Еще одной необычной чертой каждой было наличие молодой, но не слишком изящной девушки в мини-юбке. Все они сидели за пишущими машинками и с готовностью улыбались, когда их представляли: Гретель, Гретхен, Гертруда, Хильдегарда и т. п.
– Откуда ты этих шлюх взял? – спросил Сид, хмурясь. – Я не понимаю, где я – в публичном доме или на выставке собак.
– Поверь мне, Сид, – объяснил Морти, – я мог бы и посимпатичней раздобыть, но сложно было найти шлюх, которые понимали бы по-английски, не говоря уж о «-типаже», черт побери! Тогда я подумал – да что за черт, картина самое главное! Я прав? – И он бросил умоляющий взор на остальных.
– Как там мою зовут? – захотел узнать Сид.
– Грюнхильда! – сообщил Морти с водевильной ухмылкой и подмигнул. – Делает двадцать слов в минуту и лучше всех в городе сосет член!
Сид загоготал, а приободренный Морти, безумно ухмыляясь, решил продолжить:
– Она и глотает тоже, Сид, – как раз как ты любишь, ага?
Сид, придя в превосходное состояние духа и желая заразить им молчащего Бориса, издал насмешливо-укоризненное фырканье.
– «Лучше всех в городе сосет член»! Какой там на хер город? Этот резервуар? – В надежде на положительную реакцию, он посмотрел на Бориса, но тот, похоже, его не услышал, и Сид подумал, что, должно быть, сказал что-то не то. – Но это не значит, что мы в этом резервуаре целого кита в смысле кино не сварганим! – добавил он и толкнул Бориса локтем, набравшись смелости, чтобы настаивать. – Врубаешься, Царь? «Кит»? «Резервуар»? Ха-ха-ха!
Морти, понятное дело, присоединился к смеху – но слишком старательно. Б. смотрел на них, так и не снимая темных очков. То на одного, то на другого, с чем-то вроде невозмутимого сочувствия – так что Морти вдруг поперхнулся и умолк.
– Да, Сид, я врубаюсь, – сказал Борис, а затем с грустной улыбкой добавил: – «Кит», «резервуар». Колоссально. По-моему, я задумался о чем-то другом.
Сид и Морти энергично кивнули в знак понимания, откровенно демонстрируя свое облегчение, но когда Борис снова отвернулся, Морти настойчиво прошептан Сиду:
– Что с ним такое? Он что, под наркотой?
– Черт тебя подери, он думает! – рявкнул Сид. – Ты что, никогда не видел, как кто-нибудь думает?!
Впрочем, эта демонстрация раздраженного нетерпения вышла не слишком убедительной, а потому выражение мягкого участия отразилось на лицах обоих, когда они последовали за Борисом в дверь, помеченную как «СИДНЕЙ К. КРАССМАН. Исполнительный продюсер».
Эта комната, как множество подобных ей по всему миру, везде, где снимается кино, предназначалась для функционирования в качестве нервного центра производства. Вместо трех телефонов там было пять; у одной стены имелась комбинация бара и холодильника; у другой – стереосистема и два телевизора; непомерных габаритов кушетка была накрыта будто бы какой-то разновидностью белого меха и снабжена несколькими мягкими на вид подушками из той же ткани, но разных цветов. На столе, помимо пяти телефонов, часов и прочего необходимого оборудования, стояла небольшая фотография жены Сида в аккуратной рамке.
– Откуда ты, черт побери, ее достал? – спросил Сид, беря в руки фотографию и хмуро ее разглядывая.
Морти засиял улыбкой.
– Я увеличил тот снимок, который сделал на пляже. Помнишь, мы все были на пляже у Эда Вайнера? На Олд-Колони-Роуд?
Сид аккуратно поставил фотографию обратно на стол.
– Боже мой, я эту блядь уже два года не видел, – пробормотал он, а затем бросил Морти: – Но мысль все равно чудесная. Спасибо, Морти.
– Пожалуйста, Сид.
Мгновение в их голосах звучало что-то подобное сентиментальному товариществу – короткоживущий абсурд, если по правде, – пока они поворачивались, чтобы присоединиться к Борису. Тот тем временем разглядывал самую характерную деталь комнаты: большую деревянную доску графика съемки, которая почти целиком занимала одну стену.
– Ну, вот она, – с тяжелым вздохом сказал Сид. Они с Морти почтительно на нее поглазели, а Борис тем временем подошел к окну.
