Приободренный, Грайс поспешил продолжить разговор, пока Бизли снова не углубился в свою работу.
– Странно, что я не знал о контактах «Альбиона» с «Комформом», Я, пожалуй, мог бы поклясться, что у них и нет никаких контактов. Ведь все эти три года я работал как раз в мебельно-сбытовом отделе.
– Так может, все это было еще до вас?
– Возможно. Тем более что этот, например, стол новым никак не назовешь.
Тут Грайс осекся, потому что понял, что хватил, видимо, через край. Вряд ли стоило ругать мебель фирмы в первый же день работы. Он хотел было добавить, что их столы вполне могут прослужить еще несколько лет, но Бизли, как-то странно глянув на него, опять углубился в свое занятие. Копланд все еще толковал с мистером Сидзом и наверняка слышал Грайсовы слова о столе Ваарта. Грайсу опять сделалось неловко.
Он встал, чтобы посмотреть в окно, нет ли поблизости ресторана или кафе – возможно, утром, обследуя наспех окрестности «Альбиона», он пропустил какую-нибудь маленькую кафушку, а отсюда, сверху, виднее. Но на пути к окну, ему пришлось пройти мимо Хакима, и тот подумал, что он хочет найти уборную.
– Правильно, географию своей фирмы надо знать, – сказал Хаким. В его речи не слышалось акцента, и Грайс решил, что он давно приехал в Англию, а может, здесь и родился. – По центральному проходу через Оперативно-хозяйственный отдел и направо – там увидите дверь.
– Спасибо. Большое спасибо! – Грайс удивленно обнаружил, что он не только два раза повторил свое чрезмерно благодарное «спасибо», но даже как-то кособоко поклонился – и все это для того, чтобы показать свое абсолютно лояльное отношение к «цветным». Хаким встал и слегка приподнял правую руку. Подумав, что Хаким хочет снова обменяться с ним рукопожатием, он поднял свою – как раз в то мгновение, когда рука Хакима опустилась. Тот белозубо улыбнулся Грайсу и снова поднял руку – но Грайс уже сделал вид, что поправляет ремешок часов. Повторив эти странноватые телодвижения еще раза два, они наконец ударились рука об руку – именно ударились – костяшками пальцев.
– Х-х-хе! – неожиданно для Грайса фыркнул Хаким.
– Х-х-хах!
Грайс отступил назад и усиленно закивал головой, словно бы показывая, что они очень содержательно поговорили и что он с удовольствием продолжит разговор.
– Может, вас проводить? – осведомился Хаким.
– Да нет, что вы, спасибо, я найду, – заверил его Грайс. – По проходу через Оперативно-хозяйственный и направо, так?
– Вот-вот, и там увидите дверь.
– Большое вам спасибо.
Оперативно-хозяйственный был самым большим отделом на восьмом этаже, а Отдел канцпринадлежностей – самым маленьким: письменные столы в три ряда по одну сторону от центрального прохода и несколько архивных шкафов да выгороженная клетушка Копланда – по другую. А запасы канцпринадлежностей хранились, как сказали Грайсу, на Складе снабжения – страшном СС, по выражению Сидза, – в подвале № 2. И получалось, что если Склад снабжения считать частью Отдела канцпринадлежностей – как считали, впрочем, далеко не все, – то он оказывался не самым маленьким на этаже, а самым большим.
Оперхозяйственный отдел был распланирован точь-в-точь как Отдел канцпринадлежностей: ряды столов (их, тут, правда, было вдвое больше) по одну сторону от прохода и архивные шкафы – по другую; а рядом со шкафами стояла фотокопировальная машина, потому что оперхозяйственники, отвечающие за сохранность здания, часто подготавливали документацию к перестройкам вроде той, что предстояла Отделу канцпринадлежностей, и постоянно размножали всякие поэтажные планы со схемами новой планировки. Фотокопировальную машину обслуживали две девушки – белая, подстриженная «под африканку», и негритянка с короткими, искусственно распрямленными на европейский манер волосами. Белая девушка собирала в стопку намеченные к размножению схемы и передавала их черной, а та неторопливо выкладывала их на множительный верстак машины. Эту работу легко могла бы делать каждая из девушек в одиночку – и Грайс отметил про себя, что порядки здесь очень напоминают его прежнюю службу.
