Он шел из-под стены сарая и, не доходя до края обрыва, заканчивался стрелковым окопом.
– Смотри, как хитро придумали, – сказал я ординарцу, показывая на пустой сарай и ход сообщения, который шел из-под его стены. Ход сообщения был отрыт без отвала [на бруствер] земли. Ходы сообщения обычно роют, выбрасывая землю на одну или две стороны. А здесь землю, повидимому, выносили в мешках и ссыпали в сарай. И действительно, когда мы зашли за сарай, то увидели внутри через открытые ворота высокий бугор земли, занесенный снегом.
– А что- то там зеленеет на краю стрелкового окопа?
– Вроде убитый немец, товарищ лейтенант! Мы выходим из-за угла сарая и видим перед собой убитого немца. Немец полулежит в окопе, откинувшись спиной на его гладкий край. Вот когда немца можно [было] рассмотреть [подробно] вблизи. Видно даже рельефный узор на пуговицах. На немце [была надета] голубовато-зеленоватая шинель и френч с черный отложным воротником %%%%%. На ногах кожаные кованые сапоги с короткими и широкими голенищами. Тело немца застыло, он полулежал в неестественной позе. Серые глаза у него были открыты и устремлены куда-то в пространство. В глазах ни страха, ни смертельной тоски, а даже [наоборот внутреннее] достоинство, и желанный покой. Волосы у немца светлые, цвета прелой соломы, лицо чисто выбритое, сытое и спокойное, на щеках сохранился легкий румянец. Вот только губы припухли и посинели от ветра и холода. Тронь его рукой, встряхни, и за рукав, и он вздохнет глубоко, тряхнет головой, сбросит о себя задумчивость и сонное оцепенение, заморгает глазами, залопочет [быстро] по-своему, и поднимет руки вверх. Немец широк в плечах, и ростом выше меня, прикинул я, мысленно сравнивая его и свою фигуру. В нем не меньше девяносто килограмм. На голове у него пилотка, он отвернул её и натянул [глубоко] на уши. Голубовато-зеленая тонкого сукна шинель опоясана широким, из натуральной кожи, ремнем с бело-черной квадратной бляхой. В центре бляхи рельефный круг с фашистской свастикой и с надписью по кругу – "Гот мит унс!" /Бог с нами!/ На поясном ремне давленый кожаный подсумок, он расстегнут и
– 12- в нем видны немецкие латунные патроны с проточенной канавкой вместо шляпки [как у нас]. У нас железные и шляпкой наружу, покрытые слоем цинка, а у них блестящие. Латунь не ржавеет [на сырости]. Винтовка его валяется на дне окопа около ног. В последний момент руки ослабли и он её выронил. Мы оглядели его кругом. Входного отверстия от пули нигде не было видно. Никаких следов и пятен застывшей крови снаружи. Такое впечатление, что он пулю свою [просто] ртом проглотил.
– Посмотри в кармане! Документы какие есть при нем? – сказал я ординарцу.
Ординарец наклонился и неохотно засунул руку немцу за пазуху. В нагрудном кармане френча он нащупал их. Вынул из кармана целую пачку разных книжиц, бумаг и фотографий. Здесь была солдатская книжка, какие- то бумаги и квитанции и целая пачка семейных фотографий. На одной фотографии изображен небольшой двухэтажный дом. Повидимому здесь до войны жил убитый немец. А на этой – его фрау [с прилизанным прибором] и трехлетний сынок, приглаженный прибор на голове, рядом с мутер стоит худощавая дочка.
– Да! – сказал я вслух. Ординарец посмотрел на фотографию и почему-то глубоко вздохнул.
– Привали его на край окопа, так чтобы он оперся локтем. Сделаем вид, будто он живой стоит. Положи винтовку перед ним. Кто из тыловых или полковых сюда пойдет, наткнется на немца, подумает что он целится в них. С перепугу наложат в штаны! Пусть немец здесь для хохмы торчит! Со страха доложат в дивизию, что деревню забрали немцы, а рота попала в плен. А то наши солдатики что- то приуныли! Хоть [посмеются над ними] посмеяться будет над чем от души!
– Сколько прошел этот фриц по нашей земле? Разве он думал, что здесь, в этом окопе найдет свою смерть [и могилу]. Разве он знал, что вот так будет торчать до весны, как огородное пугало? Здесь его и сам фюрер никогда не найдет! Дождется немец солнышка, рухнет в окоп и сольётся с талой землей. Куда он отсюда денется? А окоп он рыл с любовью и немецкой аккуратностью, не как наши, все кругом подчищено и убрано под метлу. Фрау унд киндер ждут его домой. А он как верный страж своего окопа прилёг на ровный край и целится. Вот наложат наши батальонные или полковые, когда сунутся сюда! Мы вернулись в деревню, прихватив с собой фотографии и документы убитого. Через некоторое время меня вызвали к телефону. Звонил комбат. Я доложил ему, что долблю окопы и прорезаю в стенах амбразуры.
