Звали молодого человека Гровер Морс, и родом он был из Мейкона, что в штате Джорджия. Красивый, завороженный звездами парнишка семнадцати лет, Гровер работал вторым помощником режиссера на съемках картины, которую Борис только что закончил, – на той части натурных съемок, что производилась на Дальнем Юге.
Обязанности у второго помощника примерно те же, что и у мальчика на побегушках, – приносить кофе режиссеру, стулья гостям, стучать в двери актерских гримерок, когда камера готова, а также делать мириады других вещей. Главные качества высококлассных «вторых», как их обычно называют, следующие: во-первых, предвосхищать требования или потребности членов компании; а во-вторых, быть в связи со всем этим делом шустрыми и радостными – но не настолько радостными, чтобы стать назойливыми. Вряд ли следует говорить, что великий второй – птица куда более редкая, чем хороший режиссер или актер. А потому, когда Гровер Морс проявил на этой самой требовательной и неблагодарной из работ исключительный талант, Борис предложил парню отправиться на Побережье вместе с компанией, а также высказал уверенность в том, что его ждет прибыльное будущее в киношных делах. Гровера убеждать не потребовалось, а вот его любящую матушку – еще как. Поскольку он был еще сущим ребенком (только-только семнадцать исполнилось), да и дальше границ округа еще никогда не бывал, мамаша испытывала вполне понятные опасения на предмет его отъезда в Голливуд, прославленную греховно-праздничную столицу мира. Борис, понятное дело, сумел дать ей бесчисленные заверения – в число которых входило то, что сын позвонит ей, как только прибудет на место. Так уж получилось, что прибыли они в воскресенье днем – и, поскольку Борис был приглашен на вечеринку к Лесу Харрисону, прямо из аэропорта они отправились в особняк Хрена Моржового в Малибу, где – опять же так получилось – вечеринка была в самом разгаре. Борис немедленно напомнил Гроверу о необходимости позвонить матушке.
– Воспользуйся телефоном вон там, – сказал Лес, ткнув пальцем в сторону нескольких дверей ближайших спален для гостей.
Парнишка послушно вошел, закрыл за собой дверь, сел на одну из пары кроватей и стал звонить. Комната была большая, из-за опущенных штор там царил полумрак, а потому только когда телефонистка сказала, что Гроверу придется пять-десять минут подождать и что она ему перезвонит, он вдруг понял, что не один в комнате. На другой кровати лежала раскинувшаяся на спине женщина. Если не считать затененного мерцания светлых волос и поднятой ко лбу руки, ничего такого особенного было не различить.
Гровер очень тихо повесил трубку – однако при этом звуке Анджела зашевелилась и с прищуром глянула на него из-под ладони.
– Я тебя не знаю, – с пьяной невнятностью выговорила она.
– Да, мэм…
– Тогда какого черта ты здесь делаешь?
– Простите, мэм, я не видел вас, когда вошел. Я просто воспользовался телефоном.
– Телефоном, значит?
– Да, мэм…
Поскольку Анджела, как ему показалось, продолжала глазеть на него – на самом деле она просто пыталась взять его в фокус, – Гровер почувствовал себя обязанным сказать:
– Я звонил домой, маме. Телефонистка сказала, что мне придется подождать.
Анджела издала краткий злобный смешок.
– А в чем дело – у тебя что, тоже проблемы?
– О нет, мэм. Я просто должен дать ей знать, что добрался сюда и что со мной все хорошо. – Гровер встал. – Пойду посмотрю, не удастся ли мне воспользоваться другим телефоном. Простите, что я вас потревожил.
Анджела приподнялась на локте и откашлялась.
– Слушай сюда, сынок, – сказала она уже более отчетливо, – как бы тебе понравилось выебать Анджелу Стерлинг?
– Простите, мэм?
– Я сказала: как бы тебе понравилось Анджелу Стерлинг отьебать?
– Вы имеете в виду… кинозвезду?
– Ее самую.
Гровер, не на шутку смущенный, затоптался, бросая на нее вороватые взгляды. Он неловко покашлял, почесал в затылке.
– Э-э, мэм, честно говоря, просто не знаю, что сказать…
– Скажи «да» или «нет», – прорычала Анджела. – Но только будь до хуя уверен, что говоришь «да». На сегодня я уже досыта говна наглоталась. А теперь запри дверь и подойди сюда.
– Хорошо, мэм.