За Оперативно-хозяйственным отделом по обе стороны центрального прохода располагался Отдел внутренней почты, или попросту Нутряшка, как предпочитали говорить служащие. Распланированный наподобие двух других отделов восьмого этажа, он тоже был административно-управленческим: координировал время доставки почты в разные отделы и переадресовывал деловые бумаги назначенным на новые должности служащим. А сортировали и разносили внутрифирменную переписку работники Почтового склада, который размещался в подвале № 1.
На границе Оперхозяйственного и Почтового отделов Грайс по инструкции Хакима свернул вправо и сразу же увидел нужную дверь. Альбионская уборная с традиционно кафельными стенами и зеркалами, возле которых виднелись розетки для электробритвы, предоставляла посетителям выбор между бумажным полотенцем и калорифером для сушки рук, то есть была оборудована по повышенному разряду. В одной из кабинок без дверей стоял человек, похожий на экс-президента Никсона, и они обменялись туалетными, так сказать, репликами:
– Вот что бывает, когда пьешь на завтрак апельсиновый сок.
– Х-х-хах!
– Уф-ф-ф! Теперь вроде немного полегчало.
Грайсу нечего было делать в уборной, но он стоял у писсуара, пока экс-президент не ушел. Когда дверь за ним захлопнулась, Грайс сполоснул над раковиной руки, вытер их бумажным полотенцем, потому что на сушильной машине была кнопка вместо гигиеничной ножной педали, и неспешно отправился обратно в свой отдел.
Он шел по проходу, привычно регистрируя знакомые звуки – чуть слышный шум кондиционеров, пулеметный стрекот тех пищущих машинок, за которыми сидели профессиональные машинистки, и разрозненные, хотя тоже довольно частые, выстрелы тех, на которых печатали служащие, приглушенный гул внеслужебных разговоров и громкие реплики служебных: «Аманда, свет души моей, у тебя не освободилась Книга балансов годовых?» Служащие, пересекающие центральный проход на пути к архивным шкафам и обратно, считали своим долгом напевать вышедшие из моды песенки. Верней, не все служащие, а только мужчины – женщины пересекали коридор молча; но они задвигали ящики архивных шкафов с чрезмерной или даже, пожалуй, неистовой энергичностью и тем вплетали свою дань в общую какофонию рабочего дня – так поступали все сослуживицы Грайса на всех его прежних службах. (Между прочим, здесь он уже увидел парочку очень симпатичных сослуживиц – так что ему будет на кого переключиться, если у него не выгорит с миссис Фос.)
И все же Грайс чувствовал, что одного какого-то звука ему явно не хватает. Те, что он слышал, казались давними, привычными друзьями, он мог определить происхождение каждого из них – и, однако, они не сливались в успокоительный, обычно не замечаемый звуковой фон, который помнился ему по предыдущим службам. Да-да, он мог определить происхождение любого конторского звука – и поэтому заметил, что одного не хватает.
Когда Грайс подошел к своему отделу, миссис Рашман разговаривала по телефону. Это был частный разговор: миссис Рашман предупреждала своего собеседника, что ей надо купить пачечку подсоленного крекера, и, значит, она немного опоздает на их свидание в винном баре.
Раз она во всеуслышанье назначала мужчине свидание в баре – а судя по ее тону, она разговаривала именно с мужчиной, – то Грайсу здесь рассчитывать было не на что. И он подумал, что хорошо бы узнать, не встречается ли с кем-нибудь в барах миссис Фос.
Миссис Рашман звонила кому-то сама, потому что Грайс, подходя к отделу, слышал, как она сказала: «Привет, это я», – а телефонного звонка не слышал. Вообще-то могло, конечно, так случиться, что ей позвонила секретарша ее знакомого, пока Грайс был в уборной, а потом она долго ждала, когда ее собеседник начнет разговор, – но, подумав, Грайс решительно отверг такую возможность.
И тут он сообразил. На столе у каждого служащего стоял телефонный аппарат, причем столов на восьмом этаже было никак не меньше шестидесяти, а может, и все восемьдесят. Стало быть, шестьдесят или даже восемьдесят телефонов – и за те полтора примерно часа, что он пробыл в «Альбионе», он не услышал ни одного телефонного звонка!
