Вы были дома в тот вечер, когда ее убили?
— Насколько я понял, вы не знаете, когда ее убили. Предположительно, она пролежала в квартире несколько дней.
— В понедельник вечером. Об этом сообщили сегодня в утренней газете.
— Ясно. Я не покупаю газеты каждый день.
— Даже когда убивают ваших соседей?
— Даже тогда. Поскольку я едва был с ней знаком, меня это не очень интересует. Кстати, сегодня утром я разговаривал об этом деле с прокурором. Он приходил незадолго до вас. Оказалось, мы встречались раньше. На каком-то званом обеде.
— Неужели? Приходил до меня, так вы сказали? В таком случае мне лучше сейчас же найти его. Надеюсь, мы еще увидимся. Утро доброе! — И он отправился в бакалейную лавку по соседству.
Паоло, хозяин бакалейной лавки, оставив за прилавком своего шустрого сына, предложил инспектору присесть в кладовой за магазином и, позвонив в бар на пьяцца Питти, заказал кофе. Они по душам поговорили с инспектором.
— Вы слышали о ссоре или, как он это называет, об охлаждении отношений между продавцом антиквариата Ринальди и синьорой Хирш? — спросил инспектор.
— Ссора или охлаждение отношений? Я бы так не сказал. Она была в слезах, я отлично это помню. Она оттуда пришла прямо сюда вся в слезах, — ответил Паоло.
Синьора Хирш, элегантная, полная чувства собственного достоинства, — и в слезах!
— Я так ей сказал, я сказал: «Синьора, поднимайтесь наверх. Мой мальчик принесет вам ваши покупки. Вам слишком тяжело таскать воду». Знаете, у нее ведь была стенокардия.
— Правда? Вы в этом уверены? — уточнил инспектор.
— Конечно. У моей жены то же самое. Уже много лет не работает. Ей приходится беречь себя, и именно это я сказал синьоре Хирш. Я сказал: «Вы должны быть осторожны. Не надо таскать тяжести наверх по лестнице, пока здесь есть я. И расстраиваться тоже не нужно. Не стоит оно того, чтобы из-за этого портить свое здоровье». Правильно я говорю?
— Я... Да. Из-за чего?
— Да, эта проблема с фасадом. Ну и с крышей, конечно, тоже. И я скажу вам, все это вылетит в копеечку.
— Так их конфликт с Ринальди возник именно на этой почве? Он говорит, она очень нуждалась. Значит, квартира принадлежала ей, раз она должна была оплачивать такой ремонт... Странно... Он сказал, она пыталась что-то ему продать, но он ответил, что ее вещи не стоят тех денег, на которые она рассчитывает.
— Бедняжка. Ну как-то она обходилась. Все кончено, вы же видите. И в любом случае она умерла. Нет ничего важнее здоровья.
На розовом лице улыбающиеся глаза Паоло казались ярко-голубыми. Он наклонился вперед и доверительно сообщил инспектору:
— Есть кое-что, чего вы не знаете. Дело в том, что в понедельник вечером моя дочь со своим мужем была на том обеде. Ну, вы знаете, в номере шестом. Так вот, мой зять — архитектор, и он знаком с Росси, который живет этажом выше синьоры Хирш, и он, кстати, тоже там был. А когда начался весь этот шум в соседней квартире, мой зять предложил пойти с Росси туда и вмешаться. Мы теперь все время думаем, а вдруг они бы успели спасти ее?
— Очень сомневаюсь. Думаю, к этому времени для нее уже все было кончено, раз они начали выламывать сейф.
— Конечно, сейчас уже слишком поздно переживать, но невозможно не думать об этом... Послать еще за кофе?
— Нет-нет... Спасибо большое за кофе и за вашу помощь.
— В любое время к вашим услугам. Мы всегда здесь.
Обдумывая феномен флорентийских званых обедов, инспектор устало тащился на третий этаж, сжимая фуражку в руке. Абсолютно не важно, кто ты по профессии, — сплетничают везде. Бакалейщик, который знает архитектора, который знаком с соседом... Журналист знает бармена, который поставляет мальчиков маркизу, женатому на американке, чья уборщица работает еще и у переводчика, который знаком с журналистом... Сплетни, переходя из уст в уста, становятся все интереснее, и последняя версия той или иной истории весьма отдаленно напоминает оригинал.
