Наконец он обрёл равновесие и ударил веслом по воде. Каяк понёсся с такой скоростью, что Эуэсин только рот раскрыл от удивления, а зрители на берегу так и покатились со смеху. Теперь Эуэсин не знал, как остановиться. Каяк прыгал по ледяным водам озера, а Эуэсин грёб изо всех сил, стараясь повернуть его к берегу. Описав огромный неровный круг, он сумел наконец направить длинный острый нос каяка к берегу. И почти тотчас одним концом весла принялся тормозить, но чересчур сильно. Не успел он перехватить весло, как лодка перевернулась вверх дном, а сам он ушёл под воду. В следующий миг голова его вынырнула из воды, и он по-собачьи поплыл было к берегу. Однако тотчас лицо его выразило полнейшее недоумение. Он перестал работать руками, медленно встал на ноги — вода едва доходила ему до колен!
Питъюк больше не мог сдержаться. Давясь от смеха, он катался по берегу, но вот, спотыкаясь о подводные камни, Эуэсин выбрался на берег, ухватил его за ногу и поволок к воде. Питъюк не сопротивлялся — он совсем ослабел от смеха. Голова его скрылась под водой, а когда он вынырнул, отфыркиваясь водой точно кит, эскимосы совсем зашлись от восторга.
Каяк выудили и высушили, а потом Джейми предложили показать, как им управлять. Джейми вежливо, но решительно отказался, а в душе дал себе слово, что по доброй воле нипочём не ступит в утлое это судёнышко.
Однажды, примерно через неделю после приезда в летнее становище, Оухото, который всякий день ходил пешком к югу, вернулся до крайности взволнованный: долгожданные стада оленей-самцов совсем близко!
Эскимосы поспешно перенесли шесть уже готовых к этому времени каяков через водораздел за становищем, на берег узкой, но быстрой речки, что впадала с северо-востока в Иннуит Ку. Здесь их спрятали в ивняке. Рядом с каждым каяком лёг и притаился охотник.
Ещё двое эскимосов побежали к востоку, туда, где косо протянулся на юго-восток длинный, почти в милю, ряд инукоков, каменных людей: их поставили здесь давным-давно на расстоянии примерно в полсотни футов друг от друга. Перебегая от одного инукока к другому, эти двое на каждого нахлобучивали кусок дёрна, из которого торчала и качалась на ветру сухая прошлогодняя трава. Эти «головы» придавали инукокам сходство с присевшими на корточки людьми. То была «оленья ограда»: она должна была отклонить приближающиеся стада к той самой переправе через реку, у которой затаились охотники со своими каяками.
А в становище хлопотали женщины и дети: сгоняли собак, накрепко привязывали, чтобы не кинулись, не спугнули карибу. Костры загасили, золу залили водой, чтобы олень не учуял запах дыма.
Наконец все было готово, и все, кто не принимал участия в охоте, взобрались на гребень холма неподалёку от становища — отсюда лучше всего видно будет охоту.
Питъюк, Эуэсин, Джейми и Анджелина устроились в северном конце гребня, над местом предполагаемой переправы.
Кейкут стоял в южном конце и через старинную подзорную трубу пытливо оглядывал горизонт. Но вот он отложил трубу, замахал руками — вверх-вниз, вверх-вниз. Эскимос, стоявший неподалёку от Джейми, повторил сигнал, чтобы его увидели охотники, притаившиеся подле каяков.
— Идут, — шепнул друзьям Питъюк.
Напряжённо вглядываясь, они наконец заметили в той стороне какое-то движение на склонах холма, в двух милях к югу. Скоро там стало вырисовываться нечто знакомое. Длинные вереницы карибу медленно струились по склону холма и вились по дну долины. Тут были одни самцы. Они шли неспешно. Казалось, они бредут куда глаза глядят, подгоняемые слабым южным ветерком; то и дело они останавливались пощипать ягель, который уже выступил из-под растаявшего снега.
Они двигались непереносимо медленно, а может, так казалось со стороны. Наконец вожаки подошли к «оленьей ограде». Они как будто не слишком её испугались, но все же свернули на северо-запад. Спустя два часа после того, как эскимосы заметили оленей, вожаки наконец вышли на берег. Здесь они топтались минут двадцать, видимо не уверенные, стоит ли переходить быструю речку. Но сзади подходили все новые олени, стадо напирало, и передним волей-неволей пришлось рискнуть: с полсотни самцов вошли в воду. Высоко задрав головы, они поплыли к противоположному берегу.
