Дал ей один стакан и велел:
– Пей залпом.
Она послушалась.
Я поставил «Одинокую звезду», начав с «Удивленных».
Она спросила:
– Это «Кантри и вестерн»?
– Точно.
– Дрянь.
– Ты пей, скоро тебе будет безразлично.
Я внимательно присмотрелся к ней. Торчащие волосы, проколотая бровь, тонна черной туши на ресницах. Под всем этим пряталась хорошенькая девушка. Ей могло быть и шестнадцать, и тридцать шесть. Говорила она с лондонским акцентом, немного с примесью провинциального ирландского.
Неудивительно, что она мне понравилась.
На левой руке множество серебряных браслетов. Но им все же не удавалось скрыть старые следы. Я сказал:
– Ты наркоманила.
– Ты что, добрый дядюшка Билл?
– Был когда-то.
– В смысле?
– Был полицейским.
– Мама родная!
Так я познакомился с Кэтрин Беллинггем. Ее занесло в Голуэй вместе с рок-группой. Группа развалилась, а она осталась тут.
– Я пою, – сообщила она.
И без всякого предупреждения запела «Трою». Непростая задача, если нет аккомпанемента. Я никогда не был слишком большим поклонником О'Коннора, но, слушая ее, я изменил мнение.
В ее исполнении это было изумительно. Я так поразился, что поднял стакан и посмотрел на жидкость в нем на свет.
– Здорово, ничего не скажешь.
Она тут же запела «Сердце женщины».
Да, придется пересмотреть свое мнение и о Мэри Блэк.
Такое впечатление, что я слышал эти песни впервые. Когда она замолчала, я сказал:
– Черт, ты здорово поешь.
– Правда, без дураков?
Я налил еще виски и предложил:
– Давай выпьем за красоту.
Она не притронулась к стакану и сказала:
– Я никогда не пела следующей песни, но я так напилась… – И она запела «Нет женщины, нет слез».
Я – алкоголик. У меня часто бывает такое настроение. Но, слушая ее, я пожалел, что у меня нет колумбийского виски – оно покрепче. С другой стороны, мне стало казаться, что я уже выпил.
Кэти допела до конца и сказала:
– Все, концерт окончен.
Я брякнул не подумав:
– Только тот поет таким чистым голосом, кто живет в настоящем аду.
Она кивнула:
– Кафка.
– Что?
– Это он сказал.
– Ты его знаешь?
– Я знаю ад.
Жалоба
В Ирландии говорят: «Если нужна помощь, иди в полицию; если не нужна помощь, тоже иди в полицию».
Я сходил.
После увольнения я каждые несколько месяцев получаю письмо следующего содержания.
МИНИСТЕРСТВО ЮСТИЦИИ
В соответствии с условиями Вашего увольнения Вы обязаны вернуть все принадлежащее государству имущество и оборудование (см. статью 59347А Инструкции по обмундированию и оборудованию).
Мы выяснили, что Вы не вернули предмет 8234 – шинель.
Надеемся на скорейшее возвращение данного предмета.
С уважением,
Б. Финнертон.
Я смял последнее письмо и швырнул его в мусорную корзину через комнату. Промахнулся. Пока я упаковывался в предмет 8234, на улице хлестал дождь.
Предмет подходил мне идеально.
Единственная ниточка, связывавшая меня с моей несостоявшейся карьерой.
Вернуть его? Да пусть застрелятся.
Кленси из Роскоммона, мой бывший коллега, сильно вырос по службе. Я стоял у полицейского участка и думал, будет ли он рад мне.
Глубоко вздохнул и вошел. Полицейский, лет двадцати от роду, спросил:
– Да, сэр?
«Господи, как же я постарел», – подумал я.
– Я бы хотел повидать мистера Кленси. Не знаю, в каком он сейчас звании.
Глаза мальчишки вылезли из орбит.
– Старшего полицейского инспектора? – спросил он.
– Наверное.
Он посмотрел на меня с подозрением:
– Вам назначено?
– Скажи ему, Джек Тейлор пришел.
Он подумал и заявил:
– Я проверю. Ждите здесь.
Я послушался.
Почитайте доску объявлений. Может показаться, что полиция – этакое теплое местечко. Я-то знал, что это не так.
Сопляк вернулся:
– Старший инспектор примет вас в комнате для допросов. Я вас провожу.
Что он и сделал.
Комната была окрашена в ярко-желтый цвет. Единственный стол, два стула. Я сел на тот, где обычно сидит подозреваемый. Подумал, не снять ли пальто, но решил, что тогда они отнимут его. Не стал раздеваться.
Открылась дверь, и вошел Кленси. Совсем не тот зверюга, как я его помнил. Он, как говорится, набрал вес. Правильнее будет сказать, растолстел. Что, вне сомнения, больше к лицу старшему инспектору. Лицо красное, щеки обвисли.