Пять-десять минут спустя, когда парнишка застегивал рубашку и ширинку, а Анджела приводила себя в порядок в ванной, раздался звонок, и Гровер стал говорить по телефону со своей матушкой:
– Да, мам, все хорошо. Именно так, как говорил мистер Адриан. Уверяю, мама, у тебя нет никаких оснований для тревоги… Да-да, конечно, очень мило. Такую приятную компанию редко где встретишь… Ты имеешь в виду прямо сейчас? Ну, я с мистером Адрианом в доме у его друга… Вечеринка? Да, думаю, здесь что-то вроде вечеринки – дневной вечеринки… Не забывай, у нас здесь на три часа раньше, чем там у вас дома… Что? Да нет же, мама, это совсем не та голливудская вечеринка, про которые ты читала, – с молодыми актрисами и тому подобным… Послушай, все это один вздор – как мистер Адриан и сказал. Эту чепуху печатают, чтобы продавать газеты. И никто, кроме дурачков, в нее не верит. Теперь-то ты это доподлинно знаешь, правда, мама?
Борис никогда никому не рассказывал об этом инциденте и посоветовал юному Морсу также соблюдать осторожность. Таким образом, все случившееся осталось одним из великих секретов сословия – выйдя на поверхность лишь случайно и запоздало в виде пьяной истории, рассказанной самим Морсом (который после краткого периода работы вторым помощником стал каскадером, а в конце концов – безнадежным пьяницей). История эта была без вариантов расценена как та разновидность лживой фантазии, что таится в сердце каждого полнокровного американского самца.
Борис не был особенно склонен к реминисценции, но теперь, глядя через стол на сказочную златовласую красавицу, чьи голубые глаза сияли, а влажные красные губы поблескивали в свете свечи, он почувствовал, что его осведомленность дает ему любопытное преимущество – почти как если бы он смог путем шантажа заставить Анджелу хорошо играть. По крайней мере, знание об этом инциденте капитально подрывало образ маленькой девочки, который временами грозил подавить всякого, кто оказывался в поле досягаемости. Впрочем, сам Борис никогда не был одурачен таким образом, ибо существовали и другие рассказы, характеризовавшие Анджелу как персону с несколько иной харизмой, нежели та, которую выдавали общественности она сама и ее агент, а также проецировал отдел рекламы в «Метрополитене». К примеру, было известно, что, подписав свой первый студийный контракт – после двух лет эпизодических ролей и дополнительной работы, – Анджела с искусным вздохом облегчения швырнула перо на середину стола и воскликнула:
– Вот последний жидовский хер, какой я сосала в своей жизни! – Затем она театрально подняла правую руку, возвела голубые глаза к потолку и добавила: – И бог мне свидетель!
Даже став таким образом актрисой по контракту, Анджела продолжала использоваться по своей прежней специальности – в пляжных и серферных фильмах или «фильмишках сиськи-жопа», как их порой называли, – пока ее в конце концов не «открыл» Лес Харрисон. Чтобы затащить Анджелу к себе в постель, Хрен Моржовый прошел через вполне традиционное голливудское ухаживание: ланч в «Поло-Лонж», обед в «Ла-Скала» и у Маттео, а в конце концов – роль второго плана в костюмированном эпосе о Гражданской войне, где она сыграла юную южную красавицу.
Со своими золотыми локонами по грудь Анджела оказалась так прелестна в сцене натягивания кружевного корсета, что отец Леса, сам старина С. Д. (в то время – энергичный сорокадевятилетний мужчина), посмотрев «потоки», решил вкуса ради попробовать, даже и не подозревая о том, что сын уже на постоянной основе ее наждачит. Отцовское ухаживание, в отличие от сыновнего, было совершенно прямым и формальным, по сути ограниченное одним предложением. Передал это предложение, разумеется, не сам С. Д., с которым Анджела никогда раньше не встречалась, а Эйб Лис Леттерман, ее агент.
– Он, деточка, горячие яйца на тебя навострил, – хриплым от сигар голосом с энтузиазмом сказал Эйб. – Это тот самый прорыв, которого мы так ждали.
Предложение С. Д. заключалось в том, чтобы девушка провела с ним уикенд в отеле «Сэндс» в Лас-Вегасе. В обмен на это она должна была сыграть главную роль в очередной романтической комедии на пару с Рексом Макгайром, после чего, как все понимали, ее ждала немедленная звездность.
– А почему ты так уверен, что он нас не надинамит? – захотела узнать Анджела.
Эйб твердо помотал головой.
– Послушай, ты ни одной пуговицы не расстегнешь, прежде чем мы все это дело не утвердим в письменном виде! Я ему уже так и сказал – ни одной пуговицы!
