— Плохой шутка, Джейми, — рассудительно сказал Питъюк, перестав на миг грести. — Не говори про будить мёртвый. Прошлый ночь я, наверно, слышал Илайтутна. Он говорил, мы останемся на Озеро-в-озере. Наши кости останется с кости эскимосы, который давний время здесь умирал.
— Ох, Пит, не болтай чепуху! — вспылил Джейми: угрюмые эти места угнетали и его. — Ну, что нам помешает отсюда выбраться?
— А вон что, Джейми. — Питъюк показал на восток; на горизонте возникла серая зыбкая стена тумана и пошла на них.
Оухото тоже увидел эту надвигающуюся стену, каяк его мигом очутился меж двух каноэ, и он тревожно закричал.
— Скорей, скорей, говорит, — перевёл Питъюк. — Хикикок идёт. Туман с дождь делает нас слепой, потом эноиук, большой ветер, нас гонит. Мы не найдём берег. Может большой волна топить каноэ.
Голос Оухото прозвучал так, что стало ясно: медлить нельзя. Оба каноэ понеслись за ним со всей скоростью, какую могли из них выжать налёгшие на весла гребцы, к ближайшему клочку суши — низкому каменистому островку посреди озера. Казалось, оба каноэ и каяк, точно птицы, летят над свинцовыми водами, но где им было тягаться с хикикоком. До спасительного островка оставалось всего полмили, и тут все вокруг исчезло. Словно они вдруг вплыли в чёрный мокрый туннель. Эуэсин и Джейми, сидя на корме своих каноэ, с трудом различали Анджелину и Питъюка, сидящих на носу. Лодки потеряли друг друга из виду, можно было только перекликаться.
Серый туман-дождь был густой, плотный, но ветер ещё не поднялся. И только заглушённые крики Оухото, которыми он указывал путь остальным, нарушали зловещую тишину.
Ребята, всерьёз испуганные, усердно налегали на весла: отчаяние прибавляло им сил. Дышали тяжело, никто не произносил ни слова, но в душе каждый недоумевал: как же теперь Оухото найдёт этот островок? Сердца громко стучали от напряжения и тревоги, и вдруг Анджелина, а за ней Питъюк предостерегающе закричали: оба каноэ перенеслись через каменный выступ, едва прикрытый водой.
Из тьмы возник Оухото, ухватил нос одного каноэ, другого, выволок их на островок. Ребята соскочили на берег. Оухото резко скомандовал, они подняли лодки, потащили на середину острова. Каяк Оухото был уже там; теперь эскимос велел им навалить в свои каноэ большие камни и сам занялся тем же.
Все спотыкались, сталкивались друг с другом, натыкались на что-то, не различимое в мокрой тьме, падали.
— Да что ж это такое? — жалобно завопил Джейми, с натугой поднимая тяжёлый камень. — Оухото спятил, что ли? Для чего это нужно?
— Не говори, работай! — сердито буркнул Питъюк. — Совсем скоро увидишь, что будет. Больше не скажешь глупый шутка про мёртвый.
Они все ещё накладывали камни в лодки, когда налетел ветер. То был эноиук, грозный ураганный ветер; в открытом море его называют штормом, но он бушует и на бескрайних равнинах тундры. Эноиук налетает внезапно, среди полного безветрия, и порывы его сразу же достигают скорости сотен миль в час. Ничто, кроме потемневшего, угрюмого неба, его не предвещает. И он свирепствует недолго, но мало что способно против него устоять.
Первый же порыв эноиука закрутил Джейми волчком. Но чья-то рука схватила его, бросила наземь и кто-то навалился на него. То был Оухото. Другой рукой он крепко обхватил Анджелину. А Питъюк схватил Эуэсина, и вдвоём они подкатились под защиту каноэ.
Встать на ноги было невозможно. Ветер бил точно исполинский таран, и под его ударами лодки поддались, со зловещим скрипом поползли по каменистой земле. Оухото подтолкнул Анджелину прямо в руки Джейми, на четвереньках подполз к ближайшей лодке, перекинулся через неё, стараясь удержать. И скрип прекратился, но появилась новая опасность.
Ветер взбил, вспенил мелкие воды озера, крутые короткие волны гневно наступали на островок. Они все росли. Скоро уже пена с гребней хлестала по всему островку — вот-вот через него начнут перекатываться волны!
Ураганом разогнало туман, но из-за густо летящих брызг все равно мало что было видно. Однако в какой-то миг Джейми заметил: Эуэсин и Питъюк по примеру Оухото, вцепившись в борта, прижимают к земле второе каноэ.