– Это надо же! – удивился он.
Я встал и сказал:
– Старший инспектор.
Ему понравилось. Он предложил мне сесть.
Я сел.
Мы не торопились, приглядывались, оценивали друг друга. Обоим не понравилось то, что мы видели.
Он спросил:
– Чем могу тебе помочь, парень?
– Всего лишь капелькой информации.
– Вот как…
Я рассказал ему о девушке, о просьбе матери.
Он сообщил:
– До меня дошло, что ты стал кем-то вроде частного сыщика.
Я не стал отвечать, лишь кивнул.
– Я ожидал от тебя большего, Джек.
– Больше чего?
– Больше, чем обирать убитую горем женщину.
Слышать это было больно – уж слишком похоже на правду. Он пожал плечами и добавил:
– Я помню дело. Самоубийство.
Я рассказал о телефонном звонке.
Он с отвращением вздохнул:
– Может, ты сам и позвонил?…
Я сделал последнюю попытку:
– Могу я посмотреть досье?
– Ты что, совсем спятил?… Пойди протрезвей…
– Это означает «нет»?
Он встал, открыл дверь, и я попытался придумать какую-нибудь блестящую реплику на выход. Ничего не придумалось. Пока я ждал, что меня выведут, он сказал:
– И не мешайся под ногами, Джек.
– Уже не мешаюсь.
???
Я направился в пивную «У Грогана». Утешал себя тем, что пальто не отобрали. Шон стоял за стойкой.
– Кто съел твой пирожок? – спросил он.
– Да пошел ты…
Я ринулся к своему обычному столику и плюхнулся на стул. Немного погодя Шон принес мне виски.
– Судя по всему, ты все еще пьешь, – заметил он.
– Я работал… Понял?
– По тому делу?
– По какому же еще?
– Да поможет Бог этой бедной женщине.
Потом, когда я уже набрал скорость в смысле выпивки, я сказал Шону:
– Извини, я сегодня слегка расчувствовался.
– Слегка?
– Давление. Не переношу, когда на меня давят.
Он перекрестился:
– Слава богу. И больше ничего?
???
Когда частному детективу удается раскрыть преступление?
Никогда!
Эд Макбейн
Некоторые люди живут так, будто вся их жизнь – сплошное кино. Саттон жил так, будто его жизнь – плохое кино.
Говорят, разница между одним другом и отсутствием друзей – бесконечность. Я с этим согласен. И с тем, что нельзя назвать неудачником человека, у которого есть друг. Вынужден с этим согласиться.
Саттон – мой друг. Когда я еще только начинал служить в полиции, меня послали на границу. Нудное задание, бесконечные дожди. Мечтаешь о хорошей выпивке. Но тебе дают только холодные сосиски и чипсы в какой-то хижине.
Отдохнуть можно было только в пивной.
Я пил в заведении, названном «На границе» человеком, у которого было богатое воображение. Когда я там впервые появился, бармен сказал:
– Ты легавый.
Я громко расхохотался и холодно поглядел на него.
– Я – Саттон, – сказал он.
Он походил на Алекса Фергюсона. Не на молодого, а на громогласного шоумена на закате славы.
– Почему ты в полиции? – спросил он.
– Чтобы позлить отца.
– А, ненавидишь старика?
– Нет, я его люблю.
– Ты просто запутался, да?
– Хотел проверить, станет он меня останавливать или нет.
– Стал?
– Нет.
– Ну тогда можешь собирать вещички.
– Да теперь мне вроде понравилось.
Несколько месяцев, пока я служил на границе, я пил в обществе Саттона. Однажды мы поехали на танцы в Южную Арму, и я его спросил:
– Что мне там понадобится?
– Армалитка.
Я ехал на танцы в предмете 8234, и Саттон спросил:
– Слушай, а ты на танцах пальто снимешь?
– Может быть.
– И еще. Молчи.
– Почему?
– Тут бандитов навалом. Из-за твоего произношения мы можем попасть в передрягу.
– Так как я приглашу девушку? Суну записку?
– Господи, Тейлор, это же танцы. Мы будем пить.
– Я могу показать им свою дубинку.
Вечер превратился в сущий кошмар.
Танцплощадка была забита парами. Ни одной одинокой дамы в пределах видимости.
– Они тут все по парам, – сказал я Саттону.
– Естественно, это же север, здесь не перебдишь.
– Лучше бы мы просто пошли в пивнушку.
– И лишились бы общества.
Оркестр сохранился еще с доджазовых времен. Девять мужиков в синих блейзерах и белых штанах. Труб – больше, чем в армии.
Любой армии.
Их репертуар простирался от Хаклбака до крещендо «Бич бойз», захватывая по пути евроазиатские хиты.
