– Можешь себе представить наглость этого Хрена Моржового? – вопросил Сид, указывая на телефон. – Он мне говорит, что старик Харрисон дал мне первую работу! Когда на самом деле он оттяпал мои два с половиной процента валового! Борис прилег на кушетку.
– Бедный Сид, – вздохнул он, – вечно в прошлом живет.
– Я его на хер послал, Б., Христом богом клянусь, я это сделал.
Борис приложил тыльную сторону ладони к закрытым глазам.
– Сделал, значит?
– «Бал на пляже», – все вспоминал Сид, – стоимость четыре десять, валовой шесть миллионов. Я бы сейчас деньги лопатой греб, если бы не этот хуесос старый.
– Я хочу снять Арабеллу в роли лесбиянки, – сказал Борис. – Ты можешь ее раздобыть?
– Чего?
– Картина, Сидней, – объяснил Борис, не открывая глаз. – Ты еще про картину помнишь? Помнишь про лесбийский эпизод?
Лицо Сида прояснилось.
– Арабелла в лесбийском эпизоде! Колоссально, Б.! Вот теперь ты круто толкуешь!
Арабелла была знаменитой французской актрисой великого таланта и сказочной красоткой – лишь чуть-чуть поблекнув в свои тридцать семь лет. Будучи близкими друзьями, они с Борисом работали вместе на нескольких фильмах, по меньшей мере два из которых принесли им множество наград. Арабелла была предельно серьезной артисткой, а также – знаменитой лесбиянкой, заявив об этом публично. Более того, она много лет открыто жила с целым рядом в равной мере красивых, но последовательно все более молодых девушек.
Сида такой поворот дела не на шутку развлек, и он хрипло загоготал.
– Да, приятель, вот это настоящий типажный кастинг! Я ей скажу, что мы ей непременно позолоченный искусственный член раздобудем! Ха-ха-ха! А когда она тебе понадобится?
– Найди ее, когда будет возможность – может статься, мы захотим начать с этого эпизода, если Никки не сумеет вовремя закончить свою касбу.
5
Для звуковых киносъемочных павильонов Морти Кановиц арендовал массивное здание, бывшую пуговичную фабрику, на противоположном от взлетно-посадочной полосы конце Вадуца. Именно здесь Никки Санчес должен был придумать и соорудить те интерьерные декорации, которых они не смогли отыскать в городке и его окрестностях.
Рафаэль Николас Санчес. Родился в черных от дыма трущобах Питтсбурга младшим из семи мальчиков и девочки. В этой семье преобладали два главных занятия: работа на сталелитейном заводе и игра в бейсбол. Однако ни одно из них, похоже, не привлекало юного Рафаэля, который отдавал явное предпочтение играм в куклы, камешки и классики со своей сестрой и ее школьными подружками. Немного позже Рафаэль перешел к попыткам нарядиться в их одежду.
Теперь, в возрасте тридцати пяти лет, Никки Санчес считался одним из лучших художников-постановщиков (или «производственных дизайнеров», как он сам это называл) в мире и уже работал с Борисом на нескольких ударных фильмах. На протяжении многих лет Никки продолжал упорно предпочитать женскую одежду мужской – хотя все-таки сумел ограничить свою демонстрацию этого пристрастия, по крайней мере на публике, ношением бесконечного разнообразия кашемировых шалей мягких пастельных тонов, сандалий и обтягивающих брюк, где совсем не было карманов, зато молнии были где угодно, но только не спереди. Манеры Никки, надо полагать, в порядке сверхкомпенсации за предельно подлое питтсбургское детство и субпролетарский уровень образования, были преувеличенно декадентскими – вплоть до периодических обмороков. Он обожал Бориса, ревновал его к Тони Сандерсу и всеми фибрами души ненавидел Сида.
Аккуратно выбирая дорогу в лабиринте кабелей и строящихся плотницких конструкций, Никки теперь эскортировал их троицу по наполовину законченной декорации касбы – марокканского дома-крепости, – лишь временами останавливаясь, чтобы выдать комплимент кому-то из своих более молодых сотрудников: «Прекрасно, дорогуша, просто прекрасно!»
Наконец они вошли в помещение, которому, судя по всему, предстояло стать будуаром американской наследницы, и встали перед монументальной, причудливо задрапированной кроватью с четырьмя столбиками в самом центре комнаты.
– Ну вот, – с изящным вздохом сказал Никки. – Полагаю, именно здесь пройдет б?льшая часть, извините за выражение, «действа». Нравится?
– Врубаюсь, – пробормотал Тони, с неподдельным изумлением.