Глава вторая
Грайс не сказал Сидзу всей правды, когда тот спросил его, почему он ушел с прежней службы. Морока с транспортом, о которой он упомянул, в самом деле осточертела ему хуже горькой редьки, а относительная близость «Альбиона» к Лондонскому мосту действительно ускорила его решение стать альбионцем. Однако, спрашивая Грайса, почему он перешел в «Коварный Альбион», Сидз подразумевал другой, более важный вопрос – почему он ушел из «Комформа»; а случилось это потому, что он стал «излишней рабочей силой» и был уволен по сокращению штатов.
Грайс прекрасно знал, что в этом не было ничего позорного, и среди прежних коллег весело подшучивал над своим сокращением. «Стало быть, в сорок один год меня вышвырнули из жизни», – говорил он с шутовской горечью и трагически ударял себя кулаком по лбу, чтобы никто не принял его фразу всерьез. А потом немного спокойней добавлял – с видом человека, довольного предстоящим отдыхом: «Они, признаться, здорово помогли мне с этим своим сокращением. Я давно уже собирался намылиться отсюда, и мне, видимо, не хватало только внешнего толчка».
– И вот ему дали этот толчок – под зад, – пошутил тогда кто-то из его коллег.
– Х-х-хах! – обычным своим смешком откликнулся Грайс
Три Грайсовых товарища по несчастью – жертвы автоматизации управленческого труда – отнеслись к своему увольнению так же философски, как он. «Взглянем на это дело трезво, – рассуждали они. – Мы отхватили неплохой куш в виде компенсации за увольнение. Сколько нам пришлось бы вкалывать, чтобы положить в банк такие денежки – да еще и с выплаченным налогом?» Они говорили, что им незачем спешно поступать на другую работу, что они теперь как следует оглядятся, может, и вообще сменят к чертовой матери профессию. Один из них, Парслоу, считал, что, продав дом и сняв квартиру с помещением для магазина, он сможет заработать себе на жизнь, торгуя поделочной древесиной под вывеской «Сделай сам» или, скажем, «Умелые руки».
Грайсу не дано было знать, ощущают ли они, как и он, сосущий холод под ложечкой. Он, впрочем, заметил, что второй из трех его собратьев по увольнению воспылал вдруг пламенной страстью к скачкам и начал покупать ранний выпуск вечерней газеты, где печатались не только программы скачек, но и объявления о работе. «Не давайте мне поставить все мое выходное пособие на Редрама! – умолял он коллег. – Христом богом заклинаю вас, не давайте!» Третий сокращенный принялся каждый вечер звонить своим знакомым из других фирм, чтобы пригласить их после работы в бар «на бокальчик вина». Ну а Парслоу, узнав о своем сокращении, стал яростно названивать торговцам лесоматериалами, приценяясь к мелким партиям товарной древесины. Сам Грайс беспрестанно размышлял про все растущее количество безработных и вспоминал статьи из «Дейли мейл», в которых рассказывалось о служащих его возраста, «навеки распростившихся со своими конторскими столами». Он заметил, что ему очень часто приходится бегать в уборную.
Нет, умереть с голоду он, конечно не боялся. Приплюсовав к своим сбережениям выходное пособие, он подсчитал, что сможет жить, не меняя своих привычек, двадцать месяцев – или, немного сократившись в расходах, два года; ну, а если учесть инфляцию, то месяцев семнадцать-восемнадцать. Да и Пегги, его жена, тоже кое-что получала, работая неполный день в конторе букмекера кассиршей (он, правда, не рассказывал об этом всем и каждому), а за их домик в Форест-Хилле, доставшийся ему по наследству после смерти матери, надо было платить только налог: банковскую ссуду на строительство домика его родители выплатили полностью. В рассрочку он за последнее время ничего дорогого, счастью, не покупал, и машины у него не было, так что ему не приходилось думать о расходах на ее содержание – хотя если б она у него была, то в случае чего продав ее, он смог бы протянуть без работы на несколько месяцев дольше. Но так или иначе, а машины у него не было, да и за восемнадцать-то месяцев какая-нибудь работа ему наверняка подвернется.
А вот потерять – даже всего на несколько недель – ежедневный конторский приют ему было до смерти страшно. Много лет назад, сразу же после медового месяца, он сообразил, что с девяти утра до шести вечера его домом родным может быть только контора. Дневное затворничество в конторе доставляло ему истинное удовольствие – старые заключенные называют подобное чувство «тюремным кайфом».
