Однако будущее Эспозито не давало ему покоя.
— Во времена моего отца молодые офицеры из хороших семей служили своей стране без всякого жалованья.
— Те времена прошли.
Машина инспектора подъехала.
— Я сойду на той стороне, Гварначча.
Летучие мыши ныряли под мост и чертили широкие круги в пламенеющем закатном небе, охотясь за москитами. Аромат лаймов плотно висел в неподвижном воздухе. Капитан вышел на левом берегу и молча скрылся в вечерних тенях узкой улицы — той, которую инспектор сам недавно посещал.
Карабинер за рулем спросил:
— Обратно к Питти, инспектор?
— Да.
— Хорошо. А то я умираю с голоду...
Глава четвертая
Инспектор иногда все-таки брюзжал, хотя, разумеется, необязательно вслух. При этом неусыпный голос совести не уставал напоминать ему о благах, которыми его одарила судьба. А ведь на его-то работе всегда остается необозримый простор для изменений к худшему!.. Сидя в своем кабинете утром первого июня, он мысленно подводил своеобразный баланс.
По всеобщему мнению, двадцать девять градусов — это слишком жарко для первого июня. Каждый день его людям приходится, накрыв постели и вещи целлофаном, мыться у себя в комнатах из ведер. Рабочие с тачками носятся взад-вперед по приемной, вывозя мусор и привозя цемент и песок. Повсюду лежит толстый слой цементной пыли. Пыль проникла в кабинет инспектора и осела на каждой бумажке в каждом ящике. Некому заменять отбывшего в Неаполь Эспозито. Ни заметка в газете, ни объявление в местных новостях не дали никакой полезной информации в отношении его утопленницы. В списке без вести пропавших не обнаружилось никого, подходящего по возрасту. Ну и в довершение всего — после двух часов возни с пыльными бумагами он должен был принимать эту особу, как бишь ее?.. Он вытащил нужный документ и сдул с него пыль. Аннамария Гори. Точно.
Однако все могло быть и хуже: двадцать девять градусов — это слишком для начала июня, но ночами пока еще прохладно, и можно спать. Ребятам нелегко приходится без душа, но в июле или августе пришлось бы гораздо хуже. Более того, если бы ремонтники не развели тут пыль и грязь, то он был бы недоволен тем, что они еще не начали работу. А раз они начали, то скоро закончат. К тому же ему наконец-то удалось хоть ненадолго сбыть с рук Эспозито, и он сделал для него все что смог. Неплохо было бы позвонить ему на следующей неделе.
Тереза была очень обеспокоена.
— Я очень надеюсь, что он не станет увольняться! В нем есть что-то такое... Не знаю, как объяснить. То есть все твои мальчики очень милы и вежливы со мной, но Эспозито... у него всегда такой взгляд, как будто ему и правда не все равно, понимаешь, о чем я? Конечно, он красивый мальчик, но это не всё. Когда ты с ним говоришь, его лицо прямо так и светится...
«Я не собираюсь держать его в полиции только за красивую улыбку!»
— Инспектор? К вам посетительница.
— Хорошо. Путь войдет. — «Помни, что все могло быть и хуже! По крайней мере, эта стерва хоть явилась, и кто знает — может, тебе удастся выудить из нее что-нибудь полезное».
Нет, не удалось. Зато он узнал, что она делала в том саду. Мог бы и раньше догадаться, когда садовник упомянул, что она говорила про пруд с водяными гиацинтами.
— Жаль, что вы не сказали мне сразу. Я пытаюсь выяснить обстоятельства смерти этой женщины. Это серьезное дело.
— Но я тут ни при чем, верно?
Две стрелки на веках были сегодня ярко-синие. Трудно было отвести от них взгляд. Что это — простая небрежность или...
— Скажите, пожалуйста, синьора: вы носите очки?
— Нет. Мне прописали, но они меня уродуют.
— Понятно. А у вас близорукость или дальнозоркость?
— Я не помню. То или другое. Роберто говорит, что когда я буду обновлять права и проверять зрение, то мне лучше надеть линзы, потому что если меня остановят, когда я буду без очков, то у меня могут быть неприятности.
— Он совершенно прав.
— Ну и раз уж мы теперь знакомы, то могу я к вам обратиться, если что? Я бы носила линзы, но мне не улыбается совать их в глаза, и потом, их нужно промывать, а я бы их все время роняла или теряла. А вы бы разве нет? А он бы тогда злился.
