(1) Однажды рано утром Марко велел мне приготовиться к поездке и хорошо укутаться, особенно прикрыть лицо, чтобы меня не узнали, он сказал, что мы посетим постоялый двор в часе езды от дома и проведем там ночь и мне не надо седлать лошадь, я поеду за капитаном на его лошади, чтобы не вызывать лишних неудобств, ведь постоялый двор был собственностью капитана. Я заперлась в комнате и сказала, что не поеду, что не хочу больше принимать участие в его злодеяниях. Затем последовала оскорбительная ссора, я кричала на него из-за двери, а он грозил, что сломает ее, а я назвала его содомитом. Он только засмеялся и сказал, что оголит мои ягодицы перед капитаном, если я не выйду, и что велит слугам связать меня и перекинуть через седло и заставит меня поехать, ведь он знает, что я лживая изменница. Я знала, что он это сделает, он уже разъярился, поэтому мне пришлось сдаться, или бы он сломал дверь.
Потом – только представьте это – он заставил меня надеть свои бриджи для верховой езды под юбку, и когда я села в седло за капитаном, я дрожала от страха, и задрожала еще сильнее, когда мы тронулись и мне пришлось крепче ухватиться за него. Весь наш путь был лед и пламя, пока мы ехали галопом по полям, а я разрывалась между страхом и грешным удовольствием, зарождавшимся у меня внутри. Помните, я обнимала капитана за талию, а у него было красивое крепкое тело, хотя он и пугал меня, и это тоже было частью греха. Поездка возбудила меня, и когда мы приехали на место, на бриджах Марко было мокрое пятно посередине. Когда мы поднялись в наши комнаты и я получила время, чтобы умыться и переодеться, они вошли ко мне в комнату, вошли, мило беседуя, и вы не поверите, но капитан взял бриджи с кровати и, пробежав пальцами по ластовице, со смехом показал Марко влажное пятно. Я лишилась дара речи, лицо мое пылало, я отвернулась от них и хотела убежать, но капитан сказал: «О Небеса, какое прекрасное начало, очень неплохо, мадонна Лоредана!» Они оба хохотали как безумные, и тогда я поняла их игру, они собирались напасть на меня прямо здесь и сейчас, и я сказала себе, что не позволю им сделать это без моей помощи, я присоединюсь к ним и буду делать все их штучки так же хорошо, как и они, я станцую с ними и постараюсь вызнать их тайные намерения, и. я также подумала: «Прекрасно, Марко, я заставлю тебя заплатить сполна за твое веселье, причем к своей выгоде!»
Я вошла на постоялый двор, закрытая вуалью, и все, кто видел нас, должно быть, подумали что я куртизанка или что-то в этом роде. В моей комнате зажгли свечи и накрыли ужин, они болтали о своих лошадях и дальних плаваниях и поездке сюда, но я не произнесла ни слова, я решила, что быть немой, как животное, – лучший способ держаться от них на расстоянии, наблюдать за ними и понимать, что делать. Капитан был крупным мужчиной, как Агостино, с массивным носом, седеющими усами, неровными зубами, тяжелым взглядом карих глаз, он носил сапоги до колена, много говорил, был умен и держался с большим достоинством, как сир Антонио, мой отец. Когда мы перешли к фруктам в конце ужина, капитан поднялся и запер дверь, а затем произнес небольшую речь и сказал следующее: «Госпожа Лоредана, сегодня ночью вы получите урок послушания, мой дорогой Марко постоянно на вас жалуется, он говорит, что его жена горда, упряма и строптива и всегда хочет сделать все по-своему. Неужели это правда? При всем уважении призываю вас вспомнить, что вы женщина и всего десять месяцев прошло с тех пор, как вам исполнилось двадцать. Может, вы забыли, что сир Марко – ваш законный господин и повелитель, не так ли? Да, это так. Что ж, а теперь подойдите сюда как послушная молодая женщина и преклоните колени перед столом, да, вы должны встать на колени прямо здесь, между мной и Марко, и не смотрите на него, не надо на него смотреть, в этом уроке я ваш господин и повелитель». Сердце мое бешено колотилось, но на устах была печать, и я сделала то, что он приказал: опустилась перед ними на колени, а затем он заставил меня, встав на четвереньки, спрятать голову и плечи под скатертью, так что на виду осталась только нижняя часть. Так я стояла и думала только о том, как перенести, подавить стыд, я стиснула зубы и схватилась за ножку стула или что-то в этом роде, а мой супруг сидел и смотрел. Чудовище, пусть подавится этим позором, это его позор, а не мой, женщина – всего лишь образ и подобие своего мужа. И пока я так думала, Марко или, может, капитан, не знаю, кто именно, начал тихонько поднимать мои юбки, я едва это почувствовала, но вскоре ощутила холодок у ягодиц и поняла, что они обнажены. Ах вот чего добивался мой почтенный муж: выставить меня перед глазами чужого, чтобы поучить послушанию. И хриплый голос капитана произнес: «Мой дорогой Марко, вы счастливчик, о прекрасная Лоредана, она – произведение искусства. Ваша жена обладает прекраснейшими округлостями в мире, это зрелище, достойное поклонения. Взгляните на изящную линию бедра, на эти розы и эту ямочку, и как же мило все линии смыкаются у этого милого кустика! Что ж, мы, безусловно, узнаем, как их разомкнуть, не так ли, Марко? Насладимся же тем, что послали небеса!» Тут капитан приблизился и стал касаться моего тайного сада (это его слова), но его рука была такой нежной, такой ласковой, она понравилась мне так, что я стала сама не своя, отец Клеменс, я вся превратилась в эту часть, я растаяла, ничто в мире более не имело значения.
