Пирующие сидели к ней лицом и спиной к огню, и никому не пришлось оборачиваться, когда на пороге возникли две рослые фигуры в медных кольчугах. Конан заметил, что один из незваных гостей молод, примерно его лет, с длинными рыжеватыми усами, свисавшими ниже подбородка; другой был постарше, с решительным и мрачным лицом и рваным шрамом на щеке. У обоих к поясам были подвешены мечи; старший держал в руках топор, а младший – боевую палицу с бронзовыми шипами.
– Пьете? – пробурчал воин со шрамом вместо приветствия. – Веселый пир, я вижу! А по какому случаю?
Эйрим вскочил, грозно насупив брови, – Каков бы ни был случай, Фингаст, ты не должен врываться ко мне, да еще вооруженным! Клянусь челюстью Имира, я этого не потерплю!
– Потерпишь, – сказал молодой – видимо, Торкол, как догадался киммериец. – Потерпишь, Эйрим, сын Сеймура. Не то наш господин…
– Знаю, знаю! – Хозяин Рагнаради махнул рукой. – Не то ваш господин сделает так, что я не доживу до зимы! И никто не доживет в моем жалком крысятнике! Господин повелевает ураганами, и сметут они в море и дома мои, и корабли, и запасы пива, и людей – всех до последнего раба! – Постепенно голос Эйрима возвышался; теперь он почти кричал. – Все это мне известно, Торкол-отцеубийца, только я ведь против господина вашего не умышляю! Пью – свое, и ем – свое, и пирую со своими людьми!
– А этот тоже твой? – Фингаст ткнул секирой в сторону Конана.
– Мой! Брат мой Конан!
– Не похожи вы на братьев, – угрюмо заявил воин со шрамом. – У нас, ваниров, золото в волосах, а этот черен, как ненастная ночь.
Конан встал, обошел вокруг стола и с угрозой уставился на Фингаста.
– У одних ваниров и впрямь золото в волосах или благородная бронза, – сказал он, – а у других – сущее дерьмо! Хоть цветом и схоже с золотом, да не то! Дерьмо в волосах, дерьмо в голове, а на устах – речи смрадной гиены. Ты, верблюжья моча, почему сюда ворвался? – Тут киммериец перевел взгляд на Торкола: – А ты, усатый шакал, зачем грозишь брату моему Эйриму? Или он в своем доме уже не хозяин? Прах и пепел! Два недоумка дерзят вождю, храброму сыну Сеймура Одноглазого! Клянусь Кромом, таких у нас в Киммерии вяжут да бросают живьем в выгребные ямы!
Не всякий мог потягаться с Конаном в сквернословии. Лица воинов Гор-Небсехта сначала побледнели, затем побагровели; наконец Фингаст прорычал:
– У вас в Киммерии никого не бросают в выгребные ямы, хорек! У вас и ям-то таких нету! Всем известно, что киммерийцы гадят под себя, да еще по заднице размазывают!
Ухмыльнувшись, Конан повернулся к Фингасту, задрал куртку и выставил зад:
– Раз так – понюхай, Меченая Шкура! И убирайся, пока я не разукрасил тебе другую щеку!
За столом злорадно заржали. Седоусый Храста, тот вовсе свалился со скамьи и, держась за живот, ползал среди пустых бочонков и обгрызенных псом костей. Найрил и Колгирд то в восторге молотили кулаками по коленям, то хлопали друг дружку ниже поясницы, повторяя: «Понюхай, Меченая Шкура!» Даже Эйрим, имевший вид раздраженный и грозный, не выдержал, захохотал.
Конан, с довольным блеском в глазах, отступил к стене. Дело было сделано: он оскорбил приспешников колдуна, а Эйрим со своими людьми смеялись – значит, одобряли нанесенную обиду. Теперь, если б Эйрим и захотел после всех обещаний насчет завтрашней ночи пойти на попятную, миру не быть! Сказанное и сделанное смоет только кровь.
Молодому Торколу захотелось получить ее немедленно – он поднял палицу и с бешеным ревом рванулся к Конану. Но Фингаст, который был постарше и поопытней, ухватил его за пояс и что-то прошептал – насчет гнева господина и отданных им приказов, насколько удалось расслышать Конану. Однако и сам Фингаст еле сдерживался; шрам на его щеке налился сизой кровью, пальцы каменной хваткой сошлись на древке секиры. Он погрозил оружием киммерийцу и прохрипел:
– Отдай его, Эйрим! Отдай нам!
– Почему? – Хозяин Рагнаради взглянул на Фингаста с хорошо разыгранным недоумением. – Ты хочешь зарубить моего брата? За пару сказанных в горячности слов?
