Если долго держать паузу, то люди из чувства неловкости стремятся ее заполнить. Положив свою фуражку и очки на колени, он ждал. Он не смотрел на подмастерье, его взгляд бродил по помещению. Большое окно-витрина мастерской было почти скрыто от глаз льняной шторой на медном карнизе, лишь внизу отогнулся уголок, за которым виднелась маленькая площадь. Кое-кто из многолетних постоянных клиентов Перуцци предпочитал приходить сюда, а не в модный магазин на улице Борго Сан-Джакопо. Там случайных покупателей и туристов обслуживала терпеливая женщина, вдали от опасности столкнуться с Перуцци, чей пронзительный взгляд и хриплый голос флорентийца распугали бы всех покупателей подобно тому, как лиса распугивает цыплят. Молодой человек пока не вымолвил ни слова. И все-таки в воздухе не было напряжения, только тишина. Как тишина в пустой церкви. Отчего так? Точно, что не запах кожи создавал это впечатление. Может быть, свет... узкий луч солнца, проникавший в сумрак из-за шторы, да лампа на верстаке. Верхняя лампа не горела. Нет, не свет, тогда... скамья. Длинная, широкая скамья, на которой он сидел, могла попасть сюда из церкви, где простояла несколько столетий. Сколько людей сиживало на ней! Им скамья была обязана своей гладкостью в той же степени, что и лакировке. Ручки были резные.
Ни слова не проронил подмастерье. Впервые столкнувшись с человеком, умеющим не хуже него держать паузу, инспектор не знал, что ему делать. Повторить вопросы? Вы можете рассказать мне об этой туфле? Не прозвучит ли это нелепо? Он перевел взгляд на подмастерье, чтобы попытаться понять, что тот думает.
Юноша стоял в позе учтивого повиновения. Совершенно неподвижно, в холщовом фартуке до лодыжек, подчеркивающем его худобу, скрестив руки на груди, слегка наклонив голову и потупив глаза долу. Инспектор в недоумении отвел глаза и увидел в окно Лапо, который шел вдоль своей изгороди, неся на поднятых руках две тарелки.
Он встал:
— Я зайду завтра и поговорю об этом с Перуцци, — и сунул туфлю обратно в мешок.
Молодой человек улыбнулся и еще немного наклонил голову.
— Большое спасибо. До свидания.
Надев фуражку и очки, инспектор вышел. Водитель опустил стекло.
— Нет, поезжайте обратно. Мне нужно повидаться кое с кем из местных, а потом я пойду пешком. Здесь всего пара минут ходьбы. Сделайте одолжение, передайте моей жене, что я задержусь.
Машина медленно двинулась по узкой, переполненной пешеходами улице.
— Лапо!
— А, инспектор! Проходите и садитесь. Ну идите же! Сегодня вы не сможете отказаться. Сандра приготовила божественное блюдо — полло а-ла качиторе, его еще называют «цыпленок по-охотничьи». Садитесь сюда, где я смогу с вами разговаривать.
— Но вы заняты...
— Не беспокойтесь. Соня! Иди сюда, поздоровайся с инспектором.
Пухлая дочь Лапо, Соня, выглядела старше своих шестнадцати лет, но лицо у нее было чистое и цветущее. Она пожала его руку.
— Займись там, Соня, пока мы поболтаем с инспектором. И принеси Сантини еще хлеба к цыпленку.
Когда она ушла, он сказал:
— У меня тут не заведено, чтобы был «столик номер два» и «столик номер четыре». Я знаю своих клиентов, и у них у всех свои столики и свое время. — Эти слова Лапо дополнил злобным взглядом в сторону соперника за изгородью. — Как вам дочка моя, а? Сокровище она или не сокровище? По нынешним временам таких, как она, и не сыщешь. Нам с ней повезло.
— Это верно.
— Они все хотят в университет, неважно — есть мозги для учения или нету. А работать и пачкать ручки никто не хочет. И когда же будет этому конец? Выпейте со мной красного.
— Нет, нет... на пустой желудок...
— И то правда. Я не ел с самого утра. — Лапо остановил Соню, несшую тарелку с цыпленком в поблескивающем томатном соусе и корзинку хлеба. — Оставь этот хлеб для инспектора, чтобы он мог глотнуть со мной вина, пока он думает, что заказать, а Сантини отнеси еще. — Он махнул корзинкой молодому реставратору, сидевшему за дальним столиком. — Извини! Сейчас она тебе другую принесет.