О мой мудрый отец, останьтесь со мной здесь, в самом центре греха, – эту гадость необходимо уничтожить. Пальцы капитана все ласкали и исследовали меня, и вскоре он сказал: «О, как вы влажны, мадонна Лоредана. Постойте, не двигайтесь, вот так, я уже подготовил рукоять своего клинка и сейчас собираюсь погрузить ее внутрь и слегка надавить, да, так. Ах, вам это нравится, я вижу, что нравится, замечательно, идите же сюда и примите мой клинок». Так все и было, отец Клеменс, и я продолжу писать, я должна это рассказать. Капитан ласкал меня рукоятью своего клинка, он знал, когда быть нежным, а когда – напористым, и мой сад раскрывался ему навстречу, и наконец мне пришлось сжаться, стиснуть зубы и напрячь мои срамные части, только бы не показать, как я наслаждаюсь. А он сказал мне: «Жаль, что вы не видите лицо вашего мужа, он наблюдал за рукоятью в вашем саду и чуть не лишился чувств от восторга». Затем он добавил: «А теперь, госпожа Лоредана, давайте продолжим урок, вам еще предстоит кое-что выучить. Пока мы с вашим мужем и господином, сиром Марко, будем лакомиться фруктами здесь, наверху, вы отведаете сладкого десерта под столом. Вы должны показать всю свою преданность и почтительность». Он нагнулся, схватил меня за волосы и затолкал под стол так, что лицо мое оказалось между его ног. У него были большие руки, как у Агостино, и в полумраке я видела, как он расстегивает пуговицы, и вот прямо перед моим лицом оказался его сокол (как он его называл) и стал искать мои губы, а капитан в это время болтал с Марко и смеялся. К этому времени меня уже не надо было понукать, стыд оставил меня, я села на пол, придвинула его к себе, развела его колени и обеими руками схватила сокола и взяла головку в рот, словно собака, глодающая кость (так я была послушна), и сжимала губами шейку и глазок. Я настолько забыла честь, что сравнивала его с членом Агостино. Я не могла сказать, чей был больше или вкуснее, но я знала, что капитанов мне нравится больше, опасность обостряла чувства. И вот милая птичка в моих руках стала трепетать, послышался стон, и в рот мой брызнуло семя, я глотала и глотала, пока не осушила ее клюв. Я чувствовала, как распухли мои потаенные губы (еще одно из слов капитана), и хотела дотронуться до них, но как только я выпустила сокола, капитан вновь схватил меня за волосы и вернул на место. Он сказал: «Малышка Лоредана, покусывайте сокола нежно, потому что, если вы укусите слишком сильно, он вам отомстит. Я однажды убил так мальчика в Александрии, он укусил слишком сильно, и мой сокол протаранил ему горло. Спросите Марко, он знает всю историю». Я была очень нежна с его диким соколом, и вы понимаете, насколько опасно было мое положение.
