Презрел наше право первородства. Все забыл, разрушил и высмеял наши святыни. «Что делать с ужасным смехом нашего ребенка?»
Он опустил штормовой кливер. Оказавшись без парусов, яхта стала испытывать сильную килевую качку. Лежа на полу каюты и упираясь ногами в переборку, Браун пытался подложить под степс мачты сорванные с пола доски. Обломки шкафчиков и полок он втискивал в щель между переборкой и корпусом. Каждые несколько минут его рвало над ведром.
Разрушавшаяся пластмасса продолжала издавать свои жуткие звуки, этакий ужасный предсмертный хохот. «В этом есть своя справедливость», – думал Браун. Он никогда по-настоящему не хотел вникать в строительство яхты.
Стяжки, которые он обнаружил за внутренней обшивкой, оказались не стальными, они были сделаны из обычной проволоки с гальваническим покрытием. Увидев, как они растянулись под нагрузкой, он даже рассмеялся, потому что это было больше похоже на шутку. Или на мультфильм, в котором летательный аппарат какого-то лохматого существа сам по себе разваливался в воздухе до тех пор, пока бедняга, смешной в своем ужасе и смущении, не оказывался сам по себе, над бездной. «Не миновать мне участи того лохматого существа», – пронеслось в его мозгу.
Обливаясь липким потом, он приколотил планки на место и почувствовал, что шум в каюте стал меньше. При убранных парусах давление на корпус ослабело, и лодка пока была избавлена от уготованной ей судьбы. Он выбрался на палубу и почувствовал стыд перед лицом бури.
Когда ветер изменился на юго-западный, он выставил плавучий якорь и взял курс на северо-восток. Якорь замедлял движение, но Оуэн все равно был вынужден находиться за штурвалом, чтобы выдерживать курс.
Через несколько часов ветер ослабел. Он опять поднял штормовой кливер и спустился вниз отдохнуть. Но сон не шел. К горлу подступала тошнота, возникали легкие галлюцинации. Он обнаружил, что его до абсурдного заботит внешняя сторона дела. Наверное, каждому было видно, с каким головотяпством устанавливалась грот-мачта. Каждый видел его самого как на ладони, и наверняка многим было очевидно, что ему не достает и знаний, и опыта. Все это было сплошным лицемерием, и он сам стоял у истоков всего этого. От него пошла эта гниль, разложившая лодку и все предприятия. Ему всегда будет что скрывать.
Сон все же пришел наконец, но был зыбкий и наполненный жаждой. Во сне он пытался с помощью спокойной логики преодолеть насмешливое недоверие пьяного отца. Приходилось быть терпеливым, потому что ум у отца был острый, как бритва, и фантазии его не знали границ.
Но оружием Брауна была рассудительность. Всегда существовала надежда чем-то удивить отца и вызвать в нем искру согласия. Приходилось идти на ухищрения, чтобы вытянуть из него доброе слово.
В полусне Браун ощутил то особое беспокойство, с которым всегда ждал насмешку отца. «Если я не буду осторожен, – подумал он, вдавливаясь в койку, – он осмеет и меня тоже».
Брауну показалось, что он слышит клокотание в горле, которое обычно предшествовало каждому взрыву хохота старика. Его сердце сжалось, в страхе оказаться осмеянным. Затем послышался и сам голос, театральный и сухой в своей бессердечности.
– Ты нравишься всем, когда прикидываешься кем-то другим, сын.
«На сей раз не так уж плохо сказано», – подумал Браун.
47
Ее разбудили чайки. Стидманз-Айленд. За окнами теплой спальни небо было по-зимнему голубым. Они лежали голые под огромным покрывалом такого же цвета.
Она повернулась и, прижавшись лицом к плечу Стрикланда, положила руку ему на грудь и провела по его животу, вспоминая вечер, когда он пришел к ней. Позднее, ночью, когда они занимались любовью, он, не произнося ни звука, подтолкнул ее вниз по своему телу. Все это было совершенно незнакомо ей. Он подался к ней, и она сделала то, что он хотел, и услышала:
– Молодец, крошка.
Ей казалось, что это не она, а совершенно другая женщина. Запахи и ощущения были незнакомыми. Его голос был не похож ни на один из тех, что ей приходилось слышать.
Проснувшись этим утром рядом с ним, она вспомнила все и почувствовала, как по телу пробежала дрожь. Она подняла голову и посмотрела на него – он все еще казался спящим, но сквозь щелки слегка приоткрытых глаз она увидела его пристальный и холодный взгляд. «Вид у него фаллический, – подумала она. – Да, самодовольный и змеиный». Она беззвучно рассмеялась и прильнула открытым ртом к его уху.
