..
И, обращаясь к молодой девушке, он сказал;, — Вы помните нашу первую встречу пять лет назад? Вы были, как и сегодня, очаровательны и добры... В вас было чутье, понимание искусства... Я сказал вам: учитесь рисовать... Я еще помню, как вы неправильно проводили линии на бумаге... Терпение, говорил я вам, а главное — старание! Я заставлял вас работать по пять часов в день... в продолжение целого года, начиная всегда в одно и то же время и заканчивая в те же минуты...
— А добрая мадам Симонс кормила меня и не брала денег за квартиру... по вашей просьбе, — перебила его Нетти, смотря на толстую хозяйку, которая из чрезмерной скромности прятала свое лицо в кружке с чаем.
— Вы правы, Нетти! Мы не забудем никогда, что она сделала для нас, — продолжал Колосс взволнованным голосом.
— Я прошу вас, — сказала мадам Симоне глухо, — не вмешивать меня в ваши истории и оставить меня в покое!
У доброй женщины показались слезы на глазах.
Нетти встала, взяла ее голову обеими маленькими руками и поцеловала. Толстая хозяйка вырвалась, шумно высморкалась и воскликнула:
— Я же вам сказала, оставьте меня в покое... Я люблю общество, вот и все!
— Возвращаюсь к Нетти, — сказал Колосс. — Через год она умела рисовать... но ей был знаком только процесс рисования. Тогда я взялся за нее серьезнее, отнял все модели... ей пришлось рисовать по памяти... Она должна была копировать формы, которые возникали в ее воображении. Затем я ей дал в руку кисть... Сегодня пять лет с того дня, как она начала проводить первую линию, и вот через несколько часов достопочтенная Национальная галерея Нью-Йорка откроет двери гудящей толпе... и эта толпа в изумлении остановится перед прекрасным произведением нашей Нетти! Нашей Нетти, которую я сделал живописцем, я, Колосс, посредственный рисовальщик и неумелый пачкун... я, уверяющий, что можно дойти до всего, не следуя
никакому другому пропилу, кроме того, которое формулируется двумя словами: «Терпение! Старание!»
Точно так же было и со мной, когда я ощупью искал своего призвания: вы сделали из меня доктора, которым, я надеюсь, вы будете иметь право гордиться, — сказал Эванс, пожимая руку старика.
— Э, Боже мой! — воскликнул Колосс. — Да к чему же служили бы живые силы природы и разума, если б хорошее направление не развивало их во всей полноте?
В эту минуту прозвенел звонок у двери.
— Опять почтальон! — сказала мадам Симоне. — Сегодня какое-то почтовое утро...
Она вернулась с конвертом в руках.
— Письмо мисс Нетти Дэвис. М-да, — прибавила она, грозя пальцем молодой девушке, — у вас слишком большая корреспонденция, моя красавица...
Нетти взяла конверт.На нем была печать и подпись:
«Арнольд Меси и Ко.
5. улица Нассау, Нью-Йорк».
Она вдруг страшно побледнела и, сделав над собой
усилие, отдала письмо Колоссу, который поспешно распечатал его.
— Вот, слушайте!»— и он прочел громким голосом: «Мистер Арнольд Меси, посетивший вчера, до публичного открытия, выставку Национальной галереи, просит мисс Н. Дэвис пожаловать в два часа в зал конкурса, чтоб переговорить с ним о покупке ее замечательной картины».
Нетти вздрогнула.
— О, — воскликнула она, закрыв лицо руками. Эванс в молчании смотрел на нее. Какие же это тайные страдания постоянно омрачали это чистое существо? Колосс мягко взял руку Нетти.
— Терпение! — сказал он ей. — Терпение и старание!
6 КУПИТЕ! КУПИТЕ БОЛЬШУЮ НОВОСТЬ!
При въезде в Нью-Йорк с северной стороны мы оказываемся в непроходимой чаще узких и грязных улиц. Это остатки старого города. Они тянутся вдоль берега реки и представляют собой лабиринт, куда не проникает пи свет, ни воздух...
Одна из таких улиц зовется Старый Каток. И, действительно, нужно проявить чудеса ловкости, чтобы не поскользнуться на ее грязной покатости и не упасть в зловонные ручьи, протекающие по ее краям.
Здесь, на углу улицы Фронт, в нескольких шагах от берега, стоит высокое здание, когда-то служившее, вероятно, складом различных товаров. Это нечто вроде рынка, покрытого крышей, с которой дождь и ветер сорвали черепицу, обнажив сгнившие балки. Истлевшие И плохо прикрепленные одна к другой доски его степ кажутся старой заплесневевшей бумагой.