Назначением доски было день за днем прогнозировать график съемки, а затем отражать реальное ее продвижение – все это проделывалось при помощи раскрашенных в радостные тона пластинок, колышков и дисков, которые удобно подходили к щелям и дыркам на ослепительно-белом фоне, как в некой затейливой детской игре. Поскольку никакого графика еще не существовало (сценария, по сути, тоже), доска, все еще пахнущая свежей краской, была пуста – а красные, синие, зеленые и желтые фишки аккуратно группировались в готовности под пустыми рядами белых «окон», пронумерованных от единицы до ста, олицетворяя собой дни грядущие, ненаступившие и непрожитые. Однако это качество свежести заставляло доску казаться невинной, девственной и, что самое главное, оптимистичной.
– Где ты намерен разместить актеров? – спросил Сид.
– Под этим этажом, – отозвался самодовольный Морт, – у нас есть еще два – один для актеров, другой для бригады.
Сид был дико изумлен и раздосадован.
– Ты что, собираешься держать актеров и «обезьян» в одном отеле?! Ты что, совсем с ума спятил?!
Классическое голливудское правило заключалось в том, чтобы актеры жили отдельно от технических работников («обезьян» или «горилл», как их любовно именовали). Предположительно это делалось из опасения, что исполнительницу главной роли до смерти затрахает буйная орда пьяных подсобников и осветителей, капитально сорвав таким образом наиважнейшую дату завершения картины.
– Да уж, приятель, – бушевал Сид, – ты как пить дать из своего долбаного умишки выжил!
– Помилуй, Сид, – умолял Морти, – это же единственный отель в городе, господи Иисусе!
– Что значит «единственный отель в городе»? Этого не может быть, господи, блин, Иисусе!
– Ну ладно, ладно, есть еще два, – скорбно признал Морти. – Но это же настоящие клоповники, Сид! Поверь мне, если мы попытаемся поселить «обезьян» в один из них, тогда они совсем… короче, это будет катастрофа, профсоюз нас убьет.
– Ладно, ладно, – сказал Сид, расхаживая взад-вперед, бурно жестикулируя и явно обдумывая большинство первых проблем производства фильма. – Мы как-нибудь это уладим. Ведь это еще не конец света, верно?
– Верно, Сид.
Указав на один из телефонов на столе, Сид сурово приказал:
– Только найди еще какое-то место, где жили бы «обезьяны», Морти. Усек?
– Усек, Сид. – Морти подошел к столу, взял трубку ближайшего телефона и принялся ловить Липса Мэлоуна.
Сид присоединился к Борису, стоящему у окна, радостно потер ладони, затем обнял его за плечо.
– Ну что, Б., взяли старт и побежали? Верно? Борис рассеянно глянул на него.
– Так ничего не получится, – сказал он.
– Чего?
– Мы не сможем снять фильм, работая в таком месте. Никогда и ни в какую.
Сид внимательно, словно что-то упустил, оглядел комнату.
– Ну да, я согласен, это не Тальберг-билдинг, но черт меня подери…
– Проблема как раз в том, – грустно произнес Б., – что это не Тальберг-билдинг. Ты что, этого не чувствуешь? – Медленным взмахом руки он указал на что-то незримое. – Смерть. Здесь воняет смертью, приятель. Я каждую минуту ожидаю, что вон в ту дверь вползет Джо Пастернак.
Сид бросил быстрый взгляд на дверь, как будто это и впрямь было возможно. Затем он снова посмотрел на Бориса, и паника отразилась в его глазах.
– Послушай… – запинаясь, начал он, – послушай, Б…
У стола Морти вдруг принялся громко и яростно говорить в телефон:
– Где тебя, Липс, черти носят?! Мы тут, блин, пытаемся фильм снимать! А ну в темпе неси свою жопу сюда, у нас проблема!
– Кончишь ты эту еботню или нет? – заревел на него Сид, затем снова повернулся к Борису. – Б… – взмолился он, одну руку простирая к нему, другую прикладывая к сердцу, – что ты со мной делаешь?
Борис кивнул за окно.
– Взгляни вон на ту башню, Сид.
– Чего? – Сид прищурился. – На какую?
– Вон на ту, – сказал Борис с детским возбуждением. – Разве это не фантастика?
В отдалении, за городом, возвышалась темная башенка – очевидно, останки замка.
– Готическая башня, Сид, – вот где должна быть производственная контора. Красота! – Он снова повернулся посмотреть из окна с мягкой улыбкой восторга на лице.
Сид мрачно уставился на него. Позади них Морти по-прежнему на пониженных тонах разговаривал по телефону. Сид вздохнул и медленно повернулся.
