Я вас что-то не припомню!
— Несколько лет назад я работал в тех краях и перед отъездом на всякий случай оставил свой портрет у хамбы Седова. Возможна, я еще вернусь туда... Узнает ли меня хамба-лама? Или уже забыл? Столько лет прошло!
— Не думаю, чтобы хамба Содов мог забыть... У него цепкая память. А ваше фото, возможно даже, хранится у меня. Хамба давал мне чей-то портрет, но это было давно.
Китаец вышел из-за стола и с поклоном обратился к Дам-дин-Очиру.
— Высокородный и хмилосердный покровитель послушников бурхана, соизвольте посетить мой бедный приют и откушать со мной за одним столом. От чистого сердца прошу вас, соизвольте...
Дамдин-Очнр взглянул на сидевшего рядом японца.
— Решайте сами, ваше величество, у нас еще достаточно времени.
Китаен привел гостей в свой дом и усадил за роскошно накрытый стол. После обильной трапезы он продолжил начатый разговор:
— А где теперь Буянт — мой лучший друг? Вы его еще не отправили к богу в рай?
— Ваш Буянт процветает в Монголии всем на зависть и печется о спасении нашей веры, разбогател, растолстел на нашей жирной баранине. Но не это главное. Он один из самых деятельных наших сподвижников и правая рука хамбы Седова.
— Коли все так, как вы изволите говорить, тогда хорошо... — Благодарствую за угощение. — Каноник поднялся из-за
стола, а следом за ним и японец. — Нам нужно спешить, нас ждет важный господин.
— Прошу вас, достойнейший Дамдин-Очир, пожелайте что-нибудь для себя в подарок, возьмите любую вещь, поправившуюся вам. У меня есть то, чего нет у других...
Монгольский лама поблагодарил хозяина, но ничего не взял.
В резиденции господина Инокузи им сказали, что резидент не может сегодня принять халхасского хана и что его ждет другой господин. В сопровождении японца Дамдин-Очир поднялся на второй этаж и прошел в конец длинного коридора мимо десятка дверей к кабинету, который ему указали. Возле кабинета Дамдин-Очир остановился в нерешительности: за массивной дверью раздался душераздирающий крик, от которого у ламы остановилась в жилах кровь. Через некоторое время крик прекратился, открылась дверь и двое дюжих японцев с засученными рукавами вынесли изуродованное тело с кровавым месивом вместо лица. Пискнул звонок, из соседней с кабинетом двери
проворно выбежал старик с чайником и тряпкой в руках, смывать пятна крови.. Усилием воли Дамдин-Очир заставил себя войти в кабинет. За столом сидел важный господин, видимо следователь, с застывшей, холодной , улыбкой на благообразном лице. Поняв, что монгольский лама оказался невольным свидетелем нечеловеческой пытки, следователь спокойным голосом, будто не произошло ничего особенного, сказал:
— Тех, кто пошел против императора, нельзя жалеть. Их нужно крепкой рукой хватать за горло и душить... во имя бурхана.
У халхасского хана подкашивались ноги. «Мне оказала великие почести, вознесли на ханский престол, во всем стараются угодить и вдруг... показывают пытку. К чему бы это?» — терялся в догадках Дамдин-Очир.
— Простите, я зайду в другой раз, — и лама вышел из кабинета.
Спускаясь по лестнице вниз, он нос к носу столкнулся е господином Инокузи, только, что приехавшим откуда-то на машине.
— Высокородный. великий . хан, падаю, ниц перед вашим ликом и прошу простить меня за сегодняшнюю занятость. Зайдите ко мне на минуту.
Они вошли в кабинет резидента и сели за стол друг против Друга..
— Великий халхасский хан, в двух словах могу сообщить вам, что вопрос о военной помощи находится в стадии обсуждения, а также анализируются все последние материалы. Ответ на послание хубилгана и хамбы будет готов в самое ближайшее время.
Не дав Дамдин-Очиру вымолвить ни слова, Инокузи потянул за шнур и вызвал секретаря.
— Лучшую машину халхасскому хану! Доставьте в апартаменты и спросите о его желаниях. Выполняйте!
Монгольский каноник вышел, чувствуя себя страшно униженным, будто его, халхасского хана, выгнали из кабинета.
