На нервах просто играет.
– Она не хочет меня видеть, и не захочет никогда.
– Фигня. – Он небрежно сложил письмо и сунул обратно в растерзанный конверт. – Внешне кажется, что она с тобой порвала, но на самом деле она просто объявляет тебе хренов ультиматум. Обычное дело. «Ты меня больше никогда не увидишь. Никогда. Если только…» Джейн все время шлет мне такие письма. Регулярно. Расслабься. Если хочешь, позвони ей сегодня, – закончил он, собирая сырные крошки, упавшие на куртку. – Если!
Мы еще немного посидели, избегая разговора об Артуре.
– Кливленд, – начал я наконец.
– Ну, в общем, я не удивлен.
– Не удивлен?
– Это должно было произойти. А она забавно загнула в письме – про то, что сюрприз подбирается «со спины». Ха-ха! Эх ты, Бехштейн, дурень. Чего ревешь? Хватит, прекрати. Ненавижу слезы. Рассказывай, что там случилось.
И я очень коротко описал ему события предыдущего вечера.
– Он сказал, чтобы я больше не беспокоился на его счет.
Кливленд усмехнулся:
– К этому заявлению тоже пристегнуто большое «если». Они просто оба пошли ва-банк. Хватит реветь. Черт возьми! – Он полез в карман куртки и достал скомканную и разлохматившуюся бумажную салфетку. – На. Черт! Никого ты не потерял. Тебе только придется выбирать, один или другой. Ты готов?
– Да, наверное. – Я почувствовал облегчение. Голова начала проясняться, даже боль утихла. И все это под тяжестью грубоватого внимания Кливленда. – Спасибо, – сказал я. – Прости. Я еще расстроился, когда ты сказал, что работаешь на Пуники.
– Я работаю вместе с ним, Бехштейн. У нас с Дьявольским Пуном есть особая договоренность. И плакать тут не о чем, боже упаси. Меня посвящают в одну из самых древних и уважаемых профессий. Я учусь кое-чему очень полезному. Ладно, давай отвлекись на минутку и послушай.
– Знаю, знаю, забудь Артура навсегда и звони Флокс…
– Ты можешь оказаться в объятиях Флокс или Дайаны Росс, если захочешь, в течение часа. Правда. Только сдается мне, в этом случае тебе придется действительно забыть об Артуре. Или наоборот.
Он снова взял в руки конверт и стал задумчиво похлопывать им по тыльной стороне руки.
– Так кого ты любишь? Флокс или Артура? Я хочу сказать, кого ты любишь больше?
– Не знаю. Обоих люблю одинаково, – рассеянно произнес я.
– Ответ неверный, – покачал головой Кливленд. – Попробуй еще раз.
Я понял, что он прав. Мои чувства к Флокс, которые я привык считать любовью, отличались от той любви, что я питал к Артуру. Я подумал о ее чистом широком лбе, о ворохе немыслимых юбок в шкафу, об ароматах ее спальни, а когда эти мысли не приблизили меня к решению, обратился мыслями к ее нежности и заботливости, к тому, как открыто и верно она любит меня. Мне подумалось, что я не должен бы вот так ломать голову. Между мной и Флокс стояло нечто (может быть, я сам), что превращало любовь к ней в постоянное, непрекращающееся усилие. Флокс для меня была объемистым собранием маленьких ярких деталей, которые я тщился удержать в уме, в определенном порядке, постоянно повторяя некий перечень, потому что стоило мне забыть какую-то мелочь, улыбку или выражение, как весь образ рассыпался на части. Я выучил свою девушку наизусть.
А возможно, я, да и Кливленд, был слишком самонадеян, считая, что Флокс позволит мне вернуться. Возможно, она говорила о разрыве потому, что это и был разрыв.
– Кливленд, а ты правда спокойно смотришь на та…
– На что?
– Ну, на то, что я… что я, возможно…
– Педик? – Он положил письмо на книгу По и встал, потягиваясь, раскинув руки так широко, будто собирался обнять весь надвигающийся вечер. Одновременно он умудрился зычно рыгнуть и испортить воздух. – Ого! Вот так потянешься ненароком и взорвешься!
– Ха!
– Педик, как мой лучший друг? Как мой отец?
– Э…
– На самом деле, Бехштейн, я не считаю тебя педиком. В моем извращенном представлении ты просто валяешь дурака из-за этой гормональной свистопляски. Валяй, тебе будет полезно отдохнуть от Жрицы Злой Любви. Позвони ей, как там она сама пишет, «когда все пройдет».