Это и впрямь была предельно богатая и впечатляющая комната, подлинная сага из золота и черного дерева, где безусловно выделялась кровать – роскошный простор сияющего черного атласа, четыре царственных столбика, украшенных резными золочеными змеями и поддерживающих фантастический полог в виде зеркала с розовой окантовкой.
– Забавная декорация, Никки, – сострил Сид, – в костюмах здесь делать нечего. Ха-ха-ха!
– Боже милостивый, – пробормотал Никки, раздраженно закрывая глаза, а затем предельно сухо выговорил: – Ты, Сид, можешь возвращаться к себе – твою клетку уже почистили.
Борис тем временем обходил кровать по кругу, то приближаясь к ней, то удаляясь.
– Эти две временные, – пояснил Никки, указывая на две стены, которые предполагалось убрать, когда камере понадобится взять более дальний план.
Борис кивнул.
– Классно, Никки, просто классно.
– Идеально, – согласился Тони.
– Жуть, Никки, – гаркнул Сид. – Просто жуть берет!
Никки зарделся и уже хотел было излить самую капельку благодарности в ответ на их похвалу, но тут лицо Сида затуманилось, и он указал на отверстие в декорации.
– А это что такое, черт побери? Окно? Окно нам точно проблемы создаст.
Сид имел в виду широкое пустое пространство напротив одной из сторон кровати, которое в данный момент выходило на целый набор распорок и оттяжек, крепящих обратную сторону декорации.
– Да, от окна лучше избавиться, – сказал Борис. – Никакой задней проекции я использовать не собираюсь. Да и в любом случае – что там должно быть снаружи?
У Никки аж глаза распахнулись от тревоги.
– Ах, дорогуша, огни! Мигающие огни и музыка касбы! Любовный романс касбы! Ах, окно нам просто необходимо!
Он умоляюще взглянул на Бориса, затем, в отчаянных поисках хоть какой-то поддержки, на Тони, но тот лишь пожал плечами.
– Со всей той еблей, которая здесь будет происходить, в окне, Ник, мы особо много не снимем.
– Но может статься, вам понадобиться какое-то место, чтобы туда срезать! – воскликнул Никки. – Пусть даже исключительно ради вкуса! – Он надменно отвернулся от Тони и стал умолять Бориса: – Послушай, я сам сделаю панель! Она будет идеальна, Б., я тебе обещаю!
Борис с сомнением это обдумал.
– Ладно, Никки, попробуй. Только фальши здесь быть не должно. Вообще-то тебе лучше сделать две стены – одну с окном, одну без. Тогда если из панели получится Микки-Маус, мы сможем использовать другую стену. – Он повернулся к Сиду. – Годится, Сид?
– Годится, Царь, – отозвался тот, делая пометку в своей черной книжечке.
– Спасибо тебе, Б., – сказал Никки, голос его совсем смягчился от благодарности.
– Это великая декорация, Никки, – заверил художника Борис, кладя руку ему на плечо, когда все уже собрались уходить. Затем он вдруг остановился и с хмурым лицом повернулся к декорации. – Погодите минутку, тут что-то не так… – Б. какое-то время глядел на кровать. – Эти простыни не подойдут. Мы будем снимать черный хер на фоне черных простынь – и потеряем всю четкость.
– Эй, а ты прав, – воскликнул Тони.
– Боже милостивый, – простонал Никки, – кто бы мог подумать?
– Очень скверно, – размышлял Борис. – Мне вроде как нравилось зловещее качество всего этого дела. Черного атласа.
– Зато сперма на черном фоне будет смотреться классно, – заметил Сид и тут же увидел, как Никки содрогнулся.
Тони пожал плечами.
– А почему бы нам не пойти кристально-чистым маршрутом? Белые атласные простыни с чудесным белым распятием над кроватью. То же самое, тот же эффект.
Никки был в шоке.
– То же самое? Что ты, черт побери, имеешь в виду?
Сид тоже возмутился.
– Нет, бога ради, только не распятие!
– Насчет распятия я не знаю, – сказал Борис, – но белое ничего хорошего нам не даст. Слишком откровенно. Кроме того, на белом всегда теряются светлые волосы. Как насчет розового атласа? С розовым мы получим хорошую четкость на них обоих, а кроме того, – он указал на полог, – оно вон к тому зеркалу в самый раз подойдет. – Тут Б. взглянул на Тони и улыбнулся. – Может даже сработать в строке про «la vie en ras» , верно, Тони?
Тони рассмеялся.
– Отлично. Придать сцене малость престижа – чтобы критикам было потом во что вгрызаться.
Сид охотно сделал заметку у себя в книжечке.
