Мне стало страшно.
Я бросилась на колени, моля бога простить меня, если я поступила
дурно."
Альсид: "милая невинность! Вы никому не доверились, не
рассказали того, что вас испугало?"
Фанни: "нет, я никогда этого не рассказывала, не могла
осмелиться. Я была еще час назад невинна. Вы дали разгадку
моей шараде."
Альсид: "о, Фанни! Это признание переполняет меня счастьем.
Мой друг прими же доказательство моей любви. Гамиани!
Подстрекайте же меня, чтобы я налил этот юный цветок небесной
росой!"
Гамиани: "какой огонь! Какая пламенность! Фанни, ты уже
обмираешь... О... О... Она наслаждается. Она наслаждается,
Альсид. Я расстаюсь с душой... Я... - И сладкая страсть
бросила нас в об'ятия. Мы все унеслись в небо... После
минутного отдыха, когда чувство волнения утихло, я начал свой
рассказ так: "мое детство было счастливо. К тринадцати годам я
был почти мужчиной. Волнение в крови и вожделения живо давали
себя чувствовать. Предназначенный к принятию священного сана,
воспитанный во всей строгости начал целомудрия, я всеми силами
подавлял в себе чувственные вожделения, но телесная жажда
пробудилась, раз'ярилась могучая, могучая повелительница, и я
безнадежно стремился к ее утолению. Я обрек себя строжайшему
посту. Ночью, во сне, природа добивалась облегчения, а я боялся
этого, как нарушения правил, в которых я сам был виноват. Я
удвоил воздержание и старался изгнать всякую пагубную мысль.
Это противодействие, эта внутренняя борьба привела к тому что я
отупел и стал похож на слаьоумного. Вынужденное воздержание
внесло в мои чувства такую сильную ужасную восприимчивость,
какую я никогда прежде не испытывал. Я часто страдал
головокружениями, мне казалось, что предметы кружатся и я вместе
с ними. Когда мне случайно встречалась молодая женщина, то она
казалась живосветящейся, источающей огонь, подобный
электрическим искрам. Разгоряченная кровь приливала к голове
все сильнее и сильнее, снопы огня, наполняющие мою голову словно
иглы, жгли мои глазницы, вызывая перед моими глазами
обольстительные видения.
Это состояние длилось несколько месяцев, когда однажды утром
я внезапно почувствовал, что мне сводит судорогой все члены. Я
при этом испытывал невероятное напряжение и конвульсию, как во
время приступов падучей болезни. Яркое видение вернулось ко мне
с небывалой силой... Мне виделся какой-то четкий круг, быстро
вращающийся передо мной, увеличивающийся и, наконец, ставший
невообразимым. Живой и острый свет заструился из оси круга и
осветил все пространство передо мной бесконечный кругозор,
беспредельные воспламенения небес, прорезаемые тысячью ракет,
которые не спадали, а изливались золотым дождем сапфировых
искр...
Огонь погас. Голубоватый и мягкий день пришел к нему
навстречу. Мне казалось, что я плавал в ярком и приятном свете,
сладостном, как бледный свет луны.
Мне казались, какваай золотых воздушных мотыльков,
туманновоздушные бесконечные мириады нагих девушек, ослепляющих
своей свежестью и прозрачные, как алебастровые статуи. Я
стремился к своим сильфидам, но они шаловливо смеялись и
ускользали. Их прелестные руки в одно мгновение ускользали в
лазурь и снова приближались еще более живо, более радостно.
Чарующие гирлянды восхитительных тел дарили меня улыбкой ласки,
лукавым взглядом, полным соблазна. Мало помалу видение девичьих
гирлянд исчезло. Тогда ко мне подошли женщины в возрасте любви
и нежных страстей. Одни пылали страстью со жгучими глазами и
трепетной грудью, другие, бледные и поникшие, как девы османа.
Их хрупкие, легкие тела были затянуты в легкие ткани. Казалось
они умирают от истомы и ожидания. Они открывали мне свои
об'ятия и постоянно убегали от меня.
Мучимый вожделениями, я суетился на постели, поднимался на
ноги, а руки мои сотрясали мой высокомерный приал. Я бредил
любовью, наслаждаясь в самых непристойных позах. Впечатления,
сохранившиеся от знания мифологии, смешивались теперь с
видениями: я видел юпитера в огне и юону, хватающую его за
пенис/перуи/ в бешенном разгуле и в странной перемешке фигур.