В следующую минуту в углу дома раздался удар и в дневном свете мелькнула тень.
– Черт, – прошептала она и натянула им на головы покрывало. Стрикланд окончательно проснулся.
– Что происходит?
– Мы прячемся от мистера Бейли.
– А это еще кто такой? – грубо спросил он.
– Мистер Бейли – наш газовщик, – объяснила Энн. – Он меняет наши баллоны с пропаном, чтобы мы не окоченели. Но не надо, чтобы он видел нас.
– Спасибо, просветила, – отозвался Стрикланд.
Это показалось ей смешным, и она поцеловала его, когда они лежали, сжавшись под покрывалом.
Стена сотрясалась, пока мистер Бейли снаружи сбрасывал привезенные баллоны и устанавливал их на место израсходованных. Когда они услышали, что он завел свой грузовик, Стрикланд выбрался из постели.
Энн потянулась и зарылась головой под подушку. Стрикланд, стоя у окна, смотрел на улицу.
– Прекрасное место.
– Мне всегда казалось, что я любила его. Теперь я не знаю.
– Я испортил его для тебя? Ты это хотела сказать?
– Нет, – ответила она. – Я имела в виду не это.
– В прошлый раз мне показалось, что ты была вполне довольна этим местом.
– В прошлый раз была.
– О чем ты говоришь? – спросил он. – Все то же самое. И ты.
Она увидела, что он взял то, что было похоже на маленький медальон на цепочке, которую он положил вчера на комод. Когда цепочка оказалась у него на шее, она поманила его к себе.
– Покажи мне.
Он сел на кровать, чтобы она смогла разглядеть вещицу. Приподнявшись на локте, она взяла ее и стала рассматривать.
– Совсем крошечный, – заметила она. На цепочке висела миниатюрная фигурка человека с мученическим выражением лица. Было похоже, что человека одолевало какое-то крылатое чудовище.
– Действительно ли я вижу то, что я вижу здесь? Или это только кажется мне?
– Это Бог д…дискомфорта. – Он засмеялся и стал заикаться.
– Нет, серьезно. Что это может быть?
– Это из племени майя. Из Гриджалвы. Этот малый привязан к столбу. Пленник. На столбе сидит гриф и выклевывает ему глаз.
– Ужасно, – проговорила она через некоторое время.
– Ну что ты, – сказал Стрикланд. – Это сама утонченность. Посмотри.
Она выпустила медальон из пальцев и взглянула на Стрикланда.
– Я в самом деле люблю тебя, ты знаешь.
Он поднялся и вернулся к окну, чтобы надеть майку.
– Да, но… Это всего лишь рок-н-ролл.
Энн опустилась в постель и завернулась в покрывало, пытаясь представить себе все это как рок-н-ролл. «Может быть, – подумала она, – я могу добиться его дружбы».
– Я не знаю, что это значит. – Она совершенно не представляла себе, чего хочет в конечном итоге. Задуматься над этим у нее не хватало сил.
Стрикланд продолжал смотреть в окно, оставив ее вопрос без ответа. Неожиданно на нее пахнуло одиночеством и страхом. Пришло раскаяние, как смертная тоска. Ей пришлось бы откреститься от всей своей жизни, чтобы иметь дело с мужчиной, который находится сейчас в ее спальне. И при этом все время защищать себя. Эта мысль заставила ее похолодеть. Она плотнее завернулась в покрывало. На стене напротив были обои в желтый цветочек, которые она наклеивала вместе с Оуэном два года назад.
– Чего ты хочешь от меня? – спросил он. – Чтобы я обещал, что ты ни о чем не будешь сожалеть?
– Нет, – отрезала Энн. Хотела ли она, чтобы муж ее был мертвым? Может быть, она хотела, чтобы оба они были мертвыми, и она и Оуэн? Может быть, им обоим следовало умереть еще в 1968-м, в Бу Доп, как они называли любую вьетнамскую деревню. Казалось, что жизнь рушится на глазах. – Нет, – повторила она, – это было бы невозможно. – Через секунду она спросила его: – Как все это будет?
Он засмеялся и опять стал заикаться.
– Как у всех, – произнес он наконец. – Что происходит со всеми, произойдет и с нами.
