Потому как они, пребывают в изящной картинной позе. Из-под кружевной бахромы они выставили напоказ бутылочкой ножки. На другой такой же меланхолической открытке неотразимый взгляд красавца мужчины зовет вас совсем в иной мир грёз. Рядом в изящном изгибе протянутая для поцелуя ручка. На пальчиках женской руки с заострёнными ногтями изумруд в золотой оправе и сверкающий бриллиант. Внизу на свободном поле открытки рельефное теснение – "Сан-Петербург. Издательство Сытина и К. ° " Смотришь на них и невольно думаешь, откуда вся эта распомаженая тля взялась. Кто-то ведь гнул спину на них, чтобы вот так им сиять и сверкать бриллиантами. Под стеклом еще одна фотография, на ней тот самый лихой солдат с закрученными усами. Но теперь на нем не царская кокарда, а остроконечная буденовка с пятиконечной звездой. Стоит он во весь рост, стоит твердо на ногах и уверенно смотрит в светлое будущее. Левая рука на эфесе сабли, а правая согнута в локте и лихо уперта в бок. Опоясан и затянут он хрустящими ремнями новой портупеи. Революция разом смела весь старый и затхлый мир. [Стоит солдат перед аппаратом, а сам повел в сторону глазами. Он весь в]
– 26- [Он весь в ожидании и нетерпении. ******** ****** ****** "По коням". Боевой эскадрон пылит по дороге. ****** ******** ****** колпачком объектив. Лихой кавалерист сорвется сразу с места, вскочит в седло и пойдёт догонять эскадрон. А кони уже разворачиваются на дороге.] А вот фотография не четкая и даже неумело сделанная. Сразу видать, что снимал любитель фотограф. Здесь по середине деревенской улицы собрались мужики, вся честная компания. На мужиках запыленные кепки, выгоревшие на солнце картузы, серые помятые пиджаки, и такие же затертые землёй и пылью брюки. Они сложили пониже живота свои руки, стоят всем сходом около трактора присланного в деревню из города. На земле, около колёс, чтобы не загораживать взрослых, сидят мальчишки. На улице теплынь, солнце шпарит, а они – мальцы в старых отцовских валенках, ватных: поддевках и потертых зимних шапках. Вот вам [и полная фактическая] ещё одна картина появления на селе первого трактора. И наконец под стеклом ещё одна предвоенная фотография. На ней снята базарная площадь. На переднем плане мордастая физиономия ломового извозчика. Он стоит и держит свою лошадь под уздцы. Ломовая лошадь его ухожена и упитана. А сам этот частный предприниматель, чуждая нам и отмирающая личность. Около него разинув рты стоят такие же уходящие из жизни типы. Похожи они то ли на торгашей, то ли на перекупщиков. Передний план, где толкутся жадные до жирного куска темные личности, для нас не имеет серьезного значения, время уйдет и со временем исчезнут и они. Но что характерного и замечательного в этом базарном пейзаже? Это то, что изображено дальше на заднем плане. Там виден угол каменного дома и на этом углу висит динамик громкоговоритель. По мостовой, вдоль улицы, несется грузовик отечественного производства. Вот вам и весь рассказ в картинках и фотографиях о городе Ржеве. Здесь нет шапок из каракуля пирожком, нет размалеванных девиц с тупыми и смазливыми физиономиями. Здесь везде и повсюду видны трудовые люди с мозолистыми от работы руками. Вот за кого мы должны идти на войну.
– Сколько там время? Не пора ли нам уходить? – сказал я и взглянул на часы. Каша давно сварена. Солдаты сидят на полу, едят кашу и роются в своих мешках. Покончив с едой, мы спускаемся вниз по скрипучей лестнице. На веревке во дворе висит бельё и болтается на ветру. Ветер переменился, резко усилился и дует от пожара в сторону города. Что-то ждет нас теперь впереди, на дороге? Старшина во дворе строит взвод и объявляет порядок движения. Я от себя добавляю тоже несколько слов. Мы выходим на улицу и поворачиваем в сторону открытого поля, оставляя позади себя последние дома [сараи и заборы].
