая и ловкая Надина проскальзывала меж пальцев, как ртуть... Казалось даже, что он добился большего в Амаре, когда впервые упомянул о своем намерении. Ведь тогда она обещала оказать ему предпочтение. Что ни говори, а развод только затруднил ему задачу. Но именно поэтому он не отступит. Преград и трудностей он не боится.
На всякий случай он прощупал почву еще в двух банках, где у него тоже были друзья. Они не отказали ему наотрез (еще подумаем, посоветуемся, поговорим), но привели те же соображения, что и Думеску, причем почти в одинаковых выражениях, будто заранее сговорились. Затем Мирон Юга неофициально, как-то за обедом, возобновил разговор с Думеску, но добился лишь весьма неопределенного обещания. Думеску слишком хорошо к нему относился, чтобы и дальше настаивать на своем отказе. В действительности же оба надеялись, что в конце концов поставят на своем: Думеску полагал, что уговорит Югу отказаться от покупки, Юга же считал, что Думеску все-таки поможет ему приобрести поместье.
Григоре знал о бурной деятельности отца, и по его виду, да и по отдельным словам, которые изредка вырывались у старика, понимал, что тот недоволен результатами. Еще в первый день приезда Мирон сказал, что хочет навестить Пределяну, и через неделю они отправились к нему вместе.
Мирон Юга относился к семье Пределяну с большой симпатией. «Порядочные, хорошие люди»,— повторял он всегда, думая в первую очередь об отце Виктора, с которым был когда-то знаком. К досаде Ольги Постельнику, для которой сейчас не было на свете ничего интереснее, чем бал общества «Оболул», за столом весь вечер, из уважения к Мирону, говорили только о сельском хозяйстве.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57