Закрыв изнутри дверь у себя в номере, лама, не раздеваясь, повалился лицом вниз на широкую постель и застонал. На этот раз далекая Монголия показалась ему несравненно прекрасной и счастливой. «Очутиться бы поскорей у себя дома и. оставить бы старые кости в родной земле», — шептал он, и к горлу невольно подкатывался комок...
«Помилуй меня, бурхан милосердный, укрепи мое сердце. Господи, если увидят мои слезы, засмеют. А с хамбой Содовом, бросившим меня на произвол судьбы, я еще сведу счеты, если' удастся государственный переворот и будет, моя власть. Узнает, как скитаться на чужбине, где самый распоследний японец смотрит на тебя как на паршивую собаку».
Дамдин-Очир поднялся с постели, отпил несколько, глотков
холодного чая и, немного успокоившись начал собираться в обратный путь.
По возвращении нового халхасского хана на родину в его просторной юрте собрались высшие баргутекие ламы и бывшая знать. Им не терпелось послушать новости.
Дамдин-Очир не скупился на слова, рассказывая, с каким почетом и уважением он был принят и обласкан японскими господами и более всех самим резидентом. Новым для заговорщиков явилось предложение японцев. сколотить наряду с союзом лам еще и союз мирян, в который войдут утратившие большие права и привилегии миряне. Они не хуже лам смогут бороться с народной властью. Это предложение было единодушно принято баргутскими ламами и бывшими господами.
— Да простит мне великий хан мое любопытство, скажите, что изволили вы положить на руку японскому начальнику? — спросил один из них.
— На этот раз я ему ничего не подарил. Где же напасешься подарков, если дарить каждый раз?
Услышав ответ, сидевший рядом с каноником старый князь вытаращил глаза иоткрнл от удивления рот.
— Без дорогих подарков японцы и смотреть в нашу сторону не станут. Уж я-то хорошо знаю их алчную натуру. Человека с пустыми руками они обходят как незнакомого. А к нам в Монголию приезжают только за золотом, за богатством. Набьют карманы и тут же удерут. И как это они оказали вам такой почет, милостивый хан, без подарка?! Не в их это правилах...
Только теперь понял Дамдин-Очир свою ошибку: слишком поспешно преподнес он на шелковом хадаге дорогие слитки золота. Принимая бесценные дары, японцы обещали выполнить каждый пункт послания хубилгана, а Когда подарки были исчерпаны, обошлись с ним слишком холодно. Вот в чем загвоздка.
Оставшись один в юрте, халхасский хан налил себе в большую пиалу горячего чая, устроился поудобней в подушках й, отхлебывая чай маленькими глотками, принялся рассуждать вслух, как это часто бывает с людьми, привыкшими к одиночеству:
«Совершенно очевидно, что работа японцев крутится-вертится вокруг подарков, то поднимаясь вверх, то падая вниз... Бог с ними, с подарками. Нам нельзя терять с японцами связь. А перед Инокузи я в неоплатном долгу: он возвеличил меня. Если будет возможность, я позолочу ему руку при встрече. Но зачем они подстроили мне комнату пыток? Запугать меня? Показать, что с каждым, кто попадет к ним в руки, будет то же, что и с тем замученным? Но между нами огромная разница: он был против японцев. Говорили, что это какой-то кореец, не захотевший выдать своих сообщников. Но мы совсем другое дело, мы их сторонники. Нет, видимо, здесь была какая-то другая цель. Наверное, нам следует так же жестоко поступать со свои-
ми грешниками, иначе мы. не добьемся желаемого и не вернем утраченного. В этом случае наши грехи обернутся добродетелью...»
Дамдин-Очир достал из ящика тонкую рисовую бумагу в красную линейку, кисточку с тушью и с взволнованным сердцем- сел писать письмо хубилгану Довчину и хамба-ламе Содо-ву в монастырь Святого Лузана.
«Милостивым сподвижникам своим шлю чистосердечный; поклон и уведомляю о своем добром здравии и приятном возвращении на родину. Денно и нощно без устали направляю все струны души своей на возвеличивание нашей веры. Великий и мудрый господин из Страны восходящего солнца соизволил дать совет создать наряду о союзом послушников бурхана союз мирян. Это удвоит наши силы в борьбе с новыми порядками. Япония заверяет нас в своей поддержке военной силой и готовится к этому шагу...» Он написал еще несколько строк в таком же духе и закончил письмо словами: «Осенью надеюсь увидеть вас в добром здравии, а вы, почтенные отцы религии, сфабрикуйте к тому времени в.. большом количестве письма, в которых простые араты выражают готовность покончить с новой властью и добровольно отдать себя в руки японцев».