– 27-
"От Ржева до Торжка"
Так мы идем, поглядывая то вперед, то по сторонам вдоль широкой открытой и замусоренной равнины. Пейзаж обыкновенный, трава, покрытая слоем пыли, пожухшие кочки, рытвины и канавы. Вскоре откуда-то сзади и сбоку на нашу дорогу выехала телега и загрохотала по булыжной мостовой. Мужик правил лошадью стоя в телеге, нахлестывал свою лошаденку кнутом и дергал вожжами. Лошадь, широко, вразброд, бросая ногами и вытянув шею [вперед], неслась прямо на нас. Мужик поминутно оглядывался назад, смотрел по сторонам, а нас впереди, перед собой, [никак не замечал] повидимому не видел. И только когда телега и лошадь навалилась на нас, он [в то же мгновение] тут же очнулся, увидел солдат и задрожал всем своим тёлом. Мы немного расступились, чтобы он не наехал и кого не задел, а он с перепугу сразу осадил свою лошадь. Мужик стоял в телеге, широко расставив ноги, а между ног у него лежали туго набитые мукой мешки. Осадив свою лошадь и рассмотрев вооруженных солдат, стоявших по обе стороны ****** дороге, он явно перетрусил, заморгал глазами, машинально сорвал с головы свою кепку, смял её в кулаке, вытер ей лицо, и стал озираться как обложенный зверь по сторонам. Он как бы ****** взывал господа бога о помощи и подмоге. Он хотел было свернуть в сторону и галопом удрать. Но взглянув ещё раз на солдат и поняв, что пуля не дура, его быстро догонит, он с досады [присел] нагнулся и ударил по мешку кулаком. Старшина не торопясь подошел к холке лошади и взял её под уздцы, а солдаты стоявшие вдоль обочины дороги поснимали с плеч винтовки и для порядка передернули затворами. Мужик сразу обмяк. Он отпустил натянутые и накрученные на левую руку вожжи, колени у него ослабли и подогнулись, и он присел на мешки. Присел, а руки свои растопырил. Обхватил мешки, как бы показывая солдатам, что это мои. Старшина спросил его, откуда и куда он едет, что у него в мешках, и куда он их везёт.
– Куда ты так летишь, как вор, без оглядки? – добавил кто-то из солдат. Мужик промолчал.
– Я его щас убедю! – сказал пожилой солдат и приставил мужику под ребро ствол винтовки. Какие они все здесь дюже разговорчивые! Пока не ткнешь винтовкой, слова не выдавишь! Мужик, озираясь по сторонам и как будто боясь что-то забыть, торопливо стал рассказывать куда он теперь едет.
– Я тебя спрашиваю, откуда ты братец сорвался?
– Затемно я подъехал к железной дороге. Там, товарищ начальник, склады. Их бомбежкой немцы разбили и подожгли намедни. Они там горят. Я с опасностью для жизни из огня мешки эти вытягнул.
– Мука тонкого помола? Крупчатка? – спросил старшина.
– Да браток, белая, – жалобно простонал мужик.
– Мародёр значит!- сказал старшина.
– 28- Мужик возможно прикинулся или не понял этого слова.
– Да, да! – ответил он, – Я местный!
– Товарищ лейтенант, его расстрелять надо – загалдели не дружно солдаты.
Мужик вытаращил глаза, оттопырил нижнюю губу. Он не мог даже дух перевести.
– Если вам тоже белой мучицы надо, так там её много. Идите, берите!
– А говоришь с опасностью для жизни? Мужик от отчаяния бросил свою кепку, которую он тискал в руках, притопнул её в телеге ногой, и обратился к солдатам:
– У меня братцы малые дети без хлеба сидят, больная жена! Виноват! Четверо у меня их!
– А почему ты не в армии? – спросил старшина.
– У меня товарищ начальник белый билет. Я по здоровью освобожден,
– Я по болезни с детишками… – обратился он к солдатам, пытаясь найти у них поддержки, Я всё это время молчал и смотрел на него. Физиономия здоровая и даже упитанная. На больного и немощного он совсем не похож. Пятипудовые мешки в телегу заваливал, силы хватило! И я покачал головой. Мужик видно понял, что ему не отвертеться. Он возвел глаза к небу, зашевелил беззвучно губами и две крупные слезины появились у него на щеках. В душе у меня было много за и против. Ведь врет мерзавец! А с другой стороны, этот хоть не агитирует нагло. Как тот, что стоял на крыльце. Что собственно изменилось за эти двое суток? Почему на его появление с мешками мы реагируем и судим так строго. Мимо того оратора солдаты прошли понуро и молча, а тут одного моего слова хватит, чтобы он схлопотал себе пулю в живот. Мы наверно за эти тяжелые сутки другими стали. А может все это правда, как он говорит? Детишки и жена больная дома. Немцы придут кормить их не будут. Мука на складах сгорит. Не сгорит, так немцам достанется. Я посмотрел в сторону города над ним висело черное облако пепла и дыма. Наказывать его вроде и не за что. Лошадь с телегой забрать? Пулемет и патроны солдаты несут на себе. Придем с телегой к своим, скажут барахолились. Нет, телега и мука нам не нужна.