– В самом деле? – Идеальный лобик красотки аккуратно сморщился от досады – уже давая намек на очаровательную внешность брошенной сиротки. Именно этой внешности предстояло сделать Анджелу Стерлинг живой легендой в сердцах мистеров и миссис США.
– А что, если он захочет, чтобы я ему просто хуй пососала?
– Чего?
– Ведь тогда он меня без всяких там пуговиц заполучит. Я хочу сказать, что для этого раздеваться совсем не обязательно. Так?
Эйб с благочестивым видом погрозил ей пальцем и покачал головой.
– Эх-ма, никакого контакта. Я ему так и сказал: – «Без контракта никакого контакта с прелестной девчушкой!» Я сам буду там и прослежу, чтобы он ничего такого не сделал.
– А что, если он меня там заполучит, а потом просто подрочит или типа того?
– Ну и что? – Эйб развел руками. – Пусть дрочит. Это риск, на который мы должны пойти. Пойми, такой шанс не каждый день выпадает. Ты же бываешь с разными парнями в одной комнате, в машине, в лифте, в кинотеатре, в самолете, да где угодно – и они дрочат. Ну и что? Подумаешь, большое дело. Послушай, деточка, я тебе точно говорю – ни одной пуговицы не будет расстегнуто, пока мы не оформим сделку в письменном виде. И пока он ее не подпишет, я из того номера не выйду.
– А что, если они так никогда этот фильм и не снимут?
Эйб был возмущен.
– Я что, по-твоему, совсем мудак? Здесь «играй или плати», деточка, «играй или плати»! Съемки начинаются седьмого октября, дождь там или солнце, И мы получаем десять недель по тридцать пять сотен за неделю! Это тебе не раз плюнуть, сама знаешь.
И сцене, которая привлекла вожделенное внимание Папаши Харрисона, Анджела у себя в спальне одевалась для официального бала. На этой стадии она еще была в нижнем белье – длинных гофрированных панталонах и корсете на талии, который ее матушка затягивала сзади, заставляя девушку мило гримасничать от неудобства.
– Ах, матушка, – выдохнула Анджела, – я про сто дышать не смогу, не то что танцевать! – Уроженка Техаса, она могла вполне сносно имитировать южный акцент, Конечно, в ее речи было слишком много носового выговора, но все же звучало это освежающе не по-бронксски, учитывая, что это был голливудский фильм про Юг.
Мамашу играла Луиза Ларкин, известная характерная актриса, у которой много лет был контракт со студией. Амплуа Луизы составляла «идеальная американская мамочка» с традиционным яблочным пирогом. При этом она мастерски, почти на уровне пародии, воспроизводила южный говор.
– Пусть твоя миленькая головка об этом не беспокоится, деточка. Помни только, чтобы между танцев ни с кем из тех парней из Чарлстона на веранду не выходить! Ты слышишь?
– Ах, матушка, ну что ты в самом деле!
– Боже мой, ты только посмотри на нее, сказал С. Д. исполнительному продюсеру фильма, который сидел рядом с ним в просмотровом зале. – Это же светловолосая Скарлетт О'Хара! Вот настоящая Скарлетт О'Хара! Блондинка! Никаких там брюнеток и евреек! Светловолосая… красотка… с розовыми сосками! Как ее там, черт побери, зовут?
С. Д. потребовал у Эйба, чтобы Анджела предстала перед ним в том же самом виде, что и в сцене перед балом, – панталоны, корсет и накладка из длинных светлых волос. Кроме того, Папаша Харрисон настаивал, чтобы это была именно та одежда, в которой она снималась.
– Когда вы вчера закончили? – спросил С. Д. у продюсера, когда эпизод закончился.
– В пять тридцать.
– Тогда никакой надежды. – С этими словами С. Д. поднял телефонную трубку и дал команду выключить звук на «потоках». Затем он позвонил в костюмерную и передал трубку продюсеру. – Выясни, были ли те вещи, которые она носила, уже отправлены в прачечную. Если нет, скажи, чтобы их придержали. Скажи, что это очень важно.
Продюсер, дожидаясь ответа на звонок, с серьезным видом покачал головой.
– Даже если вещи еще не ушли, они никогда этого не признают. Таково правило профсоюза: «Все костюмы стираются после носки».
С. Д. протянул руку и забрал у него трубку.
– Ты прав. – Он повесил трубку. – Ладно, переснимите эту сцену. Это ведь сущая ерунда, верно? Декорация все еще стоит – полчаса работы, максимум час.