– А что происходит со всеми? – захотелось узнать ей. Но он не ответил и отправился на кухню. Энн осталась в постели под покрывалом. Он вернулся через некоторое время с двумя чашками чая.
– Что мы будем делать? – спросила она его. Она все еще лежала голой, плотно завернувшись в покрывало. – Мы будем продолжать снимать фильм?
– Конечно, – сказал он. – Это наше дело. Именно так мы прокладываем свой путь в жизни.
– Тогда всем все станет видно.
– Видно что?
– Тебя и меня.
Стрикланд принял озабоченный вид и пожал плечами, не договаривая чего-то.
– В фильме все будет видно, – настаивала она.
– Если только я захочу этого, Энн.
– Люди увидят это.
– Они увидят то, что захотим мы, чтобы они увидели. – Они увидят нас.
– Ты что, – возмутился Стрикланд, – веришь в сверхъестественные силы? Считаешь, что камера никогда не врет?
– Я считаю, что это будет очевидно, – упорствовала Энн.
Стрикланд лишь рассмеялся в ответ.
– Не принимай все за чистую монету. Это будет всего лишь картина.
Какое-то время они сидели в залитой солнечным светом комнате и пили чай.
– Сочтем это за день жизни. Ты согласна?
– В общем-то, нет, – ответила Энн. – Я стараюсь жить ради будущего. Правда, я не совсем верю в то будущее, ради которого живу.
– Аналогичный случай. – Стрикланд, говоря это, имел в виду себя.
48
Браун кое-как привел каюту в порядок и почувствовал сильную усталость. Было трудно сосредоточиться. Болела рука. Он предполагал, что, наверное, упал в какой-то момент шторма. Радиоприемник продолжал работать – из него доносились новости из Кейптауна и сообщение о гонке, нестройно продвигавшейся на запад. Фоулер и Кервилль шли чуть ли не впритык друг к другу в пятидесятых широтах, преодолевая тот же шторм, из которого недавно вырвался Браун. Северо-западнее, отделенные друг от друга не более чем сотней миль, находились Деннис, Рольф и Сефалу. Яхта Хэлда серьезно пострадала в сороковых широтах, и теперь он в компании с еще одним американским участником направлялся к побережью Аргентины. Браун изумился, когда понял, что сам он за тридцать шесть часов преодолел четыреста десять миль.
Теперь он шел широким левым галсом, забирая северо-восточнее. Над головой висело пестрое небо, в барашках. Ветер был сильный, но вполне приемлемый. Он наполнял паруса и поигрывал на бесполезном фибергласе внизу, как на дешевой гармошке. Чтобы судно не развалилось, Брауну пришлось смастерить стяжки из попавшейся под руку проволоки и запасных талрепов. Но он знал, что следующего шторма яхта не выдержит, она просто развалится на куски.
Все еще находясь под впечатлением бури, он поймал себя на том, что раздумывает, что же такое гонка. Отрывы и преследования. Игра. И если ты способен пребывать в непрерывном движении, то это могло быть вполне пристойным образом жизни. Игра – это единственное, что делает вещи серьезными или придает им некоторую определенность. Чтобы прослыть серьезной личностью, необходимо было предаваться одной из них.
Подобные размышления успокаивали его. Но, по трезвым рассуждениям, он понимал, что гонка для него скорее всего проиграна, и это приводило его в такую ярость, что он не мог ни спать, ни есть. И вообще сон и аппетит посещали его все реже.
Однажды, к его радости, день сменился ночью, хотя и короткой. Потемневшее небо над головой показалось ему восхитительным. На нем не было видно даже звезд. В полной темноте звонок Даффи явился полной неожиданностью.
– Что за фокусы, капитан? Где вы пропадали?
Браун пожалел, что ответил на его вызов. Он совершенно не знал, что сказать. «Я бы победил, если бы яхта была в порядке», – подумал он.
– Дули сильные ветра, – сообщил он. – У меня было веселенькое время. Прием.
– У вас все в порядке?
– Просто здорово.
– Должен напомнить, чтобы вы не забывали снимать на пленку.
«Я мог бы сказать, – подумал Браун, – что я был где угодно на планете, если бы не его приемопередатчик, который постоянно отслеживает меня. Я бы мог быть свободным от них всех».
– Я постараюсь.
Оба помолчали.
– Послушайте, у меня есть проблема. Прием.
– Что за проблема, Оуэн?
– Тут засорились топливные форсунки, и мне надо прочистить их, прежде чем запустить генератор. Так что некоторое время я, возможно, не буду выходить на связь.