– Вы не можете прислать нам пустых мешков? – спросил я его.
– Не плохо было бы положить мешки с песком или с землёй вокруг каждой бойницы.
– 13-
– Ты что, не соображаешь?
– Обращаться за помощью [в батальон и в полк] не приучайся!
– Соображай сам и используй подручные средства! На этом разговор с батальонным был закончен. Я пошел к Ахрименко проверить его готовность. Мне нужно было убедиться как он пристрелял дорогу и опушку леса.
– Дай команду своему расчёту, пусть пустят две мины по дороге по самому краю опушки леса! Хочу посмотреть, как точно умеют стрелять твои орёлики. Ахрименко подал команду, минометный расчет быстро занял свои места, и два резких хлопка последовали друг за другом. Ахрименко смотрел в бинокль, а я наблюдал невооруженным глазом. Дистанция небольшая, но взрывов нигде не было видно.
– По-моему, у вас дистанция велика! Мины рвутся далеко в лесу! На опушке взрывов не видно! – сказал я Ахрименке.
– Я просил ударить по дороге, а вы бьете далеко в глубину!
– Разрывы можно не увидеть! – ответил мне Ахрименко.
– Заряд небольшой, мины осколочные!
– Дымовых, пристрелочных у нас нет!
– Знаешь что Ахрименко! Я сегодня ходил по деревне, облазил все закоулки и задворки и воронок от твоих мин нигде не нашел. А как помнится мне, ты выпустил перед нашим наступлением с того берега десяток [десятка полтора-два] по деревне! Может они у тебя не взрываются?
– Ну ладно! Для проверки ударь по дороге, дистанция двести метров!
– Это я могу, пожалуйста! – ответил он и решительно подошел сам к миномету. На этот раз он сам сел за буссоль навел миномёт. Долго возился с прицелом, потом протянул руку в сторону. Солдат подал ему мину. Ахрименко сунул её в ствол, отпрянул в сторону, зажал ладонями уши. Через некоторое время на дороге брызнула мерзлая земля и взметнулся снежный фонтан.
– Вот теперь вижу! – сказал я и посмотрел на солдат расчета.
– Придется тебе самому наводить, если немцы пойдут.
– [Ну ладно,] Пошли, – сказал я ординарцу. Возвращаемся назад и по дороге заходим к Черняеву. Смотрю в поле, ни одного солдата. Окопы в снегу не роют.
– В чём дело? – спрашиваю я Черняева. Он молчит.
– Куда ты со своими солдатами денешься, если завтра на деревню налетит немецкая авиация? Я был под бомбежкой! Могу тебе сказать! Вас в этих избах завалит сверху брёвнами и побьет кирпичом от печек!
– На Селигере, у нас в укрепрайоне бетонные точки были, их для маскировки одевали сверху бревенчатыми срубами и крышами. Но там люди сидели в бетонных укрытиях, а у тебя над головой досчатый потолок и крыша из дранки.
– 14-
– Твоим солдатам бревнами головы разобьёт [по голове попадет]! Твои солдаты, между прочим, сидят за стенами, и от пуль не укрыты. А если пустить прямой наводкой снаряд? Он не только брёвна и стены, он навылет кирпичную печь прошибет! [С лица до изнанки!]
– Что ты Черняев думаешь, когда попадешь в оборот?
– Солдаты Сенина завидуют тебе. А чему завидовать, Я не вижу!
– Я приказал тебе отрыть окопы за дорогой в снегу. Ты мой приказ не выполнил и почему-то упорствуешь. Ты отвечаешь за своих солдат, а не они за тебя в ответе. Подведут они тебя под монастырь, попомни мои слова!
– Будем рыть! – прохрипел Черняев. Он видно ел снег, когда хотел пить. В деревне колодец. Лень послать солдата. А снегом не напьёшься! – подумал я.
– Топоры возьмешь у Сенина! Время не тяни! Сегодня с вечера выставишь солдат на работу! Я позвал ординарцами сидел на крыльце и болтал с солдатами. Я посмотрел на Черняева. Не знаю, он что-нибудь понял, или до него мой взгляд не дошёл. Мы пошли вдоль деревни, на левый фланг, [где сидели солдаты] к Сенину. С левой стороны дороги в одну линию, в снегу стоят темные приземистые избы. Они ушли по самые окна в снег. Повсюду около стен намело большие сугробы. Окна выбиты, двери раскрыты. Двери иногда под ветром скрипят на ржавых петлях [крюках]. Деревня стоит по одну сторону дороги. С другой стороны открытое снежное поле и вдалеке, на его краю, темнеющий лес. Идём по дороге не торопясь. На нас надеты белые маскхалаты. Наверно нас видно на фоне тёмных бревенчатых стен – думаю я.