— Чем занимается ваш муж, синьора?
— Он оптик. Понимаете, он станет ныть каждый раз, когда я потеряю линзы.
— А носить очки вам не нравится. Значит, вы подумали, что это собака — там, в воде?
— Я даже дотронулась до этого, представляете? Это было что-то отвратительное и вонючее, я не разглядела что, но я передала садовнику, чтобы он посмотрел. То есть я ведь могла что-нибудь там подхватить!
— Подпишите здесь, синьора, хорошо?
— А что это? А то Роберто говорит, что я не должна ничего подписывать не прочитав.
— Здесь говорится, что вы получили свою сумку и проверили ее содержимое.
Она подписала не читая. Провожая ее, он сказал:
— В следующий раз, синьора, отправляйтесь за цветами в питомник.
— Ну если бы я пошла туда, то, могу поспорить, вы никогда не нашли бы эту женщину. Так что вам надо меня благодарить. Они еще не зацвели, но Роберто уже жалуется, что каменная ванна, в которой они стоят на балконе, слишком тяжелая. Он думает, что наш балкон в любую минуту может упасть на голову соседке снизу, представляете? Да от нее все равно одни неприятности, вечно ворчит, что Миранда вывешивает белье. Да где это слыхано, чтоб пара капель воды кому-нибудь навредила? И если она не перестанет надоедать, то теперь, когда я вам помогла, я могу позвонить вам, да?
Когда она ушла, инспектор, решительно нахмурясь, уселся за стол. Его решение было таково: Аннамария Гори безоговорочно поступает в распоряжение Лоренцини. Как и Нарди. Сам он не станет с ними возиться! Они все тосканцы и должны отлично поладить.
Он взял список пропавших без вести, в котором помощник Маэстренжело предусмотрительно пометил звездочками фамилии пропавших в Тоскане. Как он и ожидал, все они не подходили по возрасту. Потерявшиеся или похищенные дети, или убежавшие из дому — часто вдвоем — несчастные подростки, вернувшиеся через три дня, когда кончились деньги. Удивительно много разочарованных мужчин среднего возраста, чья личность и мечты подверглись эрозии времени, уходили и не возвращались. Очень мало женщин той же возрастной группы. Молодые женщины лет двадцати пяти или около того бросали своих мужей, меняли работу. Они не обязательно скрывались, они могли просто переехать... если не были нелегальными иммигрантками. Несколько молодых иммигранток сбежали от сутенеров. Жаль, что не все. Если бы только у нее сохранилось лицо... и руки. Ее руки могли бы о многом рассказать Форли. Если бы только Форли...
Зазвонил телефон. Это был Форли.
— А я только о вас подумал!
— Вы подумали: «И почему он там не телится с этими кишками?»
— Ну...
— Простите. Знаете, какая у нас суета. То наркотики, то суицид, то постоперационные осложнения... В общем, я закончил с вашей клиенткой и готовлю отчет назавтра, но я посчитал, что кое о чем вам будет небезынтересно узнать быстрее. Она была беременна — десять недель. Может быть, это и послужило мотивом, я сейчас исследую ДНК зародыша. Также я начал исследовать ее зубные пломбы, но вам известно, какая это кропотливая работа, и все зависит от удачи. Еще одно: я оголил ей череп, потому что, на мой взгляд, его строение не соответствует европейскому типу. Монголоидный тип, я бы сказал. В наши дни стало возможным определить расу, что, наверное, будет вам в помощь. Я не могу выполнить этого здесь, но один мой коллега из Лондона сделает это по моей просьбе. Удивительный человек. Я отправлю ему образец прямо сейчас.
— Но... бюрократы...
— Нет, нет, нет! Никаких бюрократов. Небольшое совместное дружеское исследование. Вы не знаете, какой это человек! Однажды на строительной площадке нашли фрагменты костей черепа, так он каждую свободную минуту тратил на восстановление этого черепа, смоделировал лицо и сделал женщине прическу, какие носили в то время, когда, по его расчетам, она умерла. Поместил фотографию в газеты и на телевидение. И раскрыл убийство тридцатилетней давности. А с таким пустяком он разделается за завтраком, решая кроссворды. У него страсть к кроссвордам. Я позвоню ему сегодня вечером, нет — завтра вечером. Завтра у меня свободный вечер, а он, поверьте, когда начнет говорить о своей работе, то лучше быть совершенно свободным. У него язык как помело. Но человек он хороший. Очень хороший. Как-то раз я позвонил ему в отношении одного дела, не уверен, что вы помните...