Через неделю послание Дамдин-Очира читал Балдан, с трудом сдерживая вспыхнувший гнев.
Под обжигающими, как языки пламени, полуденными лучами раскаленного солнца необозримый степной простор, подернутый голубым маревом, казался вымершим. На много миль вокруг, насколько способен охватить глаз, простерлась степная гладь, поросшая сочными травами и кое-где пересеченная караванными тропами. По бескрайним монгольским просторам можно ехать часами и не встретить никакого жилья. Иногда в степях стоят одинокие аилы или небольшие хотоны скотоводов, раз-деленные многими десятками миль. На самом горизонте маячащие, словно истуканы, синие горы, вечно голубое, без единого облачка высокое небо и желтое, как червонное золото, горячее солнце, живительной чистоты воздух, насыщенный ароматом трав, волнуют сердце монгола. Прекрасная обетованная земля!
По, едва приметной дороге, кое-где заросшей невысокой травой, на гнедом мерине тихой рысью трусил хубилган. Его голова была повязана не первой свежести платком, концы которого болтались у левого плеча, тэрлэг из коричневой далембы сильно выгорел на спине, а лицо всадника до черноты загорело и обветрилось. Путь хубилгана .пролегал от Улан-Батора к монастырю Святого Лузана. Уже неделя, как он не слезал с коня. Только
на восьмой день пути, на самом горизонте у подножия гряды, невысоких холмов показались смутные очертания монастыря и разбросанных вокруг него аратских кочевий, знакомые с детства, Довчин остановил коня, всматриваясь в даль, и в сердце его разлилась теплая волна неясности, чего давненько с ним не случалось. С этой весны он объехал немало сомонов, где живописная природа радовала глаз, но не волновала кровь.
Последний, год Довчин безвыездно жил возле улан-баторского Гандана, и первое время верховая езда его быстро утомляла. Но, привыкнув, он начал совершать многодневные поездки по аймакам и сомонам и часто, когда ночь заставала его в степи, а поблизости не оказывалось ни одного аила, где всегда можно- заночевать и попить горячего чая с молоком, Довчин проводил ночь под открытым небом, даже не разводя огня.
Бывали случаи, когда хубилган уставал до изнеможения, не в силах дерясаться в седле, тогда он начинал убеждать себя, что впереди его ждет большая удача и счастье, ради чего есть смысл изнывать от жары и усталости, голодать, страдать от жажды, выбиваться из последних сил.
На пути хубилгану попался неглубокий колодец, из которого он напоил коня и омыл запылившееся Лицо. Немного отдохнув, Довчин, однако, повернул коня не к монастырю, а к двум одиноко стоявшим юртам в часе пути от колодца. Люди, выросшие в степи, видят далеко. Хубилган не ошибся: ровно через час он уже ел вкусные пенки, таящие во рту, запивая их пахучим горячим чаем, и вел неторопливую беседу о том, о сем с гостеприимными хозяевами. В монастырь к хамбе Содову Довчин решил приехать попозже вечером, когда потухнут лампады и жирники в юртах, чтобы никто не увидел здесь редкого гостя.
Возле юрты хамба-ламы хубилган стреножил коня, снял привязанную к седлу переметную суму и потянул за дверную ручку. Дверь еще не была заперта и свободно открылась. Хамба Содов, сидевший перед жертвенником за вечерней молитвой, повернул голову, но не узнал перерожденца и снова отвернулся, продолжая молиться.
— Вы что-то стали слабы глазами, возлюбленный мой хамба. Услышав знакомый голос, Содов встрепенулся и кинулся навстречу.
— Да что Же это такое делается! Наш дражайший хубилган собственной персоной! А я при свете свечи сначала вас не узнал... Какая желанная встреча! Что же мы стоим, проходите скорее, садитесь выше.