Он снова протянул руку и похлопал соседа по ладони.
– И я хочу, чтобы в фильме была использована именно эта проба. Еще я хочу, чтобы ты, Клифф, лично позаботился о том, чтобы вещи, которые она будет носить, поступили прямиком ко мне в кабинет, как только она их снимет. И сделай несколько добавочных проб, пока там будешь – пусть она, знаешь ли, выработает немного пота, немного сока… потому что у меня, приятель, есть чертовски славная идея. Да, чертовски славная идея!
Его «идея», как выяснилось – по крайней мере, в большинстве ее самых элементарных и технических аспектов, – заключалась в том, чтобы две женщины, Анджела и Луиза, одетые в точности так, как в той сцене, снова сыграли ее в номере лас-вегасского отеля – именно так, как она должна была появиться на экране, если не считать того, что на сей раз ее бы прервали. А прервал бы ее мародерствующий кавалерист-янки – грязный и небритый, только что вышедший из боя, брутальный, буйно-похотливый от долго подавлявшегося желания и размахивающий пистолетом. Этот самый янки ворвался бы в комнату, оттолкнул матушку в сторону, грубо швырнул безупречную дочь в белых панталонах на кровать и, даже не снимая сапог, жадно ею насладился – пистолет на подушке, дуло у ее виска, чтобы заглушить протестующие вопли как матушки, так и насилуемой дочери.
Вторгшимся головорезом, ясное дело, был сам С. Д., который, вместо того чтобы впрыгнуть через окно в стиле Эррола Флинна. просто выбежал из ванной, где дожидался ключевой фразы («На веранду не выходить!..»).
– Сегодня вечером она никуда не выйдет, – прорычал С. Д., указывая пистолетом на Анджелу и отталкивая Луизу в сторону, – пока ее не заебут до полусмерти!
Обе дамы (в точном согласии со сценарием) изумленно ахнули.
– Ах, матушка…
– Сэр, вы же не станете… – взмолилась Луиза, а затем воззвала к Анджеле: – Скарлетт, радость моя, не бойся, я уверена, этот джентльмен прислушается к голосу разума…
– Заткнись! Еще одно слово, и я тебе башку разнесу! – Затем Анджеле: – Скарлетт? Так, значит, тебя зовут?
Анджела застенчиво опустила глаза и мягким голосом ответила:
– Да, сэр. Скарлетт… Скарлетт О'Хара.
– Сейчас я тебя выебу, Скарлетт О'Хара, – лаконично сказал С. Д, толкая ее на кровать. – И ебать я тебя буду долго и крепко.
– Ах, пожалуйста, сэр, – взмолилась Луиза, – ведь эта малышка девственница!
– Называй ее по имени, черт побери, – рявкнул С. Д. в порядке реплики «в сторону», – все время называй ее по имени.
– Простите. – торопливо извинилась Луиза своим нормальным голосом, затем продолжила ныть: – Ах, прошу вас, сэр, пожалуйста, не делайте этого с моей малышкой Скарлетт! Скарлетт девственница!
Тем временем С. Д. стянул вниз кружевной верх корсажа, обнажая груди Анджелы.
– Ах, пожалуйста, сэр…
– Ладно, а теперь рассказывай своей мамаше, что я… что этот солдат-янки с тобой делает.
– Ах, матушка… этот солдат-янки… целует мою грудь!
– Не целую, – злобно прошипел С. Д.
– Ах, матушка, он… этот солдат-янки… сосет мою грудь!
– Ах, прошу вас, сэр… очень убедительно вскричала Луиза.
С. Д. взялся за панталоны, не стягивая их, а разрывая в паху, где шов заблаговременно был ослаблен путем выдергивания нескольких ниточек.
– Ах, матушка, он… он мне вставил… он делает это, матушка… этот солдат-янки… он меня ебет!
– Ах, сэр, ах, прошу вас…
– Отлично. – удовлетворенно сказал С, Д., -давай, давай дальше!
– Ах, матушка, – взвыла Анджела, – он заставляет меня кончить… этот солдат-янки заставляет меня кончить… я сейчас в обморок упаду… ах, матушка, он меня до полусмерти уебет!
Луиза, будучи актрисой классной и опытной, откликнулась на подсказку:
– Ах, сэр, как вы можете так поступать с моей Скарлетт! Ах, я доложу об этом вашему капитану…
– Говори же, Луиза, – побуждал ее С. Д., – в темпе говори!
– …Я расскажу ему, – заторопилась та, – как вы выебли Скарлетт О'Хара! И как заставили ее кончить!