– Знаешь что! – говорю я ординарцу.
– Давай-ка снимем рубахи. А то мы с тобой целый день здесь мотаемся на виду у немцев. Подкараулят они нас! Стукнут из снайперской винтовки! Я останавливаюсь, снимаю с себя рубаху маскхалата и отдаю её ординарцу.
– На положи к себе в мешок! Ординарец тоже до половины раздевается. Старшина Сенин издалека замечает нас. Он что- то говорит своим солдатам, и те зашевелились в окопах. Да! Стоило один раз по делу прикрикнуть на старшину, и старая дружба сразу дала трещину. Но что сделаешь? Война во всё вносит свои поправки! К вечеру потемнело. Подул резкий ветер. Снежная пыль зашуршала под ногами. Застонали пустые разбитые окна в избах. На ночь я решил
– 15- пойти в избу лечь и отдохнуть. Считай уже третьи сутки на ногах, нужно лечь и как следует выспаться. Окопы у Сенина [были] почти готовы. Черняев забрал топоры и приступил к работе. Я предупредил старшину, и мы с ординарцем пошли в избу, отведенную комсоставу. Там сидели связисты, они круглосуточно посменно дежурили у телефона. На полу была набросана солома, мы легли и тут же заснули. Утром, с рассветом в деревню прилетел первый снаряд. Немцы стреляли откуда-то из-за леса. За ночь все свежие выбросы земли перед окопами замело и запорошило чистым снегом, так что они растворились в белом пространстве. Второй немецкий снаряд прошуршал и ударил под крышу соседнего дома, ещё один рванул за обрывом, перелетев дома [и сараи]. Потом зафыркали ещё два, они грохнули с недолётом на дороге. На дороге перед взводом Черняева поднялся столб снега и черного дыма. За двумя [этими, прогудев] прилетело ещё несколько [штук], они метнулись к домам Черняева, где были вырублены амбразуры. Мы с ординарцем быстро поднялись на ноги и перебежали в окопы к солдатам Сенина. Солдаты в окопах как-то вдруг сгорбились, втянули шеи, навострили уши [и присели поглубже] и смотрели что будет.
– Пристреливают! Товарищ лейтенант!
– Я обернулся на голос, и увидел в соседнем окопе старшину Сенина.
– Ты всех убрал из домов? – спросил я.
– Пошли двух солдат, пусть ещё раз проверят! И вели всем немедленно в окопы! Телефонистам скажи, чтоб забрали свой телефон и бежали сюда [поскорее]!
– Учти! Через две [три] минуты будет поздно! Немцы откроют беглый огонь. Откуда у меня появилась такая уверенность? Я впервые видел, как рвутся снаряды.
– Ну, Черняев!- подумал я. Достанется сегодня тебе и твоим солдатам! Влепит он вам по амбразурам! Когда после очередной пристрелочной пары немцы пустили залп беглым огнем, то с одной и изб сорвало крышу и щепа разлетелась, как куриные перья, кругом. Вот когда всем солдатам стало ясно, что такое в снежном поле [за дорогой] окоп. Немец разнесет всю деревню, не оставит бревна на бревне, сотрет всё с поверхности земли. Немецким наблюдателям видны темные силуэты изб на снегу. Амбразуры они пересчитали в стереотрубу. Пристреляли улицу по самому краю домов. А вот после небольшой паузы послышался отдалённый нарастающий гул летящих на нас снарядов.