Кучи грязи у полусгнившего фундамента дома чередуются с лужами грязной и вонючей воды. Сорвавшаяся с одной петли дверь ведет вовнутрь...
Через окна, вырезанные высоко в стенах, едва пробиваются лучи солнца.В этой затхлой полутьме едва можно разглядеть формы каких-то существ, похожих на людей. Чьи-то маленькие тела локат, тесно переплетенные между собой. Головы, ноги — все смешалось, покрытое грязными лохмотьями, на фоне которых резко выделяются лица, руки и голые ноги.
Где-то бьет семь часов.Тогда в разных концах помещения поднимается несколько фигур. Это взрослые люди, которые тоже спали здесь, в этом вертепе грязи и нищеты. Один из них прикладывает пальцы к губам и издает пронзительный и долгий свист, который повторяют его помощники.
И как в театральных представлениях жезл колдуна вдруг оживляет неподвижные камни, так и тут вся эта масса внезапно начинает потягиваться, копошиться, толкаться...
— Эй, черти! Вставать!
Это воззвание относится к детям: это дети валяются здесь, скученные, будто животные в стойле.Свисток оказывается недостаточным средством, как и крик. Тогда раздаются хлопки длинного бича. Нельзя поручиться, что этот бич не достанет спину или голову кого-нибудь из этих несчастных.
Во всяком случае, так как подъем происходит недостаточно быстро, один из взрослых врывается в этот муравейник, раздает удар.....аправо И налево, толкая ногой то того,то другого, и сопровождает все это грязными ругательствами, хлопаньем бича и свистом.Происходит жуткая толкотня и потасовка.Тут собраны дети разных возрастов, начиная с мальчишки десяти-двенадцати лет, бледного, худого, иссохшего, и кончая ребенком пяти лет, сохранившим остаток младенческой свежести на щечках.
Кто эти дети? Это покинутые отцом и матерью, убежавшие из родительского дома, изгнанные из-под пустынного крова, бегущие своими маленькими ножками по пути порока и мошенничества. В Нью-Йорке детьми торгуют как всем остальным. Их заставляют работать, они продают газеты, чистят сапоги, бегают в качестве посыльных...
Специальные люди подбирают этих бродяг на улицах и уводят к себе вечером, чтоб иметь их под рукой. Они бросают им по куску хлеба, немного солонины и гонят на водопой к ручью, как стадо баранов...
Вот уже все малютки на ногах. Им было нелегко это сделать, потому что в эти зимние ночи холод сковывает и тела, и волю.Дверь открыта.Они выходят под надзором вожаков. Те подгоняют отстающих хлесткими ударами по чему придется.
Они выходят на улицу, меся ногами густую грязь, и выстраиваются в два ряда вдоль стены. Выходит хозяин. Это сытый детина с размашистой походкой, с красным лицом. Его зовут мистер Спондж
(губка). Действительно ли это его имя, или это намек на количество потребляемых им напитков, не имеет значения.Он бросает довольный взгляд на свою армию.
Мистеру Спонджу предстоит произнести речь.Он откашливается, выплевывает черную слюну и говорит:
— Эй вы, чертенята! Сегодня хороший день! Есть новости! Нужно будет выть крепко и без устали! Если дело пойдет хорошо, получите супу!
Затем, отпуская своих солдат жестом, достойным генерала из оперы, он восклицает:
— Ну проваливайте ко всем чертям, и как можно скорее!
Раздается громкий крик. Мальчишки чувствуют себя свободными, они могут бежать, скакать, как им вздумается. Они направляются к типографии. Они стараются превзойти друг друга не из любви к труду, а по врожденному детскому инстинкту, который всякую тяжелую работу превращает в игру.
Нужно посмотреть на них, когда они приходят за газетами! Они толпятся, толкаются, лезут на спины друг другу, яростно отшвыривают слабых...
Каждому хочется опередить другого в получении первых номеров.Затем, нагрузившись газетами, они разбегаются по всему городу.
И уже через несколько минут они терзают уши прохожих и удивляют эхо, которое не может отвечать им в унисон, крича своими тонкими голосами!
— Важная новость! Купите! Несостоятельность Тиллин-геста! Смерть банкрота! Сто миллионов долларов долгу! Купите! Два цента! Важная новость! Тиллингест — вор! Купите! Купите!
В это время Трип и Мои философски курили свои трубки у стойки заведения па Брод-стрит.Вдруг один из юных разносчиков распахнул настежь дверь кабака и закричал во все горло свое рекламное объявление. Трип вздрогнул.