Он работал в конторах с шестнадцати лет: поначалу Холборнская страховая компания, где он трудился два года; потом армейская служба и работа в Архивном управлении Военно-воздушных сил («Из конторы в контору», – писал он бывшим коллегам, адресуя свои открытки «Всем в Отделе мелких ассигнований»); потом конторская должность в государственной фирме «Причалы и внутренние водные пути», где он познакомился с Пегги; потом четыре или даже, кажется, пять разных мелких контор; и наконец – «Комформ», который он сменил теперь на «Альбион». Грайс еще в молодости понял, что ему, «конторскому трудяге», как он представлялся новым знакомым, следует поступить на работу в какой-нибудь муниципалитет, где служащим гарантирована государственная страховка и возрастающая по мере углубления инфляции пенсия. Ему было ясно, что свяжи он свою судьбу с Плановым отделом Льюишемского городского совета – а такая возможность у него когда-то была, – и он тянул бы там лямку до самой пенсии. Но ему неудержимо хотелось перейти на новое место примерно каждые три года – недаром он считал, что в его характере есть что-то от цыгана.
Он менял работу, даже когда его ожидало повышение: ему вовсе не хотелось кончать свой служебный путь начальником отдела, потому что он был вполне удовлетворен ролью рядового клерка. Его привлекала служебная повседневность – не сама работа (довольно однообразная, но, как говорится, не пыльная), а вся уютно устоявшаяся конторская атмосфера. Привыкнув к своим обязанностям, изучив ритуальные конторские шутки и местные обычаи, он с удовольствием окунался в неспешную конторскую обыденность. И если ему нравились ежегодные отпуска, то исключительно из-за возможности вволю поболтать с такими же, как он, служащими где-нибудь на теплом островке вроде Тенерифа. Отщелкивая фотоснимки на расстоянии в две тысячи миль от родного дома, он с радостью предвкушал свои послеотпускные объяснения. «А это немецкий ресторанчик, где, как я вам писал, готовят двадцать два вида бифштексов, что означает, разумеется, двадцать два способа приготовления все того же бифштекса. Эта вот смутная фигура – мой большой палец на объективе фотоаппарата или, возможно, наш официант Отто. Он, знаете ли, оказался презанятным человеком!..»
Поступи Грайс в свое время на работу в Льюишемский городской совет, он, конечно, знал бы там сейчас все ходы и выходы. Вернувшись шестнадцатого августа из отпуска, он сидел бы за плетеным столиком, попивая кофе и показывая коллегам свои отпускные фотографии… Но в его положении «избыточной рабочей силы» ему пришлось позвонить в Бюро путешествий, чтобы забрать внесенный за будущее путешествие аванс.
«Уважаемый сэр, – выстукивал он на машинке, пока их отдельская машинистка обедала, – я хотел бы занять должность старшего клерка по капиталовложениям, которая объявлена вакантной в сегодняшнем выпуске «Дейли мейл». Мне сорок один год, и я имею следующий опыт…» Но, хотя он разослал не меньше двух дюжин таких писем, ответа ему ни разу не пришло. Его стала мучить медвежья болезнь. Газеты изо дня в день приглашали на работу людей, знакомых с вичислительной техникой – он-то знал ее не лучше, чем китайскую грамоту, – или иносказательно (из-за Билля о равноправии женщин) объявляли, что таким-то и таким-то фирмам требуются хорошенькие девушки для представительства и работы на побегушках. Короче, в течение недели Грайсу так и не удалось найти себе места, хотя он внимательно читал те страницы газет, где вакансии располагаются по рубрикам, с перечислением всех незанятых рабочих мест для служащих его категории. А ведь раньше, меняя работу, он выбирал, куда перейти, по крайней мере из сотни возможных вариантов,
«Уважаемый сэр,
Я работал во вверенной Вашему попечению фирме с марта 1968 по август 1971 года и уволился в связи с переходом на работу поблизости от моего дома, а затем поступил на должность старшего клерка в Мебельно-сбытовой отдел компании «Комформ». Я получил сведения об открывшейся у вас в Договорном отделе вакансии, связавшись по телефону с мистером Коттингли…»
Грайс ни разу не был на бирже труда и думал о ней с тем боязливым презрением, которое охватывало каждого добропорядочного клерка викторианской эпохи, когда речь заходила о работном доме.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
– Странно, что я не знал о контактах «Альбиона» с «Комформом», Я, пожалуй, мог бы поклясться, что у них и нет никаких контактов. Ведь все эти три года я работал как раз в мебельно-сбытовом отделе.