– Ладно! Отпустите его! Пусть едет домой! Старшина вопросительно посмотрел на меня. Я понял, что он хотел иметь телегу и я отрицательно покачал головой. Старшина глубоко вздохнул, отпустил удила лошади и почесал недовольно за ухом. Солдаты расступились и мужик, не веря своим ушам и глазам, тронул вожжой слегка свою лошаденку и она, качнув телегу, медленно пошла по дороге. Отъехав метров пятьдесят, мужик взмахнул кнутом и, нахлестывая свою лошаденку с ещё большим остервенением и злобой, вымещая на ней свой животный страх и досаду, громыхая по мостовой и подскакивая на ухабах, галопом помчался вперед. Вот он в последний раз громыхнул на повороте и скрылся из вида.
– 29- Спустя некоторое время мы перешли железнодорожную насыпь в одну колею. Когда-то здесь на Кувшиново мы эшелоном проехали мимо Ржева. Железная дорога и большак сходятся здесь в открытом поле, как две невысокие насыпи равной ширины. А кругом ямы, канавы и поросшие сорной травой кочки. Место переезда уложено деревянными шпалами. Но здесь нет ни сигнальной будки, ни полосатого шлагбаума. Вот собственно и вся примечательность этой точки на земле. Пройдя несколько километров по открытой местности, мы оказались у развилки дорог. Прямая и мощеная уходила на восток к Старице. А другая, грунтовая улучшеная, шла на север в направлении Торжка. Пройдя ещё с километр, солдаты остановились. Мы со старшиной шли сзади, и я ускорил шаг, чтобы выяснить, в чем там дело. В канаве у дороги лежал убитый солдат. Это был первый мертвый, которого мы видели. Он был в солдатской шинели, без оружия, лицо его успело значительно потемнеть. Отчего шел слабый запах мертвого тела. Мы прекрасно знали, что идем по дороге последними. За нами следом могли идти только немцы. Но копать могилу для убитого никто из солдат не хотел. Отрыть могилу, засыпать тело землей, отдать погибшему солдату последний долг, каждый был обязан. Так рассуждал я. Я стоял, ждал и смотрел на своих солдат, умудренных опытом жизни, и молча ждал их ответа. Если однополчане и товарищи по оружию бросили его в канаву у дороги, то почему идущие сзади чужие солдаты должны подбирать и хоронить убитых и павших от ран.
– Не всё горе переплакать и не всё протужить! – сказал кто-то из солдат, и все поняли, что хоронить не наша забота.
– Задерживаться на открытом месте опасно, – сказал кто-то.
– Немецкие самолеты вот- вот налетят! – добавил второй.
– Хорошо, что мы все на ногах! – подхватил третий.
– Ну ладно! Заныли! – сказал я и отвернулся в сторону. Я не знал, что делать и как поступить. Я стоял и думал о нормальных людских отношениях, которых явно не достает у моих солдат.
– Ваши трупы, – сказал я, – будут вот так же валяться поверх земли!
– Ну, что, будем хоронить солдата? Я думал, что мои слова подействуют на них. Я повернулся к ним лицом, посмотрел им всем в глаза, но в ответ увидел тупое безразличие и нежелание прикасаться к трупу. Они хотели поскорей отсюда уйти. Я уступил им, но сделал повидимому плохо, что поддался их [неправильным] взглядам на жизнь.
– Ну что ж! Пошли! – сказал я, и мы зашагали по дороге. На пути нам попалась деревня. Вероятно, это была та самая Тимофеево, о которой нам говорила старуха в доме с лампадами. Но деревня оказалась пустая, спросить было не у кого, и мы прошли её, не задерживаясь.