Пятнадцать минут спустя инспектор повесил трубку и потер ухо. Ухо горело. Настроение, однако, у него поднялось, и, когда вошел Лоренцини, неся пластиковые мешки с уликами, он встретил помощника в отличном расположении духа.
— Что у вас там для меня?
— Ее одежда. Ее высушили и исследовали в лаборатории. Боюсь, ничего нового, в смысле веских улик, ведь она так долго мокла в воде, но все вещи куплены во Флоренции. Хорошего качества и известных марок. Мраморная рыбка ничего не дала — вода смыла следы. Ее все равно отправят к Форли, чтобы сопоставить с формой раны. Это все. Что там в списке пропавших?
— Пусто. Есть кто-нибудь в приемной?
— Пожилая пара. Англичане. У них либо украли, либо они где-то оставили — что более вероятно — сумку. В сумке лежали паспорта, так что консульство отправило их сюда с заявлением.
— Англичане...
— Я ими займусь.
— Мне нужно спокойно рассмотреть эти вещи.
Когда Лоренцини, выходя, приоткрыл дверь, в приемной инспектор мельком увидел тачку, которую толкал волосатый коротышка в шляпе, сдвинутой на затылок, и с сигаретой во рту. Растерянные супруги-англичане жались друг к другу, стоя на листе гофрированного картона. Дверь закрылась.
Он уже четыре или пять раз просил строителей не курить в приемной. Каждый раз они отвечали: «Вы не волнуйтесь, инспектор. Нам ваша приемная ни к чему. Мы на улице покурим, возле грузовика, ладно?» И сорок раз на дню они проходили через приемную, таща за собой шлейф дыма. Самый молодой из них иногда спохватывался и останавливался, чтобы втоптать свою сигарету в кафельный пол.
Все могло быть и хуже. Он уже видел ящики с кафельной плиткой. Они уже скоро заканчивают...
Сев за стол, инспектор вынул все вещи утопленницы из мешков и разложил их перед собой.
Белье: белый натуральный хлопок, из универмага на площади Республики. Синий льняной свитер с ярлыком большого дорогого модного магазина возле собора, синие джинсы-стретч, ярлык срезан, однотонная белая рубашка, без ярлыка, но с маленькой буковкой V, вышитой на кармане. Несомненно, Valentino. Простое ожерелье из коралловых бусин. Ремень, светлый, натуральной кожи, узкий, красивая пряжка, клейменная именем изготовителя. Такой ярлык уже не срежешь.
Инспектор уставился на клеймо, не зная, радоваться ему или нет. Клеймо как клеймо, ничего особенного. Женщину нашли в этом квартале, где жили только три мастера, изготавливающих кожаные вещи такого качества. Он был доволен появлением хотя бы одного достоверного факта, но было бы еще лучше, если бы мастером был другой, один из двух других. Но им оказался Перуцци, самый зловредный обувщик в городе. Оставалось надеяться, что он будет в хорошем настроении. Хотя все равно, наверное, она ему не запомнилась. Если только не была постоянной покупательницей. К сожалению, на единственной туфле — ни клейма, ни имени мастера, а ведь туфли, похоже, сшиты на заказ. Кроме того, туфля была какая-то необычная. Низкий ботинок с острым носом, на низком каблуке и со шнуровкой. Он помнил, что такие носила его бабушка, хотя у нее были черные, а эти светлой натуральной кожи в тон ремня. Что интересно, в одном месте с левой стороны кожа была не такая гладкая и светлая, как везде, а темнее и шершавее, будто из другого куска. Наверное, это все от воды, хотя в точности определить невозможно. Ну что ж, Перуцци, может быть, соизволит помочь, а если нет — инспектор хотя бы проведет остаток дня вдали от шума и пыли. Он собрал одежду и вызвал машину.
— Простите за неудобство. Осторожно, здесь... — Три пронзительно ревущие электродрели заглушили слова предостережения, и инспектор покорно поплелся вслед за директрисой в облаке пыли, переступая через спутанные кабели, в маленькую комнату в глубине магазина. На полу лежал гофрированный картон, а шкафы и груды коробок были закрыты полиэтиленовой пленкой.