В юрте хамбы перерожденец чувствовал себя как дома, выпил вина, сытно поел и прежде, чем начать обстоятельный разговор с хамбой, предупредил его:
— Кроме вас и Балдана, никто не должен знать о моем приезде.Сейчас это для нас небезопасно. Понимаете? Через пару дней я уеду.
Настоятель и перерожденец были откровенны друг с другом. Они во всех подробностях обсудили худонские и улан-баторские новости, поговорили о внутреннем положении в стране, о возросшей бдительности революционных аратов и их непримиримости к врагам своей власти. Перерожденец долояшл хамбе о поездке по худону, в результате которой ему удалось установить тесную связь с рядом монастырей и склонить на свою сторону тамошних настоятелей и лам.
— Как себя показал Балдан?
— Неплохо. Умный и решительный малый, .ничего не скажешь. Молодость!. Молодость, дорогой перерожденец! Японская разведка тоже им не нахвалится...
— Чем он вообще занимается? Что успел сделать для нашего дела?
— Совершенно неожиданно для меня он оказался прекрасным организатором сбора пожертвований на субурган. У этого малого всегда хорошее начало венчает хороший конец.
— Не стану же я посылать к вам, уважаемый настоятель, какого-нибудь никчемушу, — похвалился хубилган. — Ну а что еще он успел сделать?
— Что. успел? Во-первых, он проверяет выполнение заданий и регулярно докладывает об этом резиденту японской разведки, а оттуда получает шифровки с новым руководством к действиям и доводит их до нашего сведения. Во-вторых, человек он образованный и легко сходится с людьми. В здешних местах среди аратов пользуется авторитетом и влиянием. Благодаря его усилиям и способностям подбирать людей в наш союз влилось еще несколько человек, среди которых мне особенно симпатичен наш бывший водовоз Гомпил. Вначале я не очень-то доверял японскому посланнику и старался любыми-способами испытать его. Мало ли что бывает... Однажды я так испытал Балдана что от его гнева сам еле опомнился. Потом как-нибудь расскажу вам, об этом случае.
— Хм, японская разведка прислала сюда незряшного человека... Но, как говорится, «у змеи пестрые пятна снаружи, а у человека — внутри». Как узнать, что на уме у этого Балдана? Соблюдайте осторожность. Это не помешает.
— Мой дорогой хубилган, я вижу, вы устали и ваши веки отяжелели. Ложитесь-ка спать. Утро вечера мудренее. Поговорим завтра.
Приготовив постель перерожденцу, хамба Содов велел своему послушнику держать язык за зубами насчет приезда хубилгана и в течение двух-трех дней никого не впускать к нему в юрту.
На следующий день после утренней молитвы и завтрака позвали Балдана. Довчин встретил его весьма радушно и рассказал о трудностях работы в городе и об арестованных соучастниках заговора, о судьбе которых пока ничего не было известно.
— В городе к нам присоединилось еще несколько человек. Но мы не можем действовать и сидим, связанные по рукам и ногам: кругом слежки и проверки красной милиции. Город не худон. Здесь простор, а там все на виду у красных. В худоне и народ другой. А в городе одни болтуны с длинными языками, готовые перегрызть друг другу глотки.
Перерожденец покрутил в руке нефритовую табакерку с коралловой крышкой, насыпал на ладонь немного табаку и с силой втянул его в нос. Поманил пальцем Балдана, чтобы тот сел ближе.
—- Смотрите, никому ни слова о моем посещении монастыря. Думаю в последнем месяце осени начать переворот. К тому времени у нас будет достаточно людей и оружия. Нас поддерживают другие монастыри плюс военная помощь из Японии. Как вы думаете, — переспросил он у Балдана, — придет помощь из Страны восходящего солнца?
— Надеюсь, что придет. Японцы затребовали подробные карты дорог с указанием территории, наиболее подходящей для ввода войск. Карты я уже отослал.
— Молодец, сынок. — Хубилган положил руку на плечо Балдана. — Наши карты отослал или другие?
— Копию с ваших карт я отослал сам. Кроме того, со своими картами туда уехал Буянт.
— Слава бурхану. С этим все в порядке. Это же огромное дело!.. За оставшиеся до намеченного переворота несколько месяцев мы должны успеть поднять всех лам окрестных монастырей й объединить свои силы для подавления новой власти. Нужно провести тайный съезд настоятелей монастырей для выработки программы единых действий.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16
— Несколько лет назад я работал в тех краях и перед отъездом на всякий случай оставил свой портрет у хамбы Седова. Возможна, я еще вернусь туда... Узнает ли меня хамба-лама? Или уже забыл? Столько лет прошло!