– 16 – Затем мы услышали их затихающий звук [шуршание снарядов]. Над деревней вскинулось пламя, последовали мощные удары, и деревню заволокло дымом. Стенки окопов дрогнули и зашатались. Удары снарядов отозвались у нас внутри. От домов полетели брёвна и доски. Дома как бы на миг подпрыгнули от земли, повисли в воздухе, и с грохотом осели вниз. Взметнулись обрывки щепы, стропила крыш, обрывки, куски и кирпичи. Немцы били по домам тяжелыми фугасными снарядами. Бревенчатые коробки домов перекосились и стали рушиться. Я вспомнил бомбежку на Волге. Тогда нам взрывы показались силой сверх человеческого предела. То, что творилось сейчас, бомбежка была просто детской забавой. Возможно, что самое страшное быстро забывается, и человек каждый раз [преодолевает] переживает всё заново [и переживает всё иначе и по-другому]. Небольшой обстрел уже не вызывает у нас мандраж [дрожи %%% и на зубах]. Залпы немецких батарей следовали один за другим. Над деревней повисло черное облако дыма. Металась и дрожала земля. Уходил из-под ног мерзлый окоп. Мы вместе с окопом подпрыгивали при очередном недалёком ударе. В какой-то момент наступила короткая пауза. Я поднялся на ноги и осмотрелся кругом. Я хотел взглянуть туда, где сидели солдаты Черняева. Два дома, которые он занимал, горели. Яркое пламя охватило их с крыш. Искры и черный дым ветром сносило в нашу сторону. Если Черняев с солдатами сгорит в этих домах, то его и солдат объявят героями. Про самого Черняева пропечатают в дивизионной газете. "Погиб на огненном рубеже!" Около домов не видно ни одной живой души. Никто не мечется и не выбрасывается из окон и дверей. Но вот опять полетели снаряды. При ударе фугасного снаряда в пылающий дом, в небо взлетают горящие обломки и сыпятся искры. Солдаты старшины Сенина скорчились в своих окопах. Но не все пали ниц, есть любопытные. Они выглядывают поверх окопов и посматривают на горящие дома. [Одни согнулись, воткнулись в мерзлую землю окопа, ждут смерти и молят о жизни, о спасении своей души, другие только вздрагивают, но не пригибаются, смотрят.] Теперь видно, кто из них к войне годится, кто будет воевать, а кто закончит войну, не увидев её своими глазами. Теперь солдаты поняли, что их тяжкий труд не пропал даром. Но вот опять послышался гул и через десяток секунд над деревней [следуют] беспорядочные разрывы. Спины солдат согнулись. Каждый очередной удар гнет их всё ниже и ниже на дно окопа. Но, несмотря на неистовый огонь, грохот и рёв, все, кто уткнулись головой меж колен, уверены и знают, что немцам в окоп не попасть [попасть очень трудно]. Страх, конечно, [делает своё дело] у каждого есть. Но в белом снегу [немцам] окопов не видно.
– 17- Теперь солдат почувствует на собственной шкуре, что значит попасть под обстрел. Каждый новый залп устремляемся к земле, каждый новый удар застилает всё дымом [, заставляет подгибать колени. Но в сознании теплится надежда, что ты жив, и что с тобой ничего не случится]. Но вот с гулом и рёвом успели освоиться ещё несколько солдат. Они чувствуют, что шуму много, а прямых попаданий не предвидится. Они вытянули шеи, стоят и выглядывают наружу. Что это? Лихость, храбрость, проба своих сил, или просто человеческое любопытство? В начальный момент я тоже было ткнулся [в свои колени] в окоп. Но тут же сообразил, куда [собственно] падают и где рвутся снаряды. Я видел, что окопы в стороне от обстрела [но в этот момент] что в первый момент нужно [всё равно найти в себе силы, чтобы преодолеть грохот и страх] осмотреться кругом и осмыслить обстрел %%%% Я поднялся на ноги и стал наблюдать за обстрелом. Любопытство [, твёрдое желание] и первый страх! [Это что-то похожее на вино, смешанное с пивом и %%%% настойкой из чеснока]. Любопытство и страх! Что преодолеет? Я смотрел [по долгу службы] вдоль деревни и думал. Мне нужно [было] знать, что делается теперь [там,] на поверхности земли. Мне нужно знать, как действовать в будущем. Что твориться у младшего лейтенанта Черняева? Тем более, что осколки не долетали до нас. При взрыве снаряда осколки веером уходили вперёд. Долго будет продолжаться эта огненная пляска? Кажется, что время остановилось совсем [минуты %%% как дни]. Но вот немецкие пушки неожиданно поперхнулись, разрывы стали реже и через мгновение прекратились совсем. Я прислушался. Какая-то напряженная тишина расплылась над окопами [навалилась на окоп]. И только сзади между домов потрескивал огонь, да слышалось шипение таявшего снега. В такой момент жди, да гляди! Я смотрел на опушку леса, ожидая увидеть рассыпавшуюся по снежному полю немецкую цепь. На опушке леса никакого движения, в поле на снегу ни одной живой души. Но я подал на всякий случай своим солдатам команду – К бою!
Не встряхни сейчас своих солдат, многие так и будут торчать костлявыми задами кверху. Команда – К бою! Это когда все солдаты встают, кладут перед собой трёхлинейки, передёргивают затворы и глядят [в оба вперёд] в сторону противника.