– Вот теперь вы, ребята, и впрямь о кассовом успехе толкуете! – с радостью сказал он, а затем взмолился: – Только, черт побери, давайте это блядское распятие выбросим!
6
Солнечным июньским утром, когда вокруг сияли потрясающим великолепием сосны и снежные пики, Борис и Сид сидели в огромном «мерсе», припаркованном у взлетно-посадочной полосы, ожидая прибытия из Парижа самолета с Арабеллой. Борис сутулился в одном углу громадного сиденья, внимательно изучая старую немецкую программку скачек, найденную им в шкафчике гостиничного номера. Тем временем Сид, охваченный приступом хронической нервозности при приближении чего-то великого или почти великого, наклонялся вперед, вытирая пот со лба, беспрестанно ерзая, то ослабляя, то затягивая на горле красный шелковый шарф и закуривая одну сигарету за другой.
– Ты и правда считаешь, что она справится?
Борис сложил программку, выглянул из окна, затем, качая головой, снова развернул листок.
– Как странно, – пробормотал он. – Ты думаешь, что знаешь что-то достаточно хорошо – скажем, немецкий. – Он указал на программку. – А затем наталкиваешься на это в другом аспекте, в каком ты еще никогда этого не видел, и понимаешь, что ничего не знаешь. Я здесь ни единого слова не понимаю. – Б. снова сложил программку, бросил ее на пол и выглянул из окна. – Наверное, такое случается, когда забредаешь в какие-то специальные области.
– Да-да, – сказал Сид, снова затягивая шарф. – Послушай, ты и правда считаешь, что она справится? Я хочу сказать – Арабелла.
Борис с любопытством на него взглянул.
– Почему нет? Она очень серьезная актриса.
– Да-да, я знаю, знаю, – отозвался Сид, ерзая на сиденье и вытирая потный лоб, – я как раз это и имею в виду.
Борис какое-то время продолжал смотреть на него, затем улыбнулся.
– Искусство, мой мальчик, – беспечно произнес он и снова выглянул из окна. – Она все сделает ради искусства – просто идеально.
Сид испытал громадное облегчение от тона Бориса и попытался взять себя в руки.
– Да, верно. Э-э, послушай, а какая она вообще? Ты же знаешь – я с ней никогда не встречался.
Борис пожал плечами.
– Она классная.
– Да? – Похотливость Сида начала просачиваться наружу в форме какой-то половинчатой не то улыбки, не то усмешки. – Надо полагать, вы с ней, гм, чертовски близки?
Борис продолжал глазеть из окна.
– Еще ближе, – пробормотал он.
Сид понимающе кивнул.
– Ага, я читал об этом в газетах – когда ты с ней ту первую картину делал.
– В газетах была полная чушь.
– Ну да, конечно, я знаю. – Сид продолжал развивать эту тему со странной для него сдержанностью и деликатностью. – Но ты должен был… должен был, гм, хотя бы раз этим с ней заниматься.
Борис посмотрел на него, покачал головой и вздохнул.
– Она лесбиянка, Сид. Ты же знаешь.
– Лесбиянка, лесбиянка! – наконец раздраженно взорвался Сид. – Пизда-то у нее есть, так?! Я хочу сказать, внизу, у нее между ног, там есть дыра, верно?!
Борис сохранял терпение.
– Пойми, Сидней… она в мужчин не въезжает.
– Хорошо, в мужчин она не въезжает. Но я хочу сказать, если ты так с ней близок, она все равно должна позволить тебе ее выебать. Кто знает, может, ей это понравится.
– Да кому охота лесбиянку ебать? – спросил Борис и откинулся на спинку сиденья, закрывая глаза.
Несколько мгновений оба молчали, а затем Сид выпалил:
– Мне! Мне охота! Мне страшно охота лесбиянку ебать! Прекрасную лесбиянку! Можешь ты себе вообразить, что значит заставить прекрасную лесбиянку кончить? Да это должна быть просто фантастика! Но больше, чем кого-то еще во всем мире, я хотел бы ебать ее! Арабеллу! Я хочу сказать, ты когда-нибудь на ее жопу смотрел? На ее сиськи? На ее невероятные ножки? На ее лицо? И не говори мне, что ей не нужно, чтобы ее выебли! Христом богом клянусь, Б., и это без бэ, у меня об этой шлюхе последние лет двадцать фантазии были! Влажные фантазии, миллион задрочек, как ты это называешь! Еще со времен «Голубой птицы счастья», ее первой картины, семнадцать лет тому назад! – Он покачал головой и грустно продолжил: – Даже после… после того как я узнал, что она лесбиянка, я все равно по-прежнему ее хотел – даже, быть может, еще больше, чем раньше. Я всю дорогу думал: «Блин, если бы мне только удалось ей вдуть, это бы все изменило!» – Тут Сид всплеснул руками в беспомощном отчаянии. – Итак, теперь ты все знаешь. Господи, я, наверное, на голову болен, да?