Затем я присутствовал при оргии, при адской вакханалии в темной
и глубокой пещере, освещенной зловониями факелов. Красноватый
свет и отблески, синие и зеленые, отражались на телах сотен
д'яволов с козлинными фигурами, со смешанными, причудливыми,
страшными формами. Они качались на качелях, держа "орудие"
наготове и, налетев на раскинувшуюся женщину, сразу вонзали свое
копье между ног, доставляя ей и себе судороги быстрого и
внезапного наслаждения другие, опрокинув монахиню вниз головой,
с сумашедшим смехом кувалдой всаживали ей великолепный огненный
приал и вызывали в ней с каждым ударом пароксизмы неистового
наслаждения. Третьи с фитилем в руках, зажигали орудие,
стреляющее пылающим членом, который бестрашно принимала в мишень
своих раздвинутых бедер бешенная дьяволица. А самые злобные из
шайки связали мессалину и у нее на глазах предавались
всевозможным играм в напряженном и остром наслаждении.
Злосчастная извивалась в бешенстве с пеной у рта, стремясь к
наслаждению для нее не доступному. Там и сям тысячи дьяволят,
один резвее другого, бродили, бегали, присасывались, кусались,
танцуя кругами смешивались в груды. Повсюду слышалось хихиканье
и хохот, исступленные крики, вздохи и обмороки сладострастия...
В промежутке, когда настроение поднималось, дьяволы старшего
чина игриво развлекались, пародируя таинства нашей веры.
Совершенно голая монахиня распростерлась со взором, блаженно
устремленным на белое причастие, протянутое на конце весьма
изрядного кропила огромным железноносцем в мирте, одетой шиворот
на выворот. Поодаль дьяволица принимала себе на лицо жидкое
крещение, в то время как другая, прикидываясь умирающей,
напутствовалась страшным изобилием священного предсмертного
причастия. Страшный дьявол, которого четверо несли на плечах,
гордо раскачивал мощное орудие своего сатанинского любовного
наслаждения и когда его совсем разобрало, волнами полил потоки
своей жертвенной жизни. Всякий падал ниц при его приближении.
Это было издевательское подражание процесии святых тайн.
И вот бьет час! Тот час, когда все дьяволы созывают друг
друга, берутся за руки и образуют огненный круг. Начинается
хоровод. Они вертятся, носятся, летают как молнии. Слабые
валились под ноги в этом быстром кружении, в этом быстром
скакании. Их падения опрокидывали других. Это было жуткое
месиво - дикая смесь, самых причудливых сплетений тела с телом,
постыдных совокуплений, грязный хаос поверженных тел, до предела
охваченных омерзительной похотью...
Гамиани: "вы приукрашиваете на диво, милый Альсид. Из
вашего сновидения была бы недурная книга."
Альсид: "чего вы хотите? Надо же как-нибудь провести ночь.
Но послушайте дальше. Продолжение уже будет действительностью.
Когда я стал приходить в себя от этого грозного приступа
болезни, я почувствовал себя немного легче, но угнетение духа
усилилось. Около моей кровати сидели три молодые женщины,
одетые в простые белые пеньюары. Я подумал, что у меня
продолжается головокружение, но мне тотчас же сказали, что врач,
поняв причину моей болезни, решил применить единственное
лекарство, которое мне нужно...
Я тотчас же схватил упругую белую руку, осыпал ее поцелуями и
в ответ на это свежие цветущие губы примкнули к моим губам. Это
сладкое прикосновение меня наэлектризовало и я загорелся бешеным
пламенем...
"Прекрасные подруги - воскликнул я, - я хочу счастья через
край! Я хочу умереть в ваших об'ятиях! Отдайтесь моему
восторгу, моему безумию!"
Тотчас же я отбросил в сторону все, что меня прикрывало и
вытянулся на постели. Подушка, положенная мне под бедра, дала
мне самое выгодное положение. Выпрямился высокомерно мой
ликующий кинжал ..." Ну вот ты, пленительная рыжеволосая девушка
с такой упругой белой грудью, сядь лицом к моему изголовью и
раздвинь ноги . Восхитительно ! Ах, до чего она сладострастная
... Светлокудрая, голубоглазая, ко мне! Ты будешь моей
царицей! Ну, иди садись ко мне на трон... Возьми в руки мой
пылающий скипетр, спрячь его целиком в своей империи... У...