Дверь была открыта, печати сорваны. Инспектор нашел прокурора сидящим на нетронутой двуспальной кровати с кипой документов перед ним. Прокурор поднял голову, улыбнулся и спокойно сказал:
— А, инспектор. Доброе утро. Ну и что вы можете мне рассказать о нашем друге снизу, Ринальди?
— Он сказал, вы знакомы.
— Да, мне он тоже это сказал. Встречались на каком-то обеде, о котором я начисто забыл. Конечно, такое вполне могло быть. Просто я не запоминаю подобных вещей. Что еще?
— Говорит, никогда не был в этой квартире. Еще говорит, ее вещи стоят гроши, не дотягивают до его стандартов, и нам это должно быть понятно, ведь мы уже были здесь. Сказал, что и разговаривал-то с погибшей всего несколько раз, но признал, что между ними были трения. Сказал, это из-за того, что она пыталась ему что-то продать.
— А что именно?
— Не сообщил.
— Зато, держу пари, об этом сообщил бакалейщик.
— Он говорит, все это было связано с ремонтом здания.
— Скандал между соседями. Классический случай. Присаживайтесь, инспектор.
Инспектор осторожно опустился в обитое парчой кресло с круглой спинкой, стоявшее возле кровати. В таком кресле пристало сидеть даме в небрежно накинутом домашнем халате, а не карабинеру весом в сто девяносто восемь фунтов. При подобных — отнюдь не редко складывающихся — обстоятельствах инспектор старался сидеть очень прямо на самом краешке, перенося вес на ноги.
— Я полагал, вам лучше всех удастся поговорить с этими двумя, — продолжал прокурор. — Мне прислали с виа Борго-Оньиссанти двух людей для опроса соседей и поиска возможных свидетелей. Как-то же они вытащили отсюда этот сейф. К сожалению, никто ничего не заметил.
— Магазины были закрыты, было время ужина, — пояснил инспектор, повторяя рассказ бакалейщика. — Фактически на улицах остались одни лишь туристы.
— Боюсь, вы правы. Ладно, я слышал, эта женщина приходила к вам. Хочу знать зачем.
— К сожалению, я и сам точно не знаю зачем.
Прокурор минуту внимательно его разглядывал, потом, засунув незажженную сигару в угол рта, произнес:
— Прошу прощения за эту привычку. Пытаюсь бросить курить. Помогает. Продержусь, сколько смогу. А теперь... Ваш начальник очень высокого мнения о вас, вы знаете об этом?
— Да. Я знаю, но, боюсь, порой, он меня переоценивает. Я не силен в расследовании уголовных дел. В участке Питти мы в основном занимаемся похищенными сумками и украденными велосипедами.
— И случающимися время от времени убийствами.
— Такое тоже бывает. Время от времени. В большом городе без этого никак.
— Послушайте, Гварначча, я склонен верить вашему начальнику. Маэстренжело хороший человек. Однажды он станет генералом. К тому же вы знаете его уже много лет. Вы когда-нибудь видели, чтобы он улыбался? Хотя не важно, просто, думаю, он самый серьезный человек, какого я встречал в своей жизни. Слышал, что журналисты прозвали его «Могила». В любом случае я намерен последовать его совету. Вы будете приносить мне свои наблюдения и любую информацию, которую удастся собрать, а я не буду задавать вам вопросы, начинающиеся со слова «почему». Все, о чем я прошу, это не держать свои наблюдения при себе, не важно, насколько путаными или необъяснимыми они могут вам показаться. Идет?
— Я сделаю все, что смогу. — И это было правдой. Инспектор всегда старался делать все, что может, правда, мог он не слишком много. Ну а если надо приходить в кабинет к прокурору и рассказывать о своих смутных подозрениях, на это он вполне способен.
— Вот только об этом я и прошу. В свою очередь я постараюсь не донимать вас вопросами, я буду ждать, пока вы не будете готовы говорить. Пресса очень мало интересуется этим убийством, им всего лишь надо чем-то заполнить страницы, поэтому нам не нужно бояться давления с их стороны. Я, кстати, очень терпеливый человек, вот почему мы с вами до сих пор не сталкивались. До прошлого года я служил инспектором по делам несовершеннолетних. Такая работа, как вы можете себе представить, требует мягкости и огромного терпения.
Вспомнив о Лизе Росси, инспектор совсем сник. Он пытался вспомнить, что именно он тогда сказал прокурору, но не мог.
Прокурор понял, о чем он думает, и улыбнулся.