Борис негромко рассмеялся, затем потянулся и похлопал его по руке.
– Нет-нет, Сид, ты просто славный… полнокровный… американский… мальчик. Хочешь выебать всех лесбиянок и тем самым их спасти. Я бы сказал – это весьма похвально. Вроде как целая Армия Спасения из одного человека.
Такой яркий образ заставил Сида хихикнуть, а затем они оба подняли взгляды при звуке приближающегося реактивного самолета.
– Ну вот, помянешь лесб… я хотел сказать – черта, – заключил Б., а Сид принялся лихорадочно поправлять шарф.
– Послушай, Б., – взмолился он, – пообещай мне, что ничего ей про это не расскажешь… в смысле, про задрочки и все такое прочее. Ладно?
– Ладно, – отозвался Борис, открывая дверцу.
– Знаешь, надежды я по-прежнему не теряю, – сказал Сид, причем лишь наполовину шутливо.
– Я знаю, – кивнул Борис и рассмеялся. – Удачи тебе.
7
Для Арабеллы, как вскоре стало очевидно, Лихтенштейн был местом нежных воспоминаний. Именно сюда она много лет тому назад частенько прилетала на каникулы из парижского лицея навестить свою кузину Денизу. И здесь же пережила свой первый любовный роман.
– Там было чудеснейшее место, – говорила она теперь Борису, двигаясь по комнате, вынимая вещи из чемодана, который лежал открытым на кровати, и вешая их в шкаф. Все это она проделывала в плавно-эффективной манере, быстро, но неспешно, без всяких лишних движений и с фацией кошки. – Прекрасное место, – продолжила Арабелла, – куда мы всегда отправлялись на… пикник. – Сомневаясь в правильности слова, она улыбнулась Борису. – Пикник, да? – Акцент ее был легким, а голос – радостным, мелодичным. Хотя Арабелла почти идеально владела английским, забота, с которой она подбирала каждое слово, придавала ее речи обманчиво кокетливый оттенок очаровательной неуверенности.
Борис полулежал, откинувшись на спинку кушетки, и, сцепив руки за головой, наблюдал за ней.
– Да, – кивнул он, – пикник.
– Я тебя туда отвезу, – сказала Арабелла, вешая в шкаф бархатную куртку кроваво-красного цвета. – Это десять минут на машине от Вадуца. – Она повернулась и прислонилась спиной к дверце шкафа, закрывая ее. – Теперь расскажи мне о картине. Я что, буду носить уйму роскошных нарядов?
– Ты будешь снимать уйму роскошных нарядов.
– О да, – Арабелла рассмеялась и прошла в другой конец комнаты. – Надо думать, это не была бы серьезная картина, если бы я этого не делала, правда? А теперь скажи, прибыла ли уже моя машина из Парижа?
– Она припаркована у отеля, – ответил Борис, с удовольствием разглядывая женщину. – Разве ты ее не заметила, когда мы сюда прибыли?
– Нет. – Арабелла приподняла брови в преувеличенно надменной манере и нарочито ровным, усталым тоном произнесла: – Я ее не заметила, когда мы сюда прибыли. Я никогда таких вещей не замечаю. – Она наклонилась и поцеловала Бориса в щеку. – А когда я с тобой, ch?ri, я вообще ничего не замечаю! – Арабелла взглянула на часы. – Сейчас почти время ланча, верно? Итак, мы идем в charcuterie и покупаем там чудесные вещи – p?t?, artichaut холодную утку, сыр, все, чего тебе захочется… мы берем чудесную бутылку «Пуйи Фьиссе»… а затем я отвожу тебя на мое место для пикника – на мое тайное место для пикника, – негромко добавила она, теперь уже глядя не на Бориса, а в окно и говоря словно бы издалека. – Для меня это вдруг стало очень важно – я остро это чувствую. – И Арабелла повернулась к нему с особенной улыбкой – той, что отражала подлинное товарищество и чуточку горестно-радостного припоминания прошлых событий; в своем роде она была дамой предельно романтичной. – Хорошо, правда? Я про свой план. А ты сможешь рассказать мне про картину.
Борис кивнул.
– Твой план очень хорош. – Он встал и потянулся. – Как насчет того, чтобы костюмерная получила твои размеры, прежде чем мы уедем? Это займет одну секунду.