Я хочу описать и другие подробности, но не стану, я поведаю всю правду и без них. Спустя какое-то время капитан разрешил мне присоединиться к ним, и я встала как раз между ним и Марко; они все еще сидели за столом. Мне нравилось все это, я привела в порядок платье, рукава, жемчуга и корсет, а они смотрели. Я двигалась медленно и аккуратно, не спеша поправила волосы, потом подняла юбку и поправила чулки, и они увидели то, чего не видят каждый день, потом я улыбнулась капитану, похлопала его по груди и засмеялась, но ничего не сказала, ибо была в себе не уверена: я могла сказать только что-то непристойное, а ведь наступит завтра, и тогда я раскаюсь. Они приготовили мне подарок, вот как им понравилось мое послушание. Марко и капитан сказали, что я была воистину скромна и покорна и оказалась храбрым сокольничим, поэтому они решили меня вознаградить. Моей наградой стал один из слуг капитана, молодой грек, которому заранее было велено приехать из Венеции на постоялый двор. Когда Марко вышел, чтобы позвать его, капитан достал полотняную маску и надел ее на меня, чтобы спрятать лицо, и усадил меня за стол, а тут вошел Марко с молодым человеком, который сразу же опустился под стол, он уже получил указания. Капитан подошел ко мне, взял меня за руки и велел мне позволить Джорджио делать то, что тот обучен делать. Затем он сказал несколько слов по-гречески. Я почувствовала, как юноша придвинул меня к краю скамьи, мягко поднял юбки, раздвинул колени и начал целовать мои бедра и блуждать руками по моему тайному саду, который вновь источал нектар, потом я почувствовала, как он прильнул к нему ртом. Капитан отпустил мои руки и сказал: «Джорджио ваш маленький раб, приказывайте ему, используйте его правильно, станьте повелительницей, заставьте его слушаться. Вперед, схватите его затылок, впустите его в свой сад, он ждет этого». И тогда Марко, который сидел за столом, тоже соскользнул вниз, и я увидела, как капитан опустился к нему, но я зажмурилась, кроме того, на мне была маска, что было очень кстати, ибо Джорджио был рядом, его рот у моих потайных губ, и чем больше он ласкал меня, тем ближе я притягивала его лицо, о, как близко он был! Я позволила ему все, мне казалось, что все его лицо во мне, и мы горели одним желанием. И когда мне захотелось кричать от удовольствия, я изо всех сил схватила бедного Джорджио за волосы, чтобы остановить его, и тесно прижала ноги к его ушам, и так мы замерли. А затем капитан велел мне лечь в постель и отвернуться от них троих, я так и сделала и закрыла руками уши, чтобы ничего не видеть и не слышать.
На следующее утро капитану пришлось уехать в Венецию, но сначала он вернулся с нами в Асоло, и я снова ехала за ним, и он вновь удивил меня. По пути он снял мою левую руку со своей талии и, положив ее ниже, велел там оставить, чтобы я почувствовала все его округлости. Он также научил меня одному слову, я его раньше не слышала даже от Большого Агостино. Жаль, что я не знала этого слова накануне. Это слово было – «манда», и он сказал, что моя годится для королей и воинов, и всю дорогу я чувствовала, как она трется о седло, поэтому я все плотнее прижималась к капитану и гладила его сокола, но он делал вид, что ничего не происходит, я не знаю, о чем он думал, потому что говорил он о другом, не помню о чем. Когда мы прибыли на виллу, он поспешил в Венецию, а я – наверх в свою комнату, заперла дверь и все прикасалась и прикасалась к своему новому слову, пока не почувствовала блаженства.
28. [Орсо. Исповедь:]
Отец Клеменс, только что здесь были облаченные в ливреи агенты Десяти, – здесь, где воды канала почти достают до окна этой старинной церкви. Прижавшись к ложной стене, я неподвижно застыл, как застывал некогда в своей пустынной пещере.
Я перехожу ко второй части моей исповеди, к мадонне Икс. Да будут Небеса моими свидетелями.
Вкратце история такова. Прошлым апрелем меня пригласили посетить одну даму из верхнего города; она болела уже много месяцев, и поскольку у нас были какие-то обязательства перед ее приходом, по крайней мере я так это понял, меня настоятельно попросили принести ей успокоение и оказать духовную поддержку в ее последние дни. Я отправился к этому бедному созданию, беспомощно лежащему в постели, но пылкому и истовому в своей преданности Иисусу и Марии. Она обычно с нетерпением ожидала меня, а по прибытии хватала меня за руку и жадно смотрела в глаза, и я проводил у ее постели по несколько минут почти каждый день. Я молился с ней и за нее, и пока я молился, она казалась воплощенным рвением. Пораженный ее скрытыми силами, я находил пребывание с ней очень живительным. Дух и тело, казалось, боролись в ней. Пока последнее слабело, первый укреплялся, и я готов был поверить, что душа ее жаждала телесной смерти, чтобы освободиться, проститься с заботами и обрести вечный покой. Гораздо чаще я обнаруживал эту добродетель – духовную силу перед лицом смерти – в женщинах, нежели в мужчинах. На пороге небытия мужчины, как ни странно, оказываются слабее.