— Вы правильно поступили, что повели себя осторожно. Возможно, в случае с девяноста процентами моих коллег вы бы оказались правы. Так что, Гварначча? Попытаемся восстановить жизнь Сары Хирш?
Глава пятая
Держа фуражку в руке, инспектор ждал, стоя в полумраке прохладной просторной комнаты. Ставни были закрыты, воздух насыщен запахом воска. Массивная мебель напомнила ему о давно минувших днях, когда он был алтарником в церкви. Отдававшие крахмалом и ладаном облатки для причастия липли к языку, горячий джем вытекал из булочек, которые им давали на завтрак... Здесь в комнате стоял шкаф, похожий на тот, в котором хранилась приготовленная для мессы бутылка марсалы. Витторио, оставшийся без отца, подначивал их отпить по глотку.
— Ты попадешь за это в ад.
— Не попаду. Пока вино не освятили, это не кровь Христа.
— Ну и что? На этикетке написано, что вино для святой мессы.
— Не все ли равно?
— Ты попадешь в ад!
Он действительно тогда отпил глоток или только притворился? Они все попятились и отвернулись от него. Витторио не стал завтракать с ними. Сейчас инспектор с болью вспоминал об этом, ведь мальчик был совершенно истощен. Другие мальчишки говорили, что он убежал домой и всю дорогу плакал. А один мальчик сказал, что Витторио стошнило чем-то зеленым, и это значит, что он одержим дьяволом. Откуда они знали? Они все вместе сидели и с жадностью ели свои горячие булочки. Так как они могли это видеть? В понедельник утром Витторио не пришел в школу, но он не был болен, потому что по дороге домой после занятий они видели его одного в винограднике. Он срывал грозди с виноградной лозы, задрав голову, вгрызался зубами в ягоды, высасывал мякоть, бросал гроздь и тянулся за другой. По подбородку и рукам сочился фиолетовый сок. Сентябрьское небо было голубым и безоблачным. Хотя, должно быть, недавно прошел дождь, потому что инспектор помнил, как ботинки Витторио без шнурков глубоко увязли в глинистом грунте и большие желтеющие листья приклеились к его голым ногам. Больше он никогда не приходил прислуживать во время мессы, и все говорили, это потому, что его мать была проституткой.
Не слишком много христианского милосердия в этой истории. И все же... Тихая прохлада этого места, порядок и тишина... Инспектор ждал уже час, наслаждаясь покоем, царящим в монастыре, когда наконец послышались шаги по темно-красной плитке.
— Инспектор? Простите, но в самые жаркие часы мы укладываем ее спать. Она все еще в глубоком шоке, я уверена, вы меня понимаете. До слушания дела в суде ей необходимо как можно больше отдыхать и есть. Конечно, если надо, я разбужу ее...
— Нет-нет. — Все мысли инспектора были заняты делом Хирш, и сперва он в недоумении уставился на монахиню, которая была одного с ним роста, очень худая и подвижная. Затем он поспешил ее успокоить: он приехал не для того, чтобы разговаривать с албанской девушкой, которую они приютили. После инспектор объяснил причину своего визита.
— Понятно. В таком случае мы должны просмотреть наши записи. И, вероятно, сестра Джон Долорес сможет вам помочь. Я знаю, она была здесь в те годы. Пожалуйста, присаживайтесь. Здесь мало света. — Она открыла окна и подняла нижние части коричневых жалюзи из деревянных реек, чтобы в комнату проникал свет, но не горячий воздух. Высотой окна были почти до потолка, и инспектор поразился силе, которая таилась в худых руках монахини, плавности и четкости ее движений. Сам он был неуклюж, и подобная ловкость всегда восхищала его. Интересно, сколько ей лет? Он вообще не очень-то хорошо угадывал возраст женщин, а уж с монахиней это было совсем невозможно. Еще несколько минут приятного ожидания, и монахиня привела сестру Джон Долорес. Она была очень старой и, очевидно, немощной. Ходила она очень медленно при помощи ходунков, так как ее ступни были вывернуты внутрь. Сияющие глаза за уродливыми очками, прекрасная память. Усевшись за стол, она прочитала два свидетельства о крещении, предоставленные инспектором, и записи в большой книге, которую положила перед ней сестра, и смогла восстановить то немногое, что знала о Саре Хирш и ее матери, Руфи.
— Теперь сестра Филипп Энтони хранит наши записи в компьютере. Я уже слишком стара, чтобы учиться...