Взгляд Джейми был прикован к едва различимым силуэтам охотников, но те по-прежнему не шевелились.
— Чего это они? — шепнул Джейми Питъюку. — Почему не спускают каяки? Олени ведь сейчас выйдут на тот берег.
— Погоди, — успокоил Питъюк. — Смотри, все увидишь.
Олени благополучно перебрались через речку, отряхнулись, точно собаки, и направились к северу. На южном берегу тем временем собралось уже около сотни оленей: они следили за вожаками и, видно убедившись, что переправа безопасна, тоже ступили в быстрый поток.
Они достигли середины, и тут шестеро охотников вскочили, схватили каяки, кинули на воду и прыгнули в них. Быстро работая вёслами, они налетели на перепуганных оленей и мигом отрезали их от обоих берегов.
Олени в ужасе закружились, кинулись вверх по течению, но было их так много, что они мешали друг другу и оттого пугались ещё больше. Меж тем каждый охотник одной рукой управлял своим судёнышком, а другой выхватил короткое, фута в три, копьё с треугольным широким стальным наконечником, закреплённое на носу лодки точно гарпун. Охотники подплыли вплотную к теснившимся на одном месте оленям.
Быстрый удар сзади, под ребра, — и оленю конец. Охотник тут же направляет каяк к новой жертве. Скоро холодные зеленые воды реки потемнели, помутнели от крови. Стремительное течение уносило десятка два убитых оленей вниз по реке. Уцелевшие, кто где мог, выбирались на берег и неуклюжим галопом мчались прочь.
С того мгновения, как появились охотники, и до того, как олени рассыпались по равнине, прошло не больше пяти минут. Когда Джейми, Эуэсин и Анджелина встали на затёкшие от неподвижности ноги и вместе с эскимосами начали спускаться с холма к переправе, ниже по течению реки появились те двое, что приделывали инукокам травяные головы. В руках у них были длинные шесты с крюками, они сноровисто подтягивали к берегу плывущие по воде туши.
— Твоим и ружья ни к чему! — сказал Питъюку Джейми. — В жизни не видал таких ловких охотников.
Питъюк широко улыбнулся:
— Хорошо охотятся, только олень не часто в река идёт. Тогда эскимос голодный, если для ружья пули нет. Пошли. Теперь большой еда будет, мозговой кости.
В тот вечер в становище устроили пир горой. Все всласть полакомились костным мозгом из длинных оленьих костей и прочими деликатесами — жареными почками, сердцем, истекающей жиром зажаренной грудинкой. Когда все изрядно подзаправились и могли уже оторваться от еды, появились бубны, начались песни и пляски.
Один из танцоров был старый-престарый, лицо все в морщинах и складках. Однако двигался он так легко и проворно, что, когда он запел и пустился в пляс, все остановились и стали смотреть и слушать.
— Кто этот старик? — спросил Джейми Питъюка.
— Илайтутна. Старей всех ихалмиутов. Шаман знаменитый. Со многим духи говорит, много историй знает, Может, завтра вам рассказывать будет.
На другой день Питъюк повёл друзей в гости к Илайтутне. Когда они вошли в его чум, старик не встал с груды шкур, только кивнул и пронзительно поглядел на них маленькими чёрными, как уголь, глазками, упрятанными в складки морщинистой кожи. Немного погодя он что-то сказал Питъюку, тот долго ему отвечал, потом объяснил друзьям, о чем речь.
— Он спросил, зачем вы пришли наша земля. Я сказал про викинг, сказал, мы будем все забирать. Ему не нравится. Может, захочет останавливать нас. Говорит, могила викинг заколдован. Теперь погодите, буду узнавать.
Питъюк опять заговорил по-эскимосски, старик кивнул, но ничего не ответил. Казалось, они зашли в тупик, но тут Джейми осенило. В кармане у него было несколько плиток прессованного табака, он хотел их подарить охотникам. И вот теперь он достал три плитки, степенно подал старику.
Похожая на клешню рука молниеносно, точно нападающая змея, метнулась к табаку, схватила и сунула под широкую парку. Илайтутна пробуравил Джейми зоркими глазками и, кажется, на что-то решился. Встал на колени, принялся шарить под нарами и наконец вытащил оттуда какую-то диковину, сработанную из дерева и кости. Поднял её повыше, чтобы гости лучше разглядели, но только Джейми понял, что это такое.
— Арбалет! — изумился он. — Но ведь эскимосы не стреляют из арбалетов! Это — оружие европейца, оно было в ходу сотни лет назад. Откуда он у старика, Питъюк?