– 30- Дорога на север все время забирается вверх. Она уходит от нас к горизонту. Ржев, как я помню, стоит на отметке 158 береговой полосы, а дорога на север переваливает водораздел, где берут начало небольшие притоки Волги. Торжок находится на той стороне водораздела. От Ржева, считай, мы отошли километров двадцать, солдаты поглядывают на меня, не сделаю ли я привал. Дорога делает крутой поворот, мы обходим небольшое болотце и за бугром видны уже крыши домов. Как я после узнал, это была деревня Зальково. Входим в деревню, повсюду стоят повозки санитарного обоза. Лошади привязаны за деревья и заборы, слышно как они позвякивают удилами и щипят траву, телеги изредка поскрипывают чуть дергаясь вперед. По всему видно, что обоз пришел сюда накануне ночью. Ездовые, не распрягал лошадей, отпустили им подпруги, отстегнули на бок удила, и вместе с медперсоналом разошлись по избам и повалились спать. Только лежачие раненые, не сумели подняться сами, спали в телегах. Ни часовых, ни охраны, бери любую лошадь и кати в любую сторону, ни один не подымет голову, ни один не выйдет из дома и не остановит тебя. По тому, как люди спали, можно было сделать заключение, что обоз пришел Издалека. Долго мотался по дорогам, выходя из окружения, подвигался медленно и с трудом. Люди в пути устали, были измучены долгой дорогой и бесконечной ездой. Я подошел к одной, другой телеге, посмотрел на спящих раненых, им тоже досталось, их натрясло. Мы зашли со старшиной в несколько изб, двери которых были открыты, посмотрели на лежащих вповалку людей и будить никого не стали. Мы оставили спящую деревню, и пошли по дороге вперед. За околицей мы свернули несколько влево, и деревня осталась позади. Часа через два или три мы догнали [на дороге] застрявших у моста артиллеристов, помогли им выбраться [из грязи], и, пристроив свой пулемет к ним на заднюю подводу, зашагали вперед. Не доходя до видневшейся впереди деревни, артиллеристы свернули в сторону и покатили в лес. Они видно не раз попадали в деревнях под бомбежку и теперь на отдых прятались ******** в лес. Нам в голову не пришло уйти в лес вместе с ними. Сняв с задней повозки свой пулемет, мы пошли по большаку в направлении деревни. Через некоторое время мы остановились у картофельного поля. Нам нужно было набрать картошки, чтобы сварить на привале обед. Солдаты расчехлили лопаты, развязали свои мешки и принялись за работу. Мы со старшиной привалились на траве у придорожной канавы. Пусть копают, а мы отдохнем! Небо было ещё светлое, но ясный солнечный день был на исходе. И в это время на бреющем полете из-за леса, где скрылись пушкари, прямо на нас вывалили немецкие самолеты. Низкий, раздирающий рев моторов услышали мы и в первый момент не разобрали, сколько их было. Посыпались бомбы, послышалась стрельба [из бортовых пулеметов].
– 31- Взрывы легли вдоль дороги. Крупнокалиберные пули резали и кромсали землю вокруг, повсюду летели клочья травы. Первые несколько взрывов рассеяли наших солдат по полю. Они разбежались как зайцы и все залегли. Мы со старшиной тоже отбежали и легли за кустами. Самолеты прошли над дорогой, развернулись на обратный курс. Теперь они искали, где спрятались [другие] мы. Дорога опустела.
– Смотри старшина! Немцы летают в потемках! Аэродромы у них где-то совсем не далеко! Немцы с ревом прошли над дорогой, и ушли в сторону леса. Пока солдаты собирались и выходили к дороге, стало совсем темно. Проверив все ли живы и все ли на месте, мы тронулись дальше. До деревни было совсем недалеко. Когда мы вошли в деревню, то увидели, что она вся забита повозками, лошадьми и солдатами. Но что странно, здесь следов бомбежки совсем не было. Мы осмотрелись кругом и хотели попытаться где-нибудь в доме устроиться на ночлег. В избе налево стояли связисты. Повозки у них загружены и затянуты сверху брезентом. Около дома напротив ходят часовые. Охрана стоит по всей деревне. Нужно будет найти, где у них тут штаб. Но прежде нужно устроить своих солдат куда-то на ночь. Не успел я подумать, а солдаты мои уже сгрудились у колодца. Первое ведро колодезной воды разошлось по рукам.