— И я тоже, — сказал инспектор, его симпатия к этой грозной на вид женщине сразу же возросла.
— Вот... Я узнаю свой почерк. Как давно это было... Руфь пришла к нам в начале сорок третьего года, хотя я припоминаю, она уже некоторое время жила во Флоренции. Она приехала из Праги, ее отправил сюда отец, у которого, я думаю, здесь были деловые связи. Конечно, они хотели спасти свою дочь. Сами они погибли в лагерях. Они и представить себе не могли, чем в конце концов это все здесь обернется. Никто не мог представить. Никто не думал, что принятые так внезапно в конце тридцать восьмого года нацистские законы будут применять на практике. Однако их применяли. Иностранный паспорт Руфи привлекал к ней внимание, ей пришлось прийти к нам. Для нас это тоже была проблема. Прятать итальянцев было намного легче. Мы их крестили, и ничего больше не требовалось, по крайней мере, до оккупации. А иностранцам, которые нуждались в итальянских документах, сделать их было, понятное дело, гораздо сложнее.
— Но все-таки возможно?
— Иногда. Для Руфи удалось. Многие другие, конечно, так и остались без гражданства, когда их страны оказались в коммунистическом лагере. В случае с Руфью Хирш проблема усугублялась ее положением. Самый безопасный способ спрятать ее — это переодеть в платье послушницы, но, как вы понимаете, это было невозможно... Тем не менее у нас все получилось, и, как вы видели, малышка родилась и была окрещена здесь в сорок четвертом году.
— Как она связалась с вами?
— Через еврейскую общину. Как и многих других, ее направил к нам кардинал Делья-Коста, который держал связь с еврейской общиной через мэра Ла Пира. В Тоскане сотрудничали более двадцати монастырей, и нам удалось спасти много людей. Быть может, мы спасли бы еще больше, если бы не нежелание многих еврейских семей осознать, какой опасности они себя подвергают, пока уже не становилось слишком поздно... Руфь и маленькая Сара оставались здесь, пока не начали вывозить евреев. Стало очень опасно, поскольку постоянно проводились обыски, проверки, и мы не могли объяснить, откуда у нас ребенок. Мы переселили их в один из наших сиротских приютов за городом вместе с другими такими же детьми, которых мы прятали. Вот запись о переезде Руфи.
— Сестра Перпетуа... Так вы ее называли? Она когда-нибудь рассказывала об отце ребенка?
— По ее словам, их разлучила война. Она говорила о нем как о своем муже...
— Но вы ей не верили.
— Ей было восемнадцать лет, когда родился ребенок, и, как я уже сказала, некоторое время она уже жила во Флоренции. В таком случае, она должна была приехать сюда и тут же выйти замуж. Не нам судить. Мы должны благодарить Бога за то, что, как бы ни была трагична причина, нам удалось крестить их обеих.
Инспектор, ощутивший непонятное желание защитить Сару, чьему появлению на свет и смерти сопутствовала такая жестокость, сказал:
— Со слов ее соседей я понял, что мать Сары была замужем, то есть у нее была фотография ее матери и отца. Думаю, там был еще один ребенок. Она говорила о брате... — Судя по холодному взгляду сестры, защитить Сару он не сумел. Инспектор сдался. — Она уехала от вас сразу после войны?
Сестра Джон Долорес перевернула большие страницы и, ведя по бумаге высохшим белым пальцем, нашла нужную запись.
— Пятнадцатого января сорок пятого года. На тот момент у нее не было ни денег, ни дома.
— А потом? Кто-то предоставил и то и другое? Вы думаете, отец...
— Простите, инспектор, я могу сообщить вам только факты, изложенные здесь. Вы же понимаете, что мы не позволяем себе распускать слухи.
— Прошу прощения. Вам просто показалось, что я... Ее убили...
— Я помолюсь за нее.
Инспектор с надеждой взглянул на монахиню помоложе.
— Быть может, она приходила к вам спустя годы? Поблагодарить?
Но единственным ответом был лишь взгляд в записную книгу, чьи страницы переворачивала сестра Джон Долорес.
— Денежное пожертвование, солидное пожертвование было получено, как вы видите, от имени Руфи и Сары Хирш в сентябре сорок шестого года. Это последняя запись о ней. — Монахиня помогла сестре Джон Долорес подняться и подставила ей под руки ходунки.