– Так может, все это было еще до вас?
– Возможно. Тем более что этот, например, стол новым никак не назовешь.
Тут Грайс осекся, потому что понял, что хватил, видимо, через край. Вряд ли стоило ругать мебель фирмы в первый же день работы. Он хотел было добавить, что их столы вполне могут прослужить еще несколько лет, но Бизли, как-то странно глянув на него, опять углубился в свое занятие. Копланд все еще толковал с мистером Сидзом и наверняка слышал Грайсовы слова о столе Ваарта. Грайсу опять сделалось неловко.
Он встал, чтобы посмотреть в окно, нет ли поблизости ресторана или кафе – возможно, утром, обследуя наспех окрестности «Альбиона», он пропустил какую-нибудь маленькую кафушку, а отсюда, сверху, виднее. Но на пути к окну, ему пришлось пройти мимо Хакима, и тот подумал, что он хочет найти уборную.
– Правильно, географию своей фирмы надо знать, – сказал Хаким. В его речи не слышалось акцента, и Грайс решил, что он давно приехал в Англию, а может, здесь и родился. – По центральному проходу через Оперативно-хозяйственный отдел и направо – там увидите дверь.
– Спасибо. Большое спасибо! – Грайс удивленно обнаружил, что он не только два раза повторил свое чрезмерно благодарное «спасибо», но даже как-то кособоко поклонился – и все это для того, чтобы показать свое абсолютно лояльное отношение к «цветным». Хаким встал и слегка приподнял правую руку. Подумав, что Хаким хочет снова обменяться с ним рукопожатием, он поднял свою – как раз в то мгновение, когда рука Хакима опустилась. Тот белозубо улыбнулся Грайсу и снова поднял руку – но Грайс уже сделал вид, что поправляет ремешок часов. Повторив эти странноватые телодвижения еще раза два, они наконец ударились рука об руку – именно ударились – костяшками пальцев.
– Х-х-хе! – неожиданно для Грайса фыркнул Хаким.
– Х-х-хах!
Грайс отступил назад и усиленно закивал головой, словно бы показывая, что они очень содержательно поговорили и что он с удовольствием продолжит разговор.
– Может, вас проводить? – осведомился Хаким.
– Да нет, что вы, спасибо, я найду, – заверил его Грайс. – По проходу через Оперативно-хозяйственный и направо, так?
– Вот-вот, и там увидите дверь.
– Большое вам спасибо.
Оперативно-хозяйственный был самым большим отделом на восьмом этаже, а Отдел канцпринадлежностей – самым маленьким: письменные столы в три ряда по одну сторону от центрального прохода и несколько архивных шкафов да выгороженная клетушка Копланда – по другую. А запасы канцпринадлежностей хранились, как сказали Грайсу, на Складе снабжения – страшном СС, по выражению Сидза, – в подвале № 2. И получалось, что если Склад снабжения считать частью Отдела канцпринадлежностей – как считали, впрочем, далеко не все, – то он оказывался не самым маленьким на этаже, а самым большим.
Оперхозяйственный отдел был распланирован точь-в-точь как Отдел канцпринадлежностей: ряды столов (их, тут, правда, было вдвое больше) по одну сторону от прохода и архивные шкафы – по другую; а рядом со шкафами стояла фотокопировальная машина, потому что оперхозяйственники, отвечающие за сохранность здания, часто подготавливали документацию к перестройкам вроде той, что предстояла Отделу канцпринадлежностей, и постоянно размножали всякие поэтажные планы со схемами новой планировки. Фотокопировальную машину обслуживали две девушки – белая, подстриженная «под африканку», и негритянка с короткими, искусственно распрямленными на европейский манер волосами. Белая девушка собирала в стопку намеченные к размножению схемы и передавала их черной, а та неторопливо выкладывала их на множительный верстак машины. Эту работу легко могла бы делать каждая из девушек в одиночку – и Грайс отметил про себя, что порядки здесь очень напоминают его прежнюю службу.
