повесть
— Приведите нарушителя границы.
— Есть, товарищ, капитан, — четко ответил лейтенант и тотчас вышел.
Арестованный, сделав несколько шагов к середине комнаты, тяжело опустился на поставленный там табурет. Голова низко опущена, заметно, что он очень ослаб. Воспаленными от бессонницы глазами он исподлобья медленно осматривал комнату, но, встретившись со взглядом Пурэвжава, отвел глаза. Это был еще довольно молодой мужчина крепкого сложения, с редкой бородой.
Капитан подвинул стул ближе к нему и начал допрос:
— Кто вы такой? Откуда родом?
— Меня зовут Балдан. Раньше жил в окрестностях Баргут-скоы кумирни, но вот уже почти десять лет, как я покинул родное кочевье.
— Где вы находились все это время? С какой целью прибыли в Монголию?
— Я все скажу, — заторопился арестованный. — Мне скрывать от вас нечего, да и вряд ли я что выгадаю от этого.
Он дотронулся до руки, поврежденной во время задержания, и его лицо исказилось гримасой боли. Тогда, на границе, он, не сопротивлясь, дал себя обыскать, но, выбрав момент, неожиданно бросился на пограничника. Пограничник все же сумел с такой силой завернуть ему руку, что нарушитель сразу обмяк, вскрикнув от резкой боли в плече. Сейчас плечо распухло и ныло, не давая покоя.
Подождав, пока утихнет боль, задержанный попросил табаку. Пурэвжав протянул ему пачку и зажег спичку. Тот прикурил, с жадностью затянулся. На лбу у него выступили мелкие капли нота.
— Значит, хотите знать, с какой целью я пришел в Монголию? — переспросил он; И. бросил с вызовом: —Смуту сеять — вот с какой! А если говорить откровенно, у меня есть задание от японской разведки в Харбине. Но, прежде чем продолжить разговор, мне нужны гарантии. Если мы договоримся, я готов рассказать вам все.
— О каких гарантиях вы говорите? — удивился следователь. Немного помолчав, Балдан попросил налить ему стакан воды.
Выпив воду, вытер губы тыльной стороной руки.
— Прошу сохранить мне жизнь, — изменившимся тоном произнес он. — Я всего лишь наемный бродяга, у которого нет родины, — и в голосе его послышались слезливые нотки.
— Сохранить вам жизнь йЛИ нет — будет зависеть от ваших показаний. Если вы расскажете всю правду и захотите нам помочь, мы, разумеется, учтем это. Итак, с какой целью вы прибыли? Вы прекрасно понимаете, что сейчас для нас дорог каждый час. Отвечайте! — настойчиво потребовал Пурэвжав.
Балдан Долго откашливался и прочищал горло, видимо, взвешивая про себя, что говорить, что нет. Наконец начал:
— После перехода границы я должен был поселиться в монастыре Святого Лузана, Который находится недалеко от вашей восточной границы, и помогать Ламам в их контрреволюционной деятельности. Но сначала мне нужно было Получить доверительное письмо и особый знак у Довчина — хубилгана-ламы, прожинающего в хашане чуть севернее ГанданаЛ
— Так. Пароль при встрече с Хубилганом Довчином? — потребовал следователь.
— Я должен ему сказать: «Нет ли у вас табакерки для нюхательного табака из нефрита с золотой коронкой?» Отзыв: «Найдется. Сейчас такие табакерки — большая редкость. Но у настоятеля монастыря Святого Лузана Содова есть одна». После этого хубилган должен снабдить меня деньгами, дать отдохнуть не-сколько дней и отправить с письмом в распоряжение настоятеля монастыря Святого Лузана.
...Арестованного увели. Пурэвжав долго раздумывал, анализируя показания Валдана, взвешивая каждое сказанное им слово. Не кроется ли за всеми этими провокациями подготовка к но-вому заговору против народной республики?
— Как вы думаете, почему он так быстро раскололся? -спросил он помощника, присутствовавшего на допросе.
— По-моему, он не так глуп и, видимо, быстро смекнул, что к чему. Чтобы сохранить себе жизнь, у него остается единственный шанс — выложить нам всю правду, — ответил лейтенант, подходя к столу.
— Признаться, я тоже так думаю, — сказал Пурэвжав, доставая из пачки новую папиросу. — Но, как говорят, поживем — увидим. Это предположение будет доказано иди опровергнуто в процессе нашей работы. Завтра прежде всего нужно будет еще раз допросить секретаря ревсомольской ячейки Самдана. Убийство Чойнхора.— послушника хубилгана Довчина, которое, кстати, еще не раскрыто, — дело весьма темное.