Инспектор поблагодарил их обеих и сказал, что сам найдет выход.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
— Насколько я понял, вы не знаете, когда ее убили. Предположительно, она пролежала в квартире несколько дней.
— В понедельник вечером. Об этом сообщили сегодня в утренней газете.
— Ясно. Я не покупаю газеты каждый день.
— Даже когда убивают ваших соседей?
— Даже тогда. Поскольку я едва был с ней знаком, меня это не очень интересует. Кстати, сегодня утром я разговаривал об этом деле с прокурором. Он приходил незадолго до вас. Оказалось, мы встречались раньше. На каком-то званом обеде.
— Неужели? Приходил до меня, так вы сказали? В таком случае мне лучше сейчас же найти его. Надеюсь, мы еще увидимся. Утро доброе! — И он отправился в бакалейную лавку по соседству.
Паоло, хозяин бакалейной лавки, оставив за прилавком своего шустрого сына, предложил инспектору присесть в кладовой за магазином и, позвонив в бар на пьяцца Питти, заказал кофе. Они по душам поговорили с инспектором.
— Вы слышали о ссоре или, как он это называет, об охлаждении отношений между продавцом антиквариата Ринальди и синьорой Хирш? — спросил инспектор.
— Ссора или охлаждение отношений? Я бы так не сказал. Она была в слезах, я отлично это помню. Она оттуда пришла прямо сюда вся в слезах, — ответил Паоло.
Синьора Хирш, элегантная, полная чувства собственного достоинства, — и в слезах!
— Я так ей сказал, я сказал: «Синьора, поднимайтесь наверх. Мой мальчик принесет вам ваши покупки. Вам слишком тяжело таскать воду». Знаете, у нее ведь была стенокардия.
— Правда? Вы в этом уверены? — уточнил инспектор.
— Конечно. У моей жены то же самое. Уже много лет не работает. Ей приходится беречь себя, и именно это я сказал синьоре Хирш. Я сказал: «Вы должны быть осторожны. Не надо таскать тяжести наверх по лестнице, пока здесь есть я. И расстраиваться тоже не нужно. Не стоит оно того, чтобы из-за этого портить свое здоровье». Правильно я говорю?
— Я... Да. Из-за чего?
— Да, эта проблема с фасадом. Ну и с крышей, конечно, тоже. И я скажу вам, все это вылетит в копеечку.
— Так их конфликт с Ринальди возник именно на этой почве? Он говорит, она очень нуждалась. Значит, квартира принадлежала ей, раз она должна была оплачивать такой ремонт... Странно... Он сказал, она пыталась что-то ему продать, но он ответил, что ее вещи не стоят тех денег, на которые она рассчитывает.
— Бедняжка. Ну как-то она обходилась. Все кончено, вы же видите. И в любом случае она умерла. Нет ничего важнее здоровья.
На розовом лице улыбающиеся глаза Паоло казались ярко-голубыми. Он наклонился вперед и доверительно сообщил инспектору:
— Есть кое-что, чего вы не знаете. Дело в том, что в понедельник вечером моя дочь со своим мужем была на том обеде. Ну, вы знаете, в номере шестом. Так вот, мой зять — архитектор, и он знаком с Росси, который живет этажом выше синьоры Хирш, и он, кстати, тоже там был. А когда начался весь этот шум в соседней квартире, мой зять предложил пойти с Росси туда и вмешаться. Мы теперь все время думаем, а вдруг они бы успели спасти ее?
— Очень сомневаюсь. Думаю, к этому времени для нее уже все было кончено, раз они начали выламывать сейф.
— Конечно, сейчас уже слишком поздно переживать, но невозможно не думать об этом... Послать еще за кофе?
— Нет-нет... Спасибо большое за кофе и за вашу помощь.
— В любое время к вашим услугам. Мы всегда здесь.
Обдумывая феномен флорентийских званых обедов, инспектор устало тащился на третий этаж, сжимая фуражку в руке. Абсолютно не важно, кто ты по профессии, — сплетничают везде. Бакалейщик, который знает архитектора, который знаком с соседом... Журналист знает бармена, который поставляет мальчиков маркизу, женатому на американке, чья уборщица работает еще и у переводчика, который знаком с журналистом... Сплетни, переходя из уст в уста, становятся все интереснее, и последняя версия той или иной истории весьма отдаленно напоминает оригинал.