Пока С. Д. напрягался в неистовой судороге, вопя: «Я ебу тебя, Скарлетт!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
Обязанности у второго помощника примерно те же, что и у мальчика на побегушках, – приносить кофе режиссеру, стулья гостям, стучать в двери актерских гримерок, когда камера готова, а также делать мириады других вещей. Главные качества высококлассных «вторых», как их обычно называют, следующие: во-первых, предвосхищать требования или потребности членов компании; а во-вторых, быть в связи со всем этим делом шустрыми и радостными – но не настолько радостными, чтобы стать назойливыми. Вряд ли следует говорить, что великий второй – птица куда более редкая, чем хороший режиссер или актер. А потому, когда Гровер Морс проявил на этой самой требовательной и неблагодарной из работ исключительный талант, Борис предложил парню отправиться на Побережье вместе с компанией, а также высказал уверенность в том, что его ждет прибыльное будущее в киношных делах. Гровера убеждать не потребовалось, а вот его любящую матушку – еще как. Поскольку он был еще сущим ребенком (только-только семнадцать исполнилось), да и дальше границ округа еще никогда не бывал, мамаша испытывала вполне понятные опасения на предмет его отъезда в Голливуд, прославленную греховно-праздничную столицу мира. Борис, понятное дело, сумел дать ей бесчисленные заверения – в число которых входило то, что сын позвонит ей, как только прибудет на место. Так уж получилось, что прибыли они в воскресенье днем – и, поскольку Борис был приглашен на вечеринку к Лесу Харрисону, прямо из аэропорта они отправились в особняк Хрена Моржового в Малибу, где – опять же так получилось – вечеринка была в самом разгаре. Борис немедленно напомнил Гроверу о необходимости позвонить матушке.
– Воспользуйся телефоном вон там, – сказал Лес, ткнув пальцем в сторону нескольких дверей ближайших спален для гостей.
Парнишка послушно вошел, закрыл за собой дверь, сел на одну из пары кроватей и стал звонить. Комната была большая, из-за опущенных штор там царил полумрак, а потому только когда телефонистка сказала, что Гроверу придется пять-десять минут подождать и что она ему перезвонит, он вдруг понял, что не один в комнате. На другой кровати лежала раскинувшаяся на спине женщина. Если не считать затененного мерцания светлых волос и поднятой ко лбу руки, ничего такого особенного было не различить.
Гровер очень тихо повесил трубку – однако при этом звуке Анджела зашевелилась и с прищуром глянула на него из-под ладони.
– Я тебя не знаю, – с пьяной невнятностью выговорила она.
– Да, мэм…
– Тогда какого черта ты здесь делаешь?
– Простите, мэм, я не видел вас, когда вошел. Я просто воспользовался телефоном.
– Телефоном, значит?
– Да, мэм…
Поскольку Анджела, как ему показалось, продолжала глазеть на него – на самом деле она просто пыталась взять его в фокус, – Гровер почувствовал себя обязанным сказать:
– Я звонил домой, маме. Телефонистка сказала, что мне придется подождать.
Анджела издала краткий злобный смешок.
– А в чем дело – у тебя что, тоже проблемы?
– О нет, мэм. Я просто должен дать ей знать, что добрался сюда и что со мной все хорошо. – Гровер встал. – Пойду посмотрю, не удастся ли мне воспользоваться другим телефоном. Простите, что я вас потревожил.
Анджела приподнялась на локте и откашлялась.
– Слушай сюда, сынок, – сказала она уже более отчетливо, – как бы тебе понравилось выебать Анджелу Стерлинг?
– Простите, мэм?
– Я сказала: как бы тебе понравилось Анджелу Стерлинг отьебать?
– Вы имеете в виду… кинозвезду?
– Ее самую.
Гровер, не на шутку смущенный, затоптался, бросая на нее вороватые взгляды. Он неловко покашлял, почесал в затылке.
– Э-э, мэм, честно говоря, просто не знаю, что сказать…
– Скажи «да» или «нет», – прорычала Анджела. – Но только будь до хуя уверен, что говоришь «да». На сегодня я уже досыта говна наглоталась. А теперь запри дверь и подойди сюда.
– Хорошо, мэм.