Пурэвжав достал из шкафа дело об убийстве послушника Чойнхора и снова обратился к помощнику:
— Не верю, что убийство послушника — дело рук секретаря ревсомольской ячейки. Ведь они были закадычными друзьями. Но если убийца кто-то третий, то смотрите, что получается. Неизвестный, убивший Чойнхора ночью на безлюдной улице, специально оставляет на месте преступления нож, на рукоятке которого вырезано имя Самдана, чтобы направить следствие по ложному пути. На предварительном допросе Самдан показал, что нож действительно принадлежит ему. Не кажеться ли вам, что все это выглядит довольно странно? — подводя итоги, задал вопрос Пурэвжав.
— Не исключено, конечно, что человеком, отправившим послушника на тот свет, мог оказаться и сам перерожденец, — добавил лейтенант. — По всей вероятности, Чойнхор чем-то ему не угодил. Но, конечно, необходимо еще раз как следует побеседовать и с Самданом.
Самдан робко переступил порог кабинета следователя и остановился у двери. Посеревшее, осунувшееся лицо его выражало крайнюю подавленность и растерянность. Он заметно нервничал. Пурэвжав молча указал на стул и, чтобы дать Самдану возможность немного успокоиться, начал неторопливую беседу, расспрашивая его об артельных делах, о ламах, порвавших с монастырской жизнью и вступивших в артель. Затем перешел к главному:
— Давно ли вы знакомы с Чойнхором — бывшим послушником хубилгана? Расскажите обо всем, что может иметь отношение к этому делу.
— Чойнхора я знаю с детства, — робко заговорил Самдан прерывающимся от волнения голосом и облизал пересохшие губы. — Ведь мы с ним из одного кочевья. Даже в голове не укладывается, как могло случиться такое страшное... В тот вечер мы вдвоем смотрели представление на ярмарке, — продолжал Самдан. Он говорил сбивчиво, сильно растягивая слова.
«Непохож этот парень на убийцу. Тяжело переживает утрату друга. Похудел, круги под глазами. Наверное, по ночам плохо спит», — думал Пурэвжав, внимательно наблюдая за Самданом.
— В последнее время Чойнхор тяготился монастырской жизнью, ему уже давно наскучили нравоучения хубилгана. Однажды, когда мы были вдвоем, я сказал ему: «Неужели ты думаешь загубить в этой дыре свои лучшие годы? Неужели ты так и будешь всю жизнь подпирать стены Гандана да раболепствовать перед старыми ламами? Ведь ты так молод. Самое время заняться работой, которая тебе по душе, полюбить какую-нибудь красавицу и назвать ее своей женой. А если жить так, как живешь ты, то и жить, я думаю, не стоит». Я помню, как Чойнхор
в ответ несколько раз вздохнул. «Вообще-то, я не хотел становиться ламой, но я исполнил волю родителей, чтобы их старость была спокойной. А над тем, что ты мне сейчас говоришь, я и сам не раз задумывался», — ответил мне на это Чойнхор. И другой раз, когда мы опять с ним встретились, он доверительно сказал:
— Послушай, я хочу стать мирянином, как ты. Но я не знаю, Как мне вырваться из рук хубилгана. Помоги мне, — попросил он.
— Ты это твердо решил? — поинтересовался я. — Почему ты принял такое решение?
— Знаешь, я уже просто ненавижу хубилгана-ламу. Но не знаю, как от него избавиться, — почти закричал он.
Вообще-то, наставник Чойнхора — почтенный хубилган-ла-ма — такой добренький старичок. Речь его нетороплива, движения мягкие, вкрадчивые. Каждого входящего в юрту он обязательно пригласит к столу, накормит, напоит и обогреет. Поглядеть — так вроде бы добряк добряком. Но лучше было бы, если бы Чойнхор держался от него подальше. Когда я поклялся помочь ему всем, чем смогу, и сделать для него все, что в моих силах, Чойнхор очень обрадовался и даже рассмеялся. Мы условились, что я буду приходить к нему через день или через несколько дней. Таким образом, мы часто встречались и, если хубилган-лама разрешал, отправлялись в город смотреть кино или какое-нибудь представление. Правда, это удавалось очень редко. В тот вечер мы как раз отправились на ярмарку. Представление окончилось поздно... И вот Чойнхора убили... Я хотел проводить его, но он отказался, сославшись на то, что ему обя-лательно надо зайти в одну юрту с поручением от хубилгана-ламы, а приводить туда посторонних, то есть меня, не велено. Поэтому мы расстались, договорившись встретиться через пару дней. Через день я отправился в хашан хубилгана Довчина, где жил, прислуживая перерожденцу, Чойнхор. Я увидел хубилгана-ламу, сидящим, как обычно, скрестив ноги, на желто-пестром тюфяке. Когда я подошел поближе, он вдруг свирепо уставился на меня, выкатив глаза так, что были видны лишь одни белки, и процедил сквозь зубы:
— Негодяй. Ты заманил моего бедного послушника и лишил его жизни. Может, ты и со мной так же хочешь поступить?