Дверь была открыта, печати сорваны. Инспектор нашел прокурора сидящим на нетронутой двуспальной кровати с кипой документов перед ним. Прокурор поднял голову, улыбнулся и спокойно сказал:
— А, инспектор. Доброе утро. Ну и что вы можете мне рассказать о нашем друге снизу, Ринальди?
— Он сказал, вы знакомы.
— Да, мне он тоже это сказал. Встречались на каком-то обеде, о котором я начисто забыл. Конечно, такое вполне могло быть. Просто я не запоминаю подобных вещей. Что еще?
— Говорит, никогда не был в этой квартире. Еще говорит, ее вещи стоят гроши, не дотягивают до его стандартов, и нам это должно быть понятно, ведь мы уже были здесь. Сказал, что и разговаривал-то с погибшей всего несколько раз, но признал, что между ними были трения. Сказал, это из-за того, что она пыталась ему что-то продать.
— А что именно?
— Не сообщил.
— Зато, держу пари, об этом сообщил бакалейщик.
— Он говорит, все это было связано с ремонтом здания.
— Скандал между соседями. Классический случай. Присаживайтесь, инспектор.
Инспектор осторожно опустился в обитое парчой кресло с круглой спинкой, стоявшее возле кровати. В таком кресле пристало сидеть даме в небрежно накинутом домашнем халате, а не карабинеру весом в сто девяносто восемь фунтов. При подобных — отнюдь не редко складывающихся — обстоятельствах инспектор старался сидеть очень прямо на самом краешке, перенося вес на ноги.
— Я полагал, вам лучше всех удастся поговорить с этими двумя, — продолжал прокурор. — Мне прислали с виа Борго-Оньиссанти двух людей для опроса соседей и поиска возможных свидетелей. Как-то же они вытащили отсюда этот сейф. К сожалению, никто ничего не заметил.
— Магазины были закрыты, было время ужина, — пояснил инспектор, повторяя рассказ бакалейщика. — Фактически на улицах остались одни лишь туристы.
— Боюсь, вы правы. Ладно, я слышал, эта женщина приходила к вам. Хочу знать зачем.
— К сожалению, я и сам точно не знаю зачем.
Прокурор минуту внимательно его разглядывал, потом, засунув незажженную сигару в угол рта, произнес:
— Прошу прощения за эту привычку. Пытаюсь бросить курить. Помогает. Продержусь, сколько смогу. А теперь... Ваш начальник очень высокого мнения о вас, вы знаете об этом?
— Да. Я знаю, но, боюсь, порой, он меня переоценивает. Я не силен в расследовании уголовных дел. В участке Питти мы в основном занимаемся похищенными сумками и украденными велосипедами.
— И случающимися время от времени убийствами.
— Такое тоже бывает. Время от времени. В большом городе без этого никак.
— Послушайте, Гварначча, я склонен верить вашему начальнику. Маэстренжело хороший человек. Однажды он станет генералом. К тому же вы знаете его уже много лет. Вы когда-нибудь видели, чтобы он улыбался? Хотя не важно, просто, думаю, он самый серьезный человек, какого я встречал в своей жизни. Слышал, что журналисты прозвали его «Могила». В любом случае я намерен последовать его совету. Вы будете приносить мне свои наблюдения и любую информацию, которую удастся собрать, а я не буду задавать вам вопросы, начинающиеся со слова «почему». Все, о чем я прошу, это не держать свои наблюдения при себе, не важно, насколько путаными или необъяснимыми они могут вам показаться. Идет?
— Я сделаю все, что смогу. — И это было правдой. Инспектор всегда старался делать все, что может, правда, мог он не слишком много. Ну а если надо приходить в кабинет к прокурору и рассказывать о своих смутных подозрениях, на это он вполне способен.
— Вот только об этом я и прошу. В свою очередь я постараюсь не донимать вас вопросами, я буду ждать, пока вы не будете готовы говорить. Пресса очень мало интересуется этим убийством, им всего лишь надо чем-то заполнить страницы, поэтому нам не нужно бояться давления с их стороны. Я, кстати, очень терпеливый человек, вот почему мы с вами до сих пор не сталкивались. До прошлого года я служил инспектором по делам несовершеннолетних. Такая работа, как вы можете себе представить, требует мягкости и огромного терпения.
Вспомнив о Лизе Росси, инспектор совсем сник. Он пытался вспомнить, что именно он тогда сказал прокурору, но не мог.
Прокурор понял, о чем он думает, и улыбнулся.