— Планируется, что они закончат к началу недели мужской моды, но мне уже что-то не верится. Вы представить себе не можете, как трудно работать среди всего этого шума и беспорядка... Разрешите мне закрыть дверь, чтобы мы могли сами себя слышать. — Оглядевшись, она стала убирать куски пленки. — Я даже не предлагаю вам сесть, если только...
— Не беспокойтесь, я постою. Я просто хочу, чтобы вы взглянули на этот свитер. Вы, возможно, слышали в теленовостях или читали в газете, что мы пытаемся установить личность одной утонувшей женщины.
— Простите. Я никогда не читаю криминальную хронику.
— Это неважно. Вы только взгляните, это ведь ваш ярлык? То есть — он настоящий? Сейчас так много подделок.
— Нет, это наш. И потом, я узнаю эту модель свитера. Хотя она из прошлогодней коллекции.
— И вы, наверное, продали сотни таких свитеров?
— Нет, не сотни. Льняная вещь столь сложной вязки стоит очень дорого. Дороже пятисот евро. Но если даже и так, у меня тут работают пять продавщиц, и при таком количестве туристов мы не можем запомнить всех наших покупателей.
— Конечно нет. А не сохранилось ли каких-нибудь данных в ваших счетах за прошлый год? Если свитеров продали совсем немного, а она расплатилась, скажем, кредитной картой?
— Я полагаю, что это возможно... — Очень милая женщина, примерно ровесница инспектора, с просто причесанными светлыми с проседью волосами, скромно одетая, она, как чувствовалось, охотно помогла бы, если бы могла. — Но тут такой хаос, а нужно принимать зимнюю коллекцию, да еще показ на носу, а потом сразу летние распродажи, так что у меня совсем нет времени. Правда нет. — Она хмуро развела руки в стороны, показывая, какой вокруг беспорядок. У нее на лице почти не было макияжа, и он заметил темные круги под глазами.
— А что, если я пришлю к вам своего человека, и...
— Нет! Этого мне только не хватало! Простите, но не могли бы вы подождать, пока закончится ремонт? Всего день-два.
Ну как было ей не посочувствовать? Он вручил ей свою визитку, а она дала ему свою. Пробираясь обратно среди шума и грязи, он желал равно ей и себе, чтобы ремонт и в самом деле закончился через несколько дней. Она бы помогла, если бы смогла, он это чувствовал. Кроме того, он узнал одну вещь: больше пятисот евро, заплаченные за повседневный свитер, который носят с джинсами, означали, что у утонувшей молодой дамы водились деньги. В машине он дал указания своему карабинеру-водителю, внутренне собираясь перед беседой со злонравным обувщиком.
— Там нет проезда для машин, — напомнил ему водитель. — Мне все равно ехать?
— Да.
Он пытался припомнить хоть один случай, когда обувщик был бы спокоен и весел, но вспоминалась только история с машиной Перуцци, подожженной пироманом. Оказалось, что он зря волновался: в мастерской находился лишь подмастерье, работавший за верстаком, стоя спиной к двери.
— Доброе утро.
Молодой человек вырезал кусок кожи на мраморной плите при помощи кривого ножа, похожего на скальпель. Сначала он довел разрез до конца, аккуратно отложил нож и только потом с улыбкой обернулся.
— Идите магазин, пожалуста. — Он вытянул руку, указывая направление. — Борго Сан-Джакопо.
Да, это был далеко не Перуцци. Более того, подмастерье явно был японцем, а это означало, что с ним будет не так-то просто объясниться. С другой стороны, он был спокоен и приветлив.
— Перуцци в магазине?
— Перуцци нет. Сегодня больница.
— Понятно. Мне нужно с ним поговорить. Завтра он будет здесь?
— Да. Сегодня больница.
— А вы его ученик? Как давно вы здесь работаете? Год? Месяц? Сколько?
— Да. Десять месяц.
Стоит ли расспрашивать его о туфле? Попробовать можно: в любом случае, он знает о ней больше инспектора. Открыв мешок, он вынул туфлю.
— Вы можете рассказать мне что-нибудь об этой туфле? Ну хоть что-нибудь?
Улыбка исчезла.
— Вы узнаете ее? Ее изготовили здесь? Это работа Перуцци? Или подделка?
Он действовал против всех правил. Подсказывал, говорил, вместо того чтобы слушать и наблюдать. Это все из-за проблемы с языком. Но слова — это еще не все. Молодой человек забеспокоился. Он отшатнулся от туфли, которую ему протягивали, оглянулся и замер. Инспектор уселся на деревянную лакированную скамью и замолчал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20
— Во времена моего отца молодые офицеры из хороших семей служили своей стране без всякого жалованья.