Я запротестовал, утверждая, что в действительности все гораздо серьезнее, чем ему кажется. Я хотел объяснить, что чувствовал к Артуру, но вспомнил, как он недавно вяло изъяснялся в любви к Джейн, и промолчал. Он встал передо мной, спустившись на несколько ступеней, и я почти не видел его лица в сгустившихся сумерках.
– А чем ты занимался прошлой ночью? – спросил я, ожидая услышать очередную историю о возлияниях и безудержном веселье.
– Вчера ночью, – проговорил он, наблюдая, как горизонт наливается пурпуром, – я научился отключать систему сигнализации.
– Боже!
– Правда, здорово?
– Нет! На хрена?
– Так, для общего развития. А ты-то сам как думаешь? Для того чтобы проникать в дома. Пуну принадлежит пять ювелирных магазинов в Мон-Вэлли.
– Он же скупщик краденого.
– Причем самый крутой, Бехштейн.
– И ты собираешься для него воровать. – Я встал.
– Точно, и еще как. Кроме шуток, я буду как Кэри Грант в «Поймать вора».
Я бросился бежать прочь от своей квартиры, проскочил мимо него и, уже одолев половину ступенек, обернулся к Кливленду, который высился неясной тенью в свете, лившемся из далекого окна.
– Кливленд, это противозаконно! Это называется взлом. Взлом! Тебя за это могут посадить!
– Тихо! – Он спустился ко мне, и мы замерли друг против друга в напряжении. – Содомия, – произнес он.
Последовала долгая пауза, в конце которой он развернулся и сошел по ступеням к подножию лестницы.
– Я же не распсиховался и не стал вести себя как идиот, правда? – громко прошептал он. – Хотя мог бы. Ты вроде даже ждал чего-то подобного. Так почему ты просто не позволишь мне заниматься тем, чем я хочу, а я не буду мешать вам, мальчики, и, может быть, тогда мы сумеем остаться друзьями. – Он пошел было прочь от меня, но повернулся и прошептал: – И не воображай, что сможешь меня остановить. – Он схватил меня за плечо и больно сжал его. – Только попробуй меня сдать. – Он встряхнул меня. – Только попробуй проболтаться своему сиятельному папочке.
– Кливленд!
– Тихо! Потому что я тоже могу кому-нибудь проболтаться о тебе. – Хрустнув суставом, он отпустил мое плечо, и я упал навзничь на ступени.
– Ради всего святого, Кливленд, – прошептал я. Он смахнул волосы с глаз. Казалось, его что-то смущало.
– Ну и ладно. Спасибо за сэндвич с сыром. Спокойной ночи.
Я смотрел, как он удаляется, мелькая в пятнах фонарного света, и с каждым разом как будто съеживается: большущий, большой, поменьше – и ничего. Потом я вернулся домой, включил верхний свет и лампу над крыльцом. Я стоял посереди гостиной, раздраженно засунув руки в карманы. В левом моя рука нащупала обрывок бумаги. Я развернул его – это была салфетка для коктейля, которую Кливленд оставил в баре; она прилипла к влажному боку моего пивного бокала в день нашей первой встречи с Карлом Пуники. Я рассматривал два слова, написанные на клочке; «Надо подумать» – и внезапно вспомнил о письме Флокс. Сердце ухнуло вниз. Снаружи у ступеней не было ничего, кроме туч ночных мотыльков, которые слетелись, чтобы расшибить свои головы о лампочку. Наверное, Кливленд схватил письмо в темноте, когда нагнулся за книгой. Завтра утром я ему позвоню и все улажу. Я снова вернулся в дом и долго кружил по комнате. Потом читал старые газеты, потом снова кружил. В конце концов я вновь полез в карман и вытащил монету. Орел – Флокс, решка – Артур. Выпал орел. Я позвонил Артуру.
20. Жизнь на Венере
Мы спали вместе. Утром Артур вставал и собирался на работу, копаясь в сваленной кучей нашей с ним одежде. Засовывал голову под кран над раковиной и хлопал на прощанье дверью. После его ухода я растрачивал роскошь свободного часа на купание в ванне, попиравшей пол когтистыми лапами ножек, и прочие странности. Нам жилось хорошо. Артур готовил изумительные ужины, в холодильнике всегда были блюда из макарон в цветах итальянского флага, несколько бутылок изысканного вина, каперсы, киви, рыба с гавайскими названиями, о которой я раньше и не слышал, и спаржа. Ее Артур любил больше всего остального и хранил в больших, стянутых резинкой пучках, которые неизменно называл «педиками». Грязную одежду мы отправляли в прачечную, и нам возвращали ее как подарок, завернутой в голубую бумагу. А еще мы при первой же возможности отправлялись в постель. Я не считал себя геем. Я вообще редко размышлял о своей сути. Но весь день, с первого светлого мгновения, когда я утром открывал глаза, и до последней, темной секунды, еще отмеченной ощущением теплого дыхания Артура у моего плеча, я был взвинчен, полон энергии и очень напутан. Город опять был новым и по-новому опасным. Я шнырял по улицам, избегая смотреть на встречных, как шпион, продавшийся вожделению и счастью и вынужденный хранить свой секрет, постоянно готовый сорваться с языка.