— Одна продержишься? — крикнул он в самое ухо Анджелине.
Анджелина вымокла, замёрзла, худо ей было да ещё и страшно. Но она вовсе не желала показать Джейми свою слабость. И храбро прокричала в ответ:
— Справлюсь! Иди!
Джейми выпустил её и пополз к лодкам. Оухото показал ему на каяк: тот дёргался, точно раненая птица, которая пытается взлететь. Джейми повернул, подполз к хрупкой эскимосской лодчонке, вскарабкался на неё, лёг, прижал к земле. И тотчас огромная волна разбилась подле самого каяка — Джейми вмиг промок до нитки.
Пятеро людей, оцепенев, жались к островку, а его быстро, неотвратимо заливало. Они ничего больше не могли сделать. Каждый чувствовал холодную руку смерти, что уже тянулась к ним… Они ничего, ничего не могли сделать.
И вдруг эноиук затих — так же внезапно, как налетел. Небо стало светлеть. Рёв урагана умолк, его сменил грохот прибоя.
Потрясённые, без кровинки в лице, ребята поднялись и окружили Оухото. Они смотрели на озеро: все оно бурлило водоворотами, дыбилось волнами, которые сшибались друг с другом, суля неминуемую мгновенную гибель любой лодке. С наветренной стороны волны накатывались на островок на добрых полсотни футов вглубь — чуть не до середины их крохотного каменного прибежища.
Тумана с дождём как не бывало, но небо ещё хмурилось и все вокруг было до неправдоподобия угрюмо и пустынно. Лицо Оухото помрачнело от усталости, а быть может, от чего-то ещё. Он вполголоса сказал несколько слов Питъюку.
— Говорит, теперь опасность нет, — перевёл Питъюк. — Но только его тапек помог, удача его. Очень сильный тапек. Илайтутне его не перешибить.
Джейми взглянул на друга, но не нашлось у него насмешливых слов, какими он возразил бы прежде. Сейчас ему нечего было сказать.
Лишь далеко за полдень озеро успокоилось настолько, что можно было плыть дальше. Лодки спустили на воду, и ребята сразу же яростно налегли на весла. Гребли с неослабным рвением, пока Оухото не ввёл флотилию в маленькую бухту у Южного берега. С юга в бухту впадала небольшая речка.
— Земля мёртвых позади, — с облегчением сказал Оухото.
18. ОЛЕНЬЯ ДОРОГА
Плыть вверх по реке, все ещё по-весеннему полноводной, поначалу было нелегко: приходилось часто вылезать из каноэ, переводить их через малые пороги. Но некоторое время спустя они вплыли в крохотное озерко; на южном берегу его виднелась купа карликовых ив. Путники так радостно поспешили к этим жалким «зарослям», словно то был густой лес.
И словно для того, чтобы совсем их развеселить, небеса прояснились. Вскорости уже пылал костёр, варилось вдоволь мяса, которому предстояло унять урчание в пустых желудках.
— Теперь пойдут хороший места, — сказал Питъюк. — Видите? На берегу много олений след.
Остаток дня они плыли по маленьким озёрам и протокам к главному волоку, а вокруг становилось все оживлённей. Повсюду на воде резвились, справляли свадьбы утки. Дважды с песчаных холмов на них глядели дымчато-коричневые полярные лисицы. Стаи сухопутных птиц то и дело взлетали по кромкам озёр. К вечеру, когда они миновали волок и поплыли вниз по течению другой небольшой речки, на каменистом холме они увидели стадо самцов-карибу. Рога у всех были ещё бархатистые, пошли в рост, но уже казалось, будто на фоне неба поднялись раскидистые деревья.
Оухото зорко поглядел на стадо и крикнул что-то Питъюку; тот расплылся в улыбке и перевёл друзьям:
— Говорит, мы хороший время пришли. Завтра придём главный олений дорога на свете. Может, увидим Великий стадо.
Ещё не совсем стемнело (в это время года в полярной тундре не бывает настоящей ночи: солнце не успевает сесть, как уже снова восходит), но Оухото объявил привал, и они разбили лагерь на холме, где недавно видели оленей. Стрелять в оленей никто и не думал; в каноэ ещё оставалось свежее мясо, а ни эскимосы, ни индейцы не убивают зверя без надобности.
После ужина мальчики сидели у небольшого уютного костра, который веселил душу, грелись и попивали чай. Анджелина тем временем старательно шила: когда мальчики шли по мелководью, острые камни продырявили их сапоги.
— А что это за Великое стадо, Питъюк? — спросила она.