— Те времена прошли.
Машина инспектора подъехала.
— Я сойду на той стороне, Гварначча.
Летучие мыши ныряли под мост и чертили широкие круги в пламенеющем закатном небе, охотясь за москитами. Аромат лаймов плотно висел в неподвижном воздухе. Капитан вышел на левом берегу и молча скрылся в вечерних тенях узкой улицы — той, которую инспектор сам недавно посещал.
Карабинер за рулем спросил:
— Обратно к Питти, инспектор?
— Да.
— Хорошо. А то я умираю с голоду...
Глава четвертая
Инспектор иногда все-таки брюзжал, хотя, разумеется, необязательно вслух. При этом неусыпный голос совести не уставал напоминать ему о благах, которыми его одарила судьба. А ведь на его-то работе всегда остается необозримый простор для изменений к худшему!.. Сидя в своем кабинете утром первого июня, он мысленно подводил своеобразный баланс.
По всеобщему мнению, двадцать девять градусов — это слишком жарко для первого июня. Каждый день его людям приходится, накрыв постели и вещи целлофаном, мыться у себя в комнатах из ведер. Рабочие с тачками носятся взад-вперед по приемной, вывозя мусор и привозя цемент и песок. Повсюду лежит толстый слой цементной пыли. Пыль проникла в кабинет инспектора и осела на каждой бумажке в каждом ящике. Некому заменять отбывшего в Неаполь Эспозито. Ни заметка в газете, ни объявление в местных новостях не дали никакой полезной информации в отношении его утопленницы. В списке без вести пропавших не обнаружилось никого, подходящего по возрасту. Ну и в довершение всего — после двух часов возни с пыльными бумагами он должен был принимать эту особу, как бишь ее?.. Он вытащил нужный документ и сдул с него пыль. Аннамария Гори. Точно.
Однако все могло быть и хуже: двадцать девять градусов — это слишком для начала июня, но ночами пока еще прохладно, и можно спать. Ребятам нелегко приходится без душа, но в июле или августе пришлось бы гораздо хуже. Более того, если бы ремонтники не развели тут пыль и грязь, то он был бы недоволен тем, что они еще не начали работу. А раз они начали, то скоро закончат. К тому же ему наконец-то удалось хоть ненадолго сбыть с рук Эспозито, и он сделал для него все что смог. Неплохо было бы позвонить ему на следующей неделе.
Тереза была очень обеспокоена.
— Я очень надеюсь, что он не станет увольняться! В нем есть что-то такое... Не знаю, как объяснить. То есть все твои мальчики очень милы и вежливы со мной, но Эспозито... у него всегда такой взгляд, как будто ему и правда не все равно, понимаешь, о чем я? Конечно, он красивый мальчик, но это не всё. Когда ты с ним говоришь, его лицо прямо так и светится...
«Я не собираюсь держать его в полиции только за красивую улыбку!»
— Инспектор? К вам посетительница.
— Хорошо. Путь войдет. — «Помни, что все могло быть и хуже! По крайней мере, эта стерва хоть явилась, и кто знает — может, тебе удастся выудить из нее что-нибудь полезное».
Нет, не удалось. Зато он узнал, что она делала в том саду. Мог бы и раньше догадаться, когда садовник упомянул, что она говорила про пруд с водяными гиацинтами.
— Жаль, что вы не сказали мне сразу. Я пытаюсь выяснить обстоятельства смерти этой женщины. Это серьезное дело.
— Но я тут ни при чем, верно?
Две стрелки на веках были сегодня ярко-синие. Трудно было отвести от них взгляд. Что это — простая небрежность или...
— Скажите, пожалуйста, синьора: вы носите очки?
— Нет. Мне прописали, но они меня уродуют.
— Понятно. А у вас близорукость или дальнозоркость?
— Я не помню. То или другое. Роберто говорит, что когда я буду обновлять права и проверять зрение, то мне лучше надеть линзы, потому что если меня остановят, когда я буду без очков, то у меня могут быть неприятности.
— Он совершенно прав.
— Ну и раз уж мы теперь знакомы, то могу я к вам обратиться, если что? Я бы носила линзы, но мне не улыбается совать их в глаза, и потом, их нужно промывать, а я бы их все время роняла или теряла. А вы бы разве нет? А он бы тогда злился.