Сантини в знак приветствия поднял свой бокал и улыбнулся.
Инспектор кивнул.
— Талантливый парень.
— Верно, — согласился Лапо. — Но он никогда не разбогатеет. Он неделями корпит над этими кухонными шкафами в цветочек, которые привозит с севера, а потом продает их за полцены. Он всегда говорит, что ему просто нравится его работа. И если ждать, пока купят вещь задорого, то негде будет хранить новые вещи и работать. Ваше здоровье, инспектор.
Солнце, плескавшееся в бокалах, отбросило на белую бумажную скатерть два танцующих пятна винного цвета. Хлеб был свежий и хрустящий, цыпленок — восхитительный...
— Так что вы делали у Перуцци? Он сегодня поехал в больницу снимать кардиограмму.
— Я слышал. Хотел расспросить его о туфле, которую мы нашли. Это туфля одной неизвестной особы, личность которой мы пытаемся установить. Я вам сейчас расскажу эту историю, если вы еще не читали в газетах.
— Только не я. Я интересуюсь исключительно политикой. И скажу вам, что эти выборы...
— Да. Я знаю, как для вас это важно, но я хотел спросить о Перуцци. — Не хватало еще, чтобы Лапо пустился в рассуждения о политике! — Там у него подмастерье...
— Иссино? Хороший парень. Сокровище. Кажется немного смешным сначала, пока к нему не привыкнешь, — знаете этих японцев.
— Осторожные они ребята.
— Да?
— Ко мне еще ни разу не обращался с заявлением японский турист, который бы потерял камеру или не заметил, как ему обчистили карманы. Был один случай поножовщины, когда банда цыганских малолеток напала на японского журналиста возле вокзала. Ударили его ножом в ногу. Мы то узнали про это только потом: он, раненый, сел в поезд и поехал в аэропорт, чтобы лететь в Японию. У него с собой была аптечка, и он сам перевязал рану, но в аэропорту потерял сознание. Один из наших ребят вытянул из него показания, но никакая сила не могла его удержать от полета.
— Трудно его в этом обвинить.
— Да я и не обвиняю! Я в том смысле, что мне с ними не доводилось встречаться, потому что они благоразумны и осторожны. И этот парень — как, вы говорите, его зовут?
— Иссино. Но это мы его так зовем, потому что его настоящее имя Иссайе или что-то в этом роде, для нас, итальянцев, непроизносимое. Не уверен, что я и сейчас-то его правильно выговорил.
— Иссино... мне показалось, что он... ну не знаю... он молчун.
— Иссино? Да вы что! Сантини! Инспектор спрашивает про нашего Иссино, говорит, что он молчун.
Сантини, отложив хлеб, который макал в соус, рассмеялся:
— Пусть он вам расскажет про святого Петра и проститутку, только заканчивать вам придется самому.
— Соня! Цыпленка инспектору и зеленый салат. Будете зеленый салат? Зеленый салат и еще четверть красного! Иссино учит итальянский и хочет научиться рассказывать анекдоты. Он считает, что анекдот — это вроде экзамена. Это надо видеть. Он сам через пень-колоду рассказывает анекдот почти до конца, а все подсказывают ему глаголы, а в конце, когда доходит до самого смешного, а он только это и знает наизусть, его плющит от смеха и он не может больше выговорить ни слова.
— Значит, он приходит сюда обедать? — Инспектор бросил взгляд через изгородь в сторону витрины, но ничего не разглядел за выставленной в ней обувью и опущенной позади льняной шторой.
— Раз в неделю. Но в другие дни он приходит выпить кофе, поболтать и, как он это называет, позаниматься итальянским. У него нет ни гроша. Надо думать, в другие дни он чем-то перекусывает у себя за верстаком.
— Перуцци не так уж много ему платит, да?
— Платит? Он ему не платит. Он его учит. Вот как с этим в наши дни, инспектор. Иностранцы приезжают сюда, чтобы учиться у наших мастеров, и платят им за это право. А возьми местного мальчишку лет пятнадцати, научи его всему, плати ему зарплату, плати налоги, а сделать он ничего не сделает еще несколько лет. Никто не может себе этого позволить. А все из-за неправильной политики, и если левые не образумятся и не поймут, какой от них вред...