Арабелла еще раз изобразила преувеличенную надменность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
– Бедный Сид, – вздохнул он, – вечно в прошлом живет.
– Я его на хер послал, Б., Христом богом клянусь, я это сделал.
Борис приложил тыльную сторону ладони к закрытым глазам.
– Сделал, значит?
– «Бал на пляже», – все вспоминал Сид, – стоимость четыре десять, валовой шесть миллионов. Я бы сейчас деньги лопатой греб, если бы не этот хуесос старый.
– Я хочу снять Арабеллу в роли лесбиянки, – сказал Борис. – Ты можешь ее раздобыть?
– Чего?
– Картина, Сидней, – объяснил Борис, не открывая глаз. – Ты еще про картину помнишь? Помнишь про лесбийский эпизод?
Лицо Сида прояснилось.
– Арабелла в лесбийском эпизоде! Колоссально, Б.! Вот теперь ты круто толкуешь!
Арабелла была знаменитой французской актрисой великого таланта и сказочной красоткой – лишь чуть-чуть поблекнув в свои тридцать семь лет. Будучи близкими друзьями, они с Борисом работали вместе на нескольких фильмах, по меньшей мере два из которых принесли им множество наград. Арабелла была предельно серьезной артисткой, а также – знаменитой лесбиянкой, заявив об этом публично. Более того, она много лет открыто жила с целым рядом в равной мере красивых, но последовательно все более молодых девушек.
Сида такой поворот дела не на шутку развлек, и он хрипло загоготал.
– Да, приятель, вот это настоящий типажный кастинг! Я ей скажу, что мы ей непременно позолоченный искусственный член раздобудем! Ха-ха-ха! А когда она тебе понадобится?
– Найди ее, когда будет возможность – может статься, мы захотим начать с этого эпизода, если Никки не сумеет вовремя закончить свою касбу.
5
Для звуковых киносъемочных павильонов Морти Кановиц арендовал массивное здание, бывшую пуговичную фабрику, на противоположном от взлетно-посадочной полосы конце Вадуца. Именно здесь Никки Санчес должен был придумать и соорудить те интерьерные декорации, которых они не смогли отыскать в городке и его окрестностях.
Рафаэль Николас Санчес. Родился в черных от дыма трущобах Питтсбурга младшим из семи мальчиков и девочки. В этой семье преобладали два главных занятия: работа на сталелитейном заводе и игра в бейсбол. Однако ни одно из них, похоже, не привлекало юного Рафаэля, который отдавал явное предпочтение играм в куклы, камешки и классики со своей сестрой и ее школьными подружками. Немного позже Рафаэль перешел к попыткам нарядиться в их одежду.
Теперь, в возрасте тридцати пяти лет, Никки Санчес считался одним из лучших художников-постановщиков (или «производственных дизайнеров», как он сам это называл) в мире и уже работал с Борисом на нескольких ударных фильмах. На протяжении многих лет Никки продолжал упорно предпочитать женскую одежду мужской – хотя все-таки сумел ограничить свою демонстрацию этого пристрастия, по крайней мере на публике, ношением бесконечного разнообразия кашемировых шалей мягких пастельных тонов, сандалий и обтягивающих брюк, где совсем не было карманов, зато молнии были где угодно, но только не спереди. Манеры Никки, надо полагать, в порядке сверхкомпенсации за предельно подлое питтсбургское детство и субпролетарский уровень образования, были преувеличенно декадентскими – вплоть до периодических обмороков. Он обожал Бориса, ревновал его к Тони Сандерсу и всеми фибрами души ненавидел Сида.
Аккуратно выбирая дорогу в лабиринте кабелей и строящихся плотницких конструкций, Никки теперь эскортировал их троицу по наполовину законченной декорации касбы – марокканского дома-крепости, – лишь временами останавливаясь, чтобы выдать комплимент кому-то из своих более молодых сотрудников: «Прекрасно, дорогуша, просто прекрасно!»
Наконец они вошли в помещение, которому, судя по всему, предстояло стать будуаром американской наследницы, и встали перед монументальной, причудливо задрапированной кроватью с четырьмя столбиками в самом центре комнаты.
– Ну вот, – с изящным вздохом сказал Никки. – Полагаю, именно здесь пройдет б?льшая часть, извините за выражение, «действа». Нравится?
– Врубаюсь, – пробормотал Тони, с неподдельным изумлением.