— Чем занимается ваш муж, синьора?
— Он оптик. Понимаете, он станет ныть каждый раз, когда я потеряю линзы.
— А носить очки вам не нравится. Значит, вы подумали, что это собака — там, в воде?
— Я даже дотронулась до этого, представляете? Это было что-то отвратительное и вонючее, я не разглядела что, но я передала садовнику, чтобы он посмотрел. То есть я ведь могла что-нибудь там подхватить!
— Подпишите здесь, синьора, хорошо?
— А что это? А то Роберто говорит, что я не должна ничего подписывать не прочитав.
— Здесь говорится, что вы получили свою сумку и проверили ее содержимое.
Она подписала не читая. Провожая ее, он сказал:
— В следующий раз, синьора, отправляйтесь за цветами в питомник.
— Ну если бы я пошла туда, то, могу поспорить, вы никогда не нашли бы эту женщину. Так что вам надо меня благодарить. Они еще не зацвели, но Роберто уже жалуется, что каменная ванна, в которой они стоят на балконе, слишком тяжелая. Он думает, что наш балкон в любую минуту может упасть на голову соседке снизу, представляете? Да от нее все равно одни неприятности, вечно ворчит, что Миранда вывешивает белье. Да где это слыхано, чтоб пара капель воды кому-нибудь навредила? И если она не перестанет надоедать, то теперь, когда я вам помогла, я могу позвонить вам, да?
Когда она ушла, инспектор, решительно нахмурясь, уселся за стол. Его решение было таково: Аннамария Гори безоговорочно поступает в распоряжение Лоренцини. Как и Нарди. Сам он не станет с ними возиться! Они все тосканцы и должны отлично поладить.
Он взял список пропавших без вести, в котором помощник Маэстренжело предусмотрительно пометил звездочками фамилии пропавших в Тоскане. Как он и ожидал, все они не подходили по возрасту. Потерявшиеся или похищенные дети, или убежавшие из дому — часто вдвоем — несчастные подростки, вернувшиеся через три дня, когда кончились деньги. Удивительно много разочарованных мужчин среднего возраста, чья личность и мечты подверглись эрозии времени, уходили и не возвращались. Очень мало женщин той же возрастной группы. Молодые женщины лет двадцати пяти или около того бросали своих мужей, меняли работу. Они не обязательно скрывались, они могли просто переехать... если не были нелегальными иммигрантками. Несколько молодых иммигранток сбежали от сутенеров. Жаль, что не все. Если бы только у нее сохранилось лицо... и руки. Ее руки могли бы о многом рассказать Форли. Если бы только Форли...
Зазвонил телефон. Это был Форли.
— А я только о вас подумал!
— Вы подумали: «И почему он там не телится с этими кишками?»
— Ну...
— Простите. Знаете, какая у нас суета. То наркотики, то суицид, то постоперационные осложнения... В общем, я закончил с вашей клиенткой и готовлю отчет назавтра, но я посчитал, что кое о чем вам будет небезынтересно узнать быстрее. Она была беременна — десять недель. Может быть, это и послужило мотивом, я сейчас исследую ДНК зародыша. Также я начал исследовать ее зубные пломбы, но вам известно, какая это кропотливая работа, и все зависит от удачи. Еще одно: я оголил ей череп, потому что, на мой взгляд, его строение не соответствует европейскому типу. Монголоидный тип, я бы сказал. В наши дни стало возможным определить расу, что, наверное, будет вам в помощь. Я не могу выполнить этого здесь, но один мой коллега из Лондона сделает это по моей просьбе. Удивительный человек. Я отправлю ему образец прямо сейчас.
— Но... бюрократы...
— Нет, нет, нет! Никаких бюрократов. Небольшое совместное дружеское исследование. Вы не знаете, какой это человек! Однажды на строительной площадке нашли фрагменты костей черепа, так он каждую свободную минуту тратил на восстановление этого черепа, смоделировал лицо и сделал женщине прическу, какие носили в то время, когда, по его расчетам, она умерла. Поместил фотографию в газеты и на телевидение. И раскрыл убийство тридцатилетней давности. А с таким пустяком он разделается за завтраком, решая кроссворды. У него страсть к кроссвордам. Я позвоню ему сегодня вечером, нет — завтра вечером. Завтра у меня свободный вечер, а он, поверьте, когда начнет говорить о своей работе, то лучше быть совершенно свободным. У него язык как помело. Но человек он хороший. Очень хороший. Как-то раз я позвонил ему в отношении одного дела, не уверен, что вы помните...