– Морти, будь любезен принести свою жопу сюда, у нас проблема.
– Не сходи с места, Липс, – лаконично сказал Морти в телефон. – Свяжусь с тобой минут через пять. – Он повесил трубку и прибежал к окну, нацепляя на физиономию радостное выражение.
– Кановиц по вашему приказанию прибыл! Нет работы слишком маленькой или слишком большой!
– Короче, так. Что ты знаешь вон про ту груду камней? – Сид указал на башню.
– Что я про нее знаю?… Я все про нее знаю. Мы уже обшарили ее на предмет натуры.
– К черту натуру. Скажи, как производственную контору ты ее себе представляешь?
– Шутишь? Это же руины, черт побери!
Сид удовлетворенно кивнул и повернулся к Борису.
– Это руины, Б.
– Прекрасно.
Сид с Морти обменялись вопросительными взглядами, и Сид кивнул Морти. Тот откашлялся.
– Гм… вы, Б., похоже, не понимаете. Ведь там нет никакого, гм, электричества и всякой такой ерунды.
– Поставьте генератор, – сказал Борис.
– Там нет воды.
– Будем пить «Перье». Это вам полезно.
– Б… – произнес Сид с маниакальным спокойствием человека, пытающегося доказать, что Земля круглая, и в конце концов находящего решающий довод, – Б., там нет телефонов.
– А если бы вы знали, через что мы прошли, пытаясь раздобыть эти телефоны! – бешено воскликнул Морти. – Я хочу сказать, там шестимесячная очередь на телефоны. Нам пришлось до самого министра добраться…
– Мы будем использовать полевые телефоны. В диком изумлении Сид и Морт дружно раскрыли рты. Заговорили они почти одновременно:
– Для переговоров с Побережьем ?
Борис впервые обернулся, снял темные очки, подышал на стекла и принялся протирать их своей рубашкой.
– Между Вадуцем и Побережьем девять часов разницы во времени, – неторопливо объяснил он, – и любой разговор, который мы будем вести из отеля, будет происходить ночью. Когда здесь ночь, там день. Врубаетесь? Так почему бы вам просто не использовать ваши долбаные чайники?
Он снова надел очки и отвернулся к окну, оставив Сида и Морти в растерянности. Сид пожал плечами.
– Ну что? Башня так башня. Дай ему эту башню.
3
Когда Тони Сандерс, лихой писатель из Нью-Йорка, прибыл в Лихтенштейн, первым пунктом повестки дня стало его оттрахать… по крайней мере так рассудил вульгарный Сид. Для того чтобы оторвать писателя от его романа и переключить на сценарий еще в большей степени аморфного фильма, протащив при этом через полмира, у Сида имелось множество приемов. Помимо обычного умасливания, лести, призывов к верности, дружбе, любви к искусству и обещания твердых семидесяти пяти сотен в неделю туда входило создание вопиющей фикции того, что «обстановочка здесь ништяк, приятель!». Сид ухитрился задействовать для встречи самолета карету скорой помощи, внутри которой сидели две прелестные девушки в одних трусиках и лифчиках. Девушкам дали по сотне каждой заодно с инструкциями «сделать ему как надо» по пути от взлетно-посадочной полосы до городка. В схеме, однако, в последний момент обнаружился изъян, состоявший в том, что карета скорой помощи, единственная в городке, была срочно уведена по какой-то местной надобности, а единственным доступным транспортом оказался катафалк.
Сид поначалу был не на шутку раздосадован необходимостью замены, с серьезным видом замечая, что «не хочет проявлять неуважения». А потому испытал великое облегчение, когда Борис от души расхохотался.
– Да, Сид, вот тебе, блин, шоу-бизнес, – вымолвил Б., вновь обретя способность внятно говорить.
В любом случае Тони Сандерс вылез из столь необыкновенного транспортного средства в прекрасной форме, полностью расслабленный после долгого путешествия. Он вразвалку прошел в комнату, где его ждали Борис и Сид, а также три ведерка с шампанским на столе. Они уже вовсю пили.
– Новости, – сказал Тони, не выпуская из рук портфель, – у меня есть название.
– Прекрасно, – отозвался Борис, вручая ему стакан шипучки, – а как насчет истории?
– История может подождать… – Тони заглотил выпивку. – Ну как, вы готовы? Врубитесь… – Он – поднял пустой стакан и двинул им по воображаемому экрану:
ЛИКИ ЛЮБВИ
Тони внимательно изучал лицо Бориса на предмет почти неразличимой оценки, тогда как тот, слегка вопросительно склонив голову набок, глазел на него, ожидая продолжения.