— Этот ученик, — твердо перебил его инспектор, беря у Сони цыпленка и протягивая руку за хлебом, — должен иметь деньги, иначе как он вообще сюда попал? Он должен платить за жилье и тратить на еду хоть что-то, пусть и немного.
— Нет, все не так. Слушайте. Раньше он работал на обувной фабрике где-то под Токио, только не просите меня произнести название этого местечка. Он рассказывал, что каждый год у них на фабрике разыгрывают лотерею, и приз — поездка в Европу. Вам, наверное, встречались японцы, бедно одетые, выходящие от Гуччи с кучей сумок в руках? Это рабочие, которые делают покупки для друзей, которые не выиграли поездку. В Токио все это в десять раз дороже. Ну вот, так и Иссино приехал сюда в первый раз и решил, что он хочет вернуться, скопил денег — и вот он здесь. И он продержится до конца, будьте уверены, не то что Акико. Все мы удивились поступку Акико, но Перуцци был просто вне себя. Лучший подмастерье за всю его жизнь — и вот так взять и сбежать! Да вы, наверное, слышали об этом? Нет? Да ладно, дело не в этом. Так или иначе, а мастерство уходит из этой страны. Нашим внукам придется ездить в Японию за парой флорентийских туфель и в Китай за бутылкой кьянти... нет, нет, не подсаживайтесь к нам. У нас с инспектором серьезный разговор.
Это пришли печатник и упаковщик.
— Что сегодня на ужин?
— Полло а-ла качиторе.
Они сели за стол к Сантини и кликнули Соню.
— Простите, я на минуточку. — Четыре столика снаружи теперь были заняты, и посетителей внутри прибывало, поскольку все мастерские уже закрылись. — Мне нужно отпустить Соню. Пусть эти два места занимают, а мое придержите. Я вернусь, и мы продолжим разговор. Мне всегда приятно с вами поговорить. А теперь доедайте.
Инспектор подумал, что Лапо с любым приятно поговорить, и подивился терпению его работящей жены и дочери. Но день был жаркий и погожий, компания веселая, а цыпленок поистине бесподобный. И он принялся за еду, думая о тихом японском мальчике в длинном фартуке, пытаясь сопоставить собственное впечатление с рассказом Лапо. Пока его челюсти жевали цыпленка, в голове он заново прокручивал их встречу. Юноша не поддался на попытку спровоцировать его молчанием. Что с того? Быть может, это просто проявление хороших манер, свойственных другой культуре. Нет, инспектора другое насторожило: то, с какой боязнью он взглянул на туфлю, затем оглянулся. У него нет денег. Он каждый день ест, не отходя от верстака. Перуцци ему не платит.
Он поймал Лапо, проходившего мимо с грязными тарелками.
— Этот подмастерье... только между нами — он живет в комнате за мастерской, так?
Лапо пожал плечами и молча поднял брови.
— Хорошо. Подойдите сюда, когда выдастся свободная минутка. Мне нужно еще кое-что у вас спросить.
Пока Лапо не было, он подобрал хлебом все до последней капли соуса. И правда, нужно взять сюда Терезу и мальчиков. У Джованни скоро день рождения...
— Вы правы, инспектор. Что еще мне вам рассказать? А у Иссино не будет от этого неприятностей?
— Потому что он там живет? Нет, нет... Это у Перуцци будут неприятности, если что.
— Но вы же знаете, что Перуцци нельзя волноваться...
— Знаю. Не тревожьтесь о нем. Лучше расскажите-ка о том втором подмастерье, который сбежал. Вы не в курсе, у Иссино есть девушка?
— У Иссино? Нет. Они, бывало, ходили куда-нибудь с Акико — они были хорошими друзьями, — но я никогда не видел его с подруяской.
— А этот Акико. Была у него девушка?
— У Акико? Да вы что — не знаете Акико? Разве вы не видели ее? Красивее японки я в жизни не встречал. Как куколка! Удивительно, что вас с ней не познакомили. Свежая, что твой бутон, но недотрога. Перуцци, должно быть, из ревности не хотел ее вам представлять. — Лапо подмигнул. — Да я и сам такой. Перуцци всегда говорил...