Пятнадцать минут спустя инспектор повесил трубку и потер ухо. Ухо горело. Настроение, однако, у него поднялось, и, когда вошел Лоренцини, неся пластиковые мешки с уликами, он встретил помощника в отличном расположении духа.
— Что у вас там для меня?
— Ее одежда. Ее высушили и исследовали в лаборатории. Боюсь, ничего нового, в смысле веских улик, ведь она так долго мокла в воде, но все вещи куплены во Флоренции. Хорошего качества и известных марок. Мраморная рыбка ничего не дала — вода смыла следы. Ее все равно отправят к Форли, чтобы сопоставить с формой раны. Это все. Что там в списке пропавших?
— Пусто. Есть кто-нибудь в приемной?
— Пожилая пара. Англичане. У них либо украли, либо они где-то оставили — что более вероятно — сумку. В сумке лежали паспорта, так что консульство отправило их сюда с заявлением.
— Англичане...
— Я ими займусь.
— Мне нужно спокойно рассмотреть эти вещи.
Когда Лоренцини, выходя, приоткрыл дверь, в приемной инспектор мельком увидел тачку, которую толкал волосатый коротышка в шляпе, сдвинутой на затылок, и с сигаретой во рту. Растерянные супруги-англичане жались друг к другу, стоя на листе гофрированного картона. Дверь закрылась.
Он уже четыре или пять раз просил строителей не курить в приемной. Каждый раз они отвечали: «Вы не волнуйтесь, инспектор. Нам ваша приемная ни к чему. Мы на улице покурим, возле грузовика, ладно?» И сорок раз на дню они проходили через приемную, таща за собой шлейф дыма. Самый молодой из них иногда спохватывался и останавливался, чтобы втоптать свою сигарету в кафельный пол.
Все могло быть и хуже. Он уже видел ящики с кафельной плиткой. Они уже скоро заканчивают...
Сев за стол, инспектор вынул все вещи утопленницы из мешков и разложил их перед собой.
Белье: белый натуральный хлопок, из универмага на площади Республики. Синий льняной свитер с ярлыком большого дорогого модного магазина возле собора, синие джинсы-стретч, ярлык срезан, однотонная белая рубашка, без ярлыка, но с маленькой буковкой V, вышитой на кармане. Несомненно, Valentino. Простое ожерелье из коралловых бусин. Ремень, светлый, натуральной кожи, узкий, красивая пряжка, клейменная именем изготовителя. Такой ярлык уже не срежешь.
Инспектор уставился на клеймо, не зная, радоваться ему или нет. Клеймо как клеймо, ничего особенного. Женщину нашли в этом квартале, где жили только три мастера, изготавливающих кожаные вещи такого качества. Он был доволен появлением хотя бы одного достоверного факта, но было бы еще лучше, если бы мастером был другой, один из двух других. Но им оказался Перуцци, самый зловредный обувщик в городе. Оставалось надеяться, что он будет в хорошем настроении. Хотя все равно, наверное, она ему не запомнилась. Если только не была постоянной покупательницей. К сожалению, на единственной туфле — ни клейма, ни имени мастера, а ведь туфли, похоже, сшиты на заказ. Кроме того, туфля была какая-то необычная. Низкий ботинок с острым носом, на низком каблуке и со шнуровкой. Он помнил, что такие носила его бабушка, хотя у нее были черные, а эти светлой натуральной кожи в тон ремня. Что интересно, в одном месте с левой стороны кожа была не такая гладкая и светлая, как везде, а темнее и шершавее, будто из другого куска. Наверное, это все от воды, хотя в точности определить невозможно. Ну что ж, Перуцци, может быть, соизволит помочь, а если нет — инспектор хотя бы проведет остаток дня вдали от шума и пыли. Он собрал одежду и вызвал машину.
— Простите за неудобство. Осторожно, здесь... — Три пронзительно ревущие электродрели заглушили слова предостережения, и инспектор покорно поплелся вслед за директрисой в облаке пыли, переступая через спутанные кабели, в маленькую комнату в глубине магазина. На полу лежал гофрированный картон, а шкафы и груды коробок были закрыты полиэтиленовой пленкой.
— Планируется, что они закончат к началу недели мужской моды, но мне уже что-то не верится. Вы представить себе не можете, как трудно работать среди всего этого шума и беспорядка... Разрешите мне закрыть дверь, чтобы мы могли сами себя слышать. — Оглядевшись, она стала убирать куски пленки. — Я даже не предлагаю вам сесть, если только...