Пять-десять минут спустя, когда парнишка застегивал рубашку и ширинку, а Анджела приводила себя в порядок в ванной, раздался звонок, и Гровер стал говорить по телефону со своей матушкой:
– Да, мам, все хорошо. Именно так, как говорил мистер Адриан. Уверяю, мама, у тебя нет никаких оснований для тревоги… Да-да, конечно, очень мило. Такую приятную компанию редко где встретишь… Ты имеешь в виду прямо сейчас? Ну, я с мистером Адрианом в доме у его друга… Вечеринка? Да, думаю, здесь что-то вроде вечеринки – дневной вечеринки… Не забывай, у нас здесь на три часа раньше, чем там у вас дома… Что? Да нет же, мама, это совсем не та голливудская вечеринка, про которые ты читала, – с молодыми актрисами и тому подобным… Послушай, все это один вздор – как мистер Адриан и сказал. Эту чепуху печатают, чтобы продавать газеты. И никто, кроме дурачков, в нее не верит. Теперь-то ты это доподлинно знаешь, правда, мама?
Борис никогда никому не рассказывал об этом инциденте и посоветовал юному Морсу также соблюдать осторожность. Таким образом, все случившееся осталось одним из великих секретов сословия – выйдя на поверхность лишь случайно и запоздало в виде пьяной истории, рассказанной самим Морсом (который после краткого периода работы вторым помощником стал каскадером, а в конце концов – безнадежным пьяницей). История эта была без вариантов расценена как та разновидность лживой фантазии, что таится в сердце каждого полнокровного американского самца.
Борис не был особенно склонен к реминисценции, но теперь, глядя через стол на сказочную златовласую красавицу, чьи голубые глаза сияли, а влажные красные губы поблескивали в свете свечи, он почувствовал, что его осведомленность дает ему любопытное преимущество – почти как если бы он смог путем шантажа заставить Анджелу хорошо играть. По крайней мере, знание об этом инциденте капитально подрывало образ маленькой девочки, который временами грозил подавить всякого, кто оказывался в поле досягаемости. Впрочем, сам Борис никогда не был одурачен таким образом, ибо существовали и другие рассказы, характеризовавшие Анджелу как персону с несколько иной харизмой, нежели та, которую выдавали общественности она сама и ее агент, а также проецировал отдел рекламы в «Метрополитене». К примеру, было известно, что, подписав свой первый студийный контракт – после двух лет эпизодических ролей и дополнительной работы, – Анджела с искусным вздохом облегчения швырнула перо на середину стола и воскликнула:
– Вот последний жидовский хер, какой я сосала в своей жизни! – Затем она театрально подняла правую руку, возвела голубые глаза к потолку и добавила: – И бог мне свидетель!
Даже став таким образом актрисой по контракту, Анджела продолжала использоваться по своей прежней специальности – в пляжных и серферных фильмах или «фильмишках сиськи-жопа», как их порой называли, – пока ее в конце концов не «открыл» Лес Харрисон. Чтобы затащить Анджелу к себе в постель, Хрен Моржовый прошел через вполне традиционное голливудское ухаживание: ланч в «Поло-Лонж», обед в «Ла-Скала» и у Маттео, а в конце концов – роль второго плана в костюмированном эпосе о Гражданской войне, где она сыграла юную южную красавицу.
Со своими золотыми локонами по грудь Анджела оказалась так прелестна в сцене натягивания кружевного корсета, что отец Леса, сам старина С. Д. (в то время – энергичный сорокадевятилетний мужчина), посмотрев «потоки», решил вкуса ради попробовать, даже и не подозревая о том, что сын уже на постоянной основе ее наждачит. Отцовское ухаживание, в отличие от сыновнего, было совершенно прямым и формальным, по сути ограниченное одним предложением. Передал это предложение, разумеется, не сам С. Д., с которым Анджела никогда раньше не встречалась, а Эйб Лис Леттерман, ее агент.
– Он, деточка, горячие яйца на тебя навострил, – хриплым от сигар голосом с энтузиазмом сказал Эйб. – Это тот самый прорыв, которого мы так ждали.
Предложение С. Д. заключалось в том, чтобы девушка провела с ним уикенд в отеле «Сэндс» в Лас-Вегасе. В обмен на это она должна была сыграть главную роль в очередной романтической комедии на пару с Рексом Макгайром, после чего, как все понимали, ее ждала немедленная звездность.
– А почему ты так уверен, что он нас не надинамит? – захотела узнать Анджела.
Эйб твердо помотал головой.
– Послушай, ты ни одной пуговицы не расстегнешь, прежде чем мы все это дело не утвердим в письменном виде! Я ему уже так и сказал – ни одной пуговицы!