– Да? – наконец спросил он.
Писатель, по-прежнему с портфелем в руке, прошелся по комнате, энергично размахивая пустым стаканом и стремительно излагая:
– Эпизодично, врубаетесь? Истории о разных видах любви. Пять, шесть, семь видов любви – Идиллический… Нечестивый… Лесбийский… Кровосмесительный, типа брат-сестра, отец-дочь, мать-сын… Садизм… Мазохизм… Нимфомания… вы следите?
Но к этому моменту Борис уже не просто следил, а принялся развивать тему. Он повернулся к Сиду.
– Анджела Стерлинг, – сказал он. – Мы снимем Анджелу Стерлинг в роли нимфоманки, – затем снова к Тони: – Прекрасная светловолосая американская наследница из Джорджии… наследница табачных плантаций, единственный ребенок в семье… она озлоблена, потому что думает, что папаша хотел мальчика, а не девочку… папаша – очень важный южный джентльмен, мятная водка на веранде… наблюдает за тем, как лопающиеся от счастья черножопые собирают урожай… «Да, сэр, я с первого взгляда могу отличить полевого ниггера от домашнего ниггера!» Дочь сбегает оттуда, отправляется в Марокко и ебется с каждым, у кого шевелится.
– Прекрасно, – выдохнул Тони, – прекрасно. – Внезапно он бросил портфель и рухнул на кушетку. – Блин, эти девчонки совсем меня умотали… дай мне малость виски, а, Сидней… ну и городок, ни хрена себе.
Большой Сид сиял улыбкой, на цыпочках подбираясь к бару и только что не кудахтая, как несушка на защите своего выводка, – ибо магия началась, пошла эта загадочная творческая штуковина, Великая Мистерия… Одна минута, никакой истории – следующая, зубодробительный хит! Бог сидел у себя на небесах, и все шло как надо в мире Сида Крассмана.
4
Проработав три дня и три ночи напролет – с помощью разумного использования инъекций витамина B12, крепко приправленного скоростными амфетаминами, – Борис и Тони оказались способны выдать сценарий. Или, по крайней мере, то, что можно было показать заинтересованным отделам: художественному (для обеспечения декораций и реквизита), актерскому (для обеспечения статистов) и костюмерной (для обеспечения костюмов). От отделов в свою очередь требовалось представить оценку стоимости. Все это в конечном итоге позволяло определить надстрочный бюджет фильма – «надстрочный» означало то, что стоимость не включала в себя оплату актеров.
Прорыв с бюджетом и примерным графиком был чрезвычайно важен для Сида, ибо он по-прежнему крутился как волчок, собирая все деньги вместе – хотя с приписанной к картине Анджелой Стерлинг это было по большей части вопросом праздным – простым делом принятия наилучшего предложения. Он примерно по десять раз в день разговаривал с Побережьем – чаще всего с Лесом Харрисоном, который в эти дни не на шутку тревожился насчет предстоящей встречи с Папашей и нью-йоркскими акционерами, в течение которой ему пришлось бы разгласить тот факт, что их главный актив, Анджела Стерлинг, снимается в фильме, где они не принимают никакого участия. Особенно Леса удручало то, что председательство было фактически препоручено ему в результате его «абсолютной личной гарантии» совету, что «Метрополитен Пикчерс» имеет Анджелу Стерлинг эксклюзивно.
– Бога ради, Сид, – продолжал он орать в телефон, – скажи хоть, о чем картина! Я не могу просить полтора миллиона, если не знаю, о чем картина! О какой такой она дьявольщине, а, Сид?!
– Хорошо, Лес, я тебе скажу, – очень серьезным тоном отвечал Сид, – скажу тебе примерно… так-так, посмотрим, я тебе скажу… примерно, э-э, так-так, гм, примерно через девяносто минут! Ха-ха-ха! Ну как, Лес, зацепило?
– Сукин сын! Ты что, забыл, что Папаша тебе первую долбаную работу дал?
Тут Сид широко распахнул глаза от возмущения. А потом принялся молотить кулаком по столу и орать.
– Работу?! Работу?! Первый кусок говна на лопате – вот что за работу он мне дал! Он меня на два с половиной процента валового поставил – вот что он сделал! Старый ублюдок до сих пор на Сиде Крассмане деньги имеет! – Ужаснувшись чудовищности такого положения дел, Сид чуть не задохнулся от возмущения. – Он… он преступник, – начал было заикаться Сид, но затем резко восстановился и опять стал орать: – Да заебитесь вы оба до усрачки! На хуй пошли! – Сид с грохотом опустил трубку, и как раз в этот момент в кабинет вошел Борис.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
– Откуда ты этих шлюх взял? – спросил Сид, хмурясь. – Я не понимаю, где я – в публичном доме или на выставке собак.