Не так быстро. Постой! Будь медленна, качайся в такт, будто
едешь мелкой рысью... Продлим удовольствие. А ты, рослая
красавица с темными волосами и восхитительными формами, обхвати
ноги вот здесь, сверху моей головы. Чудесно, догадалась с
полуслова. Раздвинь бедра шире... Еще... Еще... Так, чтобы я
мог видеть тебя, а мой рот будет пожирать тебя, чтобы мой язык
мог влезть куда захочет. Зачем ты стоишь так прямо." "Ко мне
нагнись, ко мне," - закричала ей рыжеволосая, маня ее своим
заостренным язычком, тонким как венецианский стилет. Ох
сладострастница, подвинься, чтобы я могла лизать твои губы и
видеть твои глаза... Так... Тихо... Тихо.
И вот каждый из нас задвигался, подстрекая друг друга и
добиваясь своего наслаждения. Я поедал глазами эту сцену,
полную воодушевления, эти соблазнительные движения, эти
сумасбродные позы. Скоро огонь пробежал по жилам... Я
вздрогнул всем телом. Обеими руками я ударил по чьей-то шее,
корчась от сладострастия. Потом губы сменяли руки, я жадно
всасывал их тело, грыз, кусался. Мне кричали, чтобы я
остановился, что это убийство, но я только удваивал силы. Эта
чрезмерность меня утомила: голова тяжело опустилась, я лишился
сил.
"Довольно, довольно, - кричал я - ох! Ноги! Какая сладкая
щекотка! Ну мне же больно, судорога сводит мне ноги... О, о,
о."
Я чувствовал, что меня забирает высшее наслаждение. Я толкал
со страстью, но мои красотки сразу потонули и лишились чувства.
Я снимал их бесчувственных на последнем издыхании и утонул в
собственных излияниях...
Была ли это радость неба или наслаждение ада? Это было
огненное истечение не имевшее конца...
Гамиани:- "какую сладость вы вкусили, Альсид! О как я этому
завидую.
Фанни бесчувственная! Она , кажется, спит?!"
Фанни: "оставьте меня, Гамиани. Слышите? Снимите вашу
руку. Она меня давит. Я подавлена. Боже мой, я мертвая.
Боже, какая ночь! Давайте спать.
Бедное дитя закрылось, перевернулось на другой бок и заснуло,
маленькая и слабая в углу кровати. Я хотел привлечь ее к себе,
но графиня сделала знак.
Гамиани: "нет, нет! Я понимаю что она испытывает. Что же
касается меня, то я обладаю совершенно другим характером, нежели
она. Я чувствую страшное раздражение. Я мучаюсь, я хочу! Ах,
взгляните. Мне хочется до смерти. Ваши два тела своими
соприкосновениями, да к тому же ваши рассказы, ваша ярость - все
это выводит меня из себя. Я чувствую яд в душе и огонь в теле,
я не знаю что мне изобрести. Страсть моя не знает меры!"
Альсид: "что делаете, Гамиани? Зачем вы встаете?"
Гамиани: "я не выдержу больше, я горю, я хотела бы... Да
утолите же меня наконец! Я хочу, чтобы меня давили, чтобы меня
били. О... О... Дайте мне насладиться!"
Зубы графини сильно стучали, глаза вращались в орбитах. Все
в ней двигалось конвульсивно, так, что страшно было смотреть.
Фанни поднялась, охваченная ужасом. Что касается меня, то я
ожидал припадка. Тщетно я покрывал поцелуями нежнейшие частицы
ее тела, руки устали в попытках удержать и успокоить эту
неукротимую фурию. Семенные каналы были закрыты, от полного
истощения сочилась кровь, но восторг к ней не приходил.
Гамиани: "спите, я оставлю вас."
С этими словами Гамиани выскользнула из постели, распахнула
дверь и исчезла.
Альсид: "чего она хочет? Вы понимаете, Фанни?"
Фанни: "тише, Альсид! ! Слышите крики. Она убивает себя.
Боже мой! Дверь заперта. Ах, она в комнате Юлии. Постойте,
тут есть стеклянная рама. Мы можем увидеть все через нее.
Придвиньте диван! Вот два стула, влезайте!"
Какое зрелище предстало перед нашими глазами! При свете
ночника графиня каталась по широкому ковру из кошачьей шерсти с
пеной на губах, вращая странно глазами и шевеля бедрами,
запачканными семенем и кровью. /Как известно, кошачья кошачья
шерсть сильно возбуждает, благодаря содержанию в ней
электричества. Женщины лесбоса всегда пользовались ею на
сатурналиях. - Прим. Автора/.