— Не думаю, чтобы хамба Содов мог забыть... У него цепкая память. А ваше фото, возможно даже, хранится у меня. Хамба давал мне чей-то портрет, но это было давно.
Китаец вышел из-за стола и с поклоном обратился к Дам-дин-Очиру.
— Высокородный и хмилосердный покровитель послушников бурхана, соизвольте посетить мой бедный приют и откушать со мной за одним столом. От чистого сердца прошу вас, соизвольте...
Дамдин-Очнр взглянул на сидевшего рядом японца.
— Решайте сами, ваше величество, у нас еще достаточно времени.
Китаен привел гостей в свой дом и усадил за роскошно накрытый стол. После обильной трапезы он продолжил начатый разговор:
— А где теперь Буянт — мой лучший друг? Вы его еще не отправили к богу в рай?
— Ваш Буянт процветает в Монголии всем на зависть и печется о спасении нашей веры, разбогател, растолстел на нашей жирной баранине. Но не это главное. Он один из самых деятельных наших сподвижников и правая рука хамбы Седова.
— Коли все так, как вы изволите говорить, тогда хорошо... — Благодарствую за угощение. — Каноник поднялся из-за
стола, а следом за ним и японец. — Нам нужно спешить, нас ждет важный господин.
— Прошу вас, достойнейший Дамдин-Очир, пожелайте что-нибудь для себя в подарок, возьмите любую вещь, поправившуюся вам. У меня есть то, чего нет у других...
Монгольский лама поблагодарил хозяина, но ничего не взял.
В резиденции господина Инокузи им сказали, что резидент не может сегодня принять халхасского хана и что его ждет другой господин. В сопровождении японца Дамдин-Очир поднялся на второй этаж и прошел в конец длинного коридора мимо десятка дверей к кабинету, который ему указали. Возле кабинета Дамдин-Очир остановился в нерешительности: за массивной дверью раздался душераздирающий крик, от которого у ламы остановилась в жилах кровь. Через некоторое время крик прекратился, открылась дверь и двое дюжих японцев с засученными рукавами вынесли изуродованное тело с кровавым месивом вместо лица. Пискнул звонок, из соседней с кабинетом двери
проворно выбежал старик с чайником и тряпкой в руках, смывать пятна крови.. Усилием воли Дамдин-Очир заставил себя войти в кабинет. За столом сидел важный господин, видимо следователь, с застывшей, холодной , улыбкой на благообразном лице. Поняв, что монгольский лама оказался невольным свидетелем нечеловеческой пытки, следователь спокойным голосом, будто не произошло ничего особенного, сказал:
— Тех, кто пошел против императора, нельзя жалеть. Их нужно крепкой рукой хватать за горло и душить... во имя бурхана.
У халхасского хана подкашивались ноги. «Мне оказала великие почести, вознесли на ханский престол, во всем стараются угодить и вдруг... показывают пытку. К чему бы это?» — терялся в догадках Дамдин-Очир.
— Простите, я зайду в другой раз, — и лама вышел из кабинета.
Спускаясь по лестнице вниз, он нос к носу столкнулся е господином Инокузи, только, что приехавшим откуда-то на машине.
— Высокородный. великий . хан, падаю, ниц перед вашим ликом и прошу простить меня за сегодняшнюю занятость. Зайдите ко мне на минуту.
Они вошли в кабинет резидента и сели за стол друг против Друга..
— Великий халхасский хан, в двух словах могу сообщить вам, что вопрос о военной помощи находится в стадии обсуждения, а также анализируются все последние материалы. Ответ на послание хубилгана и хамбы будет готов в самое ближайшее время.
Не дав Дамдин-Очиру вымолвить ни слова, Инокузи потянул за шнур и вызвал секретаря.
— Лучшую машину халхасскому хану! Доставьте в апартаменты и спросите о его желаниях. Выполняйте!
Монгольский каноник вышел, чувствуя себя страшно униженным, будто его, халхасского хана, выгнали из кабинета.