Я еще не знал, в чем дело, испугался его гнева и спросил почтительно, умоляющим голосом:
— Почтенный лама, соизвольте объяснить, о чем вы говорите? Я ничего не могу понять.
— Я не Чойнхор, меня ты не обведешь вокруг пальца. Лишил человека жизни и до еих пор прикидываешься смирной овечкой, — ехидно ответил хубилган.
Он еще долго ругался, называл меня самыми дурными словами. Из его уст я впервые и услышал, что Чойнхора не стало
и что меня подозревают в. его убийстве, — закончил свой рас-сказ Самдаи.
- Не говорил ли вам Чойнхор еще Чего-нибудь? Постарайтесь припомнить, о чем вы вообще, говорили? — задал вопрос Пурэвжав.
Большие черные глаза Самдана, казалось, еще больше потемнели. Ой долго сидел, уставившись в одну точку, подперев голову руками. Вдруг, вспомнив что-то, видимо, очень важное, резко поднял голову и заговорил:
— Я вспомнил. Однажды Чойнхор сказал мне, что кроткий, смиренный нрав учителя-ламы — это лишь видимость, а его набожность — обман, маска, под которой скрывается что-то непонятное и страшное. Учитель-лама часто уходил куда-то Из ха-шана на ночь глядя и возвращался лишь на рассвете, а потом до полудня почивал в Своей юрте.
— Слушай, друг, уходи-ка ты лучше оттуда поскорей да поступай на работу к нам в артель. Я поговорю с кем надо, чтобы твой, взяли на работу, — уговаривал его я, но Чойнхор, как и прежде, не проявил твердости духа й ответил: «Ладно. Но только не теперь. Осенью, хорошо?»
— Зачем же откладывать до осени? — перебил его я.
— На лето я хочу поехать в худон навестить своих родных, а уж потом, вернувшись из худона, не пойду в монастырь, а сразу же поступлю на работу, — заверил меня Чойнхор.
- Ну, хорошо. А что вы можете сказать насчет ножа, которым был убит Чойнхор? — быстро спросил Самдана Пурэвжав.
— Это действительно мой нож, но я совершенно не Представляю себе, каким образом и когда именно он пропал у меня. Ведь я постоянно носил его при себе. На следующий день после того, как мы расстались с Чойнхором, я хватился ножа, но нигде не мог его найти.
...Как только Самдаи ушел, помощник Пурэвжава с горячностью, свойственной молодым людям, выложил свой догадки в предположения: относительно: убийства послушника, пытаясь связать этот случай с задержанием перебежчика:
— По-моему, все нити ведут к хубилгану Довчину, и он является здесь главным дирижером! Эту змею надо сейчас же хватать за горло.
Пурэвжав покачал головой.
— Спешка — плохой помощник, — заметил он. — Не надо горячиться. Хубилгана сейчас трогать нельзя. Ой ни в коем случае не должен догадываться, что мы в чем-то его подозреваем. Иначе спугнем его. Нужно сделать, как говорится, ход конем, и выигрыш будет за нами.
Домолчав немного, он продолжал:
— У меня есть кое-какие соображения. Не попробовать ли нам сделать так, чтобы кто-то из наших проник в монастырь Святого Лузана под видом агента японской разведки Балдана.
Там его никто не знает в лицо... Но дело это опасное и потребует от разведчика огромного напряжения сил. Свою роль разведчик должен сыграть чрезвычайно тонко, помня, что ошибается он только один раз.
Лейтенант одобрительно кивал головой, с восхищением глядя на Пурэвжава, и, когда тот кончил говорить, предложил:
— Давайте немного отдохнем, товарищ капитан, уже за полночь. Надо хоть немного поспать до утра.
— Да-да, конечно, — спохватился Пурэвжав и вышел из-за стола.