В последние десять-двенадцать дней своей жизни она часто дремала или впадала в забытье, и когда я приезжал к ней, мне иногда приходилось ждать или уходить, а затем возвращаться в неурочный час. Дверь этого дома мне всегда открывали не слуги, а высокая женщина, одетая в черное; ее лицо скрывалось под вуалью, она была вдовой. Это и была мадонна Икс, сестра моей умирающей госпожи.
Поскольку я скрываюсь и жизнь моя в опасности, я не стану из ложного стыда умалчивать о тех событиях, которые составляют эту часть моей исповеди.
Когда бы я ни приходил в дом повидать ее сестру, мадонна Икс всегда приветствовала меня, отведя взгляд. Она устремляла взгляд на мои плечи, руки и грудь или просто стояла, уставившись в пол, но никогда не смотрела мне в лицо. Умирающая госпожа не всегда бывала готова принять меня сразу по прибытии, так что нам с ее сестрой приходилось беседовать о моих делах, и через несколько дней мадонна Икс стала поднимать взгляд. Возможно, моя преданность ее сестре помогла ей освободиться от напряжения. Она все чаще смотрела мне в лицо, пока мы говорили, и я отвечал на ее взгляд. Пришло время, и она откинула вуаль. Я увидел ее облик – источник света, – свежий, задумчивый и волнующий. Ее слова, когда она излагала свои мысли, были точны, словно им не позволялось покинуть ее уста прежде, чем они достигали полной ясности. Белки ее глаз были подернуты голубым. Она не носила колец, даже полагавшегося ей кольца вдовы, на ней не было ни пятнышка искусственности – этим она отличалась от других венецианок ее положения, которые ходят, сверкая пудрами и драгоценностями. Ее единственным украшением был небольшой рубин, который она носила на шее, он выделялся на ее бледной коже. Я был покорен простотой ее натуры, смелым взглядом, спокойным овалом лица, широким лбом, округлыми губами и подбородком. Я предлагаю вам этот словесный портрет, потому что ее присутствие, полное спокойствия и блаженства, изменило мою жизнь.
Она откинула свою вдовью вуаль, потому что в огромном пространстве между ее лицом и моим – как подобрать слова? – мир качнулся, открылись гигантские ворота в новый град, мы подались друг к другу. Она смотрела в мои глаза, а я не сводил взгляда с нее, и чем дольше мы смотрели, тем больше лились слова с ее губ, и тем больше говорил я сам, и поэтому через пару дней я уже не знал, хожу ли я в этот дом, чтобы навестить умирающую женщину или чтобы послушать мадонну Икс и посмотреть ей в глаза. Меня окружили и пленили, я не мог ни ослабить сближающую нас силу, ни отступить. Ее глаза были светом, исходящим из ее вдовьих одежд. Глаза огромные и почти скорбные, глаза, в которых отражалась вся жизнь, широкие серые глаза, которые я видел у некоторых сарацинов, глаза пустыни. Вы подумаете, что это извращение и что я потерял рассудок от любовного недуга. Нет, я обрел рассудок, такой, который преодолевает все силлогизмы, и мне нужно было навещать ее, смотреть на нее, быть всецело там, иначе я плохо себя чувствовал. Я не мог находиться вдали от этого создания и ее дерзкого духа. Дерзкого? Я только чувствовал это. Хоть она и была дочерью одного из самых беспринципных венецианских политиков, она так сильно – и так непостижимо – напоминала мне другое светоносное существо, моего дорогого Луку дели Альбицци.
Иногда я замечал двух-трех слуг в доме, и трижды я имел короткую беседу с ее отцом, который проводил большую часть времени во Дворце. Все дела я вел с ней.
Однажды утром, приветствуя меня у дверей, Икс сказала, что только что ушел врач – он был убежден, что ее сестре осталось жить не больше двух дней. На самом деле она прожила еще четыре. Я призвал Икс порадоваться за госпожу Квирину, потому что той предназначено было отправиться на небеса за ее истовую и страстную веру, и поскольку накануне я помазал умирающую, я пригласил Икс пройти в ее спальню, где мы сможем присоединить наши молитвы к мессам, которые уже служились по ней.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28