– Поверь мне, Сид, – объяснил Морти, – я мог бы и посимпатичней раздобыть, но сложно было найти шлюх, которые понимали бы по-английски, не говоря уж о «-типаже», черт побери! Тогда я подумал – да что за черт, картина самое главное! Я прав? – И он бросил умоляющий взор на остальных.
– Как там мою зовут? – захотел узнать Сид.
– Грюнхильда! – сообщил Морти с водевильной ухмылкой и подмигнул. – Делает двадцать слов в минуту и лучше всех в городе сосет член!
Сид загоготал, а приободренный Морти, безумно ухмыляясь, решил продолжить:
– Она и глотает тоже, Сид, – как раз как ты любишь, ага?
Сид, придя в превосходное состояние духа и желая заразить им молчащего Бориса, издал насмешливо-укоризненное фырканье.
– «Лучше всех в городе сосет член»! Какой там на хер город? Этот резервуар? – В надежде на положительную реакцию, он посмотрел на Бориса, но тот, похоже, его не услышал, и Сид подумал, что, должно быть, сказал что-то не то. – Но это не значит, что мы в этом резервуаре целого кита в смысле кино не сварганим! – добавил он и толкнул Бориса локтем, набравшись смелости, чтобы настаивать. – Врубаешься, Царь? «Кит»? «Резервуар»? Ха-ха-ха!
Морти, понятное дело, присоединился к смеху – но слишком старательно. Б. смотрел на них, так и не снимая темных очков. То на одного, то на другого, с чем-то вроде невозмутимого сочувствия – так что Морти вдруг поперхнулся и умолк.
– Да, Сид, я врубаюсь, – сказал Борис, а затем с грустной улыбкой добавил: – «Кит», «резервуар». Колоссально. По-моему, я задумался о чем-то другом.
Сид и Морти энергично кивнули в знак понимания, откровенно демонстрируя свое облегчение, но когда Борис снова отвернулся, Морти настойчиво прошептан Сиду:
– Что с ним такое? Он что, под наркотой?
– Черт тебя подери, он думает! – рявкнул Сид. – Ты что, никогда не видел, как кто-нибудь думает?!
Впрочем, эта демонстрация раздраженного нетерпения вышла не слишком убедительной, а потому выражение мягкого участия отразилось на лицах обоих, когда они последовали за Борисом в дверь, помеченную как «СИДНЕЙ К. КРАССМАН. Исполнительный продюсер».
Эта комната, как множество подобных ей по всему миру, везде, где снимается кино, предназначалась для функционирования в качестве нервного центра производства. Вместо трех телефонов там было пять; у одной стены имелась комбинация бара и холодильника; у другой – стереосистема и два телевизора; непомерных габаритов кушетка была накрыта будто бы какой-то разновидностью белого меха и снабжена несколькими мягкими на вид подушками из той же ткани, но разных цветов. На столе, помимо пяти телефонов, часов и прочего необходимого оборудования, стояла небольшая фотография жены Сида в аккуратной рамке.
– Откуда ты, черт побери, ее достал? – спросил Сид, беря в руки фотографию и хмуро ее разглядывая.
Морти засиял улыбкой.
– Я увеличил тот снимок, который сделал на пляже. Помнишь, мы все были на пляже у Эда Вайнера? На Олд-Колони-Роуд?
Сид аккуратно поставил фотографию обратно на стол.
– Боже мой, я эту блядь уже два года не видел, – пробормотал он, а затем бросил Морти: – Но мысль все равно чудесная. Спасибо, Морти.
– Пожалуйста, Сид.
Мгновение в их голосах звучало что-то подобное сентиментальному товариществу – короткоживущий абсурд, если по правде, – пока они поворачивались, чтобы присоединиться к Борису. Тот тем временем разглядывал самую характерную деталь комнаты: большую деревянную доску графика съемки, которая почти целиком занимала одну стену.
– Ну, вот она, – с тяжелым вздохом сказал Сид. Они с Морти почтительно на нее поглазели, а Борис тем временем подошел к окну.