За Оперативно-хозяйственным отделом по обе стороны центрального прохода располагался Отдел внутренней почты, или попросту Нутряшка, как предпочитали говорить служащие. Распланированный наподобие двух других отделов восьмого этажа, он тоже был административно-управленческим: координировал время доставки почты в разные отделы и переадресовывал деловые бумаги назначенным на новые должности служащим. А сортировали и разносили внутрифирменную переписку работники Почтового склада, который размещался в подвале № 1.
На границе Оперхозяйственного и Почтового отделов Грайс по инструкции Хакима свернул вправо и сразу же увидел нужную дверь. Альбионская уборная с традиционно кафельными стенами и зеркалами, возле которых виднелись розетки для электробритвы, предоставляла посетителям выбор между бумажным полотенцем и калорифером для сушки рук, то есть была оборудована по повышенному разряду. В одной из кабинок без дверей стоял человек, похожий на экс-президента Никсона, и они обменялись туалетными, так сказать, репликами:
– Вот что бывает, когда пьешь на завтрак апельсиновый сок.
– Х-х-хах!
– Уф-ф-ф! Теперь вроде немного полегчало.
Грайсу нечего было делать в уборной, но он стоял у писсуара, пока экс-президент не ушел. Когда дверь за ним захлопнулась, Грайс сполоснул над раковиной руки, вытер их бумажным полотенцем, потому что на сушильной машине была кнопка вместо гигиеничной ножной педали, и неспешно отправился обратно в свой отдел.
Он шел по проходу, привычно регистрируя знакомые звуки – чуть слышный шум кондиционеров, пулеметный стрекот тех пищущих машинок, за которыми сидели профессиональные машинистки, и разрозненные, хотя тоже довольно частые, выстрелы тех, на которых печатали служащие, приглушенный гул внеслужебных разговоров и громкие реплики служебных: «Аманда, свет души моей, у тебя не освободилась Книга балансов годовых?» Служащие, пересекающие центральный проход на пути к архивным шкафам и обратно, считали своим долгом напевать вышедшие из моды песенки. Верней, не все служащие, а только мужчины – женщины пересекали коридор молча; но они задвигали ящики архивных шкафов с чрезмерной или даже, пожалуй, неистовой энергичностью и тем вплетали свою дань в общую какофонию рабочего дня – так поступали все сослуживицы Грайса на всех его прежних службах. (Между прочим, здесь он уже увидел парочку очень симпатичных сослуживиц – так что ему будет на кого переключиться, если у него не выгорит с миссис Фос.)
И все же Грайс чувствовал, что одного какого-то звука ему явно не хватает. Те, что он слышал, казались давними, привычными друзьями, он мог определить происхождение каждого из них – и, однако, они не сливались в успокоительный, обычно не замечаемый звуковой фон, который помнился ему по предыдущим службам. Да-да, он мог определить происхождение любого конторского звука – и поэтому заметил, что одного не хватает.
Когда Грайс подошел к своему отделу, миссис Рашман разговаривала по телефону. Это был частный разговор: миссис Рашман предупреждала своего собеседника, что ей надо купить пачечку подсоленного крекера, и, значит, она немного опоздает на их свидание в винном баре.
Раз она во всеуслышанье назначала мужчине свидание в баре – а судя по ее тону, она разговаривала именно с мужчиной, – то Грайсу здесь рассчитывать было не на что. И он подумал, что хорошо бы узнать, не встречается ли с кем-нибудь в барах миссис Фос.
Миссис Рашман звонила кому-то сама, потому что Грайс, подходя к отделу, слышал, как она сказала: «Привет, это я», – а телефонного звонка не слышал. Вообще-то могло, конечно, так случиться, что ей позвонила секретарша ее знакомого, пока Грайс был в уборной, а потом она долго ждала, когда ее собеседник начнет разговор, – но, подумав, Грайс решительно отверг такую возможность.
И тут он сообразил. На столе у каждого служащего стоял телефонный аппарат, причем столов на восьмом этаже было никак не меньше шестидесяти, а может, и все восемьдесят. Стало быть, шестьдесят или даже восемьдесят телефонов – и за те полтора примерно часа, что он пробыл в «Альбионе», он не услышал ни одного телефонного звонка!