— Вы правильно поступили, что повели себя осторожно. Возможно, в случае с девяноста процентами моих коллег вы бы оказались правы. Так что, Гварначча? Попытаемся восстановить жизнь Сары Хирш?
Глава пятая
Держа фуражку в руке, инспектор ждал, стоя в полумраке прохладной просторной комнаты. Ставни были закрыты, воздух насыщен запахом воска. Массивная мебель напомнила ему о давно минувших днях, когда он был алтарником в церкви. Отдававшие крахмалом и ладаном облатки для причастия липли к языку, горячий джем вытекал из булочек, которые им давали на завтрак... Здесь в комнате стоял шкаф, похожий на тот, в котором хранилась приготовленная для мессы бутылка марсалы. Витторио, оставшийся без отца, подначивал их отпить по глотку.
— Ты попадешь за это в ад.
— Не попаду. Пока вино не освятили, это не кровь Христа.
— Ну и что? На этикетке написано, что вино для святой мессы.
— Не все ли равно?
— Ты попадешь в ад!
Он действительно тогда отпил глоток или только притворился? Они все попятились и отвернулись от него. Витторио не стал завтракать с ними. Сейчас инспектор с болью вспоминал об этом, ведь мальчик был совершенно истощен. Другие мальчишки говорили, что он убежал домой и всю дорогу плакал. А один мальчик сказал, что Витторио стошнило чем-то зеленым, и это значит, что он одержим дьяволом. Откуда они знали? Они все вместе сидели и с жадностью ели свои горячие булочки. Так как они могли это видеть? В понедельник утром Витторио не пришел в школу, но он не был болен, потому что по дороге домой после занятий они видели его одного в винограднике. Он срывал грозди с виноградной лозы, задрав голову, вгрызался зубами в ягоды, высасывал мякоть, бросал гроздь и тянулся за другой. По подбородку и рукам сочился фиолетовый сок. Сентябрьское небо было голубым и безоблачным. Хотя, должно быть, недавно прошел дождь, потому что инспектор помнил, как ботинки Витторио без шнурков глубоко увязли в глинистом грунте и большие желтеющие листья приклеились к его голым ногам. Больше он никогда не приходил прислуживать во время мессы, и все говорили, это потому, что его мать была проституткой.
Не слишком много христианского милосердия в этой истории. И все же... Тихая прохлада этого места, порядок и тишина... Инспектор ждал уже час, наслаждаясь покоем, царящим в монастыре, когда наконец послышались шаги по темно-красной плитке.
— Инспектор? Простите, но в самые жаркие часы мы укладываем ее спать. Она все еще в глубоком шоке, я уверена, вы меня понимаете. До слушания дела в суде ей необходимо как можно больше отдыхать и есть. Конечно, если надо, я разбужу ее...
— Нет-нет. — Все мысли инспектора были заняты делом Хирш, и сперва он в недоумении уставился на монахиню, которая была одного с ним роста, очень худая и подвижная. Затем он поспешил ее успокоить: он приехал не для того, чтобы разговаривать с албанской девушкой, которую они приютили. После инспектор объяснил причину своего визита.
— Понятно. В таком случае мы должны просмотреть наши записи. И, вероятно, сестра Джон Долорес сможет вам помочь. Я знаю, она была здесь в те годы. Пожалуйста, присаживайтесь. Здесь мало света. — Она открыла окна и подняла нижние части коричневых жалюзи из деревянных реек, чтобы в комнату проникал свет, но не горячий воздух. Высотой окна были почти до потолка, и инспектор поразился силе, которая таилась в худых руках монахини, плавности и четкости ее движений. Сам он был неуклюж, и подобная ловкость всегда восхищала его. Интересно, сколько ей лет? Он вообще не очень-то хорошо угадывал возраст женщин, а уж с монахиней это было совсем невозможно. Еще несколько минут приятного ожидания, и монахиня привела сестру Джон Долорес. Она была очень старой и, очевидно, немощной. Ходила она очень медленно при помощи ходунков, так как ее ступни были вывернуты внутрь. Сияющие глаза за уродливыми очками, прекрасная память. Усевшись за стол, она прочитала два свидетельства о крещении, предоставленные инспектором, и записи в большой книге, которую положила перед ней сестра, и смогла восстановить то немногое, что знала о Саре Хирш и ее матери, Руфи.
— Теперь сестра Филипп Энтони хранит наши записи в компьютере. Я уже слишком стара, чтобы учиться...