Закрыв изнутри дверь у себя в номере, лама, не раздеваясь, повалился лицом вниз на широкую постель и застонал. На этот раз далекая Монголия показалась ему несравненно прекрасной и счастливой. «Очутиться бы поскорей у себя дома и. оставить бы старые кости в родной земле», — шептал он, и к горлу невольно подкатывался комок...
«Помилуй меня, бурхан милосердный, укрепи мое сердце. Господи, если увидят мои слезы, засмеют. А с хамбой Содовом, бросившим меня на произвол судьбы, я еще сведу счеты, если' удастся государственный переворот и будет, моя власть. Узнает, как скитаться на чужбине, где самый распоследний японец смотрит на тебя как на паршивую собаку».
Дамдин-Очир поднялся с постели, отпил несколько, глотков
холодного чая и, немного успокоившись начал собираться в обратный путь.
По возвращении нового халхасского хана на родину в его просторной юрте собрались высшие баргутекие ламы и бывшая знать. Им не терпелось послушать новости.
Дамдин-Очир не скупился на слова, рассказывая, с каким почетом и уважением он был принят и обласкан японскими господами и более всех самим резидентом. Новым для заговорщиков явилось предложение японцев. сколотить наряду с союзом лам еще и союз мирян, в который войдут утратившие большие права и привилегии миряне. Они не хуже лам смогут бороться с народной властью. Это предложение было единодушно принято баргутскими ламами и бывшими господами.
— Да простит мне великий хан мое любопытство, скажите, что изволили вы положить на руку японскому начальнику? — спросил один из них.
— На этот раз я ему ничего не подарил. Где же напасешься подарков, если дарить каждый раз?
Услышав ответ, сидевший рядом с каноником старый князь вытаращил глаза иоткрнл от удивления рот.
— Без дорогих подарков японцы и смотреть в нашу сторону не станут. Уж я-то хорошо знаю их алчную натуру. Человека с пустыми руками они обходят как незнакомого. А к нам в Монголию приезжают только за золотом, за богатством. Набьют карманы и тут же удерут. И как это они оказали вам такой почет, милостивый хан, без подарка?! Не в их это правилах...
Только теперь понял Дамдин-Очир свою ошибку: слишком поспешно преподнес он на шелковом хадаге дорогие слитки золота. Принимая бесценные дары, японцы обещали выполнить каждый пункт послания хубилгана, а Когда подарки были исчерпаны, обошлись с ним слишком холодно. Вот в чем загвоздка.
Оставшись один в юрте, халхасский хан налил себе в большую пиалу горячего чая, устроился поудобней в подушках й, отхлебывая чай маленькими глотками, принялся рассуждать вслух, как это часто бывает с людьми, привыкшими к одиночеству:
«Совершенно очевидно, что работа японцев крутится-вертится вокруг подарков, то поднимаясь вверх, то падая вниз... Бог с ними, с подарками. Нам нельзя терять с японцами связь. А перед Инокузи я в неоплатном долгу: он возвеличил меня. Если будет возможность, я позолочу ему руку при встрече. Но зачем они подстроили мне комнату пыток? Запугать меня? Показать, что с каждым, кто попадет к ним в руки, будет то же, что и с тем замученным? Но между нами огромная разница: он был против японцев. Говорили, что это какой-то кореец, не захотевший выдать своих сообщников. Но мы совсем другое дело, мы их сторонники. Нет, видимо, здесь была какая-то другая цель. Наверное, нам следует так же жестоко поступать со свои-
ми грешниками, иначе мы. не добьемся желаемого и не вернем утраченного. В этом случае наши грехи обернутся добродетелью...»
Дамдин-Очир достал из ящика тонкую рисовую бумагу в красную линейку, кисточку с тушью и с взволнованным сердцем- сел писать письмо хубилгану Довчину и хамба-ламе Содо-ву в монастырь Святого Лузана.
«Милостивым сподвижникам своим шлю чистосердечный; поклон и уведомляю о своем добром здравии и приятном возвращении на родину. Денно и нощно без устали направляю все струны души своей на возвеличивание нашей веры. Великий и мудрый господин из Страны восходящего солнца соизволил дать совет создать наряду о союзом послушников бурхана союз мирян. Это удвоит наши силы в борьбе с новыми порядками. Япония заверяет нас в своей поддержке военной силой и готовится к этому шагу...» Он написал еще несколько строк в таком же духе и закончил письмо словами: «Осенью надеюсь увидеть вас в добром здравии, а вы, почтенные отцы религии, сфабрикуйте к тому времени в.. большом количестве письма, в которых простые араты выражают готовность покончить с новой властью и добровольно отдать себя в руки японцев».