— Что? — спросил он.
— Что такое? — проворчал Моп.
В следующее мгновение Трип выбежал на улицу и вырвал из рук продавца номер «Нью-Йорк—Геральд», бросив ему вместо денег расхожую фразу:
— Ты будешь считать это за мной!
Затем он вернулся к стойке и, конечно, для улучшения зрения, влил в себя стакан виски. Далее он дрожащей рукой разложил перед собой огромный лист газеты, пробежал по столбцам пальцем и, наконец, испустил громкий вопль.
— Чтоб тебя черт повесил! — отреагировал Моп. — Что ты там нашел?
— Смотри, читай, животное!
Моп взял в руки «Геральд» и посмотрел на ту колонку, где остановился черный ноготь его почтенного компаньона.
— Ах! — воскликнул он.
— Ну, что?
— Черт возьми!
— Мы разорены!
— Полный провал!
— Все к черту!
И они посмотрели друг на друга глазами, полными отчаяния.Трип первый пришел в себя,
— Что бы это значило? Позавчера вечером прелестная девушка...
— Ангел, — кивнул Моп.
— Приезжает за нашим другом Бамом...
— И увозит его...
— Да...
— В дом Тиллингеста, банкира, богача, денежного мешка...
— Проходит тридцать шесть часов...
— Мы готовимся идти к Баму с поздравительным визитом...
— И вдруг узнаем, что Тиллингест разорен!
— Мало того, умер!
— Следовательно, наш визит уже ни к чему...
— И значит, нам остается лишь сожалеть, что бедный Бам так опрометчиво поступил...
Наступает тягостное молчание.
— Итак, — начал опять Моп, — еще одна ветка сломалась... Что делать?
— Во-первых... Где Бам?
— Это правда... Что, если с ним сыграли злую шутку?
Снова молчание.
— Знаешь, — сказал Мои, — у меня возникла мысль...
— Говори...
— Пойдем в «Старый Флаг». Может быть, Догги знает что-нибудь...
И, взяв Трипа под руку, Мои тащит его к «Старому Флагу», Они идут быстро, обдумывая по дороге различные версии. Лишь только они распахнули дверь «Старого Флага», как Догги закричал:
— Хороши ребята, нечего сказать! Почему вас не видно с субботы? Вы бежали как воры, да вы и есть таковые!
— Извините, — шепчет Трип, — дела... Догги смотрит па них исподлобья.
— Ну, вы все-таки пришли... Значит, есть совесть... Вы хорошо сделали, что пришли... У меня есть для вас письмо.
— Для нас?!
— Да, его принес вчера вечером лакей, очень хорошо одетый, и просил меня непременно передать вам это письмо до двенадцати часов.
— Теперь восемь... Мы еще не опоздали.
Догги держит письмо своими жирными пальцами и помахивает им. Примерно так дразнят куском сахара дворняжку.
— Распечатай, — говорит Трип, передавая письмо Мопу. Тот почтительно распечатывает. Что-то выпадает из конверта.
— Это еще что? — восклицает Догги.
— Банковый билет!!!
Все трое нагибаются, чтоб поднять его п так сильно стукаются головами, что отскакивают в разные стороны. Трип первый приходит в себя.
— Двадцать долларов!
— Отлично!
— Теперь читай письмо... Трип громко читает:
«Дорогие друзья, я нужен вам, а вы нужны мне. Приходите в двенадцать часов в отель «Манхэттен», в холл. Подождите меня. Так как ваша одежда не совсем прилична, то посылаю вам немного денег, чтобы вы могли сменить
гардероб. Не нужно роскоши, нужны вкус и хорошие манеры. Не опаздывайте. Скажите Догги, что я его не забываю. Вам».Ими овладевает не радость, а безумный восторг. Трип и Мои пляшут среди столиков, а в это время Догги,торжественно раскинув руки, благословляет этих двух негодяев.
Но постепенно чувство реальности возвращается к ним.
— Ну что же? — спрашивает Трип. Догги начинает нравоучительным тоном:
— Господа, — говорит он важно, — бывают минуты в жизни людей, когда судьба, устав их преследовать, протягивает руку помощи... Вы попали именно в такую ситуацию. Верьте мне, джентльмены. Не упускайте этого случая... Я всегда считал Бама умным и находчивым юношей. Эти двадцать долларов доказывают мою несомненную правоту. Ступайте покупать себе одежду... В нескольких шагах отсюда открыт новый рынок, и за пять долларов вас оденут с головы до ног как принцев...
— О, за пять долларов!