– Подождите нас здесь! – сказал я солдатам. Мы со старшиной зайдем к начальству в штаб. Напившись воды солдаты уселись вдоль изгороди из жердей. Мы со старшиной отправились искать начальство. Для предстоящей войны не имело особого значения наше хождение. Оно закаляло, но не воспитывало наших солдат. Я боялся, что отсутствие продуктов питания превратит их в конечном счете в попрошаек. И поэтому я стремился поскорей дойти до штаба 22 армии. Я хотел узнать, где находиться сам штаб или его тылы. Никто в чужую часть нас не возьмет, никто не поставит нас на продовольственное снабжение. Рассчитывать можно только на пару буханок хлеба. Мы со старшиной подошли к часовому и попросили его вызвать к нам дежурного офицера. Вскоре к нам вышел [дежурный] офицер и я объяснил ему наше положение, рассказал кто мы, откуда и куда идем. В подтверждение моих слов я показал ему своё удостоверение, отпечатанное на машинке с фотокарточкой, и показал рукой в сторону солдат сидящих у забора.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
– 26- [Он весь в ожидании и нетерпении. ******** ****** ****** "По коням". Боевой эскадрон пылит по дороге. ****** ******** ****** колпачком объектив. Лихой кавалерист сорвется сразу с места, вскочит в седло и пойдёт догонять эскадрон. А кони уже разворачиваются на дороге.] А вот фотография не четкая и даже неумело сделанная. Сразу видать, что снимал любитель фотограф. Здесь по середине деревенской улицы собрались мужики, вся честная компания. На мужиках запыленные кепки, выгоревшие на солнце картузы, серые помятые пиджаки, и такие же затертые землёй и пылью брюки. Они сложили пониже живота свои руки, стоят всем сходом около трактора присланного в деревню из города. На земле, около колёс, чтобы не загораживать взрослых, сидят мальчишки. На улице теплынь, солнце шпарит, а они – мальцы в старых отцовских валенках, ватных: поддевках и потертых зимних шапках. Вот вам [и полная фактическая] ещё одна картина появления на селе первого трактора. И наконец под стеклом ещё одна предвоенная фотография. На ней снята базарная площадь. На переднем плане мордастая физиономия ломового извозчика. Он стоит и держит свою лошадь под уздцы. Ломовая лошадь его ухожена и упитана. А сам этот частный предприниматель, чуждая нам и отмирающая личность. Около него разинув рты стоят такие же уходящие из жизни типы. Похожи они то ли на торгашей, то ли на перекупщиков. Передний план, где толкутся жадные до жирного куска темные личности, для нас не имеет серьезного значения, время уйдет и со временем исчезнут и они. Но что характерного и замечательного в этом базарном пейзаже? Это то, что изображено дальше на заднем плане. Там виден угол каменного дома и на этом углу висит динамик громкоговоритель. По мостовой, вдоль улицы, несется грузовик отечественного производства. Вот вам и весь рассказ в картинках и фотографиях о городе Ржеве. Здесь нет шапок из каракуля пирожком, нет размалеванных девиц с тупыми и смазливыми физиономиями. Здесь везде и повсюду видны трудовые люди с мозолистыми от работы руками. Вот за кого мы должны идти на войну.
– Сколько там время? Не пора ли нам уходить? – сказал я и взглянул на часы. Каша давно сварена. Солдаты сидят на полу, едят кашу и роются в своих мешках. Покончив с едой, мы спускаемся вниз по скрипучей лестнице. На веревке во дворе висит бельё и болтается на ветру. Ветер переменился, резко усилился и дует от пожара в сторону города. Что-то ждет нас теперь впереди, на дороге? Старшина во дворе строит взвод и объявляет порядок движения. Я от себя добавляю тоже несколько слов. Мы выходим на улицу и поворачиваем в сторону открытого поля, оставляя позади себя последние дома [сараи и заборы].