Назначением доски было день за днем прогнозировать график съемки, а затем отражать реальное ее продвижение – все это проделывалось при помощи раскрашенных в радостные тона пластинок, колышков и дисков, которые удобно подходили к щелям и дыркам на ослепительно-белом фоне, как в некой затейливой детской игре. Поскольку никакого графика еще не существовало (сценария, по сути, тоже), доска, все еще пахнущая свежей краской, была пуста – а красные, синие, зеленые и желтые фишки аккуратно группировались в готовности под пустыми рядами белых «окон», пронумерованных от единицы до ста, олицетворяя собой дни грядущие, ненаступившие и непрожитые. Однако это качество свежести заставляло доску казаться невинной, девственной и, что самое главное, оптимистичной.
– Где ты намерен разместить актеров? – спросил Сид.
– Под этим этажом, – отозвался самодовольный Морт, – у нас есть еще два – один для актеров, другой для бригады.
Сид был дико изумлен и раздосадован.
– Ты что, собираешься держать актеров и «обезьян» в одном отеле?! Ты что, совсем с ума спятил?!
Классическое голливудское правило заключалось в том, чтобы актеры жили отдельно от технических работников («обезьян» или «горилл», как их любовно именовали). Предположительно это делалось из опасения, что исполнительницу главной роли до смерти затрахает буйная орда пьяных подсобников и осветителей, капитально сорвав таким образом наиважнейшую дату завершения картины.
– Да уж, приятель, – бушевал Сид, – ты как пить дать из своего долбаного умишки выжил!
– Помилуй, Сид, – умолял Морти, – это же единственный отель в городе, господи Иисусе!
– Что значит «единственный отель в городе»? Этого не может быть, господи, блин, Иисусе!
– Ну ладно, ладно, есть еще два, – скорбно признал Морти. – Но это же настоящие клоповники, Сид! Поверь мне, если мы попытаемся поселить «обезьян» в один из них, тогда они совсем… короче, это будет катастрофа, профсоюз нас убьет.
– Ладно, ладно, – сказал Сид, расхаживая взад-вперед, бурно жестикулируя и явно обдумывая большинство первых проблем производства фильма. – Мы как-нибудь это уладим. Ведь это еще не конец света, верно?
– Верно, Сид.
Указав на один из телефонов на столе, Сид сурово приказал:
– Только найди еще какое-то место, где жили бы «обезьяны», Морти. Усек?
– Усек, Сид. – Морти подошел к столу, взял трубку ближайшего телефона и принялся ловить Липса Мэлоуна.
Сид присоединился к Борису, стоящему у окна, радостно потер ладони, затем обнял его за плечо.
– Ну что, Б., взяли старт и побежали? Верно? Борис рассеянно глянул на него.
– Так ничего не получится, – сказал он.
– Чего?
– Мы не сможем снять фильм, работая в таком месте. Никогда и ни в какую.
Сид внимательно, словно что-то упустил, оглядел комнату.
– Ну да, я согласен, это не Тальберг-билдинг, но черт меня подери…
– Проблема как раз в том, – грустно произнес Б., – что это не Тальберг-билдинг. Ты что, этого не чувствуешь? – Медленным взмахом руки он указал на что-то незримое. – Смерть. Здесь воняет смертью, приятель. Я каждую минуту ожидаю, что вон в ту дверь вползет Джо Пастернак.
Сид бросил быстрый взгляд на дверь, как будто это и впрямь было возможно. Затем он снова посмотрел на Бориса, и паника отразилась в его глазах.
– Послушай… – запинаясь, начал он, – послушай, Б…
У стола Морти вдруг принялся громко и яростно говорить в телефон:
– Где тебя, Липс, черти носят?! Мы тут, блин, пытаемся фильм снимать! А ну в темпе неси свою жопу сюда, у нас проблема!
– Кончишь ты эту еботню или нет? – заревел на него Сид, затем снова повернулся к Борису. – Б… – взмолился он, одну руку простирая к нему, другую прикладывая к сердцу, – что ты со мной делаешь?
Борис кивнул за окно.
– Взгляни вон на ту башню, Сид.
– Чего? – Сид прищурился. – На какую?
– Вон на ту, – сказал Борис с детским возбуждением. – Разве это не фантастика?
В отдалении, за городом, возвышалась темная башенка – очевидно, останки замка.
– Готическая башня, Сид, – вот где должна быть производственная контора. Красота! – Он снова повернулся посмотреть из окна с мягкой улыбкой восторга на лице.
Сид мрачно уставился на него. Позади них Морти по-прежнему на пониженных тонах разговаривал по телефону. Сид вздохнул и медленно повернулся.
– Морти, будь любезен принести свою жопу сюда, у нас проблема.