— Ну, положим, за шесть, и вы будете одеты как короли!
Это последнее сравнение приятно щекочет честолюбивую жилку наших оборванцев.
— А где же рынок?
— На углу Бродвея и Уокер-стрит. Это настоящий рынок и таких размеров, какие неизвестны в Европе. Пять этажей, загроможденных жакетками, водопад из панталон, гора шляп, река рубашек и черный рудник башмаков с громадными гвоздями...
Подойдя к рынку, друзья были ошеломлены криками продавцов и покупателей, бушующими толпами народа, обилием самых разнообразных товаров, огромными рекламными вывесками.
На одной из них изображено легендарное превращение оборванного нищего в красавца, подносящего букет улыбающейся леди... И через десять минут из этих многоцветных, ярких, кричащих бездн выходят преображенные оборванцы.
Во-первых, Трип — жакетка в зелено-черную клетку, желтые с зелеными полосами брюки, красный шарф на шее, цилиндр набекрень, на ногах — большие башмаки «Мольер»... В руке — массивная палка.
Во-вторых, Моп — красноватое пальто, панталоны небесного цвета, по-гусарски стянутые на коленях, галстук желтый с черными полосами, войлочная шляпа, в руке — массивная палка...
Все стоило обоим тринадцать долларов. Они на минуту останавливаются на тротуаре и осматривают друг друга, фатовато помахивая палками.
— Одиннадцать часов, — глубокомысленно отметил Трип.
— Следовательно, — подхватил Моп.
— До двенадцати еще тьма времени!
— Так вперед!
— Вперед!
И друзья устремились в ближайший кабачок.
7 НАСУЩНАЯ НЕОБХОДИМОСТЬ ИМЕТЬ КОШКУ О ДЕВЯТИ ХВОСТАХ
Отправимся в отель «Манхэттен», огромное здание в пять этажей, не считая подвала, с фасадом, выходящим на Бродвей.Надо пригнать, что Париж напрасно пытается завести у себя что-нибудь подобное колоссальным гостиницам Америки, открытым для всех четырех ветров света.
«Манхэттен» не просто гостиница, это центр целого мира — тут его, как сказал бы Виктор Гюго. Там останавливаются конно-железные дороги. В нижнем зале всемирная транспортная контора выдаст вам билеты в Альбани точно так же, как и в Петербург, в Сан-Франциско, Пекин или Париж — по вашему выбору.
Насчитайте пятьсот служителей — и вы только приблизитесь к истине. Все бегают, снуют, толкаются, поднимаются и спускаются по лестницам; одуряющий шум, нескончаемый гул вопросов, ответов, приглашений и объявлений... Вавилон — не то слово для сравнения с «Манхэт-теном»!
Административная служба занимает целый этаж и управляется лицом, которое получает жалованье министра. Хотите получить какие-нибудь сведения? Идите направо! Хотите заказать рекламу? Налево! Желаете комнату? На каком этаже? Скорей! Здесь нельзя медлить! Цены известны. Не пытайтесь торговаться, вас на станут слушать. Здесь все дорого. Рассчитывайте на это.
Чтоб описать этот небольшой мирок, нужен целый том. Учитывая то, что нам придется еще не раз входить в эти двери, в эти ворота, во двор, забитый каретами, багажом, входящими и выходящими людьми, на время оставим описание «Манхэттена».
Около полудня этого дня холл гостиницы был, в полном смысле слова, набит битком.Стоял такой шум, что ничего нельзя было расслышать, кроме одного слова: «Тиллингест».
Нет, его не награждали обидными эпитетами, его не проклинали и даже не осуждали. Просто разговаривали. И по мере того, как в умах говоривших возникали погибшие вследствие этой смерти миллионы, все они испытывали ощущение почтительного ужаса, который охватывает путешественника при виде живописных развалин древнего мира.
— И все это сделал Меси?
— Неужели Меси?
И тогда разговор переходил на Арнольда Меси. И звучали слова, напоминающие знаменитую фразу европейских дворов: «Король умер! Да здравствует король!»
Все восхищались бульдожьей хваткой Меси, все восхищались его финансовым талантом. В это время два субъекта яростно протискивались сквозь толпу. Это были Трип и Моп, на которых, впрочем, никто не обращал внимания.