– 27-
"От Ржева до Торжка"
Так мы идем, поглядывая то вперед, то по сторонам вдоль широкой открытой и замусоренной равнины. Пейзаж обыкновенный, трава, покрытая слоем пыли, пожухшие кочки, рытвины и канавы. Вскоре откуда-то сзади и сбоку на нашу дорогу выехала телега и загрохотала по булыжной мостовой. Мужик правил лошадью стоя в телеге, нахлестывал свою лошаденку кнутом и дергал вожжами. Лошадь, широко, вразброд, бросая ногами и вытянув шею [вперед], неслась прямо на нас. Мужик поминутно оглядывался назад, смотрел по сторонам, а нас впереди, перед собой, [никак не замечал] повидимому не видел. И только когда телега и лошадь навалилась на нас, он [в то же мгновение] тут же очнулся, увидел солдат и задрожал всем своим тёлом. Мы немного расступились, чтобы он не наехал и кого не задел, а он с перепугу сразу осадил свою лошадь. Мужик стоял в телеге, широко расставив ноги, а между ног у него лежали туго набитые мукой мешки. Осадив свою лошадь и рассмотрев вооруженных солдат, стоявших по обе стороны ****** дороге, он явно перетрусил, заморгал глазами, машинально сорвал с головы свою кепку, смял её в кулаке, вытер ей лицо, и стал озираться как обложенный зверь по сторонам. Он как бы ****** взывал господа бога о помощи и подмоге. Он хотел было свернуть в сторону и галопом удрать. Но взглянув ещё раз на солдат и поняв, что пуля не дура, его быстро догонит, он с досады [присел] нагнулся и ударил по мешку кулаком. Старшина не торопясь подошел к холке лошади и взял её под уздцы, а солдаты стоявшие вдоль обочины дороги поснимали с плеч винтовки и для порядка передернули затворами. Мужик сразу обмяк. Он отпустил натянутые и накрученные на левую руку вожжи, колени у него ослабли и подогнулись, и он присел на мешки. Присел, а руки свои растопырил. Обхватил мешки, как бы показывая солдатам, что это мои. Старшина спросил его, откуда и куда он едет, что у него в мешках, и куда он их везёт.
– Куда ты так летишь, как вор, без оглядки? – добавил кто-то из солдат. Мужик промолчал.
– Я его щас убедю! – сказал пожилой солдат и приставил мужику под ребро ствол винтовки. Какие они все здесь дюже разговорчивые! Пока не ткнешь винтовкой, слова не выдавишь! Мужик, озираясь по сторонам и как будто боясь что-то забыть, торопливо стал рассказывать куда он теперь едет.
– Я тебя спрашиваю, откуда ты братец сорвался?
– Затемно я подъехал к железной дороге. Там, товарищ начальник, склады. Их бомбежкой немцы разбили и подожгли намедни. Они там горят. Я с опасностью для жизни из огня мешки эти вытягнул.
– Мука тонкого помола? Крупчатка? – спросил старшина.
– Да браток, белая, – жалобно простонал мужик.
– Мародёр значит!- сказал старшина.
– 28- Мужик возможно прикинулся или не понял этого слова.
– Да, да! – ответил он, – Я местный!
– Товарищ лейтенант, его расстрелять надо – загалдели не дружно солдаты.
Мужик вытаращил глаза, оттопырил нижнюю губу. Он не мог даже дух перевести.
– Если вам тоже белой мучицы надо, так там её много. Идите, берите!
– А говоришь с опасностью для жизни? Мужик от отчаяния бросил свою кепку, которую он тискал в руках, притопнул её в телеге ногой, и обратился к солдатам:
– У меня братцы малые дети без хлеба сидят, больная жена! Виноват! Четверо у меня их!
– А почему ты не в армии? – спросил старшина.
– У меня товарищ начальник белый билет. Я по здоровью освобожден,
– Я по болезни с детишками… – обратился он к солдатам, пытаясь найти у них поддержки, Я всё это время молчал и смотрел на него. Физиономия здоровая и даже упитанная. На больного и немощного он совсем не похож. Пятипудовые мешки в телегу заваливал, силы хватило! И я покачал головой. Мужик видно понял, что ему не отвертеться. Он возвел глаза к небу, зашевелил беззвучно губами и две крупные слезины появились у него на щеках. В душе у меня было много за и против. Ведь врет мерзавец! А с другой стороны, этот хоть не агитирует нагло. Как тот, что стоял на крыльце. Что собственно изменилось за эти двое суток? Почему на его появление с мешками мы реагируем и судим так строго. Мимо того оратора солдаты прошли понуро и молча, а тут одного моего слова хватит, чтобы он схлопотал себе пулю в живот. Мы наверно за эти тяжелые сутки другими стали. А может все это правда, как он говорит? Детишки и жена больная дома. Немцы придут кормить их не будут. Мука на складах сгорит. Не сгорит, так немцам достанется. Я посмотрел в сторону города над ним висело черное облако пепла и дыма. Наказывать его вроде и не за что. Лошадь с телегой забрать? Пулемет и патроны солдаты несут на себе. Придем с телегой к своим, скажут барахолились. Нет, телега и мука нам не нужна.