– В самом деле? – Идеальный лобик красотки аккуратно сморщился от досады – уже давая намек на очаровательную внешность брошенной сиротки. Именно этой внешности предстояло сделать Анджелу Стерлинг живой легендой в сердцах мистеров и миссис США.
– А что, если он захочет, чтобы я ему просто хуй пососала?
– Чего?
– Ведь тогда он меня без всяких там пуговиц заполучит. Я хочу сказать, что для этого раздеваться совсем не обязательно. Так?
Эйб с благочестивым видом погрозил ей пальцем и покачал головой.
– Эх-ма, никакого контакта. Я ему так и сказал: – «Без контракта никакого контакта с прелестной девчушкой!» Я сам буду там и прослежу, чтобы он ничего такого не сделал.
– А что, если он меня там заполучит, а потом просто подрочит или типа того?
– Ну и что? – Эйб развел руками. – Пусть дрочит. Это риск, на который мы должны пойти. Пойми, такой шанс не каждый день выпадает. Ты же бываешь с разными парнями в одной комнате, в машине, в лифте, в кинотеатре, в самолете, да где угодно – и они дрочат. Ну и что? Подумаешь, большое дело. Послушай, деточка, я тебе точно говорю – ни одной пуговицы не будет расстегнуто, пока мы не оформим сделку в письменном виде. И пока он ее не подпишет, я из того номера не выйду.
– А что, если они так никогда этот фильм и не снимут?
Эйб был возмущен.
– Я что, по-твоему, совсем мудак? Здесь «играй или плати», деточка, «играй или плати»! Съемки начинаются седьмого октября, дождь там или солнце, И мы получаем десять недель по тридцать пять сотен за неделю! Это тебе не раз плюнуть, сама знаешь.
И сцене, которая привлекла вожделенное внимание Папаши Харрисона, Анджела у себя в спальне одевалась для официального бала. На этой стадии она еще была в нижнем белье – длинных гофрированных панталонах и корсете на талии, который ее матушка затягивала сзади, заставляя девушку мило гримасничать от неудобства.
– Ах, матушка, – выдохнула Анджела, – я про сто дышать не смогу, не то что танцевать! – Уроженка Техаса, она могла вполне сносно имитировать южный акцент, Конечно, в ее речи было слишком много носового выговора, но все же звучало это освежающе не по-бронксски, учитывая, что это был голливудский фильм про Юг.
Мамашу играла Луиза Ларкин, известная характерная актриса, у которой много лет был контракт со студией. Амплуа Луизы составляла «идеальная американская мамочка» с традиционным яблочным пирогом. При этом она мастерски, почти на уровне пародии, воспроизводила южный говор.
– Пусть твоя миленькая головка об этом не беспокоится, деточка. Помни только, чтобы между танцев ни с кем из тех парней из Чарлстона на веранду не выходить! Ты слышишь?
– Ах, матушка, ну что ты в самом деле!
– Боже мой, ты только посмотри на нее, сказал С. Д. исполнительному продюсеру фильма, который сидел рядом с ним в просмотровом зале. – Это же светловолосая Скарлетт О'Хара! Вот настоящая Скарлетт О'Хара! Блондинка! Никаких там брюнеток и евреек! Светловолосая… красотка… с розовыми сосками! Как ее там, черт побери, зовут?
С. Д. потребовал у Эйба, чтобы Анджела предстала перед ним в том же самом виде, что и в сцене перед балом, – панталоны, корсет и накладка из длинных светлых волос. Кроме того, Папаша Харрисон настаивал, чтобы это была именно та одежда, в которой она снималась.
– Когда вы вчера закончили? – спросил С. Д. у продюсера, когда эпизод закончился.
– В пять тридцать.
– Тогда никакой надежды. – С этими словами С. Д. поднял телефонную трубку и дал команду выключить звук на «потоках». Затем он позвонил в костюмерную и передал трубку продюсеру. – Выясни, были ли те вещи, которые она носила, уже отправлены в прачечную. Если нет, скажи, чтобы их придержали. Скажи, что это очень важно.
Продюсер, дожидаясь ответа на звонок, с серьезным видом покачал головой.
– Даже если вещи еще не ушли, они никогда этого не признают. Таково правило профсоюза: «Все костюмы стираются после носки».
С. Д. протянул руку и забрал у него трубку.
– Ты прав. – Он повесил трубку. – Ладно, переснимите эту сцену. Это ведь сущая ерунда, верно? Декорация все еще стоит – полчаса работы, максимум час.
Он снова протянул руку и похлопал соседа по ладони.