Питъюк перевёл старику вопрос, потом ответил:
— Говорит, сам сделал. Говорит, иннуиты научился у инохауик — железный люди, они давно-давно сюда приходил. Говорит, может рассказать, если хотим.
— А вдруг это связано с викингами? — вскинулся Джейми. — Пусть он расскажет, Питъюк. Попроси его, пожалуйста!
Питъюк повернулся к старику, перевёл. Илайтутна поднял глаза, уставился куда-то поверх ребячьих голов. Казалось, он смотрит сквозь стену чума в непостижимую даль, куда им не дано проникнуть. Долго-долго он молчал. Но вот в исполненной ожидания тишине раздался его голос.
12. ЛУК ВИКИНГА
— Этот лук был оружием! Он прибавил силы моему народу, многим поколениям — не счесть. А потом белые люди привезли к нам ружья, и мы забыли про него. Напрасно мы это сделали: не должен человек забывать про дары, что принесли ему величие.
Дар этот мы получили в незапамятные времена, но я их помню, ибо я шаман, мне ведомо волшебство, и память о тех временах пережила бессчётные зимы и пришла ко мне.
То был дар инохауиков. Они были могущественнее, сильнее людей, и все же не боги, ибо всех их под конец одолела смерть. Были они бледнолицые и бородатые. А глаза голубые, точно глубинный лёд.
А из каких краёв они родом, никто не ведал. Знали мы только, что земля их далеко на востоке, за солёной водой, которой нет ни конца, ни края. И по воде этой они приплыли в лодках в пятьдесят раз больше каяка — так говорили наши предки.
В те времена мы жили ближе к солёной воде, но было нас в этом краю немного, а индейцев-иткилитов — не счесть. Они ненавидели нас и охотились на нас, как на кроликов. Выйдут летом на равнины, нападут на становища иннуитов и всех подряд вырежут. И мы всегда жили в страхе.
Однажды в месяц охоты племя наше пришло на берег реки Айкарлуку. И вот утром мальчонка пошёл к реке — хотел рыбу забить — и вдруг бежит назад, кричит: «Иткилиты идут!» Мужчины схватили копья, стоят перед чумами и дрожат — боятся иткилитов. Но совсем не иткилиты приплыли по реке — пришло диковинное каноэ из тяжёлого дерева, и в нем сидели восемь диковинных гребцов.
То были инохауики. Они гребли по двое, а девятый стоял на корме лицом к ним. На голове его сверкала железная шапка, грудь закрывали железные пластины, и на них играло встающее солнце.
Испугались иннуиты, подумали, что это приплыли дьяволы. В страхе глядели, как инохауики высаживались на берег. Первым сошёл тот, высокий, кто стоял на корме. Он держал перед собой огромный круглый щит, белый как снег. Потом он бросил щит на землю и на него положил большой железный нож длиною с ногу мужчины. Так он и стоял безоружный, и все увидели, что пришёл он не с чёрными помыслами и в сердце у него нет злобы.
Так пришли инохауики. Они не говорили на нашем языке, а мы не знали их языка. Но они знаками объяснили нам, что они в пути уже много лун и теперь хотят вернуться в далёкий край, за солёными водами. После народ наш понял, что инохауики приплыли к нашим берегам в другом, совсем большом каноэ, а потом пошли на юг, в леса, и там на них ночью напали иткилиты и перебили всех, кроме этих девяти. Девять бежали на Север, но не скоро добрались до солёной воды — большое каноэ ушло, не дождалось их, и они остались одни.
Когда они приплыли к становищу иннуитов, они были голодные, и наше племя их накормило — таков наш обычай. То был великий день, когда они к нам пришли. Он положил начало нашему могуществу.
А что случилось после, о том много есть рассказов. Рассказы те — о силе чужеземцев и об орудиях их и оружии. Почти все у них было сделано из железа. До них мы никогда не видели железа и стали называть его по имени одного из чужеземцев — хауик. А вождя их звали Кунар.
Они пожили немного среди нашего племени, а потом стали спрашивать, нет ли пути на Север вокруг солёной воды. И когда услыхали, что такого пути нет, сильно опечалились. Потом выпал снег, и они стали жить в чумах вместе с нашим народом.
Больше года жили они среди нашего племени. Научились охотиться, как иннуиты. Почти все забросили диковинную свою одежду и стали одеваться в меха, как иннуиты. Но Кунар не пожелал расстаться со своей железной одеждой. Даже в самый жестокий мороз он ходил в рогатой железной шапке и похож в ней был на мускусного быка.