Глава вторая
Грайс не сказал Сидзу всей правды, когда тот спросил его, почему он ушел с прежней службы. Морока с транспортом, о которой он упомянул, в самом деле осточертела ему хуже горькой редьки, а относительная близость «Альбиона» к Лондонскому мосту действительно ускорила его решение стать альбионцем. Однако, спрашивая Грайса, почему он перешел в «Коварный Альбион», Сидз подразумевал другой, более важный вопрос – почему он ушел из «Комформа»; а случилось это потому, что он стал «излишней рабочей силой» и был уволен по сокращению штатов.
Грайс прекрасно знал, что в этом не было ничего позорного, и среди прежних коллег весело подшучивал над своим сокращением. «Стало быть, в сорок один год меня вышвырнули из жизни», – говорил он с шутовской горечью и трагически ударял себя кулаком по лбу, чтобы никто не принял его фразу всерьез. А потом немного спокойней добавлял – с видом человека, довольного предстоящим отдыхом: «Они, признаться, здорово помогли мне с этим своим сокращением. Я давно уже собирался намылиться отсюда, и мне, видимо, не хватало только внешнего толчка».
– И вот ему дали этот толчок – под зад, – пошутил тогда кто-то из его коллег.
– Х-х-хах! – обычным своим смешком откликнулся Грайс
Три Грайсовых товарища по несчастью – жертвы автоматизации управленческого труда – отнеслись к своему увольнению так же философски, как он. «Взглянем на это дело трезво, – рассуждали они. – Мы отхватили неплохой куш в виде компенсации за увольнение. Сколько нам пришлось бы вкалывать, чтобы положить в банк такие денежки – да еще и с выплаченным налогом?» Они говорили, что им незачем спешно поступать на другую работу, что они теперь как следует оглядятся, может, и вообще сменят к чертовой матери профессию. Один из них, Парслоу, считал, что, продав дом и сняв квартиру с помещением для магазина, он сможет заработать себе на жизнь, торгуя поделочной древесиной под вывеской «Сделай сам» или, скажем, «Умелые руки».
Грайсу не дано было знать, ощущают ли они, как и он, сосущий холод под ложечкой. Он, впрочем, заметил, что второй из трех его собратьев по увольнению воспылал вдруг пламенной страстью к скачкам и начал покупать ранний выпуск вечерней газеты, где печатались не только программы скачек, но и объявления о работе. «Не давайте мне поставить все мое выходное пособие на Редрама! – умолял он коллег. – Христом богом заклинаю вас, не давайте!» Третий сокращенный принялся каждый вечер звонить своим знакомым из других фирм, чтобы пригласить их после работы в бар «на бокальчик вина». Ну а Парслоу, узнав о своем сокращении, стал яростно названивать торговцам лесоматериалами, приценяясь к мелким партиям товарной древесины. Сам Грайс беспрестанно размышлял про все растущее количество безработных и вспоминал статьи из «Дейли мейл», в которых рассказывалось о служащих его возраста, «навеки распростившихся со своими конторскими столами». Он заметил, что ему очень часто приходится бегать в уборную.
Нет, умереть с голоду он, конечно не боялся. Приплюсовав к своим сбережениям выходное пособие, он подсчитал, что сможет жить, не меняя своих привычек, двадцать месяцев – или, немного сократившись в расходах, два года; ну, а если учесть инфляцию, то месяцев семнадцать-восемнадцать. Да и Пегги, его жена, тоже кое-что получала, работая неполный день в конторе букмекера кассиршей (он, правда, не рассказывал об этом всем и каждому), а за их домик в Форест-Хилле, доставшийся ему по наследству после смерти матери, надо было платить только налог: банковскую ссуду на строительство домика его родители выплатили полностью. В рассрочку он за последнее время ничего дорогого, счастью, не покупал, и машины у него не было, так что ему не приходилось думать о расходах на ее содержание – хотя если б она у него была, то в случае чего продав ее, он смог бы протянуть без работы на несколько месяцев дольше. Но так или иначе, а машины у него не было, да и за восемнадцать-то месяцев какая-нибудь работа ему наверняка подвернется.
А вот потерять – даже всего на несколько недель – ежедневный конторский приют ему было до смерти страшно. Много лет назад, сразу же после медового месяца, он сообразил, что с девяти утра до шести вечера его домом родным может быть только контора. Дневное затворничество в конторе доставляло ему истинное удовольствие – старые заключенные называют подобное чувство «тюремным кайфом».