Инспектор перебил его:
— Я подожду, пока вы освободитесь, а затем мы поговорим серьезно. Больше никому ни слова.
— А что случилось? Я же не обидел вас, верно? Я только пошутил, что он ревнует. Я ничего такого не имел в виду. Что-то не так, да? Надеюсь, вы не собираетесь мне сообщить, что с Акико что-то стряслось?
— Пока не знаю.
— Я вернусь. — Забрав тарелку инспектора, Лапо ушел заниматься своими делами.
Инспектор вынул телефон и набрал номер Форли. Будучи уверенным, что Форли сейчас ужинает на террасе большого ресторана на холме за больничным комплексом, он не боялся помешать ему.
— Что? А! Вы что-то нашли. Да, конечно, к монголоидному типу относятся и японцы. Я жду известий из Лондона через день-два. И учитывая состояние тела, вряд ли возможно будет опознать ее, есть у нее имя или нет, так что эти результаты нам понадобятся все равно. Держите меня в курсе!
Лапо все не возвращался. Под стук тарелок и шумные разговоры, звучавшие словно бы фоном к его мыслям, он прокручивал в голове фрагменты картины. Двое молодых людей с другого конца света, упорно овладевающие ремеслом. Тощий юноша в длинном фартуке и девушка, красивая, как кукла. Недотрога. Он пока многого не знает, но он узнает. Пусть это японская девушка с другого конца света, но она погибла здесь, на его территории, в его квартале. Он узнает все.
Глава пятая
По дороге домой он сделал крюк и пошел по темным проулкам, таким узким, что в них никогда не заглядывали ни теплое солнце, ни поливальные машины. Со стен свешивались обрывки незаконно расклеенных рекламных объявлений, стоящие у стен мопеды преграждали ему путь, банки из-под газировки катились прочь от его ног до ближайшей ямы на тротуаре. Стояла тишина. Металлические решетки на витринах угловых магазинов были опущены. Из-за полузакрытых ставней наверху доносились позывные теленовостей, выходивших в эфир в час тридцать, бодрый перестук ножей, обрывки разговоров. Ему необходимо было прогуляться после выпитого на десерт «Вин санто», густого и сладкого, — недаром оно носит название «Святое вино»! — с печеньем кантуччи. На десерте настоял Лапо. И нужно немного подумать, если можно так выразиться. А вернее — попытаться представить... Красивая японская девушка...
Прелестное личико, как говорил Лапо, стройная фигурка, и она любила хорошо одеваться, не вызывающе, но хорошо. В этом и была загвоздка... Она тоже была из Токио, как и Иссино, но из состоятельной семьи среднего класса, которая отправила ее во Флоренцию работать над докторской диссертацией по истории искусств. Она вернулась домой через три месяца, объявила родителям, на что в действительности потратила время, и затем вернулась против их воли и лишившись их поддержки. Заплатив Перуцци за обучение, она в течение года вела скромную жизнь, спала в комнате за мастерской, питалась бутербродами прямо за верстаком или где-нибудь на площади или в парке. Со временем она начала делать вещи для Перуцци и сумела снять маленькую квартирку. Инспектор удивился: как она могла оставить добропорядочную семью, комфорт и свою респектабельную интеллектуальную специальность, подходящую для девушки ее круга? Лапо в ответ только покачал головой. Акико не желала вести жизнь, которую выбрали для нее родители. Она всегда была сорванцом и хотела работать руками. Семья ее очень консервативна. Старшая сестра, которую выдали замуж за предпринимателя, томилась с двумя маленькими детьми в роскошной загородной вилле вдали от Токио. Ее муж работал в городе и приезжал, когда ему заблагорассудится, обычно после полуночи, до того пьяный, что буквально выпадал из такси. Лапо считал, что Акико приняла верное решение.
— Она хотела вырваться. Она ненавидела Токио, а здесь ей нравилось, так почему нет? Она не просто обучалась ремеслу, она изучала бизнес. Перуцци поставляет свои изделия в Токио, понимаете, только в один магазин. Мы все думали, что когда-нибудь она станет заправлять мастерской — нет, не то чтобы Перуцци собирался на пенсию, но после того приступа... ну, представляете, что было у него на уме.