Вам не узнать, что такое ад, если вы не стояли во влажном танцевальном зале в Южной Арме в толпе, подпевающей «Серфинг сафари».
На обратном пути, пока Саттон осторожно двигался по опасной дороге, я заметил фары в зеркале заднего обзора и сказал:
– Ну и дела.
Машина несколько раз пыталась нас обогнать, но с Саттоном шутки плохи. Правда, оторваться от них нам удалось только у границы.
Я спросил:
– Как ты думаешь, что это было?
– Ничего хорошего.
– Значит…
– Что хорошего ждать от людей, которые преследуют тебя в четыре утра?
???
То, что остается, не всегда лучше того, что потеряно.
Саттон переехал в Голуэй.
Я спросил:
– Ты меня преследуешь?
– А как же!
Он решил, что станет художником.
– Какой из такого засранца художник, – сказал я.
Но у него был талант. Не знаю, что больше – ревновал я или завидовал. Скорее всего – и то и другое, причем одно чувство питало другое, чисто по-ирландски. Его холсты начали продаваться, и он решил жить как художник. Купил себе коттедж в Клифдене. Если честно, я думал, что он станет полным засранцем.
О чем ему и сообщил.
Он засмеялся:
– Это только видимость; как и счастье, долго не продлится.
Так и вышло.
Через несколько месяцев он снова стал таким же, каким был. Дожди Голуэя могут разрушить все ваши мечты.
Саттон в своем худшем варианте был все равно лучше, чем большинство людей в их лучшем.
После встречи с Кленси я позвонил Саттону и попросил:
– Помоги.
– Что случилось, чувак?
– Полиция!
– А, эти гады… И что они?
– Не хотят мне помочь.
– Тогда плюхнись на колени и возблагодари Господа.
Мы договорились встретиться «У Грогана». Когда я пришел, он оживленно беседовал с Шоном.
– Эй, ребята! – крикнул я.
Шон выпрямился. Настоящий подвиг. Его кости даже скрипнули от усилия.
– Тебе нужно принимать теплые ванны, – посочувствовал я.
– Мне не помешало бы чудо, будь оно все проклято.
Затем они оба уставились на меня.
– Что? – спросил я.
Они сказали в унисон:
– Что-нибудь новенькое заметил?
Я огляделся. Та же старая пивнушка, шеренга печальных, потрепанных алкашей у стойки, привязанных к своим кружкам мечтами, которые давно уже не имели значения. Я пожал плечами. Что не так-то легко для сорокапятилетнего человека.
Шон сказал:
– Слепой придурок, смотри туда, где были клюшки.
Картина Саттона. Я подошел поближе. Изображена молодая блондинка на пустынной улице. С тем же успехом это могла быть бухта Голуэя. Кто-то из мужиков сказал:
– Мне клюшки больше нравились.
– Способный, правда? – восхитился Шон.
Он отошел, чтобы сделать нам кофе
с коньяком
и
без коньяка.
– У меня выставка в галерее Кенни. Эту оценили в пятьсот гиней.
– Гиней?!
– Ну да. Классно, да? Тебе нравится?
– Это бухта?
– Это «Блондинка за углом».
– А…
– У Дэвида Гудиса есть такой детектив, он его написал в 1954 году.
Я поднял руки:
– Давай семинар проведем попозже.
Он ухмыльнулся:
– Вечно ты все изгадишь.
Я рассказал ему о своем новом деле.
Он сказал:
– Сейчас многие ирландские подростки кончают жизнь самоубийством.
– Знаю-знаю, но в этом звонке матери есть что-то…
– Еще один больной урод.
– Может, ты и прав.
Потом мы спустились по Шоп-стрит. У входа в магазин какая-то румынка дула в оловянный свисток. Во всяком случае, делала это время от времени. Я подошел и сунул ей несколько бумажек.
Саттон воскликнул:
– Господи, да нельзя их поощрять!
– Я заплатил, чтобы она перестала.
Она не перестала.
Какой-то мужик жонглировал горящими факелами. Один он уронил, но ничуть не смутился. К нам шел полицейский. Саттон кивнул ему, он отдал нам честь.
– Надо же!
Саттон с любопытством взглянул на меня:
– Ты скучаешь?
Я знал, о чем он, но все же сказал:
– По чему скучаю?
– По полиции.
Я не знал и так и ответил:
– Не знаю.
Мы вошли в здание галереи как раз в тот момент, когда неудачник воришка засовывал книгу Патрика Кавана в брюки. Дес, хозяин галереи, проходя мимо, заметил это и рявкнул:
– Положь на место!
Воришка послушался.
Мы прошли через первый этаж и вышли к галерее. Выставлены были две картины Саттона, на обеих – наклейки «Продано».
Том Кенни сказал:
– Ты становишься известностью.
Высота, которой соответствует цена картин.
Я сказал Саттону:
– Можешь бросить дневную работу.
