О Фанни, зачем ты не была свидетельницей наших
схваток, наших битв. Если бы ты видела нас тогда обеих
раз'яренных, задыхающихся, ты поняла бы тогда, что значит
властное влечение чувств двух влюбленных женщин!
Одно мгновение и голова моя охвачена бедрами моей соратницы.
Я быстро угадала ее желание. Вдохновленная страстью, я
бросилась греть самые нежные части у нее между ног. Но я плохо
отвечала на зов ее желаний. Она быстро выскользнула из под
меня, проворно раздвинула мои ноги и тотчас же напала на меня
ртом. Проворный и острый язык колол и жалил, вонзаясь и быстро
выскакивая, как стилет. Я возбудилась как бешеная, отталкивала
ее голову или тащила ее за волосы. Тогда она хитро
приостанавливалась и начинала снова свою тихую нежную ласку.
Она впрыскивала в меня слюну и тихо лизала там же, кусала мою
шкуру и тело с такой сладкой нежностью, что одно только
воспоминание об этом заставляет меня замирать от удовольствия.
О, какое наслаждение я испытывала! , Какая сладость меня
волновала! Какая безбрежность страстей мною владела! Я
забывалась беспрерывно... Я иступленно билась и скидывала ее
телом, но быстрый, жаливший язык все же меня настигал и пронзал
неотвратно. Две тонкие твердые губы охватили мой клитор, щипали
его, сжимали, тихонько вытягивая из меня душу. Нет, Фанни, так
чувствовать и наслаждаться невозможно более одного раза в жизни!
Какое это было напряжение нервов, какой стук и рокотанье в
жилах, какое пылание всего тела, всей крови. Я горела, таяла и
все чувствовала дыхание ненасытных губ, упивающихся всей
глубиной моего существа. Я тебя уверяю, что была иссушена, хотя
через край наполнилась кровью и влагой. Но как я все-таки
блаженствовала! Фанни, я не могла более этого выносить. Когда
я говорю об этом наслаждении, мне опять хочется испытывать
нежное щекотание. , Все пожирающее и ненасытное. Утоли меня!
Ах, утоли же живее... Сильнее... Хорошо... Ах, как хорошо! Я
умираю...
Фанни была злее волчицы. "Будет, будет- повторяла Гамиани-
ты меня изнуряешь. Я считала тебя менее искустной и не думала,
что ты такая страстная. Я это вижу по тому, как ты
развернулась. Огонь пропитал тебя насквозь".
Фанни: "иначе и не может быть. Надо быть бескровной,
безжизненной, чтобы не воспламениться вблизи тебя. Ну что же
было с тобой потом?
Гамиани: "я согласилась принять посвящение в тайны
монастырских сатурналий. Большинством голосов я была принята и
через два дня уже представлена. По правилам устава я пришла
обнаженной, произнесла слова требуемой присяги и в конце обряда
смело посвятила себя преклонению огромному деревянному приалу
(пенису), стоящему в зале специально для этого обряда. Едва я
кончила скорбное возлияние, как вся ватага сестер кинулась на
меня, как толпа людоедов. Я подчинялась всем их капризам,
принимала самые отчаянные позы безудержного сладострастия и,
наконец, завершив все непристойным танцем, была провозглашена
непобедимой.
Невзирая на мое изнурение, одна маленькая монахиня, более
живая, более миловидная и даже более искусная чем
настоятельница, взяла меня к себе в постель. Это была самая
гениальная трибада, какую мог сотворить ад. Я почувствовала
такую подлинную телесную страсть, что мы потом были почти
неразлучны во время великих ночных фантастических случений".
Фанни: "где они происходили?"
Гамиани: "в огромном зале, где гений искусства соединялся с
духом разврата. В него вели две гигантские двери, затворяющиеся
по восточному, богато украшенные занавесками, шитыми золотом и
разрисованными тысячью арабесок. Стены покрывал темно-синий
бархат в рамках из лимонного дерева с резьбой. В промежутках
стояли огромные зеркала, во всю высоту от пола до потолка. Во
время оргиястических действий толпы беснующихся монахинь
отражались в зеркалах! Подушки и диваны заменяли собой стулья,
помогая страстным играм и подчеркивая бестыдства поз. Двойной
ковер тончайшей работы покрывал собой весь пол. На нем были
вытканы с изысканным подбором красок, двадцать сладострастных
групп в бесовых, бестыдных положениях, раздражавших даже самые
угасшие желания. Картины потолка бросали взорам картины
безумного разврата. Я навсегда запомнила изображение таиды,
пылко и страстно терзаемой карибантом. Никогда я не могла
смотреть на эту картину без того, чтобы не почувствовать
вкипающей во мне похоти.