Он работал в конторах с шестнадцати лет: поначалу Холборнская страховая компания, где он трудился два года; потом армейская служба и работа в Архивном управлении Военно-воздушных сил («Из конторы в контору», – писал он бывшим коллегам, адресуя свои открытки «Всем в Отделе мелких ассигнований»); потом конторская должность в государственной фирме «Причалы и внутренние водные пути», где он познакомился с Пегги; потом четыре или даже, кажется, пять разных мелких контор; и наконец – «Комформ», который он сменил теперь на «Альбион». Грайс еще в молодости понял, что ему, «конторскому трудяге», как он представлялся новым знакомым, следует поступить на работу в какой-нибудь муниципалитет, где служащим гарантирована государственная страховка и возрастающая по мере углубления инфляции пенсия. Ему было ясно, что свяжи он свою судьбу с Плановым отделом Льюишемского городского совета – а такая возможность у него когда-то была, – и он тянул бы там лямку до самой пенсии. Но ему неудержимо хотелось перейти на новое место примерно каждые три года – недаром он считал, что в его характере есть что-то от цыгана.
Он менял работу, даже когда его ожидало повышение: ему вовсе не хотелось кончать свой служебный путь начальником отдела, потому что он был вполне удовлетворен ролью рядового клерка. Его привлекала служебная повседневность – не сама работа (довольно однообразная, но, как говорится, не пыльная), а вся уютно устоявшаяся конторская атмосфера. Привыкнув к своим обязанностям, изучив ритуальные конторские шутки и местные обычаи, он с удовольствием окунался в неспешную конторскую обыденность. И если ему нравились ежегодные отпуска, то исключительно из-за возможности вволю поболтать с такими же, как он, служащими где-нибудь на теплом островке вроде Тенерифа. Отщелкивая фотоснимки на расстоянии в две тысячи миль от родного дома, он с радостью предвкушал свои послеотпускные объяснения. «А это немецкий ресторанчик, где, как я вам писал, готовят двадцать два вида бифштексов, что означает, разумеется, двадцать два способа приготовления все того же бифштекса. Эта вот смутная фигура – мой большой палец на объективе фотоаппарата или, возможно, наш официант Отто. Он, знаете ли, оказался презанятным человеком!..»
Поступи Грайс в свое время на работу в Льюишемский городской совет, он, конечно, знал бы там сейчас все ходы и выходы. Вернувшись шестнадцатого августа из отпуска, он сидел бы за плетеным столиком, попивая кофе и показывая коллегам свои отпускные фотографии… Но в его положении «избыточной рабочей силы» ему пришлось позвонить в Бюро путешествий, чтобы забрать внесенный за будущее путешествие аванс.
«Уважаемый сэр, – выстукивал он на машинке, пока их отдельская машинистка обедала, – я хотел бы занять должность старшего клерка по капиталовложениям, которая объявлена вакантной в сегодняшнем выпуске «Дейли мейл». Мне сорок один год, и я имею следующий опыт…» Но, хотя он разослал не меньше двух дюжин таких писем, ответа ему ни разу не пришло. Его стала мучить медвежья болезнь. Газеты изо дня в день приглашали на работу людей, знакомых с вичислительной техникой – он-то знал ее не лучше, чем китайскую грамоту, – или иносказательно (из-за Билля о равноправии женщин) объявляли, что таким-то и таким-то фирмам требуются хорошенькие девушки для представительства и работы на побегушках. Короче, в течение недели Грайсу так и не удалось найти себе места, хотя он внимательно читал те страницы газет, где вакансии располагаются по рубрикам, с перечислением всех незанятых рабочих мест для служащих его категории. А ведь раньше, меняя работу, он выбирал, куда перейти, по крайней мере из сотни возможных вариантов,
«Уважаемый сэр,
Я работал во вверенной Вашему попечению фирме с марта 1968 по август 1971 года и уволился в связи с переходом на работу поблизости от моего дома, а затем поступил на должность старшего клерка в Мебельно-сбытовой отдел компании «Комформ». Я получил сведения об открывшейся у вас в Договорном отделе вакансии, связавшись по телефону с мистером Коттингли…»
Грайс ни разу не был на бирже труда и думал о ней с тем боязливым презрением, которое охватывало каждого добропорядочного клерка викторианской эпохи, когда речь заходила о работном доме.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32