Их причудливые туалеты, их манеры переодетых мошенников никого здесь не удивляли. Совсем другие заботы занимали собравшихся... Во время движения сквозь толпу каждому приходилось сдерживать странные поползновения своего товарища. Трип хлопал Мопа по руке, когда она тянулась к какому-нибудь раскрытому карману.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21
И, обращаясь к молодой девушке, он сказал;, — Вы помните нашу первую встречу пять лет назад? Вы были, как и сегодня, очаровательны и добры... В вас было чутье, понимание искусства... Я сказал вам: учитесь рисовать... Я еще помню, как вы неправильно проводили линии на бумаге... Терпение, говорил я вам, а главное — старание! Я заставлял вас работать по пять часов в день... в продолжение целого года, начиная всегда в одно и то же время и заканчивая в те же минуты...
— А добрая мадам Симонс кормила меня и не брала денег за квартиру... по вашей просьбе, — перебила его Нетти, смотря на толстую хозяйку, которая из чрезмерной скромности прятала свое лицо в кружке с чаем.
— Вы правы, Нетти! Мы не забудем никогда, что она сделала для нас, — продолжал Колосс взволнованным голосом.
— Я прошу вас, — сказала мадам Симоне глухо, — не вмешивать меня в ваши истории и оставить меня в покое!
У доброй женщины показались слезы на глазах.
Нетти встала, взяла ее голову обеими маленькими руками и поцеловала. Толстая хозяйка вырвалась, шумно высморкалась и воскликнула:
— Я же вам сказала, оставьте меня в покое... Я люблю общество, вот и все!
— Возвращаюсь к Нетти, — сказал Колосс. — Через год она умела рисовать... но ей был знаком только процесс рисования. Тогда я взялся за нее серьезнее, отнял все модели... ей пришлось рисовать по памяти... Она должна была копировать формы, которые возникали в ее воображении. Затем я ей дал в руку кисть... Сегодня пять лет с того дня, как она начала проводить первую линию, и вот через несколько часов достопочтенная Национальная галерея Нью-Йорка откроет двери гудящей толпе... и эта толпа в изумлении остановится перед прекрасным произведением нашей Нетти! Нашей Нетти, которую я сделал живописцем, я, Колосс, посредственный рисовальщик и неумелый пачкун... я, уверяющий, что можно дойти до всего, не следуя
никакому другому пропилу, кроме того, которое формулируется двумя словами: «Терпение! Старание!»
Точно так же было и со мной, когда я ощупью искал своего призвания: вы сделали из меня доктора, которым, я надеюсь, вы будете иметь право гордиться, — сказал Эванс, пожимая руку старика.
— Э, Боже мой! — воскликнул Колосс. — Да к чему же служили бы живые силы природы и разума, если б хорошее направление не развивало их во всей полноте?
В эту минуту прозвенел звонок у двери.
— Опять почтальон! — сказала мадам Симоне. — Сегодня какое-то почтовое утро...
Она вернулась с конвертом в руках.
— Письмо мисс Нетти Дэвис. М-да, — прибавила она, грозя пальцем молодой девушке, — у вас слишком большая корреспонденция, моя красавица...
Нетти взяла конверт.На нем была печать и подпись:
«Арнольд Меси и Ко.
5. улица Нассау, Нью-Йорк».
Она вдруг страшно побледнела и, сделав над собой
усилие, отдала письмо Колоссу, который поспешно распечатал его.
— Вот, слушайте!»— и он прочел громким голосом: «Мистер Арнольд Меси, посетивший вчера, до публичного открытия, выставку Национальной галереи, просит мисс Н. Дэвис пожаловать в два часа в зал конкурса, чтоб переговорить с ним о покупке ее замечательной картины».
Нетти вздрогнула.
— О, — воскликнула она, закрыв лицо руками. Эванс в молчании смотрел на нее. Какие же это тайные страдания постоянно омрачали это чистое существо? Колосс мягко взял руку Нетти.
— Терпение! — сказал он ей. — Терпение и старание!
6 КУПИТЕ! КУПИТЕ БОЛЬШУЮ НОВОСТЬ!
При въезде в Нью-Йорк с северной стороны мы оказываемся в непроходимой чаще узких и грязных улиц. Это остатки старого города. Они тянутся вдоль берега реки и представляют собой лабиринт, куда не проникает пи свет, ни воздух...
Одна из таких улиц зовется Старый Каток. И, действительно, нужно проявить чудеса ловкости, чтобы не поскользнуться на ее грязной покатости и не упасть в зловонные ручьи, протекающие по ее краям.
Здесь, на углу улицы Фронт, в нескольких шагах от берега, стоит высокое здание, когда-то служившее, вероятно, складом различных товаров. Это нечто вроде рынка, покрытого крышей, с которой дождь и ветер сорвали черепицу, обнажив сгнившие балки. Истлевшие И плохо прикрепленные одна к другой доски его степ кажутся старой заплесневевшей бумагой.