— Конечно. И ему повезло меньше вашего... то есть он бездетный? Но мне казалось, что он упоминал как-то о сыне, однажды... когда подожгли его машину. Да, теперь я точно вспомнил. Могу поклясться, что Лоренцини рассказывал: именно сын Перуцци приходил к нам писать заявление для страховой компании.
— Вполне вероятно. Он много делает для отца, вот только не учится у него шить туфли. Он бухгалтер, и преуспевающий. Прилично зарабатывает. Перуцци всегда краснеет от гордости, когда слышит его имя, готов следы его целовать, потому что тот учился в университете. Вы выпьете кофе, подождете его? Он должен вот-вот вернуться.
— Нет, нет... Я приду в другой раз. Помните, никому ни слова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20
Ни слова не проронил подмастерье. Впервые столкнувшись с человеком, умеющим не хуже него держать паузу, инспектор не знал, что ему делать. Повторить вопросы? Вы можете рассказать мне об этой туфле? Не прозвучит ли это нелепо? Он перевел взгляд на подмастерье, чтобы попытаться понять, что тот думает.
Юноша стоял в позе учтивого повиновения. Совершенно неподвижно, в холщовом фартуке до лодыжек, подчеркивающем его худобу, скрестив руки на груди, слегка наклонив голову и потупив глаза долу. Инспектор в недоумении отвел глаза и увидел в окно Лапо, который шел вдоль своей изгороди, неся на поднятых руках две тарелки.
Он встал:
— Я зайду завтра и поговорю об этом с Перуцци, — и сунул туфлю обратно в мешок.
Молодой человек улыбнулся и еще немного наклонил голову.
— Большое спасибо. До свидания.
Надев фуражку и очки, инспектор вышел. Водитель опустил стекло.
— Нет, поезжайте обратно. Мне нужно повидаться кое с кем из местных, а потом я пойду пешком. Здесь всего пара минут ходьбы. Сделайте одолжение, передайте моей жене, что я задержусь.
Машина медленно двинулась по узкой, переполненной пешеходами улице.
— Лапо!
— А, инспектор! Проходите и садитесь. Ну идите же! Сегодня вы не сможете отказаться. Сандра приготовила божественное блюдо — полло а-ла качиторе, его еще называют «цыпленок по-охотничьи». Садитесь сюда, где я смогу с вами разговаривать.
— Но вы заняты...
— Не беспокойтесь. Соня! Иди сюда, поздоровайся с инспектором.
Пухлая дочь Лапо, Соня, выглядела старше своих шестнадцати лет, но лицо у нее было чистое и цветущее. Она пожала его руку.
— Займись там, Соня, пока мы поболтаем с инспектором. И принеси Сантини еще хлеба к цыпленку.
Когда она ушла, он сказал:
— У меня тут не заведено, чтобы был «столик номер два» и «столик номер четыре». Я знаю своих клиентов, и у них у всех свои столики и свое время. — Эти слова Лапо дополнил злобным взглядом в сторону соперника за изгородью. — Как вам дочка моя, а? Сокровище она или не сокровище? По нынешним временам таких, как она, и не сыщешь. Нам с ней повезло.
— Это верно.
— Они все хотят в университет, неважно — есть мозги для учения или нету. А работать и пачкать ручки никто не хочет. И когда же будет этому конец? Выпейте со мной красного.
— Нет, нет... на пустой желудок...
— И то правда. Я не ел с самого утра. — Лапо остановил Соню, несшую тарелку с цыпленком в поблескивающем томатном соусе и корзинку хлеба. — Оставь этот хлеб для инспектора, чтобы он мог глотнуть со мной вина, пока он думает, что заказать, а Сантини отнеси еще. — Он махнул корзинкой молодому реставратору, сидевшему за дальним столиком. — Извини! Сейчас она тебе другую принесет.
Сантини в знак приветствия поднял свой бокал и улыбнулся.
Инспектор кивнул.
— Талантливый парень.
— Верно, — согласился Лапо. — Но он никогда не разбогатеет. Он неделями корпит над этими кухонными шкафами в цветочек, которые привозит с севера, а потом продает их за полцены. Он всегда говорит, что ему просто нравится его работа. И если ждать, пока купят вещь задорого, то негде будет хранить новые вещи и работать. Ваше здоровье, инспектор.