– Ладно! Отпустите его! Пусть едет домой! Старшина вопросительно посмотрел на меня. Я понял, что он хотел иметь телегу и я отрицательно покачал головой. Старшина глубоко вздохнул, отпустил удила лошади и почесал недовольно за ухом. Солдаты расступились и мужик, не веря своим ушам и глазам, тронул вожжой слегка свою лошаденку и она, качнув телегу, медленно пошла по дороге. Отъехав метров пятьдесят, мужик взмахнул кнутом и, нахлестывая свою лошаденку с ещё большим остервенением и злобой, вымещая на ней свой животный страх и досаду, громыхая по мостовой и подскакивая на ухабах, галопом помчался вперед. Вот он в последний раз громыхнул на повороте и скрылся из вида.
– 29- Спустя некоторое время мы перешли железнодорожную насыпь в одну колею. Когда-то здесь на Кувшиново мы эшелоном проехали мимо Ржева. Железная дорога и большак сходятся здесь в открытом поле, как две невысокие насыпи равной ширины. А кругом ямы, канавы и поросшие сорной травой кочки. Место переезда уложено деревянными шпалами. Но здесь нет ни сигнальной будки, ни полосатого шлагбаума. Вот собственно и вся примечательность этой точки на земле. Пройдя несколько километров по открытой местности, мы оказались у развилки дорог. Прямая и мощеная уходила на восток к Старице. А другая, грунтовая улучшеная, шла на север в направлении Торжка. Пройдя ещё с километр, солдаты остановились. Мы со старшиной шли сзади, и я ускорил шаг, чтобы выяснить, в чем там дело. В канаве у дороги лежал убитый солдат. Это был первый мертвый, которого мы видели. Он был в солдатской шинели, без оружия, лицо его успело значительно потемнеть. Отчего шел слабый запах мертвого тела. Мы прекрасно знали, что идем по дороге последними. За нами следом могли идти только немцы. Но копать могилу для убитого никто из солдат не хотел. Отрыть могилу, засыпать тело землей, отдать погибшему солдату последний долг, каждый был обязан. Так рассуждал я. Я стоял, ждал и смотрел на своих солдат, умудренных опытом жизни, и молча ждал их ответа. Если однополчане и товарищи по оружию бросили его в канаву у дороги, то почему идущие сзади чужие солдаты должны подбирать и хоронить убитых и павших от ран.
– Не всё горе переплакать и не всё протужить! – сказал кто-то из солдат, и все поняли, что хоронить не наша забота.
– Задерживаться на открытом месте опасно, – сказал кто-то.
– Немецкие самолеты вот- вот налетят! – добавил второй.
– Хорошо, что мы все на ногах! – подхватил третий.
– Ну ладно! Заныли! – сказал я и отвернулся в сторону. Я не знал, что делать и как поступить. Я стоял и думал о нормальных людских отношениях, которых явно не достает у моих солдат.
– Ваши трупы, – сказал я, – будут вот так же валяться поверх земли!
– Ну, что, будем хоронить солдата? Я думал, что мои слова подействуют на них. Я повернулся к ним лицом, посмотрел им всем в глаза, но в ответ увидел тупое безразличие и нежелание прикасаться к трупу. Они хотели поскорей отсюда уйти. Я уступил им, но сделал повидимому плохо, что поддался их [неправильным] взглядам на жизнь.
– Ну что ж! Пошли! – сказал я, и мы зашагали по дороге. На пути нам попалась деревня. Вероятно, это была та самая Тимофеево, о которой нам говорила старуха в доме с лампадами. Но деревня оказалась пустая, спросить было не у кого, и мы прошли её, не задерживаясь.