Это и впрямь была предельно богатая и впечатляющая комната, подлинная сага из золота и черного дерева, где безусловно выделялась кровать – роскошный простор сияющего черного атласа, четыре царственных столбика, украшенных резными золочеными змеями и поддерживающих фантастический полог в виде зеркала с розовой окантовкой.
– Забавная декорация, Никки, – сострил Сид, – в костюмах здесь делать нечего. Ха-ха-ха!
– Боже милостивый, – пробормотал Никки, раздраженно закрывая глаза, а затем предельно сухо выговорил: – Ты, Сид, можешь возвращаться к себе – твою клетку уже почистили.
Борис тем временем обходил кровать по кругу, то приближаясь к ней, то удаляясь.
– Эти две временные, – пояснил Никки, указывая на две стены, которые предполагалось убрать, когда камере понадобится взять более дальний план.
Борис кивнул.
– Классно, Никки, просто классно.
– Идеально, – согласился Тони.
– Жуть, Никки, – гаркнул Сид. – Просто жуть берет!
Никки зарделся и уже хотел было излить самую капельку благодарности в ответ на их похвалу, но тут лицо Сида затуманилось, и он указал на отверстие в декорации.
– А это что такое, черт побери? Окно? Окно нам точно проблемы создаст.
Сид имел в виду широкое пустое пространство напротив одной из сторон кровати, которое в данный момент выходило на целый набор распорок и оттяжек, крепящих обратную сторону декорации.
– Да, от окна лучше избавиться, – сказал Борис. – Никакой задней проекции я использовать не собираюсь. Да и в любом случае – что там должно быть снаружи?
У Никки аж глаза распахнулись от тревоги.
– Ах, дорогуша, огни! Мигающие огни и музыка касбы! Любовный романс касбы! Ах, окно нам просто необходимо!
Он умоляюще взглянул на Бориса, затем, в отчаянных поисках хоть какой-то поддержки, на Тони, но тот лишь пожал плечами.
– Со всей той еблей, которая здесь будет происходить, в окне, Ник, мы особо много не снимем.
– Но может статься, вам понадобиться какое-то место, чтобы туда срезать! – воскликнул Никки. – Пусть даже исключительно ради вкуса! – Он надменно отвернулся от Тони и стал умолять Бориса: – Послушай, я сам сделаю панель! Она будет идеальна, Б., я тебе обещаю!
Борис с сомнением это обдумал.
– Ладно, Никки, попробуй. Только фальши здесь быть не должно. Вообще-то тебе лучше сделать две стены – одну с окном, одну без. Тогда если из панели получится Микки-Маус, мы сможем использовать другую стену. – Он повернулся к Сиду. – Годится, Сид?
– Годится, Царь, – отозвался тот, делая пометку в своей черной книжечке.
– Спасибо тебе, Б., – сказал Никки, голос его совсем смягчился от благодарности.
– Это великая декорация, Никки, – заверил художника Борис, кладя руку ему на плечо, когда все уже собрались уходить. Затем он вдруг остановился и с хмурым лицом повернулся к декорации. – Погодите минутку, тут что-то не так… – Б. какое-то время глядел на кровать. – Эти простыни не подойдут. Мы будем снимать черный хер на фоне черных простынь – и потеряем всю четкость.
– Эй, а ты прав, – воскликнул Тони.
– Боже милостивый, – простонал Никки, – кто бы мог подумать?
– Очень скверно, – размышлял Борис. – Мне вроде как нравилось зловещее качество всего этого дела. Черного атласа.
– Зато сперма на черном фоне будет смотреться классно, – заметил Сид и тут же увидел, как Никки содрогнулся.
Тони пожал плечами.
– А почему бы нам не пойти кристально-чистым маршрутом? Белые атласные простыни с чудесным белым распятием над кроватью. То же самое, тот же эффект.
Никки был в шоке.
– То же самое? Что ты, черт побери, имеешь в виду?
Сид тоже возмутился.
– Нет, бога ради, только не распятие!
– Насчет распятия я не знаю, – сказал Борис, – но белое ничего хорошего нам не даст. Слишком откровенно. Кроме того, на белом всегда теряются светлые волосы. Как насчет розового атласа? С розовым мы получим хорошую четкость на них обоих, а кроме того, – он указал на полог, – оно вон к тому зеркалу в самый раз подойдет. – Тут Б. взглянул на Тони и улыбнулся. – Может даже сработать в строке про «la vie en ras» , верно, Тони?
Тони рассмеялся.
– Отлично. Придать сцене малость престижа – чтобы критикам было потом во что вгрызаться.
Сид охотно сделал заметку у себя в книжечке.
– Вот теперь вы, ребята, и впрямь о кассовом успехе толкуете! – с радостью сказал он, а затем взмолился: – Только, черт побери, давайте это блядское распятие выбросим!