– Не сходи с места, Липс, – лаконично сказал Морти в телефон. – Свяжусь с тобой минут через пять. – Он повесил трубку и прибежал к окну, нацепляя на физиономию радостное выражение.
– Кановиц по вашему приказанию прибыл! Нет работы слишком маленькой или слишком большой!
– Короче, так. Что ты знаешь вон про ту груду камней? – Сид указал на башню.
– Что я про нее знаю?… Я все про нее знаю. Мы уже обшарили ее на предмет натуры.
– К черту натуру. Скажи, как производственную контору ты ее себе представляешь?
– Шутишь? Это же руины, черт побери!
Сид удовлетворенно кивнул и повернулся к Борису.
– Это руины, Б.
– Прекрасно.
Сид с Морти обменялись вопросительными взглядами, и Сид кивнул Морти. Тот откашлялся.
– Гм… вы, Б., похоже, не понимаете. Ведь там нет никакого, гм, электричества и всякой такой ерунды.
– Поставьте генератор, – сказал Борис.
– Там нет воды.
– Будем пить «Перье». Это вам полезно.
– Б… – произнес Сид с маниакальным спокойствием человека, пытающегося доказать, что Земля круглая, и в конце концов находящего решающий довод, – Б., там нет телефонов.
– А если бы вы знали, через что мы прошли, пытаясь раздобыть эти телефоны! – бешено воскликнул Морти. – Я хочу сказать, там шестимесячная очередь на телефоны. Нам пришлось до самого министра добраться…
– Мы будем использовать полевые телефоны. В диком изумлении Сид и Морт дружно раскрыли рты. Заговорили они почти одновременно:
– Для переговоров с Побережьем ?
Борис впервые обернулся, снял темные очки, подышал на стекла и принялся протирать их своей рубашкой.
– Между Вадуцем и Побережьем девять часов разницы во времени, – неторопливо объяснил он, – и любой разговор, который мы будем вести из отеля, будет происходить ночью. Когда здесь ночь, там день. Врубаетесь? Так почему бы вам просто не использовать ваши долбаные чайники?
Он снова надел очки и отвернулся к окну, оставив Сида и Морти в растерянности. Сид пожал плечами.
– Ну что? Башня так башня. Дай ему эту башню.
3
Когда Тони Сандерс, лихой писатель из Нью-Йорка, прибыл в Лихтенштейн, первым пунктом повестки дня стало его оттрахать… по крайней мере так рассудил вульгарный Сид. Для того чтобы оторвать писателя от его романа и переключить на сценарий еще в большей степени аморфного фильма, протащив при этом через полмира, у Сида имелось множество приемов. Помимо обычного умасливания, лести, призывов к верности, дружбе, любви к искусству и обещания твердых семидесяти пяти сотен в неделю туда входило создание вопиющей фикции того, что «обстановочка здесь ништяк, приятель!». Сид ухитрился задействовать для встречи самолета карету скорой помощи, внутри которой сидели две прелестные девушки в одних трусиках и лифчиках. Девушкам дали по сотне каждой заодно с инструкциями «сделать ему как надо» по пути от взлетно-посадочной полосы до городка. В схеме, однако, в последний момент обнаружился изъян, состоявший в том, что карета скорой помощи, единственная в городке, была срочно уведена по какой-то местной надобности, а единственным доступным транспортом оказался катафалк.
Сид поначалу был не на шутку раздосадован необходимостью замены, с серьезным видом замечая, что «не хочет проявлять неуважения». А потому испытал великое облегчение, когда Борис от души расхохотался.
– Да, Сид, вот тебе, блин, шоу-бизнес, – вымолвил Б., вновь обретя способность внятно говорить.
В любом случае Тони Сандерс вылез из столь необыкновенного транспортного средства в прекрасной форме, полностью расслабленный после долгого путешествия. Он вразвалку прошел в комнату, где его ждали Борис и Сид, а также три ведерка с шампанским на столе. Они уже вовсю пили.
– Новости, – сказал Тони, не выпуская из рук портфель, – у меня есть название.
– Прекрасно, – отозвался Борис, вручая ему стакан шипучки, – а как насчет истории?
– История может подождать… – Тони заглотил выпивку. – Ну как, вы готовы? Врубитесь… – Он – поднял пустой стакан и двинул им по воображаемому экрану:
ЛИКИ ЛЮБВИ
Тони внимательно изучал лицо Бориса на предмет почти неразличимой оценки, тогда как тот, слегка вопросительно склонив голову набок, глазел на него, ожидая продолжения.
– Да? – наконец спросил он.