– Нет! Нергал с его словами и с его вонючим языком! Но наш господин повелел взять черного хорька и вырвать ему сердце!
– Ваш господин? Когда же он изъявил свою волю?
– Сегодня ночью, Эйрим, сегодня ночью! Вождь ваниров задумчиво поскреб подбородок.
– До башен Кро Ганбора не один день пути, – заметил он. – И что-то я не помню, чтобы в мои ворота сегодня стучался гонец. Может, ты, Найрил, видел его? Или ты, Храста? Или Колгирд? – Эйрим бросил вопросительный взгляд на своих седоусых кормчих.
– Моему господину не нужны гонцы, чтоб шепнуть тайное слово своему слуге! – яростно выдохнул Фингаст. – Вспомни, Эйрим, кто мой господин! Вспомни, и отдай нам эту киммерийскую крысу!
– Твой господин шептал слишком тихо, и я ничего не расслышал, Фингаст! – На губах Эйрима змеилась издевательская усмешка.
Внезапно воин со шрамом отступил к распахнутой двери, потянув за собой Торкола. Теперь оба они, стиснув кулаки, стояли по бокам дверного проема и словно бы стерегли его; а снаружи, во дворе, начала шевелиться и позванивать металлом некая плотная масса, почти неразличимая в сером сумраке северной ночи.
– Значит, слово господина ты не расслышал, Эйрим? Не расслышал, и киммерийца не отдашь? – с угрозой произнес Фингаст. – Ну, слушай тогда меня… я-то близко! – Он оскалил зубы в ответ на усмешку Эйрима. – Слушай, Высокий Шлем! Воины твои спят либо пьют, а наши построены во дворе, и на всех брони да кольчуги. У всех топоры да мечи в руках, у всех щиты да дротики… Тебя и старшин твоих, – Фингаст метнул взгляд на кормчих, – убьем первыми, вместе с киммерийцем. А дружину вырубим на треть! Треть прикончим, две трети покорятся и поплывут с нашим господином хоть в Кхитай, хоть в страну Амазон… Ясно, сын Сеймура? Ты-то нам не нужен, нужны твои люди, твои корабли да твои припасы!
Эйрим переменился в лице.
– Врешь ты все, моржовы кишки! На валу и башнях сторожа! Или они не заметили, как ты вывел во двор своих ублюдков?
– Заметили! – торжествующе рявкнул Фингаст. – Только сторожа твои уже бегут на Серьге Равнины, и у каждого между ребер торчит стрела!
Он пронзительно свистнул, и во дворе загремело железо, в дверь полезли воины в медных бронях и рогатых шлемах, над столом свистнул дротик, впился в скамью; второй опрокинул миску с мочеными ягодами.
– Похоже, эти парни решили не дожидаться завтрашней ночи, – пробормотал Храста, подняв над головой бочонок. Найрил ухватился за огромное блюдо с рыбой, Колгирд, громко вызывая подмогу, прыгнул к двери, что вела в Длинный Дом. Эйрим же метнулся к стене, где над полатями висели его меч, шлем и щит.
– Идрайн! – позвал Конан. – Идрайн!
Он не успел договорить, как голем уже стоял за спиной, поигрывая секирой. Киммериец повернулся к Эйриму.
– Мой слуга кое-что тебе задолжал, братец. Позволишь ли рассчитаться?
– Еще бы! Самое время, клянусь Имиром, – хозяин Рагнаради уже напялил свой высокий шлем, и голос его глухо звучал из-под забрала. Колгирд распахнул внутреннюю дверь и скрылся в глубине Длинного Дома; Найрил и Храста, один с блюдом, другой – с бочонком, пятились к очагу, готовые к обороне.
Но сражаться им не пришлось. Конан вытянул руку к двери, к толпе валивших в горницу воинов, и рыкнул:
– Ну-ка, серая нелюдь! Возьми их!
Словно ураган пролетел по бревенчатому чертогу Эйрима. Серокожий гигант ринулся вперед подобно выпущенной из катапульты глыбе, сокрушающей на пути и бронзовые шлемы, и окованные железом щиты, и медные кольчуги, и человеческую плоть, прикрытую доспехом. Топор Идрайна гулко грохнул о металлический ванирский наплечник, потом голем подхватил еще одну секиру, вырвав ее у сраженного воина, и пошел бить в две руки; только слышалось – гулкое «бумм!» да тоном пониже – «бамм!» Движения серокожего были стремительными и уверенными; казалось, он испытывает удовольствие от битвы, от собственной необоримой мощи, от власти своей над немощными человеческими телами.