6
Солнечным июньским утром, когда вокруг сияли потрясающим великолепием сосны и снежные пики, Борис и Сид сидели в огромном «мерсе», припаркованном у взлетно-посадочной полосы, ожидая прибытия из Парижа самолета с Арабеллой. Борис сутулился в одном углу громадного сиденья, внимательно изучая старую немецкую программку скачек, найденную им в шкафчике гостиничного номера. Тем временем Сид, охваченный приступом хронической нервозности при приближении чего-то великого или почти великого, наклонялся вперед, вытирая пот со лба, беспрестанно ерзая, то ослабляя, то затягивая на горле красный шелковый шарф и закуривая одну сигарету за другой.
– Ты и правда считаешь, что она справится?
Борис сложил программку, выглянул из окна, затем, качая головой, снова развернул листок.
– Как странно, – пробормотал он. – Ты думаешь, что знаешь что-то достаточно хорошо – скажем, немецкий. – Он указал на программку. – А затем наталкиваешься на это в другом аспекте, в каком ты еще никогда этого не видел, и понимаешь, что ничего не знаешь. Я здесь ни единого слова не понимаю. – Б. снова сложил программку, бросил ее на пол и выглянул из окна. – Наверное, такое случается, когда забредаешь в какие-то специальные области.
– Да-да, – сказал Сид, снова затягивая шарф. – Послушай, ты и правда считаешь, что она справится? Я хочу сказать – Арабелла.
Борис с любопытством на него взглянул.
– Почему нет? Она очень серьезная актриса.
– Да-да, я знаю, знаю, – отозвался Сид, ерзая на сиденье и вытирая потный лоб, – я как раз это и имею в виду.
Борис какое-то время продолжал смотреть на него, затем улыбнулся.
– Искусство, мой мальчик, – беспечно произнес он и снова выглянул из окна. – Она все сделает ради искусства – просто идеально.
Сид испытал громадное облегчение от тона Бориса и попытался взять себя в руки.
– Да, верно. Э-э, послушай, а какая она вообще? Ты же знаешь – я с ней никогда не встречался.
Борис пожал плечами.
– Она классная.
– Да? – Похотливость Сида начала просачиваться наружу в форме какой-то половинчатой не то улыбки, не то усмешки. – Надо полагать, вы с ней, гм, чертовски близки?
Борис продолжал глазеть из окна.
– Еще ближе, – пробормотал он.
Сид понимающе кивнул.
– Ага, я читал об этом в газетах – когда ты с ней ту первую картину делал.
– В газетах была полная чушь.
– Ну да, конечно, я знаю. – Сид продолжал развивать эту тему со странной для него сдержанностью и деликатностью. – Но ты должен был… должен был, гм, хотя бы раз этим с ней заниматься.
Борис посмотрел на него, покачал головой и вздохнул.
– Она лесбиянка, Сид. Ты же знаешь.
– Лесбиянка, лесбиянка! – наконец раздраженно взорвался Сид. – Пизда-то у нее есть, так?! Я хочу сказать, внизу, у нее между ног, там есть дыра, верно?!
Борис сохранял терпение.
– Пойми, Сидней… она в мужчин не въезжает.
– Хорошо, в мужчин она не въезжает. Но я хочу сказать, если ты так с ней близок, она все равно должна позволить тебе ее выебать. Кто знает, может, ей это понравится.
– Да кому охота лесбиянку ебать? – спросил Борис и откинулся на спинку сиденья, закрывая глаза.
Несколько мгновений оба молчали, а затем Сид выпалил:
– Мне! Мне охота! Мне страшно охота лесбиянку ебать! Прекрасную лесбиянку! Можешь ты себе вообразить, что значит заставить прекрасную лесбиянку кончить? Да это должна быть просто фантастика! Но больше, чем кого-то еще во всем мире, я хотел бы ебать ее! Арабеллу! Я хочу сказать, ты когда-нибудь на ее жопу смотрел? На ее сиськи? На ее невероятные ножки? На ее лицо? И не говори мне, что ей не нужно, чтобы ее выебли! Христом богом клянусь, Б., и это без бэ, у меня об этой шлюхе последние лет двадцать фантазии были! Влажные фантазии, миллион задрочек, как ты это называешь! Еще со времен «Голубой птицы счастья», ее первой картины, семнадцать лет тому назад! – Он покачал головой и грустно продолжил: – Даже после… после того как я узнал, что она лесбиянка, я все равно по-прежнему ее хотел – даже, быть может, еще больше, чем раньше. Я всю дорогу думал: «Блин, если бы мне только удалось ей вдуть, это бы все изменило!» – Тут Сид всплеснул руками в беспомощном отчаянии. – Итак, теперь ты все знаешь. Господи, я, наверное, на голову болен, да?