Писатель, по-прежнему с портфелем в руке, прошелся по комнате, энергично размахивая пустым стаканом и стремительно излагая:
– Эпизодично, врубаетесь? Истории о разных видах любви. Пять, шесть, семь видов любви – Идиллический… Нечестивый… Лесбийский… Кровосмесительный, типа брат-сестра, отец-дочь, мать-сын… Садизм… Мазохизм… Нимфомания… вы следите?
Но к этому моменту Борис уже не просто следил, а принялся развивать тему. Он повернулся к Сиду.
– Анджела Стерлинг, – сказал он. – Мы снимем Анджелу Стерлинг в роли нимфоманки, – затем снова к Тони: – Прекрасная светловолосая американская наследница из Джорджии… наследница табачных плантаций, единственный ребенок в семье… она озлоблена, потому что думает, что папаша хотел мальчика, а не девочку… папаша – очень важный южный джентльмен, мятная водка на веранде… наблюдает за тем, как лопающиеся от счастья черножопые собирают урожай… «Да, сэр, я с первого взгляда могу отличить полевого ниггера от домашнего ниггера!» Дочь сбегает оттуда, отправляется в Марокко и ебется с каждым, у кого шевелится.
– Прекрасно, – выдохнул Тони, – прекрасно. – Внезапно он бросил портфель и рухнул на кушетку. – Блин, эти девчонки совсем меня умотали… дай мне малость виски, а, Сидней… ну и городок, ни хрена себе.
Большой Сид сиял улыбкой, на цыпочках подбираясь к бару и только что не кудахтая, как несушка на защите своего выводка, – ибо магия началась, пошла эта загадочная творческая штуковина, Великая Мистерия… Одна минута, никакой истории – следующая, зубодробительный хит! Бог сидел у себя на небесах, и все шло как надо в мире Сида Крассмана.
4
Проработав три дня и три ночи напролет – с помощью разумного использования инъекций витамина B12, крепко приправленного скоростными амфетаминами, – Борис и Тони оказались способны выдать сценарий. Или, по крайней мере, то, что можно было показать заинтересованным отделам: художественному (для обеспечения декораций и реквизита), актерскому (для обеспечения статистов) и костюмерной (для обеспечения костюмов). От отделов в свою очередь требовалось представить оценку стоимости. Все это в конечном итоге позволяло определить надстрочный бюджет фильма – «надстрочный» означало то, что стоимость не включала в себя оплату актеров.
Прорыв с бюджетом и примерным графиком был чрезвычайно важен для Сида, ибо он по-прежнему крутился как волчок, собирая все деньги вместе – хотя с приписанной к картине Анджелой Стерлинг это было по большей части вопросом праздным – простым делом принятия наилучшего предложения. Он примерно по десять раз в день разговаривал с Побережьем – чаще всего с Лесом Харрисоном, который в эти дни не на шутку тревожился насчет предстоящей встречи с Папашей и нью-йоркскими акционерами, в течение которой ему пришлось бы разгласить тот факт, что их главный актив, Анджела Стерлинг, снимается в фильме, где они не принимают никакого участия. Особенно Леса удручало то, что председательство было фактически препоручено ему в результате его «абсолютной личной гарантии» совету, что «Метрополитен Пикчерс» имеет Анджелу Стерлинг эксклюзивно.
– Бога ради, Сид, – продолжал он орать в телефон, – скажи хоть, о чем картина! Я не могу просить полтора миллиона, если не знаю, о чем картина! О какой такой она дьявольщине, а, Сид?!
– Хорошо, Лес, я тебе скажу, – очень серьезным тоном отвечал Сид, – скажу тебе примерно… так-так, посмотрим, я тебе скажу… примерно, э-э, так-так, гм, примерно через девяносто минут! Ха-ха-ха! Ну как, Лес, зацепило?
– Сукин сын! Ты что, забыл, что Папаша тебе первую долбаную работу дал?
Тут Сид широко распахнул глаза от возмущения. А потом принялся молотить кулаком по столу и орать.
– Работу?! Работу?! Первый кусок говна на лопате – вот что за работу он мне дал! Он меня на два с половиной процента валового поставил – вот что он сделал! Старый ублюдок до сих пор на Сиде Крассмане деньги имеет! – Ужаснувшись чудовищности такого положения дел, Сид чуть не задохнулся от возмущения. – Он… он преступник, – начал было заикаться Сид, но затем резко восстановился и опять стал орать: – Да заебитесь вы оба до усрачки! На хуй пошли! – Сид с грохотом опустил трубку, и как раз в этот момент в кабинет вошел Борис.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28