...Пурэвжав медленно шел по узенькой улочке, зажатой между высокими хашанамй и спускающейся вниз под горку к окраине города, где стояла его юрта, ничем особенным не выделяющаяся среди других юрт. Он глядел себе под ноги, не замечая скопившуюся в неглубоких рытвинках воду. Мысли были заняты монастырем Святого Лузана. «Одобрит ли мое решение полковник? А если одобрит, попрошу, чтобы под видом Балдана напра-нили в монастырь меня. Только не пужно спешить, надо взвесить псе «за» и «против», чтобы полковник убедился в необходимости проникнуть в логово этих волков».
Погруженный в эти мысли, он незаметно подошел к своей юрте. Все давно спали. Не раздеваясь, прилег на мягкий тюфяк и сразу же погрузился в сон.
Утром жена, увидев спящего мужа, догадалась, что ,у него опять было трудное дело. Стараясь не греметь посудой, она тихонько начала готовить чай с молоком, мясную лапшу. Но он проснулся сам, едва она кончила заваривать чай.
— Не сердись на меня, — мягко сказал он жене, дотронувшись до ее руки. — Эти дни я совсем не вижу тебя. Вот и сегодня тоже важное дело...
— Будто у тебя бывают дни, когда нет важных дел, — перебила она его, напуская на себя обиженный вид. — Что-то я не припомню такого дня с тех пор, как ты поступил на эту работу,— примирительно сказала она и улыбнулась.
По описанию Балдана Пурзвя{ав легко нашел хашан хубил-гана-ламы — просторный двор прямоугольной формы, обнесенный высоким плотным частоколом, через который невозможно было разглядеть, что делается внутри. Вот и заветная дверца, изукрашенная затейливым орнаментом. Пурэвжав тихонько потянул за шнурок, конец которого свисал снаружи. Послышался деревянный звук упавшей щеколды, дверца отворилась, п тут же раздался мелодичный звук колокольчика,,возвещая о.вошедшем. Узкая дорожка, аккуратно вымощенная кирпичом, вела к боль-
шой белоснежной юрте хубилгана, из которой доносился тончайший запах благовоний. Пурэвжав, войдя в юрту, отвесил по обычаю низкий поклон и поприветствовал перерожденца по-баргут-ски. Довчин встретил его весьма дружелюбно, как и всякого входящего в юрту.
Весь передний угол юрты занимал жертвенник, на котором возвышался начищенный до блеска бурхан. Сам хубилган сидел, скрестив ноги, на толстых тюфяках возле низенькой деревянной кровати, покрытой дорогим ковром, на правой, мужской половине юрты. Соблюдая обычай предков, Довчин весьма радушно принял незваного гостя, предложив ему ароматный горячий чай, заправленный по национальному обычаю молоком и кусочками сала, различные восточные сладости. С лица его не сходила улыбка.
— Нет ли у вас табакерки для нюхательного табака из нефрита с золотой коронкой? — тихо спросил Пурэвжав-Балдан у хубилгана и внимательно посмотрел на него. Перерожденец вздрогнул и тут же расплылся в улыбке. Ох, как долго ждал он этих слов!
— Найдется. Сейчас такие, табакерки — большая редкость. Но у настоятеля монастыря Святого Лузана Содова есть одна, — вкрадчивым голосом, почти шепотом ответил Довчин и опять заискивающе улыбнулся. — Я сразу догадался, как только увидел вас, что вы важная персона. С какими новостями прибыть изволили? — спросил он,
— Японское разведывательное управление в Харбине, получив ваше письмо, в котором вы обращались за помощью к Стране восходящего солнца, направило меня сюда к вам. Меня зовут Балдан. Имею задание поселиться в монастыре Святого Лузана иод видом священнослужителя с целью оказания всяческой помощи в вашем деле.
— Да-да, понимаю, -— закивал головой Довчин. - Сегодня отдохни, сын мой, — перешел он на другой тон. — Путь твой был нелегким, а о деле можно поговорить и завтра, — сказал перерожденец, пытливо изучая взглядом Пурэвжава. — Как же мне устроить тебя получше? — спросил он скорее себя, чем его.
— Отдохнуть было бы неплохо. Последние несколько суток я почти не спал, — ответил Пурэвжав, не отводя взгляда.
Перерожденец чинно, как и подобает его сану, вышел из юрты, оставив дверь полуоткрытой, и тихонько окликнул кого-то по имени. К нему подошел монашек лет тридцати пяти, невысокого роста, щуплый, с коротко стриженной головой и сильно загорелым лицом. Сложив руки ладонями вместе и поднеся их ко лбу, он низко, в пояс, поклонился и угодливо спросил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16
— Приведите нарушителя границы.