Фанни: "о, каково должно быть это сладостное зрелище!"
Гамиани: "прибавь ко всей роскоши этой обстановки опьяняющий
запах духов, тепловатый и ровный воздух, таинственный и
ласкающий свет, струящийся из шести алебастровых ламп. Все это
рождало в нас нераз'яснимое очарование, смешанное с
беспокойством желаний, с чувственными снами наяву. Это было
светило гарема с его тайными наслаждениями, с его невыразимой
истомой".
Фанни: "как хорошо, как сладко проводить опьяняющие ночи
возле того , кого любишь!"
Гамиани: "несомненно, но любовь охотно бы избрала это место
своим храмом, если бы только безобразная и отвратительная оргия
не превращала его каждый вечер в грязный вертеп".
Фанни: "как же это?"
Гамиани: "с наступлением полуночи сходились туда монахини
одетые в простые черные туники, ярко выделяющие белизну их кожи.
У всех были голые ноги и распущенные волосы. Как по волшебному
мгновенью начиналось священное служение, торжественное и
великолепное. Настоятельница подавала знак и все послушно
повиновались. Затем подавались кушанья и горячительные
возбуждающие напитки. Под их действием разогревались и
румянились бледные лица этих женщин, ослабленные развратом и
холодом. Вакхические пары, возбуждающие приправы разливали по
телу огонь и волновали воображение. Речь оживлялась и
становилась шумной, доходила до скабрезных шуток и безумных
возгласов, разнообразных пений с раскатами смеха, стука графинов
и звонов бокалов. Потом следовал град поцелуев. Губы слипались
с телом, губы слипались с губами. Подавленные вздохи сменялись
словами смертельной истомы, жарким бредом, разливались по
комнате огнем страсти. Вскоре поцелуям недостаточно становилось
губ, век, грудей и плеч. И вот одежды бесстыдно вскидывались к
верху или сбрасывались на пол. Открывались бесподобные зрелища.
Гирлянды женских тел гибких и нежных, сплетенных в быстрых и
медленных касаниях, возбуждали друг друга. Когда нетерпеливым
парам казался слишком далекий миг последней сладости, они
ненадолго удалялись, чтобы собраться с духом. Впившись глазами
друг в друга, глазами полными огня, они состязались в искусстве
соблазна, одна стремилась обольстить другую непристойной позой.
Та, которая побеждала силой жестов и распутством подвергалась
яростному нападению соперницы, которая ее опрокидывала, осыпала
ее дождем поцелуев, душила ее ласками, в'едалась в сладчайшую и
тайную сердцевину ее тела, раскинув ноги так, чтобы самой
испытать тоже. Обе головы исчезали в бедрах. Возникало новое
существо с судорожно бьющимися телами, издающее хрипы
иступленной похоти, за которыми следовали выкрики двойного
наслаждения. "Им сладко, им сладко"- повторяли кругом
отверженные и бросались одна на другую яростнее зверя,
выгоняемого на арену. Торопясь насладиться, они пытались
усиленно и пылко ускорить сладкую минуту. Пара ударялась об
пару, падая на пол бездыханными трупами в сладкой истоме...
Груды голых женских тел в обмороке, в диком беспорядке
освещали первые лучи утреннего солнца".
Фанни: "какое безумие!"! .
Гамиани: "но этого им было мало. Они варьировали без конца.
Без мужчин мы гениально изобретали вычурные позы и способы. Все
приапеи, все пикантные повести древних и новых времен были нам
известны, мы все их превзошли изобретательностью. Эльфан, тидо
и арентино были бедняками перед силой нашей фантазии. Не будем
долго говорить обо всех наших изобретениях, наших хитрых
выдумках, наших тайных напитках, восстанавливающих силы страстей
и дающих нам сладкое утомление. Ты можешь судить об этом хотя
бы потому, что делали каждой из нас для разжигания нашего тела.