– Передай пулеметчикам, – сказал я старшине, – пусть ударят по опушки леса. Полсотни патрон, короткими очередями! Немцы должны знать, что мы сидим в деревне! Я огляделся кругом и сказал сам себе: Немцам здесь делать нечего.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
– Смотри, как хитро придумали, – сказал я ординарцу, показывая на пустой сарай и ход сообщения, который шел из-под его стены. Ход сообщения был отрыт без отвала [на бруствер] земли. Ходы сообщения обычно роют, выбрасывая землю на одну или две стороны. А здесь землю, повидимому, выносили в мешках и ссыпали в сарай. И действительно, когда мы зашли за сарай, то увидели внутри через открытые ворота высокий бугор земли, занесенный снегом.
– А что- то там зеленеет на краю стрелкового окопа?
– Вроде убитый немец, товарищ лейтенант! Мы выходим из-за угла сарая и видим перед собой убитого немца. Немец полулежит в окопе, откинувшись спиной на его гладкий край. Вот когда немца можно [было] рассмотреть [подробно] вблизи. Видно даже рельефный узор на пуговицах. На немце [была надета] голубовато-зеленоватая шинель и френч с черный отложным воротником %%%%%. На ногах кожаные кованые сапоги с короткими и широкими голенищами. Тело немца застыло, он полулежал в неестественной позе. Серые глаза у него были открыты и устремлены куда-то в пространство. В глазах ни страха, ни смертельной тоски, а даже [наоборот внутреннее] достоинство, и желанный покой. Волосы у немца светлые, цвета прелой соломы, лицо чисто выбритое, сытое и спокойное, на щеках сохранился легкий румянец. Вот только губы припухли и посинели от ветра и холода. Тронь его рукой, встряхни, и за рукав, и он вздохнет глубоко, тряхнет головой, сбросит о себя задумчивость и сонное оцепенение, заморгает глазами, залопочет [быстро] по-своему, и поднимет руки вверх. Немец широк в плечах, и ростом выше меня, прикинул я, мысленно сравнивая его и свою фигуру. В нем не меньше девяносто килограмм. На голове у него пилотка, он отвернул её и натянул [глубоко] на уши. Голубовато-зеленая тонкого сукна шинель опоясана широким, из натуральной кожи, ремнем с бело-черной квадратной бляхой. В центре бляхи рельефный круг с фашистской свастикой и с надписью по кругу – "Гот мит унс!" /Бог с нами!/ На поясном ремне давленый кожаный подсумок, он расстегнут и
– 12- в нем видны немецкие латунные патроны с проточенной канавкой вместо шляпки [как у нас]. У нас железные и шляпкой наружу, покрытые слоем цинка, а у них блестящие. Латунь не ржавеет [на сырости]. Винтовка его валяется на дне окопа около ног. В последний момент руки ослабли и он её выронил. Мы оглядели его кругом. Входного отверстия от пули нигде не было видно. Никаких следов и пятен застывшей крови снаружи. Такое впечатление, что он пулю свою [просто] ртом проглотил.
– Посмотри в кармане! Документы какие есть при нем? – сказал я ординарцу.
Ординарец наклонился и неохотно засунул руку немцу за пазуху. В нагрудном кармане френча он нащупал их. Вынул из кармана целую пачку разных книжиц, бумаг и фотографий. Здесь была солдатская книжка, какие- то бумаги и квитанции и целая пачка семейных фотографий. На одной фотографии изображен небольшой двухэтажный дом. Повидимому здесь до войны жил убитый немец. А на этой – его фрау [с прилизанным прибором] и трехлетний сынок, приглаженный прибор на голове, рядом с мутер стоит худощавая дочка.
– Да! – сказал я вслух. Ординарец посмотрел на фотографию и почему-то глубоко вздохнул.
– Привали его на край окопа, так чтобы он оперся локтем. Сделаем вид, будто он живой стоит. Положи винтовку перед ним. Кто из тыловых или полковых сюда пойдет, наткнется на немца, подумает что он целится в них. С перепугу наложат в штаны! Пусть немец здесь для хохмы торчит! Со страха доложат в дивизию, что деревню забрали немцы, а рота попала в плен. А то наши солдатики что- то приуныли! Хоть [посмеются над ними] посмеяться будет над чем от души!
– Сколько прошел этот фриц по нашей земле? Разве он думал, что здесь, в этом окопе найдет свою смерть [и могилу]. Разве он знал, что вот так будет торчать до весны, как огородное пугало? Здесь его и сам фюрер никогда не найдет! Дождется немец солнышка, рухнет в окоп и сольётся с талой землей. Куда он отсюда денется? А окоп он рыл с любовью и немецкой аккуратностью, не как наши, все кругом подчищено и убрано под метлу. Фрау унд киндер ждут его домой. А он как верный страж своего окопа прилёг на ровный край и целится. Вот наложат наши батальонные или полковые, когда сунутся сюда! Мы вернулись в деревню, прихватив с собой фотографии и документы убитого. Через некоторое время меня вызвали к телефону. Звонил комбат. Я доложил ему, что долблю окопы и прорезаю в стенах амбразуры.