Через неделю послание Дамдин-Очира читал Балдан, с трудом сдерживая вспыхнувший гнев.
Под обжигающими, как языки пламени, полуденными лучами раскаленного солнца необозримый степной простор, подернутый голубым маревом, казался вымершим. На много миль вокруг, насколько способен охватить глаз, простерлась степная гладь, поросшая сочными травами и кое-где пересеченная караванными тропами. По бескрайним монгольским просторам можно ехать часами и не встретить никакого жилья. Иногда в степях стоят одинокие аилы или небольшие хотоны скотоводов, раз-деленные многими десятками миль. На самом горизонте маячащие, словно истуканы, синие горы, вечно голубое, без единого облачка высокое небо и желтое, как червонное золото, горячее солнце, живительной чистоты воздух, насыщенный ароматом трав, волнуют сердце монгола. Прекрасная обетованная земля!
По, едва приметной дороге, кое-где заросшей невысокой травой, на гнедом мерине тихой рысью трусил хубилган. Его голова была повязана не первой свежести платком, концы которого болтались у левого плеча, тэрлэг из коричневой далембы сильно выгорел на спине, а лицо всадника до черноты загорело и обветрилось. Путь хубилгана .пролегал от Улан-Батора к монастырю Святого Лузана. Уже неделя, как он не слезал с коня. Только
на восьмой день пути, на самом горизонте у подножия гряды, невысоких холмов показались смутные очертания монастыря и разбросанных вокруг него аратских кочевий, знакомые с детства, Довчин остановил коня, всматриваясь в даль, и в сердце его разлилась теплая волна неясности, чего давненько с ним не случалось. С этой весны он объехал немало сомонов, где живописная природа радовала глаз, но не волновала кровь.
Последний, год Довчин безвыездно жил возле улан-баторского Гандана, и первое время верховая езда его быстро утомляла. Но, привыкнув, он начал совершать многодневные поездки по аймакам и сомонам и часто, когда ночь заставала его в степи, а поблизости не оказывалось ни одного аила, где всегда можно- заночевать и попить горячего чая с молоком, Довчин проводил ночь под открытым небом, даже не разводя огня.
Бывали случаи, когда хубилган уставал до изнеможения, не в силах дерясаться в седле, тогда он начинал убеждать себя, что впереди его ждет большая удача и счастье, ради чего есть смысл изнывать от жары и усталости, голодать, страдать от жажды, выбиваться из последних сил.
На пути хубилгану попался неглубокий колодец, из которого он напоил коня и омыл запылившееся Лицо. Немного отдохнув, Довчин, однако, повернул коня не к монастырю, а к двум одиноко стоявшим юртам в часе пути от колодца. Люди, выросшие в степи, видят далеко. Хубилган не ошибся: ровно через час он уже ел вкусные пенки, таящие во рту, запивая их пахучим горячим чаем, и вел неторопливую беседу о том, о сем с гостеприимными хозяевами. В монастырь к хамбе Содову Довчин решил приехать попозже вечером, когда потухнут лампады и жирники в юртах, чтобы никто не увидел здесь редкого гостя.
Возле юрты хамба-ламы хубилган стреножил коня, снял привязанную к седлу переметную суму и потянул за дверную ручку. Дверь еще не была заперта и свободно открылась. Хамба Содов, сидевший перед жертвенником за вечерней молитвой, повернул голову, но не узнал перерожденца и снова отвернулся, продолжая молиться.
— Вы что-то стали слабы глазами, возлюбленный мой хамба. Услышав знакомый голос, Содов встрепенулся и кинулся навстречу.
— Да что Же это такое делается! Наш дражайший хубилган собственной персоной! А я при свете свечи сначала вас не узнал... Какая желанная встреча! Что же мы стоим, проходите скорее, садитесь выше.