Сначала погружали в ванну из горячей крови, чтобы восстановить
крепость телесной силы. Потом испытуемая принимала настойку
кантаридина, ложилась в постель и растирала все тело. Ее
усыпляли гипнозоми, когда сон владел ею, придавали ее телу
соответствующее положение и хлестали ее до кровяных пятен.
Часто даже били палками... Испытуемая пробуждалась среди
пыток... Она поднималась растерянная, смотрела на всех безумным
взглядом и тотчас же у нее начинались ужасные конвульсии.
Шестеро едва могли ее удержать и только лизание собак могло ее
успокоить. Ярость ее утихала медленно. Но если облегчение не
наступало, несчастная становилась грозной и эта жрица громкими
криками требовала осла.
Фанни: "осла? Боже милосердный!"
Гамиани: "да , милая моя, осла! У нас было два хорошо
дрессированных и очень послушных осла: мы ни в чем не хотели
уступать римским девам которые на сатурналиях пользовались этим
средством насладиться до утоления".
При первом же моем испытании я пришла в безумство от вина. Я
свирепо ринулась на скамейку, отвергая обступивших меня
монахинь. В мгновение ока надо мной был повешен осел на ремнях.
Его ужасный тесак тяжело шлепал меня по животу. Я схватила его
обеими руками, наставила к дырке и, пощекотав секунду другую,
попыталась его всунуть туда. Встречными телодвижениями, а также
при помощи пальцев и расширительной мази я скоро завладела пятью
дюймами этого орудия наслаждения. Я попыталась глотнуть
поглубже, но силы оставили меня, и я свалилась. Мне показалось,
что у меня разорвана кожа, что я сломана, четвертована. Это
была боль глухая, удушающая, а к ней медленно присоединялось
сладострастие, жаркое и щекочушее ощущение. Животное
постоянными движениями жестоко меня натирало так, что мой
позвоночник был жестоко расшатан. Моя разгоряченная киприна на
мгновение затрепетала в моих чреслах. О, какое наслаждение! А
потом я почувствовала, как по ней заструился огненный ручей,
капля за каплей, достигая дна самого моего мокровища. Во мне
все струилось и пенилось от любовной игры. Я испустила долгий
крик, чувствуя огромное облегчение. В порыве страсти я
заглотила еще два дюйма насладителя матки. Все рекорды были
побиты! Мои подруги были побеждены! Однако я должна была
придерживать венчик пальцеобразной мышцы, чтобы не вывернуть
матку. Изнуренная болью во всех членах, я думала, что моя
любовная жажда прошла, когда непокладистый засов осла снова0
стал комом и заерзал почти поднимая меня на воздух. Зубы у меня
стиснулись и скрипели, руки повисли как плети вдоль судорожно
сведенных бедер. Вновь побежала буйная струя, заливаяменя
горячим и липким потоком. Мне казалось, что она разлилась по
моим жилам и достигла сердца. Мое тело, поникшее от
чрезмерности этого бальзама, ничего не чувствовало кроме острого
ощущения божества, коловшего сердце, мозг и нервы, шатавшего
суставы, сладко расправляющего все во мне. О, это была
сладчайшая пытка, нестерпимая сладость, рвущая связи жизни,
несущая смерть и опьянение".
Фанни: "какую страсть ты во мне возбуждаешь, Гамиани! Я
скоро не справлюсь с собой. Но все же как ты ушла из этой
обители?"
Гамиани: "а было это так. Однажды, после великой оргии, нам
пришла в голову мысль превратиться в мужчин. При помощи
искуственных приалов (пенисов) мы проткнули друг друга через зад
и бегали вереницей. Я была последним звеном цепи и поэтому,
оседлав сама, была неоседланной. Как же я удивилась, когда
почувствовала себя крепко охваченной голым мужчиной, неизвестно
как очутившимся среди нас. На мой ужасный крик расцепились и
сбежались все монахини и ринулись на несчастного непрошенного
гостя. Каждой хотелось испытать действительный конец после
удовольствия начатого фантастическим подобием...