Состоятельная молодая пара, которая должна была вернуться в последний день июля, наняла чернокожую женщину, чтобы та убирала в их доме. Женщину звали Велва. В одно прекрасное утро – единственное утро среды, которое я провел в Доме Предсказательницы Погоды, – в восемь часов, она вошла в спальню и взвизгнула. После пары секунд увлеченного наблюдения Велва выбежала из комнаты, крича, что просит прощения. Мы с Артуром отпрянули друг от друга, расслабились и засмеялись. Потом закурили и принялись обсуждать стратегию.
– Может, мне стоит спуститься вниз, – высказал он предположение.
– Только штаны надень.
– Что она будет делать? – размышлял он. – Я недостаточно ее знаю, чтобы предсказать последствия. Чернокожие всегда оставались для меня загадкой.
– Возьми трубку.
– Зачем?
– Вдруг она звонит в полицию.
– Или в «скорую».
Я тут же представил, как мои толстые друзья из «Бордуок», прикатившие на сантранспорте, начинают подсоединять электроды к апоплексической туше взбешенной уборщицы, которую хватил паралич посреди гостиной. Артур поднял трубку, послушал и положил ее обратно на рычаги.
– Длинный гудок, – сказал он. – И потом, я не пойду вниз. Лучше ты сходи. Дай ей пять долларов или что-нибудь в этом роде. – Он толкнул меня, и я выпал из кровати вместе с простыней. Ее край зацепился за светильник, который рухнул вслед за мной с оглушительным звоном – это вдребезги разлетелась лампочка.
Мы уставились друг на друга, округлив глаза, напружинившись и ловя каждый звук, как два пацана, которым мама строго-настрого наказала не будить младшего брата. Однако ущерб ограничился разбившейся лампочкой.
Пока мы завтракали и собирались на работу, Велва нашла себе занятие в дальней части дома, и последующие события показали, что она не обмолвилась об увиденном ни словом. Может, ей просто было все равно. Я представлял себе, что она мать Ларча, давно со всем смирившаяся. Так или иначе, мы были счастливы. Как любой удачливый шпион, я чувствовал страх и блаженство одновременно.
Питтсбург тоже пребывал во власти влажного безумия. На следующий день после того, как я подбросил монетку, солнце скрылось за неизбывной серой пеленой облаков, которая никак не могла пролиться дождем. Тем не менее солнце шпарило немилосердно, так что казалось, будто густой, влажный, сернистый воздух кипит вокруг тебя. Ближе к полудню над асфальтом курились завесы пара. Артур сказал, что так, должно быть, выглядит жизнь на Венере. Когда я шел на работу – куда прибывал усталый, в мокрой от пота рубашке, которая липла к спине, как инопланетная тварь, – «Храм знаний», обычно коричневый, казался черным от влаги, отсыревшим, затопленным, затерянным на дне, как Атлантида. Та неделя ознаменовалась тремя случаями беспорядочной стрельбы, двумя крупными дорожными авариями, в которых разбилось сразу несколько машин, а также шумно обсуждавшимся попранием спортивных принципов, когда один из «Пиратов» сломал три зуба злополучному игроку «Филли», и жутковатой находкой в Блумфилде, где мусорном баке обнаружили живого младенца.
И даже наши постельные игры под конец последней недели в Доме Предсказательницы Погоды приобрели отчетливо венерианский характер. В наш сексуальный обиход вошли борцовские захваты, укусы, даже легкие удары. Я обнаружил у себя на плечах сиреневые отметины. Это все погода, думалось мне, а может, допустил я однажды – только раз, и то на мгновение, поскольку твердо сопротивлялся этой мысли, – так оно и бывает, когда занимаешься любовью с мужчиной.