Ваниры, ошеломленные этим натиском, попятились. В горнице их было десятка три, все – опытные воины, и сделали они все, как надо: передние прикрылись щитами, задние разом выметнули топоры на длинных рукоятях, боковые обошли врага, ударили ему в спину. Куртка Идрайна вмиг превратилась в лохмотья, но на коже его не было ни кровинки, ни царапины; лезвия секир и клинки мечей молотили по каменной шкуре голема, но не могли даже высечь искр, кои случаются, когда металлом бьют о камень.
А серокожий рубил! На этот раз он пользовался одним и тем же приемом: не обращая внимания на вражеские удары, сек топорами между шеей и плечом, разваливал противника напополам, до паха или бедра. Чудовищные раны мгновенно исторгали кровь, алые лужицы хлюпали под ногами Идрайна, устилавшая пол солома сделалась влажной и багровой. Груда внутренностей и изуродованных тел росла у двери.
Голем успел прикончить двенадцать или пятнадцать человек, когда враги сообразили, что биться с ним в замкнутом пространстве опасней вдвойне. С громкими воплями ваниры начали выбегать во двор; Идрайн, поторопив последних богатырским пинком, последовал за ними. В горнице остались шестеро: Найрил и Храста с отвисшими челюстями, Конан и Эйрим, добравшиеся наконец до своих мечей, да Фингаст с Торколом – те, выпучив глаза, по-прежнему подпирали стену по обе стороны двери. Из глубины Длинного Дома доносился гул возбужденных голосов, металлический лязг и скрип торопливо натягиваемых кольчуг. Конан, однако, сомневался, что хоть один воин Эйрима успеет сегодня омочить клинок в крови врагов.
Он подбросил в воздух свой меч, словил его, оглядел замерших у двери людей колдуна и повернулся к хозяину усадьбы.
– Ну, кого из них ты хочешь, брат Эйрим? Если выбор за мной, то я взялся бы за того разговорчивого недоумка, который со шрамом. Поганая кровь Нергала! Я же обещал разукрасить ему другую щеку!
Эйрим молча кивнул, и два воина с обнаженными клинками начали с неспешностью приближаться к Фингасту и Торколу.

ГЛАВА 12
ЗАМОК И ОСТРОВ

Пятеро обитали в мире, но над тремя из них судьба уже занесла свой разящий меч. И от этого клинка не мог уклониться никто: ни маг, ни каменный воин, ни дух, мнивший себя всемогущим. Воистину, удары рока неотразимы!

Серокожий со спутником своим, киммерийцем, приближался к замку, и Аррак решил, что наступила пора готовиться к встрече. Он почти уже не сомневался, что серый исполин справится с колдуном, нынешним Его Избранником. Чары смертных магов по-разному действовали на людей: слабых убивали, сильных могли на время обратить в камень, против сильнейших же оказывались почти бессильными. Сильнейшие обладали качествами, которые трудно было сломить с помощью чар: как правило, они отличались невероятной жестокостью, упрямством, безразличием к людским бедам и радостям и безмерной гордыней.
Сероликий воин был, разумеется, из сильнейших. Такой вывод подтверждался многими его деяниями – в том числе и последним, когда он, чуть ли не в одиночку, перебил людей Гор-Небсехта в эйримовой усадьбе. Теперь Аррак убедился, что серый гигант во всем превосходит Эйрима – и отвагой, и жестокостью и удачливостью. А это значило, что надо готовиться к переселению в новую плоть.
Подготовка являлась тонким и непростым ритуалом. Прежде всего Аррак хотел воспринять эманации сероликого, столь неясные и смутные у людей, праха земного; Он должен был убедиться, что новый Его Избранник имеет цель. Не важно, какую – лишь бы серый исполин стремился к ней с достаточным упорством и настойчивостью. Цель можно изменить; упорство же – такая черта характера, которую не создашь из ничего. Для Аррака упорство было важнее цели.
Разобравшись с эманациями будущего Избранника, Он должен был покинуть тело Гор-Небсехта. Сравнительно простой трюк, однако весьма ответственный, ибо Арраку требовалось уловить момент, когда душа колдуна изойдет из мертвого тела и приготовится к путешествию на Серые Равнины. В этот миг Ему надлежало ускользнуть из тех закоулков души стигийца, в которых Он свил себе гнездо. Где же Он таился? Это являлось непростым вопросом! В отличие от демонов, люди обладали душой, и была она слабой тенью бессмертия, отблеском вечной жизни, присущей лишь богам. Еще душа человеческая напоминала Многоэтажный запутанный лабиринт, в котором имелись и парадные залы, и широкие коридоры, и полутемные камеры, и тонувшие во тьме каморки. На верхних этажах обитали разум и чувства; здесь жили наиболее ярко выраженные стремления – страсть к богатству, к власти или покою, доброта или жестокость, ум или глупость, гордыня, самомнение или готовность к самопожертвованию, отвага или трусость. Тут же, в некоем подобии сундуков, были сложены воспоминания – не все, однако, а самые важные, Память о перенесенных обидах, о днях торжеств и поражений, о муках зависти, ревности, любви, радости и горе. У большинства людей в памятных ларцах не хранилось ничего любопытного – лишь окровавленные лохмотья бед да холодный пепел перенесенных унижений.