Он очень быстро устал... Взглянула бы ты только на него,
оцепеневшего, изнемогавшего, с грустно повисшим приалом, и все
знаки его мужской породы показывали себя с самой неприглядной
стороны. У меня было довольно времени, чтобы убедиться в его
ничтожестве, пока дошла до меня очередь отведать этого
побежденного эликсира. И я все таки этого добилась! Улегшись
на этого смертника, всунув ему голову между бедер, я так усердно
принялась сосать его уснувший приал, что он пробудился, красный,
оживший для наслаждений. В свою очередь, ласкаемая проворным
языком мужчины, я скоро почувствовала близость нового
наслаждения. Оно наступило когда я гордо и со сладким чувством
уселась на скипетр, завоеванный мною. Я отдавала и принимала
целые потоки любовной влаги. Она-то и прикончила нашего
мужчину. Поверишь ли, потом все было бесполезно для его
оживления. Но как только монахини поняли, что от него ничего не
добьешься, они без колебаний решили убить его и похоронить в
погребе, боясь, что его болтливость непременно оскандалит
монастырь.
Напрасно я противилась этому злодейскому решению. Через
несколько минут была снята одна лампа и вместо ее глухой петлей
была поднята вверх жертва... Я отвернулась, чтобы не видеть
страшного зрелища... Но вот, к великому изумлению этих безумных
женщин, виселица произвела необычный эффект... Настоятельница,
прельщенная зрелищем полового возбуждения умирающего в петле,
влезает на скамейку и под бешеные аплодисменты достойных
соучастниц, совокупляется в воздухе со смертью и пригвождает
себя к трупу. Но это еще не все! Веревка, слишком
перегруженная двойной тяжестью, рвется! Мертвый и живая падают
на пол так тяжело, что монахиня ломает себе кости, а повешенный,
вероятно из-за неполной удавки, приходит в себя и грозит
настоятельнице задушить ее. Удар молнии над лампой не произвел
бы больший эффект, нежели произвела на монахинь эта сцена. Все
разбежались в ужасе, думая, что это шутка самого дьявола.
Настоятельнице пришлось одной бороться с невовремя воскресшим.
Это происшествие не могло не остаться без последствий. Чтобы
их предупредить для себя, я убежала из этого вертепа злодейства
и разврата. Некоторое время я скрывалась во флоренции-стране
любви и очарования. Молодой англичанин, сэр эдвард, энтузиаст и
мечтатель, почувствовал ко мне страстное влечение. Я же была
утомлена гнусными наслаждениями. До этой поры моя еще дремала,
а двигалось только тело. Она возбудилась от слов любви,
волшебных и чистых звуков возвышенной и благородной любви. С
той минуты я стала понимать новую жизнь! Я испытала те
несказанные и туманные желания, которые дают счастье,
поэтизируют жизнь. Этот новый новый для меня язык дал мне
трепет;я чутко слушала, я зорко смотрела. Нежное пламя
струилось мне в душу из глаз моего возлюбленного и волновало
меня сладкой истомой гордости и счастья. Голос эдварда имел
вибрации, которые говорили мне о большом чувстве, которое его
переполняет, его черты одушевляли страсти, будили и во мне
чувства.
Так зрелище первой любви заставило меня полюбить и понять
того, кто мне его показал. Крайняя во всем, я так пылко
отдалась жизни, как когда-то отдавалась чувствительности.
Сильная душа эдварда увлекала других за собой, и я поднималась
до его высоты. Моя любовь его воспламеняла. Из энтузиаста он
стал человеком возвышенным.
Одна мысль о телесном наслаждении меня взрывала гневом. Если
бы меня к этому принудили, я бы умерла от ярости. Эта
добродеятельная преграда возбуждала любовь и во мне и в нем,
делала его более пламенным... Эдвард сдался первым. Утомленный
платонической страстью, причины которой он не угадывал, он не в
силах был побороть своих чувств. Он застал однажды меня спящей
и овладел мною... Я проснулась в его об'ятьях и в самозабвении
слила с его восторгами свое блаженство. Трижды я была в раю и
трижды эдвард был божеством, но, когда он пал обессиленный, я
пришла в ужас иотвращение. Это был только человек из тела и
костей, как тот в монастыре.
1 2 3 4 5 6