— Есть, товарищ, капитан, — четко ответил лейтенант и тотчас вышел.
Арестованный, сделав несколько шагов к середине комнаты, тяжело опустился на поставленный там табурет. Голова низко опущена, заметно, что он очень ослаб. Воспаленными от бессонницы глазами он исподлобья медленно осматривал комнату, но, встретившись со взглядом Пурэвжава, отвел глаза. Это был еще довольно молодой мужчина крепкого сложения, с редкой бородой.
Капитан подвинул стул ближе к нему и начал допрос:
— Кто вы такой? Откуда родом?
— Меня зовут Балдан. Раньше жил в окрестностях Баргут-скоы кумирни, но вот уже почти десять лет, как я покинул родное кочевье.
— Где вы находились все это время? С какой целью прибыли в Монголию?
— Я все скажу, — заторопился арестованный. — Мне скрывать от вас нечего, да и вряд ли я что выгадаю от этого.
Он дотронулся до руки, поврежденной во время задержания, и его лицо исказилось гримасой боли. Тогда, на границе, он, не сопротивлясь, дал себя обыскать, но, выбрав момент, неожиданно бросился на пограничника. Пограничник все же сумел с такой силой завернуть ему руку, что нарушитель сразу обмяк, вскрикнув от резкой боли в плече. Сейчас плечо распухло и ныло, не давая покоя.
Подождав, пока утихнет боль, задержанный попросил табаку. Пурэвжав протянул ему пачку и зажег спичку. Тот прикурил, с жадностью затянулся. На лбу у него выступили мелкие капли нота.
— Значит, хотите знать, с какой целью я пришел в Монголию? — переспросил он; И. бросил с вызовом: —Смуту сеять — вот с какой! А если говорить откровенно, у меня есть задание от японской разведки в Харбине. Но, прежде чем продолжить разговор, мне нужны гарантии. Если мы договоримся, я готов рассказать вам все.
— О каких гарантиях вы говорите? — удивился следователь. Немного помолчав, Балдан попросил налить ему стакан воды.
Выпив воду, вытер губы тыльной стороной руки.
— Прошу сохранить мне жизнь, — изменившимся тоном произнес он. — Я всего лишь наемный бродяга, у которого нет родины, — и в голосе его послышались слезливые нотки.
— Сохранить вам жизнь йЛИ нет — будет зависеть от ваших показаний. Если вы расскажете всю правду и захотите нам помочь, мы, разумеется, учтем это. Итак, с какой целью вы прибыли? Вы прекрасно понимаете, что сейчас для нас дорог каждый час. Отвечайте! — настойчиво потребовал Пурэвжав.
Балдан Долго откашливался и прочищал горло, видимо, взвешивая про себя, что говорить, что нет. Наконец начал:
— После перехода границы я должен был поселиться в монастыре Святого Лузана, Который находится недалеко от вашей восточной границы, и помогать Ламам в их контрреволюционной деятельности. Но сначала мне нужно было Получить доверительное письмо и особый знак у Довчина — хубилгана-ламы, прожинающего в хашане чуть севернее ГанданаЛ
— Так. Пароль при встрече с Хубилганом Довчином? — потребовал следователь.
— Я должен ему сказать: «Нет ли у вас табакерки для нюхательного табака из нефрита с золотой коронкой?» Отзыв: «Найдется. Сейчас такие табакерки — большая редкость. Но у настоятеля монастыря Святого Лузана Содова есть одна». После этого хубилган должен снабдить меня деньгами, дать отдохнуть не-сколько дней и отправить с письмом в распоряжение настоятеля монастыря Святого Лузана.
...Арестованного увели. Пурэвжав долго раздумывал, анализируя показания Валдана, взвешивая каждое сказанное им слово. Не кроется ли за всеми этими провокациями подготовка к но-вому заговору против народной республики?
— Как вы думаете, почему он так быстро раскололся? -спросил он помощника, присутствовавшего на допросе.
— По-моему, он не так глуп и, видимо, быстро смекнул, что к чему. Чтобы сохранить себе жизнь, у него остается единственный шанс — выложить нам всю правду, — ответил лейтенант, подходя к столу.
— Признаться, я тоже так думаю, — сказал Пурэвжав, доставая из пачки новую папиросу. — Но, как говорят, поживем — увидим. Это предположение будет доказано иди опровергнуто в процессе нашей работы. Завтра прежде всего нужно будет еще раз допросить секретаря ревсомольской ячейки Самдана. Убийство Чойнхора.— послушника хубилгана Довчина, которое, кстати, еще не раскрыто, — дело весьма темное.