Солнце, плескавшееся в бокалах, отбросило на белую бумажную скатерть два танцующих пятна винного цвета. Хлеб был свежий и хрустящий, цыпленок — восхитительный...
— Так что вы делали у Перуцци? Он сегодня поехал в больницу снимать кардиограмму.
— Я слышал. Хотел расспросить его о туфле, которую мы нашли. Это туфля одной неизвестной особы, личность которой мы пытаемся установить. Я вам сейчас расскажу эту историю, если вы еще не читали в газетах.
— Только не я. Я интересуюсь исключительно политикой. И скажу вам, что эти выборы...
— Да. Я знаю, как для вас это важно, но я хотел спросить о Перуцци. — Не хватало еще, чтобы Лапо пустился в рассуждения о политике! — Там у него подмастерье...
— Иссино? Хороший парень. Сокровище. Кажется немного смешным сначала, пока к нему не привыкнешь, — знаете этих японцев.
— Осторожные они ребята.
— Да?
— Ко мне еще ни разу не обращался с заявлением японский турист, который бы потерял камеру или не заметил, как ему обчистили карманы. Был один случай поножовщины, когда банда цыганских малолеток напала на японского журналиста возле вокзала. Ударили его ножом в ногу. Мы то узнали про это только потом: он, раненый, сел в поезд и поехал в аэропорт, чтобы лететь в Японию. У него с собой была аптечка, и он сам перевязал рану, но в аэропорту потерял сознание. Один из наших ребят вытянул из него показания, но никакая сила не могла его удержать от полета.
— Трудно его в этом обвинить.
— Да я и не обвиняю! Я в том смысле, что мне с ними не доводилось встречаться, потому что они благоразумны и осторожны. И этот парень — как, вы говорите, его зовут?
— Иссино. Но это мы его так зовем, потому что его настоящее имя Иссайе или что-то в этом роде, для нас, итальянцев, непроизносимое. Не уверен, что я и сейчас-то его правильно выговорил.
— Иссино... мне показалось, что он... ну не знаю... он молчун.
— Иссино? Да вы что! Сантини! Инспектор спрашивает про нашего Иссино, говорит, что он молчун.
Сантини, отложив хлеб, который макал в соус, рассмеялся:
— Пусть он вам расскажет про святого Петра и проститутку, только заканчивать вам придется самому.
— Соня! Цыпленка инспектору и зеленый салат. Будете зеленый салат? Зеленый салат и еще четверть красного! Иссино учит итальянский и хочет научиться рассказывать анекдоты. Он считает, что анекдот — это вроде экзамена. Это надо видеть. Он сам через пень-колоду рассказывает анекдот почти до конца, а все подсказывают ему глаголы, а в конце, когда доходит до самого смешного, а он только это и знает наизусть, его плющит от смеха и он не может больше выговорить ни слова.
— Значит, он приходит сюда обедать? — Инспектор бросил взгляд через изгородь в сторону витрины, но ничего не разглядел за выставленной в ней обувью и опущенной позади льняной шторой.
— Раз в неделю. Но в другие дни он приходит выпить кофе, поболтать и, как он это называет, позаниматься итальянским. У него нет ни гроша. Надо думать, в другие дни он чем-то перекусывает у себя за верстаком.
— Перуцци не так уж много ему платит, да?
— Платит? Он ему не платит. Он его учит. Вот как с этим в наши дни, инспектор. Иностранцы приезжают сюда, чтобы учиться у наших мастеров, и платят им за это право. А возьми местного мальчишку лет пятнадцати, научи его всему, плати ему зарплату, плати налоги, а сделать он ничего не сделает еще несколько лет. Никто не может себе этого позволить. А все из-за неправильной политики, и если левые не образумятся и не поймут, какой от них вред...
— Этот ученик, — твердо перебил его инспектор, беря у Сони цыпленка и протягивая руку за хлебом, — должен иметь деньги, иначе как он вообще сюда попал? Он должен платить за жилье и тратить на еду хоть что-то, пусть и немного.