Я дал отцу номер телефона Предсказательницы Погоды и гадал, что он мог подумать, ведь у меня было собственное отличное жилье. Я уже несколько дней уклонялся от общения с ним, чувствуя неловкость не столько из-за Кливленда, и Пуники, и Флокс, и моей матери, и нового образа жизни, о котором я старался не думать, сколько из-за непривычной, почти молящей интонации в его голосе во время наших коротких разговоров и его явно искреннего желания встретиться со мной. Наши прежние встречи никогда не были ни событиями первоочередной важности, ни чем-то, что можно пропустить. Мы встречались, если позволяло время, а потом он снова улетал в Вашингтон. На сей раз отец зашел настолько далеко, что продлил свой визит на несколько бесполезных дней, а его странная решимость не уезжать, пока он не сводит меня в кино, заставила меня еще острее ощутить дистанцию между нами и плачевное состояние наших отношений. Мне не нравилось наблюдать за тем, как отец отклонялся от своих привычных стандартов. Это ему не шло. В конце среды, которая началась с воплей испуганной Велвы, я, вернувшись домой с работы, обнаружил на автоответчике Предсказательницы Погоды сообщение от моего отца. Меня бросило в дрожь от грустного очарования его голоса, его смущения, вызванного необходимостью говорить с машиной.
«Гм, Арт, это твой отец, – произнес его голос. – Ты меня слышишь? Я рад, что ты продвигаешься в освоении техники. Сегодня, гм, последний день Фестиваля Джо Бехштейна, и наши записи показывают, что ты ни разу не воспользовался своим абонементом. Что ты думаешь об этом фантастическом боевике, по которому тут все сходят с ума?»
– Это твой отец? – спросил Артур, напугав меня: он подошел со спины и обхватил руками мое горло.
«Не хочешь его посмотреть?» – продолжал голос.
– Да, – ответил я. – Тише.
– А у него высокий голос!
– Тихо, я из-за тебя все прослушал. – Я перемотал пленку. – Он приглашает меня в кино.
– У него голос как у Винни-Пуха.
«…хочешь его посмотреть? Дело в том, что я завтра утром улетаю. Арт…»
– Конечно пойдем! Я бы с удовольствием с ним познакомился.
– Тихо ты! И не издевайся над его голосом. – Я снова перемотал пленку.
«…утром улетаю. Арт…»
– Он знает?
– Пожалуйста!
«…у тебя все в порядке?»
Я перезвонил ему и сказал, что приду с другом. С другим другом.
– Вот как, – произнес отец, и мне в ту же секунду расхотелось с ним встречаться. – Это так необходимо? Мы не можем побыть наедине, хотя бы один раз?
– Ну…
Я сидел на краю кровати, Артур решил встать передо мной на колени и расстегнуть мне брюки.
– Ты что, боишься встретиться со мной один на один?
– Наверное, пап. Перестань! – Я оттолкнул склонившуюся голову Артура.
– Что перестать?
– Ничего, ах да. Я не знаю.
– Арт, я многое хочу тебе сказать, но такие темы не обсуждают в присутствии друзей.
– Ох, – прошептал я, толкаясь и удерживая. – Пожалуйста.
– Арт?
«Боже мой».
– Да, ну тогда давай закроем эту тему, пап? Скорее всего, мне не понравится то, что ты хочешь сказать, правда? Нет, конечно не понравится. – «Боже мой!» – Возвращайся в Вашингтон. Передавай привет бабушке. А-а…
«Ох!»
– Арт, – теперь в его голосе появилась жесткость. Винни-Пух терял свое право собственности и способность управлять ситуацией. – Что с тобой происходит?
– Прости, папа, – прошептал я и почувствовал, как выскальзываю, выскальзываю сквозь пальцы и пальцы в безразличную, безжалостную волну.
Я упал на кровать навзничь. Артур нажал на рычаг, прерывая мой разговор с отцом. Он выпрямился, вытер уголок рта, оправил на мне одежду и застегнул молнию на брюках. Все это аккуратными, заботливыми движениями.
– А с каким другом он уже познакомился? – спросил Артур.
Я соскользнул вперед и встал на колени перед телефоном. Голова моя была опущена.
– С Кливлендом.
– Да? А почему я об этом не знал?
– Ну, наверное, на этот раз твоя разведка тебя подвела. – Я пристально смотрел на него. Неужели не понимает, что он… что я только что сделал? Что же я сделал?
– Наверное, я им просто мало заплатил, – заметил он и грустно улыбнулся.
– Ну, я, должно быть, забыл тебе сказать.
Кливленд. В последнее время мысли о нем вызывали у меня только смутное беспокойство, которое легко развеивалось словом или лаской Артура. В тот момент мне казалось возможным – нет, простите меня, желательным, – чтобы Кливленд, занятый своей новой карьерой, был потерян для нас навсегда, исчез в этом исчезающем мире моего отца, как два белых медведя на льдине, дрейфующей в молочную пустоту тумана.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
– Она не хочет меня видеть, и не захочет никогда.