Пурэвжав достал из шкафа дело об убийстве послушника Чойнхора и снова обратился к помощнику:
— Не верю, что убийство послушника — дело рук секретаря ревсомольской ячейки. Ведь они были закадычными друзьями. Но если убийца кто-то третий, то смотрите, что получается. Неизвестный, убивший Чойнхора ночью на безлюдной улице, специально оставляет на месте преступления нож, на рукоятке которого вырезано имя Самдана, чтобы направить следствие по ложному пути. На предварительном допросе Самдан показал, что нож действительно принадлежит ему. Не кажеться ли вам, что все это выглядит довольно странно? — подводя итоги, задал вопрос Пурэвжав.
— Не исключено, конечно, что человеком, отправившим послушника на тот свет, мог оказаться и сам перерожденец, — добавил лейтенант. — По всей вероятности, Чойнхор чем-то ему не угодил. Но, конечно, необходимо еще раз как следует побеседовать и с Самданом.
Самдан робко переступил порог кабинета следователя и остановился у двери. Посеревшее, осунувшееся лицо его выражало крайнюю подавленность и растерянность. Он заметно нервничал. Пурэвжав молча указал на стул и, чтобы дать Самдану возможность немного успокоиться, начал неторопливую беседу, расспрашивая его об артельных делах, о ламах, порвавших с монастырской жизнью и вступивших в артель. Затем перешел к главному:
— Давно ли вы знакомы с Чойнхором — бывшим послушником хубилгана? Расскажите обо всем, что может иметь отношение к этому делу.
— Чойнхора я знаю с детства, — робко заговорил Самдан прерывающимся от волнения голосом и облизал пересохшие губы. — Ведь мы с ним из одного кочевья. Даже в голове не укладывается, как могло случиться такое страшное... В тот вечер мы вдвоем смотрели представление на ярмарке, — продолжал Самдан. Он говорил сбивчиво, сильно растягивая слова.
«Непохож этот парень на убийцу. Тяжело переживает утрату друга. Похудел, круги под глазами. Наверное, по ночам плохо спит», — думал Пурэвжав, внимательно наблюдая за Самданом.
— В последнее время Чойнхор тяготился монастырской жизнью, ему уже давно наскучили нравоучения хубилгана. Однажды, когда мы были вдвоем, я сказал ему: «Неужели ты думаешь загубить в этой дыре свои лучшие годы? Неужели ты так и будешь всю жизнь подпирать стены Гандана да раболепствовать перед старыми ламами? Ведь ты так молод. Самое время заняться работой, которая тебе по душе, полюбить какую-нибудь красавицу и назвать ее своей женой. А если жить так, как живешь ты, то и жить, я думаю, не стоит». Я помню, как Чойнхор
в ответ несколько раз вздохнул. «Вообще-то, я не хотел становиться ламой, но я исполнил волю родителей, чтобы их старость была спокойной. А над тем, что ты мне сейчас говоришь, я и сам не раз задумывался», — ответил мне на это Чойнхор. И другой раз, когда мы опять с ним встретились, он доверительно сказал:
— Послушай, я хочу стать мирянином, как ты. Но я не знаю, Как мне вырваться из рук хубилгана. Помоги мне, — попросил он.
— Ты это твердо решил? — поинтересовался я. — Почему ты принял такое решение?
— Знаешь, я уже просто ненавижу хубилгана-ламу. Но не знаю, как от него избавиться, — почти закричал он.
Вообще-то, наставник Чойнхора — почтенный хубилган-ла-ма — такой добренький старичок. Речь его нетороплива, движения мягкие, вкрадчивые. Каждого входящего в юрту он обязательно пригласит к столу, накормит, напоит и обогреет. Поглядеть — так вроде бы добряк добряком. Но лучше было бы, если бы Чойнхор держался от него подальше. Когда я поклялся помочь ему всем, чем смогу, и сделать для него все, что в моих силах, Чойнхор очень обрадовался и даже рассмеялся. Мы условились, что я буду приходить к нему через день или через несколько дней. Таким образом, мы часто встречались и, если хубилган-лама разрешал, отправлялись в город смотреть кино или какое-нибудь представление. Правда, это удавалось очень редко. В тот вечер мы как раз отправились на ярмарку. Представление окончилось поздно... И вот Чойнхора убили... Я хотел проводить его, но он отказался, сославшись на то, что ему обя-лательно надо зайти в одну юрту с поручением от хубилгана-ламы, а приводить туда посторонних, то есть меня, не велено. Поэтому мы расстались, договорившись встретиться через пару дней. Через день я отправился в хашан хубилгана Довчина, где жил, прислуживая перерожденцу, Чойнхор. Я увидел хубилгана-ламу, сидящим, как обычно, скрестив ноги, на желто-пестром тюфяке. Когда я подошел поближе, он вдруг свирепо уставился на меня, выкатив глаза так, что были видны лишь одни белки, и процедил сквозь зубы:
— Негодяй. Ты заманил моего бедного послушника и лишил его жизни. Может, ты и со мной так же хочешь поступить?