Ее бедра терлись о меховую поверхность с бесподобной
ловкостью. Минутами графиня вскидывала ноги в воздух, выставляя
нашему взору всю спину, чтобы снова тотчас же повалиться с
ужасающим смехом.
Гамиани: "Юлия, ко мне! У меня кружится голова... Ах,
осужденная на безумие, я тебя искусаю!" И вот, Юлия, такая же
голая, сильная и молодая, схватила графиню за руки, связала их
вместе, потом то же сделала с ногами.
Когда припадок страсти достиг величайшего напряжения,
судороги Гамиани меня напугали. Юлия же не высказывала ни
малейшего удивления: танцевала, прыгала, как сумасшедшая,
пострекая себя к сладострастию, и почти без сознания упала в
кресло.
Графиня следила взором за ее движениями. Бессилие испытать
ту же самую ярость, вкусить того же опьяняющего плода, удваивало
ее страсть. Это была самка прометея, раздираемая сотней
коршунов сразу.
Гамиани: "медор! Медор, возьми меня! Возьми меня!"
На этот крик из чулана выбежала огромная собака, бросилась на
графиню, весело и послушно принялась лизать пылким языком
воспаленный клитор, красный конец которого высовывался наружу.
Графиня громко кричала, повышая голос вместе с наслаждением.
Можно было различать постепенность растущей щекотки, слыша голос
этой необузданной тияды.
Гамиани: "молока! Молока! Ох, молока!" Я не понимал этого
восклицания. Поистине, это был крик скорби и агонии. Но вот
появилась Юлия, вооруженная огромным гутаперчивым аппаратом,
наполненным горячим молоком. Он обладал такой упругостью, что
мог свободно брызгать на десять шагов. С помощью двух ремней,
она приладила к половому месту этот замысловатый инструмент.
Могучий жеребец едва ли мог иметь в расцвете своих сил что-либо
подобное по толщине. Я и думать не мог, что была возможность
засунуть его, когда к моему удивлению пять или шесть быстрых
толчков через силу, сопровождаемых острым режущим криком, были
достаточны, чтобы эта огромная машина была запрятана между ног
графини и проглочена.
Графиня страдала как осужденная на казнь, бледная, застывшая
подобно мраморной статуи работы кассимо. Движения взад и вперед
производились с поразительной ловкостью до тех пор, пока медор,
бывший пока без дела, но всегда послушный своей задаче, не
бросился неудержимо на Юлию, выполнявшую мужскую роль, раздвинув
бедра, и при движениях выставлявшую медору самую сладкую
приманку. Медор заработал с таким успехом, что Юлия внезапно
остановилась и обмерла, охваченная сладким чувством. Должно
быть это чувство было невероятно сильное, так как выражение ее
лица не имело ничего подобного дотоле...
Разгневанная промедленнием, которое длило ее муку и
рассеивало сладость, несчастная графиня осыпала проклятиями
Юлию.
Придя в себя, Юлия возобновила работу с усиленной энергией.
Разгоряченные толчки и закрывшиеся глаза, раскрытый рот графини
дали ей понять, что секунды страсти настали, и она пальцем
надавила пружинку.
Гамиани: "ах! Ах, остановись! Я тону... У... У. Ой, как
я наслаждаюсь!"
Сладострастие преисподней! Я не имел сил сойти с места. Я
утратил рассудок, мои глаза помутились. Эти яростные восторги,
это зверское вожделение довели меня до головокружения. Кровь
шумела беспорядочно и горячо, во мне только остались порок и
воля к разврату. Я испытывал зверскую ярость от любовной жажды.
Фигура Фанни тоже изменилась. Ее взгляд был неподвижен, руки
напряженно и нервно искали меня. Полураскрытый рот и стиснутые
зубы говорили о том, что она жаждет наслаждения, обуреваемая
чувственностью в пароксизме чрезмерной страсти, льющейся через
край. Едва успев дойти до постели, мы бросились в нее вскакивая
друг на друга, как два раз'яренных зверя. Телом к телу во всю
длину мы терлись кожей и быстро наэлектризовались. Все это
делалось в потоке судорожных обьятий, неистовых криков, бешеных
укусов. Отвратительного вожделения тела с телом,
соприкосновение костей с костями, в припадке звериного хотения,
стремительно пожирающего, рожденного в крови.
1 2 3 4 5 6