Под верхними этажами располагались Нижние. Тут не было просторных залов и переходов, в которых могли бы порезвиться яркие чувства и осознанные мысли; тут, в полутьме узких запутанных коридоров, таились подспудные желания, звериные инстинкты, полузабытое и совсем забытое прошлое – в том числе и память о предыдущих воплощениях. Она хранилась не в ларцах и сундуках, а, скорее, в плотно запечатанных, окованных железными обручами бочках, и была совершенно недоступной смертным. Они жили словно бабочки-однодневки, помнившие события светлого дня и хоронившие их с наступлением ночи.
Однако все это смутное и неосознанное, полузабытое и тайное, было чрезвычайно важным; мириады кривых переходов, узких тоннелей, глубоких шахт, тонувших в сумраке лестниц связывали нижние и верхние этажи, влияя на человеческие побуждения, желания и мысли. Обмен между ярусами запутанного лабиринта, движение намерений и страстей, сопровождавшее то, что высказывалось словами, собственно и было человеческой душой – неощутимой, призрачной, и в то же время вполне реальной. Эманации, циркулировавшие в лабиринте, их чистота, мощь и скорость перемещения, определяли, будет ли человек обладать душой гордой, страстной или холодной, щедрой или себялюбивой, великой или мелкой. По мнению Аррака, Древнего Духа Изменчивости, большинство смертных обладали не столько душами, сколько душонками, ничтожными и лишенными сильных страстей.
Но, согласно правилам Великой Игры и назначенной Арраку кары, Он был вынужден ютиться в этих жалких катакомбах. Имелся в них крохотный и дальний закоулок, некий тупик, лежавший ниже самых нижних этажей – тут Он и обитал, отсюда и правил своим Избранником. Он селился в темной клоаке, где откладывалось наиболее смутное и туманное – зыбкие образы и ощущения тех дней, когда Его Избранник был всего лишь плодом в женском чреве, непроросшим зерном, каплей невыпавшего дождя. В этой маленькой частице души человеческой и жил Аррак, покидая вместе с ней мертвое тело; отсюда Он выскальзывал, невидимый и неощутимый, мчался по запутанному лабиринту, преодолевал нижние и верхние его ярусы, вырывался на свободу – и вновь совершал такое же странствие, но в обратном порядке, сливаясь с душой своего нового Избранника.
Много тысяч лет Он переходил так из тела в тело, от души к душе, и сейчас готовился к очередному переселению.

* * *

Гор-Небсехт, стигийский колдун и владыка Кро Ганбора, тоже готовился – но не к переселению, а к битве.
Битва была неизбежной. После бунта Эйрима, после побоища, устроенного в его усадьбе киммерийцем и серокожим, после гибели Торкола и Фингаста сражение сделалось неотвратимой реальностью. Гор-Небсехт уже знал, что мечи и топоры ваниров не смогут его защитить, что он должен полагаться лишь на собственное колдовское искусство, на мощь своих заклятий и смертоносных чар. Но, хоть он и лишился власти над стихиями, предстоящая схватка его не страшила. Имелось много способов разделаться с киммерийцем: к примеру, превратить дикаря в обезьяну, от коей этот варвар ушел не так уж далеко. А серокожего – в медведя!
Маг высокомерно усмехнулся, по привычке меряя неспешными шагами пространство между алтарем и распахнутыми настежь окнами. Сейчас он был спокоен и собран; он не думал о непокорном Эйриме, о предстоящем походе на юг и даже о зеленоглазой женщине с далекого острова – он готовился отстаивать свою жизнь и свою власть. Ноздри его крупного носа раздувались, темные глаза под кустистыми бровями грозно поблескивали, пальцы непроизвольно шевелились, не то стискивая чье-то горло, не то чертя в воздухе колдовские знаки.
Не надо ни медведей, ни обезьян, ни прочей живности, – думал Гор-Небсехт. Гораздо надежней и лучше обратить обоих пришельцев в камень… Да, в холодный камень, черный и гладкий, как полированный стол, его всевидящее око!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34