Кучи грязи у полусгнившего фундамента дома чередуются с лужами грязной и вонючей воды. Сорвавшаяся с одной петли дверь ведет вовнутрь...
Через окна, вырезанные высоко в стенах, едва пробиваются лучи солнца.В этой затхлой полутьме едва можно разглядеть формы каких-то существ, похожих на людей. Чьи-то маленькие тела локат, тесно переплетенные между собой. Головы, ноги — все смешалось, покрытое грязными лохмотьями, на фоне которых резко выделяются лица, руки и голые ноги.
Где-то бьет семь часов.Тогда в разных концах помещения поднимается несколько фигур. Это взрослые люди, которые тоже спали здесь, в этом вертепе грязи и нищеты. Один из них прикладывает пальцы к губам и издает пронзительный и долгий свист, который повторяют его помощники.
И как в театральных представлениях жезл колдуна вдруг оживляет неподвижные камни, так и тут вся эта масса внезапно начинает потягиваться, копошиться, толкаться...
— Эй, черти! Вставать!
Это воззвание относится к детям: это дети валяются здесь, скученные, будто животные в стойле.Свисток оказывается недостаточным средством, как и крик. Тогда раздаются хлопки длинного бича. Нельзя поручиться, что этот бич не достанет спину или голову кого-нибудь из этих несчастных.
Во всяком случае, так как подъем происходит недостаточно быстро, один из взрослых врывается в этот муравейник, раздает удар.....аправо И налево, толкая ногой то того,то другого, и сопровождает все это грязными ругательствами, хлопаньем бича и свистом.Происходит жуткая толкотня и потасовка.Тут собраны дети разных возрастов, начиная с мальчишки десяти-двенадцати лет, бледного, худого, иссохшего, и кончая ребенком пяти лет, сохранившим остаток младенческой свежести на щечках.
Кто эти дети? Это покинутые отцом и матерью, убежавшие из родительского дома, изгнанные из-под пустынного крова, бегущие своими маленькими ножками по пути порока и мошенничества. В Нью-Йорке детьми торгуют как всем остальным. Их заставляют работать, они продают газеты, чистят сапоги, бегают в качестве посыльных...
Специальные люди подбирают этих бродяг на улицах и уводят к себе вечером, чтоб иметь их под рукой. Они бросают им по куску хлеба, немного солонины и гонят на водопой к ручью, как стадо баранов...
Вот уже все малютки на ногах. Им было нелегко это сделать, потому что в эти зимние ночи холод сковывает и тела, и волю.Дверь открыта.Они выходят под надзором вожаков. Те подгоняют отстающих хлесткими ударами по чему придется.
Они выходят на улицу, меся ногами густую грязь, и выстраиваются в два ряда вдоль стены. Выходит хозяин. Это сытый детина с размашистой походкой, с красным лицом. Его зовут мистер Спондж
(губка). Действительно ли это его имя, или это намек на количество потребляемых им напитков, не имеет значения.Он бросает довольный взгляд на свою армию.
Мистеру Спонджу предстоит произнести речь.Он откашливается, выплевывает черную слюну и говорит:
— Эй вы, чертенята! Сегодня хороший день! Есть новости! Нужно будет выть крепко и без устали! Если дело пойдет хорошо, получите супу!
Затем, отпуская своих солдат жестом, достойным генерала из оперы, он восклицает:
— Ну проваливайте ко всем чертям, и как можно скорее!
Раздается громкий крик. Мальчишки чувствуют себя свободными, они могут бежать, скакать, как им вздумается. Они направляются к типографии. Они стараются превзойти друг друга не из любви к труду, а по врожденному детскому инстинкту, который всякую тяжелую работу превращает в игру.
Нужно посмотреть на них, когда они приходят за газетами! Они толпятся, толкаются, лезут на спины друг другу, яростно отшвыривают слабых...
Каждому хочется опередить другого в получении первых номеров.Затем, нагрузившись газетами, они разбегаются по всему городу.
И уже через несколько минут они терзают уши прохожих и удивляют эхо, которое не может отвечать им в унисон, крича своими тонкими голосами!
— Важная новость! Купите! Несостоятельность Тиллин-геста! Смерть банкрота! Сто миллионов долларов долгу! Купите! Два цента! Важная новость! Тиллингест — вор! Купите! Купите!
В это время Трип и Мои философски курили свои трубки у стойки заведения па Брод-стрит.Вдруг один из юных разносчиков распахнул настежь дверь кабака и закричал во все горло свое рекламное объявление. Трип вздрогнул.