– Вы не можете прислать нам пустых мешков? – спросил я его.
– Не плохо было бы положить мешки с песком или с землёй вокруг каждой бойницы.
– 13-
– Ты что, не соображаешь?
– Обращаться за помощью [в батальон и в полк] не приучайся!
– Соображай сам и используй подручные средства! На этом разговор с батальонным был закончен. Я пошел к Ахрименко проверить его готовность. Мне нужно было убедиться как он пристрелял дорогу и опушку леса.
– Дай команду своему расчёту, пусть пустят две мины по дороге по самому краю опушки леса! Хочу посмотреть, как точно умеют стрелять твои орёлики. Ахрименко подал команду, минометный расчет быстро занял свои места, и два резких хлопка последовали друг за другом. Ахрименко смотрел в бинокль, а я наблюдал невооруженным глазом. Дистанция небольшая, но взрывов нигде не было видно.
– По-моему, у вас дистанция велика! Мины рвутся далеко в лесу! На опушке взрывов не видно! – сказал я Ахрименке.
– Я просил ударить по дороге, а вы бьете далеко в глубину!
– Разрывы можно не увидеть! – ответил мне Ахрименко.
– Заряд небольшой, мины осколочные!
– Дымовых, пристрелочных у нас нет!
– Знаешь что Ахрименко! Я сегодня ходил по деревне, облазил все закоулки и задворки и воронок от твоих мин нигде не нашел. А как помнится мне, ты выпустил перед нашим наступлением с того берега десяток [десятка полтора-два] по деревне! Может они у тебя не взрываются?
– Ну ладно! Для проверки ударь по дороге, дистанция двести метров!
– Это я могу, пожалуйста! – ответил он и решительно подошел сам к миномету. На этот раз он сам сел за буссоль навел миномёт. Долго возился с прицелом, потом протянул руку в сторону. Солдат подал ему мину. Ахрименко сунул её в ствол, отпрянул в сторону, зажал ладонями уши. Через некоторое время на дороге брызнула мерзлая земля и взметнулся снежный фонтан.
– Вот теперь вижу! – сказал я и посмотрел на солдат расчета.
– Придется тебе самому наводить, если немцы пойдут.
– [Ну ладно,] Пошли, – сказал я ординарцу. Возвращаемся назад и по дороге заходим к Черняеву. Смотрю в поле, ни одного солдата. Окопы в снегу не роют.
– В чём дело? – спрашиваю я Черняева. Он молчит.
– Куда ты со своими солдатами денешься, если завтра на деревню налетит немецкая авиация? Я был под бомбежкой! Могу тебе сказать! Вас в этих избах завалит сверху брёвнами и побьет кирпичом от печек!
– На Селигере, у нас в укрепрайоне бетонные точки были, их для маскировки одевали сверху бревенчатыми срубами и крышами. Но там люди сидели в бетонных укрытиях, а у тебя над головой досчатый потолок и крыша из дранки.
– 14-
– Твоим солдатам бревнами головы разобьёт [по голове попадет]! Твои солдаты, между прочим, сидят за стенами, и от пуль не укрыты. А если пустить прямой наводкой снаряд? Он не только брёвна и стены, он навылет кирпичную печь прошибет! [С лица до изнанки!]
– Что ты Черняев думаешь, когда попадешь в оборот?
– Солдаты Сенина завидуют тебе. А чему завидовать, Я не вижу!
– Я приказал тебе отрыть окопы за дорогой в снегу. Ты мой приказ не выполнил и почему-то упорствуешь. Ты отвечаешь за своих солдат, а не они за тебя в ответе. Подведут они тебя под монастырь, попомни мои слова!
– Будем рыть! – прохрипел Черняев. Он видно ел снег, когда хотел пить. В деревне колодец. Лень послать солдата. А снегом не напьёшься! – подумал я.
– Топоры возьмешь у Сенина! Время не тяни! Сегодня с вечера выставишь солдат на работу! Я позвал ординарцами сидел на крыльце и болтал с солдатами. Я посмотрел на Черняева. Не знаю, он что-нибудь понял, или до него мой взгляд не дошёл. Мы пошли вдоль деревни, на левый фланг, [где сидели солдаты] к Сенину. С левой стороны дороги в одну линию, в снегу стоят темные приземистые избы. Они ушли по самые окна в снег. Повсюду около стен намело большие сугробы. Окна выбиты, двери раскрыты. Двери иногда под ветром скрипят на ржавых петлях [крюках]. Деревня стоит по одну сторону дороги. С другой стороны открытое снежное поле и вдалеке, на его краю, темнеющий лес. Идём по дороге не торопясь. На нас надеты белые маскхалаты. Наверно нас видно на фоне тёмных бревенчатых стен – думаю я.