– Какую работу?
Трудно сказать, кому из нас больше понравился его ответ.
Несколько следующих дней мы занимались расследованием. Пытались найти свидетелей «самоубийства». Таковых не оказалось. Поговорили с учительницей девушки, ее школьными друзьями и почти ничего не выяснили. Если Кэти Б. ничего не раскопает, дело можно считать законченным.
Вечер пятницы я решил провести спокойно. Пиво и чипсы принести домой. Увы, пиво я до дома не донес. Только чипсы. Купил еще кусок рыбы. Какой-никакой ужин.
Нет ничего более успокаивающего, чем пропитанные уксусом чипсы. Пахнут детством, которого у тебя никогда не было. Я приближался к своему дому в довольно хорошем настроении. Первый удар я получил, когда свернул к своей двери. По шее. Затем удар по почкам. Странно, но я почему-то не выпускал из рук чипсы. Два мужика. Здоровых. Они отделали меня очень профессионально. Череда пинков и ударов в точном ритме. Без злобы, но с любовью к делу. Я почувствовал, что мне сломали нос. Честное слово, я слышал хруст. Один из них сказал:
– Возьми его руку и расправь пальцы.
Я попытался сопротивляться.
Затем растопыренные пальцы лежали на мостовой. Она казалась холодной и мокрой. На них дважды опустился ботинок. Я заорал во все горло.
На этом побои закончились.
Другой сказал:
– Не сможет какое-то время играть с собой.
Затем голос у самого моего уха:
– Не суй свой нос в чужие дела.
Мне хотелось закричать: «Позовите полицию!»
Когда они уходили, я попытался сказать: «Могли бы сами купить себе чипсы», – но рот был полон крови.
???
Эти мгновения перед концом…
Четыре дня я провалялся в лихорадке в больнице университета Голуэя – местные все еще называют ее «районной». Если вы там побывали, значит, вас поимели. Но если вы там, считайте, что вам повезло.
Какая-то женщина из старого предместья сказала:
– Когда-то у нас были желудки, только есть было нечего. Теперь есть еда, а желудков нет.
Или:
– Лапочка, негде просохнуть. Когда было – где, у нас не было одежды.
Попробуй поспорь.
Я пришел в себя и увидел, что доктор-египтянин просматривает мою историю болезни.
– Из Каира?
Он сухо улыбнулся.
– Снова к нам, мистер Тейлор?!
– Не по своей воле.
До меня доносились звуки больничного радио. Габриель пела «Восстань».
Я бы спел с ней и ее оркестром «Стучусь в дверь рая», но губы сильно распухли. Я читал, что когда она снова вернулась в музыку, голову отца ее бойфренда нашли на свалке в Бриксоне.
Я рассказал бы об этом врачу, но он уже ушел. Появилась сестра и сразу же стала взбивать мою подушку. Они начинают это делать, когда только им кажется, что вам удобно.
Левая рука забинтована.
– Сколько сломано? – спросил я.
– Три пальца.
– А нос?
Она кивнула и сказала:
– К вам пришли. Пустить?
– Конечно.
Я ожидал увидеть Саттона или Шона. Но это оказалась Энн Хендерсон. Она ахнула, увидев меня.
– Видели бы вы другого парня, – сказал я.
Она не улыбнулась. Подошла поближе.
– Это из-за меня?
– Что?
– Это из-за Сары?
– Нет… нет, конечно, нет.
Она поставила пакет на тумбочку.
– Я принесла вам виноград.
– А виски случайно не найдется?
– Виски вам сейчас нужно меньше всего.
В дверях возник Шон и пробормотал, скрываясь:
– Боже милостивый!
Энн Хендерсон наклонилась, поцеловала меня в щеку и прошептала:
– Не пейте. – И ушла.
Шон пошатываясь приблизился ко мне.
– Видать, ты кому-то здорово нагадил.
– Именно.
– Кто-нибудь вызвал полицию?
– Это и были полицейские.
– Брешешь.
– Я ботинки видел, гораздо ближе, чем мне хотелось бы. Они точно из полиции.
– Господи! – Он сел – выглядел он хуже, чем я себя чувствовал, – потом поставил на кровать большой пакет и объяснил: – Здесь то, что тебе может понадобиться.
– А выпить?
Я чувствовал себя так, будто я сумасшедший священник из «Отца Теда». Пошуровал в пакете:
шесть апельсинов
плитка шоколада
коробка печенья
дезодорант
пижама
четки.
Я вынул четки и спросил:
– Чего тебе наговорили про мое состояние?
Он сунул руку в карман и вытащил четвертинку виски.
– Да благословит тебя Господь! – сказал я.
Я отпил прямо из бутылки, почувствовал, как шевельнулся мой разбитый нос. Виски дошло до сердца и растеклось по саднящим ребрам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15