— Нет, все не так. Слушайте. Раньше он работал на обувной фабрике где-то под Токио, только не просите меня произнести название этого местечка. Он рассказывал, что каждый год у них на фабрике разыгрывают лотерею, и приз — поездка в Европу. Вам, наверное, встречались японцы, бедно одетые, выходящие от Гуччи с кучей сумок в руках? Это рабочие, которые делают покупки для друзей, которые не выиграли поездку. В Токио все это в десять раз дороже. Ну вот, так и Иссино приехал сюда в первый раз и решил, что он хочет вернуться, скопил денег — и вот он здесь. И он продержится до конца, будьте уверены, не то что Акико. Все мы удивились поступку Акико, но Перуцци был просто вне себя. Лучший подмастерье за всю его жизнь — и вот так взять и сбежать! Да вы, наверное, слышали об этом? Нет? Да ладно, дело не в этом. Так или иначе, а мастерство уходит из этой страны. Нашим внукам придется ездить в Японию за парой флорентийских туфель и в Китай за бутылкой кьянти... нет, нет, не подсаживайтесь к нам. У нас с инспектором серьезный разговор.
Это пришли печатник и упаковщик.
— Что сегодня на ужин?
— Полло а-ла качиторе.
Они сели за стол к Сантини и кликнули Соню.
— Простите, я на минуточку. — Четыре столика снаружи теперь были заняты, и посетителей внутри прибывало, поскольку все мастерские уже закрылись. — Мне нужно отпустить Соню. Пусть эти два места занимают, а мое придержите. Я вернусь, и мы продолжим разговор. Мне всегда приятно с вами поговорить. А теперь доедайте.
Инспектор подумал, что Лапо с любым приятно поговорить, и подивился терпению его работящей жены и дочери. Но день был жаркий и погожий, компания веселая, а цыпленок поистине бесподобный. И он принялся за еду, думая о тихом японском мальчике в длинном фартуке, пытаясь сопоставить собственное впечатление с рассказом Лапо. Пока его челюсти жевали цыпленка, в голове он заново прокручивал их встречу. Юноша не поддался на попытку спровоцировать его молчанием. Что с того? Быть может, это просто проявление хороших манер, свойственных другой культуре. Нет, инспектора другое насторожило: то, с какой боязнью он взглянул на туфлю, затем оглянулся. У него нет денег. Он каждый день ест, не отходя от верстака. Перуцци ему не платит.
Он поймал Лапо, проходившего мимо с грязными тарелками.
— Этот подмастерье... только между нами — он живет в комнате за мастерской, так?
Лапо пожал плечами и молча поднял брови.
— Хорошо. Подойдите сюда, когда выдастся свободная минутка. Мне нужно еще кое-что у вас спросить.
Пока Лапо не было, он подобрал хлебом все до последней капли соуса. И правда, нужно взять сюда Терезу и мальчиков. У Джованни скоро день рождения...
— Вы правы, инспектор. Что еще мне вам рассказать? А у Иссино не будет от этого неприятностей?
— Потому что он там живет? Нет, нет... Это у Перуцци будут неприятности, если что.
— Но вы же знаете, что Перуцци нельзя волноваться...
— Знаю. Не тревожьтесь о нем. Лучше расскажите-ка о том втором подмастерье, который сбежал. Вы не в курсе, у Иссино есть девушка?
— У Иссино? Нет. Они, бывало, ходили куда-нибудь с Акико — они были хорошими друзьями, — но я никогда не видел его с подруяской.
— А этот Акико. Была у него девушка?
— У Акико? Да вы что — не знаете Акико? Разве вы не видели ее? Красивее японки я в жизни не встречал. Как куколка! Удивительно, что вас с ней не познакомили. Свежая, что твой бутон, но недотрога. Перуцци, должно быть, из ревности не хотел ее вам представлять. — Лапо подмигнул. — Да я и сам такой. Перуцци всегда говорил...
Инспектор перебил его:
— Я подожду, пока вы освободитесь, а затем мы поговорим серьезно. Больше никому ни слова.
— А что случилось? Я же не обидел вас, верно? Я только пошутил, что он ревнует. Я ничего такого не имел в виду. Что-то не так, да? Надеюсь, вы не собираетесь мне сообщить, что с Акико что-то стряслось?
— Пока не знаю.
— Я вернусь. — Забрав тарелку инспектора, Лапо ушел заниматься своими делами.
Инспектор вынул телефон и набрал номер Форли. Будучи уверенным, что Форли сейчас ужинает на террасе большого ресторана на холме за больничным комплексом, он не боялся помешать ему.