— И я тоже, — сказал инспектор, его симпатия к этой грозной на вид женщине сразу же возросла.
— Вот... Я узнаю свой почерк. Как давно это было... Руфь пришла к нам в начале сорок третьего года, хотя я припоминаю, она уже некоторое время жила во Флоренции. Она приехала из Праги, ее отправил сюда отец, у которого, я думаю, здесь были деловые связи. Конечно, они хотели спасти свою дочь. Сами они погибли в лагерях. Они и представить себе не могли, чем в конце концов это все здесь обернется. Никто не мог представить. Никто не думал, что принятые так внезапно в конце тридцать восьмого года нацистские законы будут применять на практике. Однако их применяли. Иностранный паспорт Руфи привлекал к ней внимание, ей пришлось прийти к нам. Для нас это тоже была проблема. Прятать итальянцев было намного легче. Мы их крестили, и ничего больше не требовалось, по крайней мере, до оккупации. А иностранцам, которые нуждались в итальянских документах, сделать их было, понятное дело, гораздо сложнее.
— Но все-таки возможно?
— Иногда. Для Руфи удалось. Многие другие, конечно, так и остались без гражданства, когда их страны оказались в коммунистическом лагере. В случае с Руфью Хирш проблема усугублялась ее положением. Самый безопасный способ спрятать ее — это переодеть в платье послушницы, но, как вы понимаете, это было невозможно... Тем не менее у нас все получилось, и, как вы видели, малышка родилась и была окрещена здесь в сорок четвертом году.
— Как она связалась с вами?
— Через еврейскую общину. Как и многих других, ее направил к нам кардинал Делья-Коста, который держал связь с еврейской общиной через мэра Ла Пира. В Тоскане сотрудничали более двадцати монастырей, и нам удалось спасти много людей. Быть может, мы спасли бы еще больше, если бы не нежелание многих еврейских семей осознать, какой опасности они себя подвергают, пока уже не становилось слишком поздно... Руфь и маленькая Сара оставались здесь, пока не начали вывозить евреев. Стало очень опасно, поскольку постоянно проводились обыски, проверки, и мы не могли объяснить, откуда у нас ребенок. Мы переселили их в один из наших сиротских приютов за городом вместе с другими такими же детьми, которых мы прятали. Вот запись о переезде Руфи.
— Сестра Перпетуа... Так вы ее называли? Она когда-нибудь рассказывала об отце ребенка?
— По ее словам, их разлучила война. Она говорила о нем как о своем муже...
— Но вы ей не верили.
— Ей было восемнадцать лет, когда родился ребенок, и, как я уже сказала, некоторое время она уже жила во Флоренции. В таком случае, она должна была приехать сюда и тут же выйти замуж. Не нам судить. Мы должны благодарить Бога за то, что, как бы ни была трагична причина, нам удалось крестить их обеих.
Инспектор, ощутивший непонятное желание защитить Сару, чьему появлению на свет и смерти сопутствовала такая жестокость, сказал:
— Со слов ее соседей я понял, что мать Сары была замужем, то есть у нее была фотография ее матери и отца. Думаю, там был еще один ребенок. Она говорила о брате... — Судя по холодному взгляду сестры, защитить Сару он не сумел. Инспектор сдался. — Она уехала от вас сразу после войны?
Сестра Джон Долорес перевернула большие страницы и, ведя по бумаге высохшим белым пальцем, нашла нужную запись.
— Пятнадцатого января сорок пятого года. На тот момент у нее не было ни денег, ни дома.
— А потом? Кто-то предоставил и то и другое? Вы думаете, отец...
— Простите, инспектор, я могу сообщить вам только факты, изложенные здесь. Вы же понимаете, что мы не позволяем себе распускать слухи.
— Прошу прощения. Вам просто показалось, что я... Ее убили...
— Я помолюсь за нее.
Инспектор с надеждой взглянул на монахиню помоложе.
— Быть может, она приходила к вам спустя годы? Поблагодарить?
Но единственным ответом был лишь взгляд в записную книгу, чьи страницы переворачивала сестра Джон Долорес.
— Денежное пожертвование, солидное пожертвование было получено, как вы видите, от имени Руфи и Сары Хирш в сентябре сорок шестого года. Это последняя запись о ней. — Монахиня помогла сестре Джон Долорес подняться и подставила ей под руки ходунки.
Инспектор поблагодарил их обеих и сказал, что сам найдет выход.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26