— Это вот что, Анджелина. Тукту, олень, никогда не стоит на один место. Весной идёт далеко на север, как птицы. Начинается зима — идёт далеко на юг, как птицы. И летом олень тоже идёт. Когда июль, отовсюду весь олени собирается большой стадо и вдруг пойдёт на юг. Один большой толпа олени. Потом доходят до лес, и там большой толпа распадается, и все опять идёт назад, на север. Когда они в июль идут на юг, тогда мы видим Великий стадо. Олень тогда везде, полно, туча, как мошка все равно. Где идёт, все вытопчет. Самый лучший место для Великий стадо мы называем олений дорога — это в северный конец Нюэлтин-туа.
— Помню, мой отец тоже говорил про такое стадо, — сказал Эуэсин. — Наше племя никогда его не видело, а вот чипеуэи часто про него рассказывали. Я думал, таким стадам уже пришёл конец — ведь оленей теперь куда меньше.
— Может, скоро конец, — ответил Питъюк. — Сейчас не конец. Завтра, может, увидим… Олень кругом, как кошка…
Его прервал громкий хлопок: это Джейми ладонью хлопнул себя сзади по шее.
— Кстати, о мошке: совсем меня заела. Откуда только берётся эта проклятая мошкара? В лощинах ещё снег, а они уже тут как тут!
Да, сомнений быть не могло. В ночной тиши уже слышалось ноющее гудение: откуда ни возьмись на стоянку налетели тучи злобной, проголодавшейся мошки. То были первые посланцы заполярного гнуса. Крохотные, ненасытные, неотвязные мошки появляются ещё до того, как сошёл снег, и остаются до конца лета. В безветренные дни все теплокровные животные терпят от них адские муки. К счастью, на великих равнинах тундры безветренные дни — редкость, не то летом жизнь там была бы просто невыносима.
Но, как назло, сегодняшний вечер выдался тихий, и, когда гудение мошкары обратилось в оглушительный рёв, путникам пришлось искать спасение под меховыми одеялами, в которые все закутались с головой. Задыхаться или быть съеденными заживо — иного выбора не оставалось, и они предпочли задыхаться.
На заре подул западный ветерок и принёс избавление от мошкары. Путники позавтракали и поплыли вниз по течению все той же речушки. Незадолго до полудня достигли берегов северо-восточного залива Нюэлтин-туа.
С тех пор как несколькими неделями раньше они оставили позади северо-западный залив этого обширного озера, они сделали огромный круг. Зиму сменила весна, и озеро стало теперь совсем другое. Кое-где в южном конце ещё виднелись пятна льда, но большая часть озера уже освободилась от зимних лат, и когда каноэ вошли в него, тут гулял ветер, взбивал белую зыбь. К счастью, острова, а их тут было множество, служили хорошей защитой лодкам, не то пришлось бы раскидывать лагерь и ждать, когда спадёт ветер.
Несколько часов Оухото в своём лёгком судёнышке проворно и ловко вёл флотилию меж островами, с подветренной стороны. Под вечер приплыли в залив, оттуда вытекала бурная речка. Она прогрызла в сером камне глубокое русло, и рёв порогов путники слышали задолго до того, как достигли губы.
Они причалили к берегу перед коротким крутым водопадом, и, глядя, как он кипит и пенится, мальчики и Анджелина совсем присмирели. Оухото посмотрел на их задумчивые лица и ухмыльнулся. Отвесил им низкий поклон, забавно подпрыгнул, вскочил в каяк и помчался прямо в пенный водоворот.
Анджелина приглушённо вскрикнула, но тут же прикусила язык; мальчики затаили дыхание. Каяк взметнулся на шестифутовую волну, помедлил мгновение на гребне, точно птица, готовая взлететь, и скрылся за белой водяной завесой. Ещё несколько мгновений — и они вновь его увидели: он летел стрелой, и Оухото так яростно работал веслом, что вокруг головы его образовался смутный ореол света, отражённого от широкой лопасти. Ещё несколько мгновений… Каяк вырвался из нижнего водоворота, замер, вызывающе закачался в тихой заводи, и Оухото помахал ребятам, приглашая следовать за ним.
Джейми не верил своим глазам.
— Вот уж не думал, что такая жалкая скорлупка — и останется цела! — сказал он.
— Хо! Жалкая скорлупка? — возмущённо воскликнул Питъюк. — Да она как рыба. Эскимоса каяк всюду пройдёт. Пускай индейский каноэ с ним потягался, сейчас будем глядеть.
Не слишком охотно все четверо уселись на свои места. Джейми занял пост рулевого на корме одного каноэ, Эуэсин — другого. Оухото поддразнивал их, знаками предлагая поторапливаться, а они все равно приближались к порогу с превеликой осторожностью, табанили изо всех сил, но вот течение подхватило их, и пришлось им отдаться во власть реки.