– 30- Дорога на север все время забирается вверх. Она уходит от нас к горизонту. Ржев, как я помню, стоит на отметке 158 береговой полосы, а дорога на север переваливает водораздел, где берут начало небольшие притоки Волги. Торжок находится на той стороне водораздела. От Ржева, считай, мы отошли километров двадцать, солдаты поглядывают на меня, не сделаю ли я привал. Дорога делает крутой поворот, мы обходим небольшое болотце и за бугром видны уже крыши домов. Как я после узнал, это была деревня Зальково. Входим в деревню, повсюду стоят повозки санитарного обоза. Лошади привязаны за деревья и заборы, слышно как они позвякивают удилами и щипят траву, телеги изредка поскрипывают чуть дергаясь вперед. По всему видно, что обоз пришел сюда накануне ночью. Ездовые, не распрягал лошадей, отпустили им подпруги, отстегнули на бок удила, и вместе с медперсоналом разошлись по избам и повалились спать. Только лежачие раненые, не сумели подняться сами, спали в телегах. Ни часовых, ни охраны, бери любую лошадь и кати в любую сторону, ни один не подымет голову, ни один не выйдет из дома и не остановит тебя. По тому, как люди спали, можно было сделать заключение, что обоз пришел Издалека. Долго мотался по дорогам, выходя из окружения, подвигался медленно и с трудом. Люди в пути устали, были измучены долгой дорогой и бесконечной ездой. Я подошел к одной, другой телеге, посмотрел на спящих раненых, им тоже досталось, их натрясло. Мы зашли со старшиной в несколько изб, двери которых были открыты, посмотрели на лежащих вповалку людей и будить никого не стали. Мы оставили спящую деревню, и пошли по дороге вперед. За околицей мы свернули несколько влево, и деревня осталась позади. Часа через два или три мы догнали [на дороге] застрявших у моста артиллеристов, помогли им выбраться [из грязи], и, пристроив свой пулемет к ним на заднюю подводу, зашагали вперед. Не доходя до видневшейся впереди деревни, артиллеристы свернули в сторону и покатили в лес. Они видно не раз попадали в деревнях под бомбежку и теперь на отдых прятались ******** в лес. Нам в голову не пришло уйти в лес вместе с ними. Сняв с задней повозки свой пулемет, мы пошли по большаку в направлении деревни. Через некоторое время мы остановились у картофельного поля. Нам нужно было набрать картошки, чтобы сварить на привале обед. Солдаты расчехлили лопаты, развязали свои мешки и принялись за работу. Мы со старшиной привалились на траве у придорожной канавы. Пусть копают, а мы отдохнем! Небо было ещё светлое, но ясный солнечный день был на исходе. И в это время на бреющем полете из-за леса, где скрылись пушкари, прямо на нас вывалили немецкие самолеты. Низкий, раздирающий рев моторов услышали мы и в первый момент не разобрали, сколько их было. Посыпались бомбы, послышалась стрельба [из бортовых пулеметов].
– 31- Взрывы легли вдоль дороги. Крупнокалиберные пули резали и кромсали землю вокруг, повсюду летели клочья травы. Первые несколько взрывов рассеяли наших солдат по полю. Они разбежались как зайцы и все залегли. Мы со старшиной тоже отбежали и легли за кустами. Самолеты прошли над дорогой, развернулись на обратный курс. Теперь они искали, где спрятались [другие] мы. Дорога опустела.
– Смотри старшина! Немцы летают в потемках! Аэродромы у них где-то совсем не далеко! Немцы с ревом прошли над дорогой, и ушли в сторону леса. Пока солдаты собирались и выходили к дороге, стало совсем темно. Проверив все ли живы и все ли на месте, мы тронулись дальше. До деревни было совсем недалеко. Когда мы вошли в деревню, то увидели, что она вся забита повозками, лошадьми и солдатами. Но что странно, здесь следов бомбежки совсем не было. Мы осмотрелись кругом и хотели попытаться где-нибудь в доме устроиться на ночлег. В избе налево стояли связисты. Повозки у них загружены и затянуты сверху брезентом. Около дома напротив ходят часовые. Охрана стоит по всей деревне. Нужно будет найти, где у них тут штаб. Но прежде нужно устроить своих солдат куда-то на ночь. Не успел я подумать, а солдаты мои уже сгрудились у колодца. Первое ведро колодезной воды разошлось по рукам.
– Подождите нас здесь! – сказал я солдатам. Мы со старшиной зайдем к начальству в штаб. Напившись воды солдаты уселись вдоль изгороди из жердей. Мы со старшиной отправились искать начальство. Для предстоящей войны не имело особого значения наше хождение. Оно закаляло, но не воспитывало наших солдат. Я боялся, что отсутствие продуктов питания превратит их в конечном счете в попрошаек. И поэтому я стремился поскорей дойти до штаба 22 армии. Я хотел узнать, где находиться сам штаб или его тылы. Никто в чужую часть нас не возьмет, никто не поставит нас на продовольственное снабжение. Рассчитывать можно только на пару буханок хлеба. Мы со старшиной подошли к часовому и попросили его вызвать к нам дежурного офицера. Вскоре к нам вышел [дежурный] офицер и я объяснил ему наше положение, рассказал кто мы, откуда и куда идем. В подтверждение моих слов я показал ему своё удостоверение, отпечатанное на машинке с фотокарточкой, и показал рукой в сторону солдат сидящих у забора.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26