Я еще не знал, в чем дело, испугался его гнева и спросил почтительно, умоляющим голосом:
— Почтенный лама, соизвольте объяснить, о чем вы говорите? Я ничего не могу понять.
— Я не Чойнхор, меня ты не обведешь вокруг пальца. Лишил человека жизни и до еих пор прикидываешься смирной овечкой, — ехидно ответил хубилган.
Он еще долго ругался, называл меня самыми дурными словами. Из его уст я впервые и услышал, что Чойнхора не стало
и что меня подозревают в. его убийстве, — закончил свой рас-сказ Самдаи.
- Не говорил ли вам Чойнхор еще Чего-нибудь? Постарайтесь припомнить, о чем вы вообще, говорили? — задал вопрос Пурэвжав.
Большие черные глаза Самдана, казалось, еще больше потемнели. Ой долго сидел, уставившись в одну точку, подперев голову руками. Вдруг, вспомнив что-то, видимо, очень важное, резко поднял голову и заговорил:
— Я вспомнил. Однажды Чойнхор сказал мне, что кроткий, смиренный нрав учителя-ламы — это лишь видимость, а его набожность — обман, маска, под которой скрывается что-то непонятное и страшное. Учитель-лама часто уходил куда-то Из ха-шана на ночь глядя и возвращался лишь на рассвете, а потом до полудня почивал в Своей юрте.
— Слушай, друг, уходи-ка ты лучше оттуда поскорей да поступай на работу к нам в артель. Я поговорю с кем надо, чтобы твой, взяли на работу, — уговаривал его я, но Чойнхор, как и прежде, не проявил твердости духа й ответил: «Ладно. Но только не теперь. Осенью, хорошо?»
— Зачем же откладывать до осени? — перебил его я.
— На лето я хочу поехать в худон навестить своих родных, а уж потом, вернувшись из худона, не пойду в монастырь, а сразу же поступлю на работу, — заверил меня Чойнхор.
- Ну, хорошо. А что вы можете сказать насчет ножа, которым был убит Чойнхор? — быстро спросил Самдана Пурэвжав.
— Это действительно мой нож, но я совершенно не Представляю себе, каким образом и когда именно он пропал у меня. Ведь я постоянно носил его при себе. На следующий день после того, как мы расстались с Чойнхором, я хватился ножа, но нигде не мог его найти.
...Как только Самдаи ушел, помощник Пурэвжава с горячностью, свойственной молодым людям, выложил свой догадки в предположения: относительно: убийства послушника, пытаясь связать этот случай с задержанием перебежчика:
— По-моему, все нити ведут к хубилгану Довчину, и он является здесь главным дирижером! Эту змею надо сейчас же хватать за горло.
Пурэвжав покачал головой.
— Спешка — плохой помощник, — заметил он. — Не надо горячиться. Хубилгана сейчас трогать нельзя. Ой ни в коем случае не должен догадываться, что мы в чем-то его подозреваем. Иначе спугнем его. Нужно сделать, как говорится, ход конем, и выигрыш будет за нами.
Домолчав немного, он продолжал:
— У меня есть кое-какие соображения. Не попробовать ли нам сделать так, чтобы кто-то из наших проник в монастырь Святого Лузана под видом агента японской разведки Балдана.
Там его никто не знает в лицо... Но дело это опасное и потребует от разведчика огромного напряжения сил. Свою роль разведчик должен сыграть чрезвычайно тонко, помня, что ошибается он только один раз.
Лейтенант одобрительно кивал головой, с восхищением глядя на Пурэвжава, и, когда тот кончил говорить, предложил:
— Давайте немного отдохнем, товарищ капитан, уже за полночь. Надо хоть немного поспать до утра.
— Да-да, конечно, — спохватился Пурэвжав и вышел из-за стола.