– И я хочу, чтобы в фильме была использована именно эта проба. Еще я хочу, чтобы ты, Клифф, лично позаботился о том, чтобы вещи, которые она будет носить, поступили прямиком ко мне в кабинет, как только она их снимет. И сделай несколько добавочных проб, пока там будешь – пусть она, знаешь ли, выработает немного пота, немного сока… потому что у меня, приятель, есть чертовски славная идея. Да, чертовски славная идея!
Его «идея», как выяснилось – по крайней мере, в большинстве ее самых элементарных и технических аспектов, – заключалась в том, чтобы две женщины, Анджела и Луиза, одетые в точности так, как в той сцене, снова сыграли ее в номере лас-вегасского отеля – именно так, как она должна была появиться на экране, если не считать того, что на сей раз ее бы прервали. А прервал бы ее мародерствующий кавалерист-янки – грязный и небритый, только что вышедший из боя, брутальный, буйно-похотливый от долго подавлявшегося желания и размахивающий пистолетом. Этот самый янки ворвался бы в комнату, оттолкнул матушку в сторону, грубо швырнул безупречную дочь в белых панталонах на кровать и, даже не снимая сапог, жадно ею насладился – пистолет на подушке, дуло у ее виска, чтобы заглушить протестующие вопли как матушки, так и насилуемой дочери.
Вторгшимся головорезом, ясное дело, был сам С. Д., который, вместо того чтобы впрыгнуть через окно в стиле Эррола Флинна. просто выбежал из ванной, где дожидался ключевой фразы («На веранду не выходить!..»).
– Сегодня вечером она никуда не выйдет, – прорычал С. Д., указывая пистолетом на Анджелу и отталкивая Луизу в сторону, – пока ее не заебут до полусмерти!
Обе дамы (в точном согласии со сценарием) изумленно ахнули.
– Ах, матушка…
– Сэр, вы же не станете… – взмолилась Луиза, а затем воззвала к Анджеле: – Скарлетт, радость моя, не бойся, я уверена, этот джентльмен прислушается к голосу разума…
– Заткнись! Еще одно слово, и я тебе башку разнесу! – Затем Анджеле: – Скарлетт? Так, значит, тебя зовут?
Анджела застенчиво опустила глаза и мягким голосом ответила:
– Да, сэр. Скарлетт… Скарлетт О'Хара.
– Сейчас я тебя выебу, Скарлетт О'Хара, – лаконично сказал С. Д, толкая ее на кровать. – И ебать я тебя буду долго и крепко.
– Ах, пожалуйста, сэр, – взмолилась Луиза, – ведь эта малышка девственница!
– Называй ее по имени, черт побери, – рявкнул С. Д. в порядке реплики «в сторону», – все время называй ее по имени.
– Простите. – торопливо извинилась Луиза своим нормальным голосом, затем продолжила ныть: – Ах, прошу вас, сэр, пожалуйста, не делайте этого с моей малышкой Скарлетт! Скарлетт девственница!
Тем временем С. Д. стянул вниз кружевной верх корсажа, обнажая груди Анджелы.
– Ах, пожалуйста, сэр…
– Ладно, а теперь рассказывай своей мамаше, что я… что этот солдат-янки с тобой делает.
– Ах, матушка… этот солдат-янки… целует мою грудь!
– Не целую, – злобно прошипел С. Д.
– Ах, матушка, он… этот солдат-янки… сосет мою грудь!
– Ах, прошу вас, сэр… очень убедительно вскричала Луиза.
С. Д. взялся за панталоны, не стягивая их, а разрывая в паху, где шов заблаговременно был ослаблен путем выдергивания нескольких ниточек.
– Ах, матушка, он… он мне вставил… он делает это, матушка… этот солдат-янки… он меня ебет!
– Ах, сэр, ах, прошу вас…
– Отлично. – удовлетворенно сказал С, Д., -давай, давай дальше!
– Ах, матушка, – взвыла Анджела, – он заставляет меня кончить… этот солдат-янки заставляет меня кончить… я сейчас в обморок упаду… ах, матушка, он меня до полусмерти уебет!
Луиза, будучи актрисой классной и опытной, откликнулась на подсказку:
– Ах, сэр, как вы можете так поступать с моей Скарлетт! Ах, я доложу об этом вашему капитану…
– Говори же, Луиза, – побуждал ее С. Д., – в темпе говори!
– …Я расскажу ему, – заторопилась та, – как вы выебли Скарлетт О'Хара! И как заставили ее кончить!
Пока С. Д. напрягался в неистовой судороге, вопя: «Я ебу тебя, Скарлетт!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28