Едва первый миг неуверенности миновал, ребятами овладел неистовый восторг: ведь они плывут через бурлящие пороги. Они ловко направляли лодки, увёртываясь от самых больших волн. И вот целые и невредимые, хотя и промокшие под фонтанами брызг, они вылетели на спокойную воду.
Оухото встретил их громким добродушным хохотом, круто повернул свою лодчонку и понёсся вперёд, в свободные ото льда воды простиравшегося перед ними нового озера.
— Эскимосы зовут его Тюлений озеро, — ответил Питъюк на вопрос Джейми. — Говорят, тюлень доплывает сюда из океан. Может, правда говорят, может, нет.
— Здорово, если правда! — воскликнул Джейми. — Если тюлень поднимается по Большой реке, значит, мы наверняка сумеем спуститься.
— Переплыл один порог — сразу хвастать, — предостерёг его Питъюк. — Греби крепче, болтай меньше, а то Оухото не догоним.
Ветер дул теперь путникам в спину, и лодки быстро пересекли шестимильное Тюленье озеро. Задолго до сумерек они причалили к глубоко вдающемуся в озеро песчаному мысу; он был оторочен ивняком, и это сулило топливо для костра.
Узкий этот перешеек протянулся с юга на север миль на пять и отделял Тюленье озеро от другого, побольше, лежащего восточное. Низкий, ровный, он был отличной естественной дорогой для оленей, идущих к северу или к югу вдоль растянувшихся на сто миль берегов Нюэлтинтуа. Это было первое место, где оленьи стада могли пересечь преграждавшее им путь огромное озеро. Эскимосы называли этот перешеек оленьей дорогой, и путникам было видно, что совсем недавно по нему прошли многие тысячи оленей.
Разбивая лагерь, они ощутили острый запах хлева. А когда отошли чуть подальше от берега на плоскую мшистую равнину, оказалось, что несчётные стада карибу обратили её в густое бурое месиво.
Ребята стояли, и смотрели, и скоро увидели, как с отдалённого холма в северном конце перешейка на них пошла медленная и тёмная, точно патока, волна. Скоро стало ясно, что это — тысячное стадо самцов: по пятьдесят — шестьдесят в ряд, они двигались так неотвратимо, что Джейми струхнул.
— Скорей уйдём с дороги! — закричал он Эуэсину и Анджелине, что стояли чуть поодаль.
— Зачем боялся, Джейми? — крикнул Питъюк. — Олень не ест тебя. Стой смирно, увидишь, что будет.
Джейми отчаянно хотелось отойти к берегу, но разве мог он отступить: ведь Питъюк не двигался с места. Однако Эуэсин тревожился за сестру и решил не рисковать зря. Олени длинными прыжками пожирали пространство, стадо быстро приближалось, и Эуэсин отвёл сестру к самому краю перешейка.
Но вот от головы стада до трех маленьких фигурок, оказавшихся у него на дороге, осталось всего ярдов двести, и первые самцы учуяли запах человека. Некоторые вздёрнули головы, громко зафыркали, остановились было. Но сзади напирали сотни оленей, и передовым пришлось двинуться дальше.
Оленья волна неумолимо наступала на Джейми. Он круто обернулся, расширенными глазами посмотрел, что делают Питъюк и Оухото. И поразился: Оухото сидел и набивал табаком свою короткую каменную трубочку, а Питъюк небрежно опёрся на ружьё и посвистывал.
Джейми хотелось бежать что есть духу, но он не дал себе воли, только вскинул ружьё. И вот стадо нахлынуло на него.
Казалось, его неминуемо затопчут, но в последний миг поток оленей разомкнулся — они обтекали человека с двух сторон, держась футах в десяти.
Урчало у оленей в животах, похрустывали суставы, остро и резко пахло зверем. Страх Джейми постепенно рассеялся, на смену пришло странное, небывалое волнение, какой-то благоговейный, никогда прежде не испытанный трепет. Живой бурливый поток, стремящийся мимо, несуетливый, бесстрашный, взволновал мальчика до глубины души. Его переполняло чувство близости, чуть ли не любви к этому великолепному невозмутимо спокойному зверю. Стадо наконец прошло, а Джейми стоял словно зачарованный и долго, долго глядел ему вслед.
Подошёл Питъюк, лицо у него было торжественно спокойное.
— Теперь чувствуешь, Джейми, да? Дух оленя. Теперь ты знаешь, что эскимос чувствует к тукту. Тукту даёт эскимосу жизнь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17