Кунар был великан. Один мог унести на плечах целого карибу. Своим большим железным ножом разрубал оленя на куски так же легко, как женщина — рыбу. Кунар жил в одном чуме с человеком, по имени Киликтук, а этот Киликтук был шаман. У него была дочь Айрут, и в скором времени она понесла от Кунара. Иннуиты обрадовались, думали, теперь Кунар и его люди останутся с нами навсегда. Инохауикам было чему научить наш народ. Они научили нас высекать огонь железом из камня, строить запруды, чтобы ловить лосося, находить дорогу по звёздам и ещё многим удивительным вещам. Мудрые они были, а в нашем краю были все равно что дети, и мы учили их, как жить на великих равнинах.
Пришла ещё одна зима, и они собрались в иглу и долго о чем-то говорили. Кунара с ними не было, он был в иглу Киликтука и Айрут: там он жил со своим сыном, которого родила ему Айрут. Те восемь пришли к нему и сказали, что будут уходить. Пойдут к берегам солёной воды, а оттуда — на юг, в леса, будут искать такое дерево, из которого можно строить большое каноэ, и тогда поплывут на восток, к своему далёкому дому.
Они просили Кунара пойти с ними — ведь он был их вождь. И Кунар согласился, хотя, видно, без радости.
Тогда эскимосы рассердились. Все инохауики взяли себе в жены наших дочерей, и племя рассердилось: ведь они теперь покинут своих женщин! Едва не дошло до драки, но вмешался Кунар. Сказал: если мы отпустим его людей на юг, он останется с нами навсегда и откроет нам ещё много секретов.
Так и порешили. Эскимосы все равно отговаривали инохауиков уходить — знали, что белым такой путь не под силу. Знали: если их не погубит пурга, так перебьют индейцы. Но те восемь и слышать ничего не хотели. Эскимосы дали им собак и нарты, и они ушли.
Их поглотил снегопад, и больше никто никогда их не видел. Где-то в ночной тьме их настигла ярость нашей земли, и они погибли.
И теперь рассказ мой уже не обо всех инохауиках, а о Кунаре, и ещё об Айрут, и об их детях. Народ наш очень любил Кунара. Он часто рассказывал про то, что знал и видел в далёких краях. И многим его рассказам нельзя было поверить, оттого что говорил он про страшные сражения: грозным оружием бились люди на море и на суше и кровь человеческая лилась, будто весенние дожди.
Иннуиты просили Кунара показать им, как сделать такое оружие, но он не согласился. Сказал — не хочет, чтобы они сами себя погубили. Он так говорил оттого, что не понимал эскимосов. Не понимал, что мы отнимаем жизнь только тогда, когда иначе нельзя. Кунар боялся, что, если он откроет нам секрет смертоносного оружия, мы станем как индейцы.
Эскимосы любили Кунара, но годы шли, и Кунар затосковал. Он больше не ходил на охоту, а все сидел у своего чума и глядел на восток и говорил сам с собой на непонятном своём языке. Эскимосы жалели его, но ничем не могли ему помочь.
Пришла ещё одна весна, и племя решило двинуться в глубь страны, на земли, богатые оленями, неподалёку от Реки Людей; наш народ знал, что теперь мы сумеем отбиться от индейцев.
И вот племя пустилось в путь. И говорят, когда шли на запад, Кунар шёл последним, и все оборачивался, и глядел на восток, и плакал.
Эскимосы пришли к берегам Реки Людей и разбили лагерь близ озера Ангикуни — место хорошее, там было много жирных оленей. Три года племя жило спокойно и сытно, и все думали, что это Кунар приносит им счастье, и полюбили его больше прежнего.
Потом, на третий год, в месяц, когда забивают рыбу, охотники решили пойти на Север, вниз по течению Реки Людей, за мускусным быком. Попросили и Кунара пойти с ними, но он сказал, он совсем больной, пойти не может. Только заболел он душой, а не телом.
Охотники взяли каяки и пошли на Север, а Кунар остался в становище с женщинами, детьми и стариками. И случилось так, что, когда мужчины ушли, сверху по реке нагрянула орда индейцев-иткилитов, и они напали на становище эскимосов.
Была жестокая резня. Индейцы перебили половину женщин и детей. Если бы не Кунар, они убили бы всех.
Кунар сидел неподалёку от становища, сидел один — такой у него был обычай.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17