– Знаешь что! – говорю я ординарцу.
– Давай-ка снимем рубахи. А то мы с тобой целый день здесь мотаемся на виду у немцев. Подкараулят они нас! Стукнут из снайперской винтовки! Я останавливаюсь, снимаю с себя рубаху маскхалата и отдаю её ординарцу.
– На положи к себе в мешок! Ординарец тоже до половины раздевается. Старшина Сенин издалека замечает нас. Он что- то говорит своим солдатам, и те зашевелились в окопах. Да! Стоило один раз по делу прикрикнуть на старшину, и старая дружба сразу дала трещину. Но что сделаешь? Война во всё вносит свои поправки! К вечеру потемнело. Подул резкий ветер. Снежная пыль зашуршала под ногами. Застонали пустые разбитые окна в избах. На ночь я решил
– 15- пойти в избу лечь и отдохнуть. Считай уже третьи сутки на ногах, нужно лечь и как следует выспаться. Окопы у Сенина [были] почти готовы. Черняев забрал топоры и приступил к работе. Я предупредил старшину, и мы с ординарцем пошли в избу, отведенную комсоставу. Там сидели связисты, они круглосуточно посменно дежурили у телефона. На полу была набросана солома, мы легли и тут же заснули. Утром, с рассветом в деревню прилетел первый снаряд. Немцы стреляли откуда-то из-за леса. За ночь все свежие выбросы земли перед окопами замело и запорошило чистым снегом, так что они растворились в белом пространстве. Второй немецкий снаряд прошуршал и ударил под крышу соседнего дома, ещё один рванул за обрывом, перелетев дома [и сараи]. Потом зафыркали ещё два, они грохнули с недолётом на дороге. На дороге перед взводом Черняева поднялся столб снега и черного дыма. За двумя [этими, прогудев] прилетело ещё несколько [штук], они метнулись к домам Черняева, где были вырублены амбразуры. Мы с ординарцем быстро поднялись на ноги и перебежали в окопы к солдатам Сенина. Солдаты в окопах как-то вдруг сгорбились, втянули шеи, навострили уши [и присели поглубже] и смотрели что будет.
– Пристреливают! Товарищ лейтенант!
– Я обернулся на голос, и увидел в соседнем окопе старшину Сенина.
– Ты всех убрал из домов? – спросил я.
– Пошли двух солдат, пусть ещё раз проверят! И вели всем немедленно в окопы! Телефонистам скажи, чтоб забрали свой телефон и бежали сюда [поскорее]!
– Учти! Через две [три] минуты будет поздно! Немцы откроют беглый огонь. Откуда у меня появилась такая уверенность? Я впервые видел, как рвутся снаряды.
– Ну, Черняев!- подумал я. Достанется сегодня тебе и твоим солдатам! Влепит он вам по амбразурам! Когда после очередной пристрелочной пары немцы пустили залп беглым огнем, то с одной и изб сорвало крышу и щепа разлетелась, как куриные перья, кругом. Вот когда всем солдатам стало ясно, что такое в снежном поле [за дорогой] окоп. Немец разнесет всю деревню, не оставит бревна на бревне, сотрет всё с поверхности земли. Немецким наблюдателям видны темные силуэты изб на снегу. Амбразуры они пересчитали в стереотрубу. Пристреляли улицу по самому краю домов. А вот после небольшой паузы послышался отдалённый нарастающий гул летящих на нас снарядов.