— Не беспокойтесь, я постою. Я просто хочу, чтобы вы взглянули на этот свитер. Вы, возможно, слышали в теленовостях или читали в газете, что мы пытаемся установить личность одной утонувшей женщины.
— Простите. Я никогда не читаю криминальную хронику.
— Это неважно. Вы только взгляните, это ведь ваш ярлык? То есть — он настоящий? Сейчас так много подделок.
— Нет, это наш. И потом, я узнаю эту модель свитера. Хотя она из прошлогодней коллекции.
— И вы, наверное, продали сотни таких свитеров?
— Нет, не сотни. Льняная вещь столь сложной вязки стоит очень дорого. Дороже пятисот евро. Но если даже и так, у меня тут работают пять продавщиц, и при таком количестве туристов мы не можем запомнить всех наших покупателей.
— Конечно нет. А не сохранилось ли каких-нибудь данных в ваших счетах за прошлый год? Если свитеров продали совсем немного, а она расплатилась, скажем, кредитной картой?
— Я полагаю, что это возможно... — Очень милая женщина, примерно ровесница инспектора, с просто причесанными светлыми с проседью волосами, скромно одетая, она, как чувствовалось, охотно помогла бы, если бы могла. — Но тут такой хаос, а нужно принимать зимнюю коллекцию, да еще показ на носу, а потом сразу летние распродажи, так что у меня совсем нет времени. Правда нет. — Она хмуро развела руки в стороны, показывая, какой вокруг беспорядок. У нее на лице почти не было макияжа, и он заметил темные круги под глазами.
— А что, если я пришлю к вам своего человека, и...
— Нет! Этого мне только не хватало! Простите, но не могли бы вы подождать, пока закончится ремонт? Всего день-два.
Ну как было ей не посочувствовать? Он вручил ей свою визитку, а она дала ему свою. Пробираясь обратно среди шума и грязи, он желал равно ей и себе, чтобы ремонт и в самом деле закончился через несколько дней. Она бы помогла, если бы смогла, он это чувствовал. Кроме того, он узнал одну вещь: больше пятисот евро, заплаченные за повседневный свитер, который носят с джинсами, означали, что у утонувшей молодой дамы водились деньги. В машине он дал указания своему карабинеру-водителю, внутренне собираясь перед беседой со злонравным обувщиком.
— Там нет проезда для машин, — напомнил ему водитель. — Мне все равно ехать?
— Да.
Он пытался припомнить хоть один случай, когда обувщик был бы спокоен и весел, но вспоминалась только история с машиной Перуцци, подожженной пироманом. Оказалось, что он зря волновался: в мастерской находился лишь подмастерье, работавший за верстаком, стоя спиной к двери.
— Доброе утро.
Молодой человек вырезал кусок кожи на мраморной плите при помощи кривого ножа, похожего на скальпель. Сначала он довел разрез до конца, аккуратно отложил нож и только потом с улыбкой обернулся.
— Идите магазин, пожалуста. — Он вытянул руку, указывая направление. — Борго Сан-Джакопо.
Да, это был далеко не Перуцци. Более того, подмастерье явно был японцем, а это означало, что с ним будет не так-то просто объясниться. С другой стороны, он был спокоен и приветлив.
— Перуцци в магазине?
— Перуцци нет. Сегодня больница.
— Понятно. Мне нужно с ним поговорить. Завтра он будет здесь?
— Да. Сегодня больница.
— А вы его ученик? Как давно вы здесь работаете? Год? Месяц? Сколько?
— Да. Десять месяц.
Стоит ли расспрашивать его о туфле? Попробовать можно: в любом случае, он знает о ней больше инспектора. Открыв мешок, он вынул туфлю.
— Вы можете рассказать мне что-нибудь об этой туфле? Ну хоть что-нибудь?
Улыбка исчезла.
— Вы узнаете ее? Ее изготовили здесь? Это работа Перуцци? Или подделка?
Он действовал против всех правил. Подсказывал, говорил, вместо того чтобы слушать и наблюдать. Это все из-за проблемы с языком. Но слова — это еще не все. Молодой человек забеспокоился. Он отшатнулся от туфли, которую ему протягивали, оглянулся и замер. Инспектор уселся на деревянную лакированную скамью и замолчал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20