В юрте хамбы перерожденец чувствовал себя как дома, выпил вина, сытно поел и прежде, чем начать обстоятельный разговор с хамбой, предупредил его:
— Кроме вас и Балдана, никто не должен знать о моем приезде.Сейчас это для нас небезопасно. Понимаете? Через пару дней я уеду.
Настоятель и перерожденец были откровенны друг с другом. Они во всех подробностях обсудили худонские и улан-баторские новости, поговорили о внутреннем положении в стране, о возросшей бдительности революционных аратов и их непримиримости к врагам своей власти. Перерожденец долояшл хамбе о поездке по худону, в результате которой ему удалось установить тесную связь с рядом монастырей и склонить на свою сторону тамошних настоятелей и лам.
— Как себя показал Балдан?
— Неплохо. Умный и решительный малый, .ничего не скажешь. Молодость!. Молодость, дорогой перерожденец! Японская разведка тоже им не нахвалится...
— Чем он вообще занимается? Что успел сделать для нашего дела?
— Совершенно неожиданно для меня он оказался прекрасным организатором сбора пожертвований на субурган. У этого малого всегда хорошее начало венчает хороший конец.
— Не стану же я посылать к вам, уважаемый настоятель, какого-нибудь никчемушу, — похвалился хубилган. — Ну а что еще он успел сделать?
— Что. успел? Во-первых, он проверяет выполнение заданий и регулярно докладывает об этом резиденту японской разведки, а оттуда получает шифровки с новым руководством к действиям и доводит их до нашего сведения. Во-вторых, человек он образованный и легко сходится с людьми. В здешних местах среди аратов пользуется авторитетом и влиянием. Благодаря его усилиям и способностям подбирать людей в наш союз влилось еще несколько человек, среди которых мне особенно симпатичен наш бывший водовоз Гомпил. Вначале я не очень-то доверял японскому посланнику и старался любыми-способами испытать его. Мало ли что бывает... Однажды я так испытал Балдана что от его гнева сам еле опомнился. Потом как-нибудь расскажу вам, об этом случае.
— Хм, японская разведка прислала сюда незряшного человека... Но, как говорится, «у змеи пестрые пятна снаружи, а у человека — внутри». Как узнать, что на уме у этого Балдана? Соблюдайте осторожность. Это не помешает.
— Мой дорогой хубилган, я вижу, вы устали и ваши веки отяжелели. Ложитесь-ка спать. Утро вечера мудренее. Поговорим завтра.
Приготовив постель перерожденцу, хамба Содов велел своему послушнику держать язык за зубами насчет приезда хубилгана и в течение двух-трех дней никого не впускать к нему в юрту.
На следующий день после утренней молитвы и завтрака позвали Балдана. Довчин встретил его весьма радушно и рассказал о трудностях работы в городе и об арестованных соучастниках заговора, о судьбе которых пока ничего не было известно.
— В городе к нам присоединилось еще несколько человек. Но мы не можем действовать и сидим, связанные по рукам и ногам: кругом слежки и проверки красной милиции. Город не худон. Здесь простор, а там все на виду у красных. В худоне и народ другой. А в городе одни болтуны с длинными языками, готовые перегрызть друг другу глотки.
Перерожденец покрутил в руке нефритовую табакерку с коралловой крышкой, насыпал на ладонь немного табаку и с силой втянул его в нос. Поманил пальцем Балдана, чтобы тот сел ближе.
—- Смотрите, никому ни слова о моем посещении монастыря. Думаю в последнем месяце осени начать переворот. К тому времени у нас будет достаточно людей и оружия. Нас поддерживают другие монастыри плюс военная помощь из Японии. Как вы думаете, — переспросил он у Балдана, — придет помощь из Страны восходящего солнца?
— Надеюсь, что придет. Японцы затребовали подробные карты дорог с указанием территории, наиболее подходящей для ввода войск. Карты я уже отослал.
— Молодец, сынок. — Хубилган положил руку на плечо Балдана. — Наши карты отослал или другие?
— Копию с ваших карт я отослал сам. Кроме того, со своими картами туда уехал Буянт.
— Слава бурхану. С этим все в порядке. Это же огромное дело!.. За оставшиеся до намеченного переворота несколько месяцев мы должны успеть поднять всех лам окрестных монастырей й объединить свои силы для подавления новой власти. Нужно провести тайный съезд настоятелей монастырей для выработки программы единых действий.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16