– 16 – Затем мы услышали их затихающий звук [шуршание снарядов]. Над деревней вскинулось пламя, последовали мощные удары, и деревню заволокло дымом. Стенки окопов дрогнули и зашатались. Удары снарядов отозвались у нас внутри. От домов полетели брёвна и доски. Дома как бы на миг подпрыгнули от земли, повисли в воздухе, и с грохотом осели вниз. Взметнулись обрывки щепы, стропила крыш, обрывки, куски и кирпичи. Немцы били по домам тяжелыми фугасными снарядами. Бревенчатые коробки домов перекосились и стали рушиться. Я вспомнил бомбежку на Волге. Тогда нам взрывы показались силой сверх человеческого предела. То, что творилось сейчас, бомбежка была просто детской забавой. Возможно, что самое страшное быстро забывается, и человек каждый раз [преодолевает] переживает всё заново [и переживает всё иначе и по-другому]. Небольшой обстрел уже не вызывает у нас мандраж [дрожи %%% и на зубах]. Залпы немецких батарей следовали один за другим. Над деревней повисло черное облако дыма. Металась и дрожала земля. Уходил из-под ног мерзлый окоп. Мы вместе с окопом подпрыгивали при очередном недалёком ударе. В какой-то момент наступила короткая пауза. Я поднялся на ноги и осмотрелся кругом. Я хотел взглянуть туда, где сидели солдаты Черняева. Два дома, которые он занимал, горели. Яркое пламя охватило их с крыш. Искры и черный дым ветром сносило в нашу сторону. Если Черняев с солдатами сгорит в этих домах, то его и солдат объявят героями. Про самого Черняева пропечатают в дивизионной газете. "Погиб на огненном рубеже!" Около домов не видно ни одной живой души. Никто не мечется и не выбрасывается из окон и дверей. Но вот опять полетели снаряды. При ударе фугасного снаряда в пылающий дом, в небо взлетают горящие обломки и сыпятся искры. Солдаты старшины Сенина скорчились в своих окопах. Но не все пали ниц, есть любопытные. Они выглядывают поверх окопов и посматривают на горящие дома. [Одни согнулись, воткнулись в мерзлую землю окопа, ждут смерти и молят о жизни, о спасении своей души, другие только вздрагивают, но не пригибаются, смотрят.] Теперь видно, кто из них к войне годится, кто будет воевать, а кто закончит войну, не увидев её своими глазами. Теперь солдаты поняли, что их тяжкий труд не пропал даром. Но вот опять послышался гул и через десяток секунд над деревней [следуют] беспорядочные разрывы. Спины солдат согнулись. Каждый очередной удар гнет их всё ниже и ниже на дно окопа. Но, несмотря на неистовый огонь, грохот и рёв, все, кто уткнулись головой меж колен, уверены и знают, что немцам в окоп не попасть [попасть очень трудно]. Страх, конечно, [делает своё дело] у каждого есть. Но в белом снегу [немцам] окопов не видно.
– 17- Теперь солдат почувствует на собственной шкуре, что значит попасть под обстрел. Каждый новый залп устремляемся к земле, каждый новый удар застилает всё дымом [, заставляет подгибать колени. Но в сознании теплится надежда, что ты жив, и что с тобой ничего не случится]. Но вот с гулом и рёвом успели освоиться ещё несколько солдат. Они чувствуют, что шуму много, а прямых попаданий не предвидится. Они вытянули шеи, стоят и выглядывают наружу. Что это? Лихость, храбрость, проба своих сил, или просто человеческое любопытство? В начальный момент я тоже было ткнулся [в свои колени] в окоп. Но тут же сообразил, куда [собственно] падают и где рвутся снаряды. Я видел, что окопы в стороне от обстрела [но в этот момент] что в первый момент нужно [всё равно найти в себе силы, чтобы преодолеть грохот и страх] осмотреться кругом и осмыслить обстрел %%%% Я поднялся на ноги и стал наблюдать за обстрелом. Любопытство [, твёрдое желание] и первый страх! [Это что-то похожее на вино, смешанное с пивом и %%%% настойкой из чеснока]. Любопытство и страх! Что преодолеет? Я смотрел [по долгу службы] вдоль деревни и думал. Мне нужно [было] знать, что делается теперь [там,] на поверхности земли. Мне нужно знать, как действовать в будущем. Что твориться у младшего лейтенанта Черняева? Тем более, что осколки не долетали до нас. При взрыве снаряда осколки веером уходили вперёд. Долго будет продолжаться эта огненная пляска? Кажется, что время остановилось совсем [минуты %%% как дни]. Но вот немецкие пушки неожиданно поперхнулись, разрывы стали реже и через мгновение прекратились совсем. Я прислушался. Какая-то напряженная тишина расплылась над окопами [навалилась на окоп]. И только сзади между домов потрескивал огонь, да слышалось шипение таявшего снега. В такой момент жди, да гляди! Я смотрел на опушку леса, ожидая увидеть рассыпавшуюся по снежному полю немецкую цепь. На опушке леса никакого движения, в поле на снегу ни одной живой души. Но я подал на всякий случай своим солдатам команду – К бою!
Не встряхни сейчас своих солдат, многие так и будут торчать костлявыми задами кверху. Команда – К бою! Это когда все солдаты встают, кладут перед собой трёхлинейки, передёргивают затворы и глядят [в оба вперёд] в сторону противника.
– Передай пулеметчикам, – сказал я старшине, – пусть ударят по опушки леса. Полсотни патрон, короткими очередями! Немцы должны знать, что мы сидим в деревне! Я огляделся кругом и сказал сам себе: Немцам здесь делать нечего.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26