— Что? — спросил он.
— Что такое? — проворчал Моп.
В следующее мгновение Трип выбежал на улицу и вырвал из рук продавца номер «Нью-Йорк—Геральд», бросив ему вместо денег расхожую фразу:
— Ты будешь считать это за мной!
Затем он вернулся к стойке и, конечно, для улучшения зрения, влил в себя стакан виски. Далее он дрожащей рукой разложил перед собой огромный лист газеты, пробежал по столбцам пальцем и, наконец, испустил громкий вопль.
— Чтоб тебя черт повесил! — отреагировал Моп. — Что ты там нашел?
— Смотри, читай, животное!
Моп взял в руки «Геральд» и посмотрел на ту колонку, где остановился черный ноготь его почтенного компаньона.
— Ах! — воскликнул он.
— Ну, что?
— Черт возьми!
— Мы разорены!
— Полный провал!
— Все к черту!
И они посмотрели друг на друга глазами, полными отчаяния.Трип первый пришел в себя,
— Что бы это значило? Позавчера вечером прелестная девушка...
— Ангел, — кивнул Моп.
— Приезжает за нашим другом Бамом...
— И увозит его...
— Да...
— В дом Тиллингеста, банкира, богача, денежного мешка...
— Проходит тридцать шесть часов...
— Мы готовимся идти к Баму с поздравительным визитом...
— И вдруг узнаем, что Тиллингест разорен!
— Мало того, умер!
— Следовательно, наш визит уже ни к чему...
— И значит, нам остается лишь сожалеть, что бедный Бам так опрометчиво поступил...
Наступает тягостное молчание.
— Итак, — начал опять Моп, — еще одна ветка сломалась... Что делать?
— Во-первых... Где Бам?
— Это правда... Что, если с ним сыграли злую шутку?
Снова молчание.
— Знаешь, — сказал Мои, — у меня возникла мысль...
— Говори...
— Пойдем в «Старый Флаг». Может быть, Догги знает что-нибудь...
И, взяв Трипа под руку, Мои тащит его к «Старому Флагу», Они идут быстро, обдумывая по дороге различные версии. Лишь только они распахнули дверь «Старого Флага», как Догги закричал:
— Хороши ребята, нечего сказать! Почему вас не видно с субботы? Вы бежали как воры, да вы и есть таковые!
— Извините, — шепчет Трип, — дела... Догги смотрит па них исподлобья.
— Ну, вы все-таки пришли... Значит, есть совесть... Вы хорошо сделали, что пришли... У меня есть для вас письмо.
— Для нас?!
— Да, его принес вчера вечером лакей, очень хорошо одетый, и просил меня непременно передать вам это письмо до двенадцати часов.
— Теперь восемь... Мы еще не опоздали.
Догги держит письмо своими жирными пальцами и помахивает им. Примерно так дразнят куском сахара дворняжку.
— Распечатай, — говорит Трип, передавая письмо Мопу. Тот почтительно распечатывает. Что-то выпадает из конверта.
— Это еще что? — восклицает Догги.
— Банковый билет!!!
Все трое нагибаются, чтоб поднять его п так сильно стукаются головами, что отскакивают в разные стороны. Трип первый приходит в себя.
— Двадцать долларов!
— Отлично!
— Теперь читай письмо... Трип громко читает:
«Дорогие друзья, я нужен вам, а вы нужны мне. Приходите в двенадцать часов в отель «Манхэттен», в холл. Подождите меня. Так как ваша одежда не совсем прилична, то посылаю вам немного денег, чтобы вы могли сменить
гардероб. Не нужно роскоши, нужны вкус и хорошие манеры. Не опаздывайте. Скажите Догги, что я его не забываю. Вам».Ими овладевает не радость, а безумный восторг. Трип и Мои пляшут среди столиков, а в это время Догги,торжественно раскинув руки, благословляет этих двух негодяев.
Но постепенно чувство реальности возвращается к ним.
— Ну что же? — спрашивает Трип. Догги начинает нравоучительным тоном:
— Господа, — говорит он важно, — бывают минуты в жизни людей, когда судьба, устав их преследовать, протягивает руку помощи... Вы попали именно в такую ситуацию. Верьте мне, джентльмены. Не упускайте этого случая... Я всегда считал Бама умным и находчивым юношей. Эти двадцать долларов доказывают мою несомненную правоту. Ступайте покупать себе одежду... В нескольких шагах отсюда открыт новый рынок, и за пять долларов вас оденут с головы до ног как принцев...
— О, за пять долларов!