– Это что, серьезная проблема?
– Нет, горючее у меня есть, так что все будет в порядке. Прием.
– Что сообщить болельщикам?
Это окончательно рассмешило Брауна.
– Вы смеетесь? – спросил Даффи так, как будто тоже хотел засмеяться, но сдержался из осторожности.
– Скажите им, пусть немного поспят, – проговорил Браун. – Конец связи.
Несколькими часами позднее под досками пола ему случайно попалось скомканное письмо Базза Уорда. Он стал читать.
«Человек не знает, как он будет реагировать на одиночество, – писал Базз. – У одиночества есть несколько разновидностей. Я считаю, что мы бываем гораздо более одинокими в человеческом окружении, которое оказывается совершенно чуждым нам, чем тогда, когда мы находимся одни в море или блуждаем в незнакомом лесу. Все дело в том, чтобы не дать одиночеству превратиться в тюрьму. Старая поговорка, что «не каменные стены делают тюрьму тюрьмой», не теряет своего значения».
Заточенный в свой скрежещущий гроб из фибергласа, Браун пережидал короткую ночь. Перед самым рассветом на яхте случился короткий перебой с подачей электроэнергии, и топовый огонь погас как раз в тот момент, когда он смотрел на него. Все это показалось ему звеном единой цепи предопределенностей.
Он опять взял письмо и продолжил чтение, освещая листок фонариком.
«В 1970-м и 1971 годах мы четырнадцать месяцев сидели в одиночном заточении без света. Через несколько месяцев я обнаружил дыру, сквозь которую можно было видеть солнечный свет, а иногда даже людей. Это были тонкинские крестьяне, в основном пожилые. Они приходили выменять что-нибудь у охраны, что, конечно же, не допускалось. Очень часто они останавливались возле дыры, чтобы перекинуться словом и отдохнуть. Наблюдая за ними, я думал, какие нормальные они люди и как мало они ждут от жизни».
Когда свет зажегся, Оуэну показалось странным, отчего это он так сомневался в своих способностях яхтсмена-одиночника, что даже опустился до лжи насчет своих прошлых походов. В конце концов, он справлялся с плаванием совсем неплохо. И, если бы лодка не была в таком плачевном состоянии, мог бы и победить.
По какой-то причине радиосигналы, долетавшие в этот уголок океана, принимались здесь как нигде четко. Голос из Австралии объяснял суть доплеровского эффекта для тех, кто желал получить сертификат радиолюбителя. Инструктор, который, скорее всего, был американцем азиатского происхождения, рассказывал об истории создания спектроскопа:
«В первых приборах этого типа использовалось сочетание электростатической и магнитной фокусировки, за счет которой ионы распределялись соответственно своим массам».
Не годится. Затем объявился «дикий» радиолюбитель из Южной Африки с позывным «Зулу Ромео альфа один Джульет пять шесть три», называвший себя Диким Максом.
Очевидно, это был подросток, шаривший по всему миру и выторговывавший все, что было интересного. Он вел передачу на двух выделенных ему частотах: на одной – в телефонном режиме, на другой – в телеграфном. Браун мог прослушивать частоты только поочередно. В морзянке у Дикого Макса был настоящий талант: паузы у него резонировали, точки и тире звучали ритмично, а молчание во время интервалов было каким-то саркастическим. В телефонном режиме он говорил ломким дискантом, по-африкански растягивая слова. Иногда в его голосе проскальзывали сумасшедшие нотки.
– У меня есть комплект из солнечной Индии! Есть таиландский комплект из слоновой кости – обычные шахматы, только ладьями в нем являются слоны с бивнями. Есть комплект из красного дерева, вырезанный заключенным на острове Дьявола. Дрейфус? «Монте-Кристо» – лучшие кубинские сигары. У меня есть комплект древней иранской игры Каз, которую все еще можно встретить в Хайбере. Есть также комплект из орехового дерева. Кокосовые? Да, у меня целая куча таких. Просто загляденье.
Затем он стал сыпать невообразимыми шутками, из которых до Брауна долетали только отдельные куски.
– Это было не перо и не десять шиллингов, Ваша честь. Это было подлое и низкое коварство ублюдка.
Он представлялся то уличным торговцем, то болтливым и жадным ребенком.
На восходе солнца, когда Браун поднялся на палубу, над горизонтом на северо-востоке стояло бледно-голубое сияние. Оно показалось ему таинственным и непостижимым.
В центре свечения находилось что-то, похожее на перевернутый горный хребет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45