— Что? А! Вы что-то нашли. Да, конечно, к монголоидному типу относятся и японцы. Я жду известий из Лондона через день-два. И учитывая состояние тела, вряд ли возможно будет опознать ее, есть у нее имя или нет, так что эти результаты нам понадобятся все равно. Держите меня в курсе!
Лапо все не возвращался. Под стук тарелок и шумные разговоры, звучавшие словно бы фоном к его мыслям, он прокручивал в голове фрагменты картины. Двое молодых людей с другого конца света, упорно овладевающие ремеслом. Тощий юноша в длинном фартуке и девушка, красивая, как кукла. Недотрога. Он пока многого не знает, но он узнает. Пусть это японская девушка с другого конца света, но она погибла здесь, на его территории, в его квартале. Он узнает все.
Глава пятая
По дороге домой он сделал крюк и пошел по темным проулкам, таким узким, что в них никогда не заглядывали ни теплое солнце, ни поливальные машины. Со стен свешивались обрывки незаконно расклеенных рекламных объявлений, стоящие у стен мопеды преграждали ему путь, банки из-под газировки катились прочь от его ног до ближайшей ямы на тротуаре. Стояла тишина. Металлические решетки на витринах угловых магазинов были опущены. Из-за полузакрытых ставней наверху доносились позывные теленовостей, выходивших в эфир в час тридцать, бодрый перестук ножей, обрывки разговоров. Ему необходимо было прогуляться после выпитого на десерт «Вин санто», густого и сладкого, — недаром оно носит название «Святое вино»! — с печеньем кантуччи. На десерте настоял Лапо. И нужно немного подумать, если можно так выразиться. А вернее — попытаться представить... Красивая японская девушка...
Прелестное личико, как говорил Лапо, стройная фигурка, и она любила хорошо одеваться, не вызывающе, но хорошо. В этом и была загвоздка... Она тоже была из Токио, как и Иссино, но из состоятельной семьи среднего класса, которая отправила ее во Флоренцию работать над докторской диссертацией по истории искусств. Она вернулась домой через три месяца, объявила родителям, на что в действительности потратила время, и затем вернулась против их воли и лишившись их поддержки. Заплатив Перуцци за обучение, она в течение года вела скромную жизнь, спала в комнате за мастерской, питалась бутербродами прямо за верстаком или где-нибудь на площади или в парке. Со временем она начала делать вещи для Перуцци и сумела снять маленькую квартирку. Инспектор удивился: как она могла оставить добропорядочную семью, комфорт и свою респектабельную интеллектуальную специальность, подходящую для девушки ее круга? Лапо в ответ только покачал головой. Акико не желала вести жизнь, которую выбрали для нее родители. Она всегда была сорванцом и хотела работать руками. Семья ее очень консервативна. Старшая сестра, которую выдали замуж за предпринимателя, томилась с двумя маленькими детьми в роскошной загородной вилле вдали от Токио. Ее муж работал в городе и приезжал, когда ему заблагорассудится, обычно после полуночи, до того пьяный, что буквально выпадал из такси. Лапо считал, что Акико приняла верное решение.
— Она хотела вырваться. Она ненавидела Токио, а здесь ей нравилось, так почему нет? Она не просто обучалась ремеслу, она изучала бизнес. Перуцци поставляет свои изделия в Токио, понимаете, только в один магазин. Мы все думали, что когда-нибудь она станет заправлять мастерской — нет, не то чтобы Перуцци собирался на пенсию, но после того приступа... ну, представляете, что было у него на уме.
— Конечно. И ему повезло меньше вашего... то есть он бездетный? Но мне казалось, что он упоминал как-то о сыне, однажды... когда подожгли его машину. Да, теперь я точно вспомнил. Могу поклясться, что Лоренцини рассказывал: именно сын Перуцци приходил к нам писать заявление для страховой компании.
— Вполне вероятно. Он много делает для отца, вот только не учится у него шить туфли. Он бухгалтер, и преуспевающий. Прилично зарабатывает. Перуцци всегда краснеет от гордости, когда слышит его имя, готов следы его целовать, потому что тот учился в университете. Вы выпьете кофе, подождете его? Он должен вот-вот вернуться.
— Нет, нет... Я приду в другой раз. Помните, никому ни слова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20