...Пурэвжав медленно шел по узенькой улочке, зажатой между высокими хашанамй и спускающейся вниз под горку к окраине города, где стояла его юрта, ничем особенным не выделяющаяся среди других юрт. Он глядел себе под ноги, не замечая скопившуюся в неглубоких рытвинках воду. Мысли были заняты монастырем Святого Лузана. «Одобрит ли мое решение полковник? А если одобрит, попрошу, чтобы под видом Балдана напра-нили в монастырь меня. Только не пужно спешить, надо взвесить псе «за» и «против», чтобы полковник убедился в необходимости проникнуть в логово этих волков».
Погруженный в эти мысли, он незаметно подошел к своей юрте. Все давно спали. Не раздеваясь, прилег на мягкий тюфяк и сразу же погрузился в сон.
Утром жена, увидев спящего мужа, догадалась, что ,у него опять было трудное дело. Стараясь не греметь посудой, она тихонько начала готовить чай с молоком, мясную лапшу. Но он проснулся сам, едва она кончила заваривать чай.
— Не сердись на меня, — мягко сказал он жене, дотронувшись до ее руки. — Эти дни я совсем не вижу тебя. Вот и сегодня тоже важное дело...
— Будто у тебя бывают дни, когда нет важных дел, — перебила она его, напуская на себя обиженный вид. — Что-то я не припомню такого дня с тех пор, как ты поступил на эту работу,— примирительно сказала она и улыбнулась.
По описанию Балдана Пурзвя{ав легко нашел хашан хубил-гана-ламы — просторный двор прямоугольной формы, обнесенный высоким плотным частоколом, через который невозможно было разглядеть, что делается внутри. Вот и заветная дверца, изукрашенная затейливым орнаментом. Пурэвжав тихонько потянул за шнурок, конец которого свисал снаружи. Послышался деревянный звук упавшей щеколды, дверца отворилась, п тут же раздался мелодичный звук колокольчика,,возвещая о.вошедшем. Узкая дорожка, аккуратно вымощенная кирпичом, вела к боль-
шой белоснежной юрте хубилгана, из которой доносился тончайший запах благовоний. Пурэвжав, войдя в юрту, отвесил по обычаю низкий поклон и поприветствовал перерожденца по-баргут-ски. Довчин встретил его весьма дружелюбно, как и всякого входящего в юрту.
Весь передний угол юрты занимал жертвенник, на котором возвышался начищенный до блеска бурхан. Сам хубилган сидел, скрестив ноги, на толстых тюфяках возле низенькой деревянной кровати, покрытой дорогим ковром, на правой, мужской половине юрты. Соблюдая обычай предков, Довчин весьма радушно принял незваного гостя, предложив ему ароматный горячий чай, заправленный по национальному обычаю молоком и кусочками сала, различные восточные сладости. С лица его не сходила улыбка.
— Нет ли у вас табакерки для нюхательного табака из нефрита с золотой коронкой? — тихо спросил Пурэвжав-Балдан у хубилгана и внимательно посмотрел на него. Перерожденец вздрогнул и тут же расплылся в улыбке. Ох, как долго ждал он этих слов!
— Найдется. Сейчас такие, табакерки — большая редкость. Но у настоятеля монастыря Святого Лузана Содова есть одна, — вкрадчивым голосом, почти шепотом ответил Довчин и опять заискивающе улыбнулся. — Я сразу догадался, как только увидел вас, что вы важная персона. С какими новостями прибыть изволили? — спросил он,
— Японское разведывательное управление в Харбине, получив ваше письмо, в котором вы обращались за помощью к Стране восходящего солнца, направило меня сюда к вам. Меня зовут Балдан. Имею задание поселиться в монастыре Святого Лузана иод видом священнослужителя с целью оказания всяческой помощи в вашем деле.
— Да-да, понимаю, -— закивал головой Довчин. - Сегодня отдохни, сын мой, — перешел он на другой тон. — Путь твой был нелегким, а о деле можно поговорить и завтра, — сказал перерожденец, пытливо изучая взглядом Пурэвжава. — Как же мне устроить тебя получше? — спросил он скорее себя, чем его.
— Отдохнуть было бы неплохо. Последние несколько суток я почти не спал, — ответил Пурэвжав, не отводя взгляда.
Перерожденец чинно, как и подобает его сану, вышел из юрты, оставив дверь полуоткрытой, и тихонько окликнул кого-то по имени. К нему подошел монашек лет тридцати пяти, невысокого роста, щуплый, с коротко стриженной головой и сильно загорелым лицом. Сложив руки ладонями вместе и поднеся их ко лбу, он низко, в пояс, поклонился и угодливо спросил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16