— Ну, положим, за шесть, и вы будете одеты как короли!
Это последнее сравнение приятно щекочет честолюбивую жилку наших оборванцев.
— А где же рынок?
— На углу Бродвея и Уокер-стрит. Это настоящий рынок и таких размеров, какие неизвестны в Европе. Пять этажей, загроможденных жакетками, водопад из панталон, гора шляп, река рубашек и черный рудник башмаков с громадными гвоздями...
Подойдя к рынку, друзья были ошеломлены криками продавцов и покупателей, бушующими толпами народа, обилием самых разнообразных товаров, огромными рекламными вывесками.
На одной из них изображено легендарное превращение оборванного нищего в красавца, подносящего букет улыбающейся леди... И через десять минут из этих многоцветных, ярких, кричащих бездн выходят преображенные оборванцы.
Во-первых, Трип — жакетка в зелено-черную клетку, желтые с зелеными полосами брюки, красный шарф на шее, цилиндр набекрень, на ногах — большие башмаки «Мольер»... В руке — массивная палка.
Во-вторых, Моп — красноватое пальто, панталоны небесного цвета, по-гусарски стянутые на коленях, галстук желтый с черными полосами, войлочная шляпа, в руке — массивная палка...
Все стоило обоим тринадцать долларов. Они на минуту останавливаются на тротуаре и осматривают друг друга, фатовато помахивая палками.
— Одиннадцать часов, — глубокомысленно отметил Трип.
— Следовательно, — подхватил Моп.
— До двенадцати еще тьма времени!
— Так вперед!
— Вперед!
И друзья устремились в ближайший кабачок.
7 НАСУЩНАЯ НЕОБХОДИМОСТЬ ИМЕТЬ КОШКУ О ДЕВЯТИ ХВОСТАХ
Отправимся в отель «Манхэттен», огромное здание в пять этажей, не считая подвала, с фасадом, выходящим на Бродвей.Надо пригнать, что Париж напрасно пытается завести у себя что-нибудь подобное колоссальным гостиницам Америки, открытым для всех четырех ветров света.
«Манхэттен» не просто гостиница, это центр целого мира — тут его, как сказал бы Виктор Гюго. Там останавливаются конно-железные дороги. В нижнем зале всемирная транспортная контора выдаст вам билеты в Альбани точно так же, как и в Петербург, в Сан-Франциско, Пекин или Париж — по вашему выбору.
Насчитайте пятьсот служителей — и вы только приблизитесь к истине. Все бегают, снуют, толкаются, поднимаются и спускаются по лестницам; одуряющий шум, нескончаемый гул вопросов, ответов, приглашений и объявлений... Вавилон — не то слово для сравнения с «Манхэт-теном»!
Административная служба занимает целый этаж и управляется лицом, которое получает жалованье министра. Хотите получить какие-нибудь сведения? Идите направо! Хотите заказать рекламу? Налево! Желаете комнату? На каком этаже? Скорей! Здесь нельзя медлить! Цены известны. Не пытайтесь торговаться, вас на станут слушать. Здесь все дорого. Рассчитывайте на это.
Чтоб описать этот небольшой мирок, нужен целый том. Учитывая то, что нам придется еще не раз входить в эти двери, в эти ворота, во двор, забитый каретами, багажом, входящими и выходящими людьми, на время оставим описание «Манхэттена».
Около полудня этого дня холл гостиницы был, в полном смысле слова, набит битком.Стоял такой шум, что ничего нельзя было расслышать, кроме одного слова: «Тиллингест».
Нет, его не награждали обидными эпитетами, его не проклинали и даже не осуждали. Просто разговаривали. И по мере того, как в умах говоривших возникали погибшие вследствие этой смерти миллионы, все они испытывали ощущение почтительного ужаса, который охватывает путешественника при виде живописных развалин древнего мира.
— И все это сделал Меси?
— Неужели Меси?
И тогда разговор переходил на Арнольда Меси. И звучали слова, напоминающие знаменитую фразу европейских дворов: «Король умер! Да здравствует король!»
Все восхищались бульдожьей хваткой Меси, все восхищались его финансовым талантом. В это время два субъекта яростно протискивались сквозь толпу. Это были Трип и Моп, на которых, впрочем, никто не обращал внимания.
Их причудливые туалеты, их манеры переодетых мошенников никого здесь не удивляли. Совсем другие заботы занимали собравшихся... Во время движения сквозь толпу каждому приходилось сдерживать странные поползновения своего товарища. Трип хлопал Мопа по руке, когда она тянулась к какому-нибудь раскрытому карману.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21