Борис негромко рассмеялся, затем потянулся и похлопал его по руке.
– Нет-нет, Сид, ты просто славный… полнокровный… американский… мальчик. Хочешь выебать всех лесбиянок и тем самым их спасти. Я бы сказал – это весьма похвально. Вроде как целая Армия Спасения из одного человека.
Такой яркий образ заставил Сида хихикнуть, а затем они оба подняли взгляды при звуке приближающегося реактивного самолета.
– Ну вот, помянешь лесб… я хотел сказать – черта, – заключил Б., а Сид принялся лихорадочно поправлять шарф.
– Послушай, Б., – взмолился он, – пообещай мне, что ничего ей про это не расскажешь… в смысле, про задрочки и все такое прочее. Ладно?
– Ладно, – отозвался Борис, открывая дверцу.
– Знаешь, надежды я по-прежнему не теряю, – сказал Сид, причем лишь наполовину шутливо.
– Я знаю, – кивнул Борис и рассмеялся. – Удачи тебе.
7
Для Арабеллы, как вскоре стало очевидно, Лихтенштейн был местом нежных воспоминаний. Именно сюда она много лет тому назад частенько прилетала на каникулы из парижского лицея навестить свою кузину Денизу. И здесь же пережила свой первый любовный роман.
– Там было чудеснейшее место, – говорила она теперь Борису, двигаясь по комнате, вынимая вещи из чемодана, который лежал открытым на кровати, и вешая их в шкаф. Все это она проделывала в плавно-эффективной манере, быстро, но неспешно, без всяких лишних движений и с фацией кошки. – Прекрасное место, – продолжила Арабелла, – куда мы всегда отправлялись на… пикник. – Сомневаясь в правильности слова, она улыбнулась Борису. – Пикник, да? – Акцент ее был легким, а голос – радостным, мелодичным. Хотя Арабелла почти идеально владела английским, забота, с которой она подбирала каждое слово, придавала ее речи обманчиво кокетливый оттенок очаровательной неуверенности.
Борис полулежал, откинувшись на спинку кушетки, и, сцепив руки за головой, наблюдал за ней.
– Да, – кивнул он, – пикник.
– Я тебя туда отвезу, – сказала Арабелла, вешая в шкаф бархатную куртку кроваво-красного цвета. – Это десять минут на машине от Вадуца. – Она повернулась и прислонилась спиной к дверце шкафа, закрывая ее. – Теперь расскажи мне о картине. Я что, буду носить уйму роскошных нарядов?
– Ты будешь снимать уйму роскошных нарядов.
– О да, – Арабелла рассмеялась и прошла в другой конец комнаты. – Надо думать, это не была бы серьезная картина, если бы я этого не делала, правда? А теперь скажи, прибыла ли уже моя машина из Парижа?
– Она припаркована у отеля, – ответил Борис, с удовольствием разглядывая женщину. – Разве ты ее не заметила, когда мы сюда прибыли?
– Нет. – Арабелла приподняла брови в преувеличенно надменной манере и нарочито ровным, усталым тоном произнесла: – Я ее не заметила, когда мы сюда прибыли. Я никогда таких вещей не замечаю. – Она наклонилась и поцеловала Бориса в щеку. – А когда я с тобой, ch?ri, я вообще ничего не замечаю! – Арабелла взглянула на часы. – Сейчас почти время ланча, верно? Итак, мы идем в charcuterie и покупаем там чудесные вещи – p?t?, artichaut холодную утку, сыр, все, чего тебе захочется… мы берем чудесную бутылку «Пуйи Фьиссе»… а затем я отвожу тебя на мое место для пикника – на мое тайное место для пикника, – негромко добавила она, теперь уже глядя не на Бориса, а в окно и говоря словно бы издалека. – Для меня это вдруг стало очень важно – я остро это чувствую. – И Арабелла повернулась к нему с особенной улыбкой – той, что отражала подлинное товарищество и чуточку горестно-радостного припоминания прошлых событий; в своем роде она была дамой предельно романтичной. – Хорошо, правда? Я про свой план. А ты сможешь рассказать мне про картину.
Борис кивнул.
– Твой план очень хорош. – Он встал и потянулся. – Как насчет того, чтобы костюмерная получила твои размеры, прежде чем мы уедем? Это займет одну секунду.
Арабелла еще раз изобразила преувеличенную надменность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28