– Фигня. – Он небрежно сложил письмо и сунул обратно в растерзанный конверт. – Внешне кажется, что она с тобой порвала, но на самом деле она просто объявляет тебе хренов ультиматум. Обычное дело. «Ты меня больше никогда не увидишь. Никогда. Если только…» Джейн все время шлет мне такие письма. Регулярно. Расслабься. Если хочешь, позвони ей сегодня, – закончил он, собирая сырные крошки, упавшие на куртку. – Если!
Мы еще немного посидели, избегая разговора об Артуре.
– Кливленд, – начал я наконец.
– Ну, в общем, я не удивлен.
– Не удивлен?
– Это должно было произойти. А она забавно загнула в письме – про то, что сюрприз подбирается «со спины». Ха-ха! Эх ты, Бехштейн, дурень. Чего ревешь? Хватит, прекрати. Ненавижу слезы. Рассказывай, что там случилось.
И я очень коротко описал ему события предыдущего вечера.
– Он сказал, чтобы я больше не беспокоился на его счет.
Кливленд усмехнулся:
– К этому заявлению тоже пристегнуто большое «если». Они просто оба пошли ва-банк. Хватит реветь. Черт возьми! – Он полез в карман куртки и достал скомканную и разлохматившуюся бумажную салфетку. – На. Черт! Никого ты не потерял. Тебе только придется выбирать, один или другой. Ты готов?
– Да, наверное. – Я почувствовал облегчение. Голова начала проясняться, даже боль утихла. И все это под тяжестью грубоватого внимания Кливленда. – Спасибо, – сказал я. – Прости. Я еще расстроился, когда ты сказал, что работаешь на Пуники.
– Я работаю вместе с ним, Бехштейн. У нас с Дьявольским Пуном есть особая договоренность. И плакать тут не о чем, боже упаси. Меня посвящают в одну из самых древних и уважаемых профессий. Я учусь кое-чему очень полезному. Ладно, давай отвлекись на минутку и послушай.
– Знаю, знаю, забудь Артура навсегда и звони Флокс…
– Ты можешь оказаться в объятиях Флокс или Дайаны Росс, если захочешь, в течение часа. Правда. Только сдается мне, в этом случае тебе придется действительно забыть об Артуре. Или наоборот.
Он снова взял в руки конверт и стал задумчиво похлопывать им по тыльной стороне руки.
– Так кого ты любишь? Флокс или Артура? Я хочу сказать, кого ты любишь больше?
– Не знаю. Обоих люблю одинаково, – рассеянно произнес я.
– Ответ неверный, – покачал головой Кливленд. – Попробуй еще раз.
Я понял, что он прав. Мои чувства к Флокс, которые я привык считать любовью, отличались от той любви, что я питал к Артуру. Я подумал о ее чистом широком лбе, о ворохе немыслимых юбок в шкафу, об ароматах ее спальни, а когда эти мысли не приблизили меня к решению, обратился мыслями к ее нежности и заботливости, к тому, как открыто и верно она любит меня. Мне подумалось, что я не должен бы вот так ломать голову. Между мной и Флокс стояло нечто (может быть, я сам), что превращало любовь к ней в постоянное, непрекращающееся усилие. Флокс для меня была объемистым собранием маленьких ярких деталей, которые я тщился удержать в уме, в определенном порядке, постоянно повторяя некий перечень, потому что стоило мне забыть какую-то мелочь, улыбку или выражение, как весь образ рассыпался на части. Я выучил свою девушку наизусть.
А возможно, я, да и Кливленд, был слишком самонадеян, считая, что Флокс позволит мне вернуться. Возможно, она говорила о разрыве потому, что это и был разрыв.
– Кливленд, а ты правда спокойно смотришь на та…
– На что?
– Ну, на то, что я… что я, возможно…
– Педик? – Он положил письмо на книгу По и встал, потягиваясь, раскинув руки так широко, будто собирался обнять весь надвигающийся вечер. Одновременно он умудрился зычно рыгнуть и испортить воздух. – Ого! Вот так потянешься ненароком и взорвешься!
– Ха!
– Педик, как мой лучший друг? Как мой отец?
– Э…
– На самом деле, Бехштейн, я не считаю тебя педиком. В моем извращенном представлении ты просто валяешь дурака из-за этой гормональной свистопляски. Валяй, тебе будет полезно отдохнуть от Жрицы Злой Любви. Позвони ей, как там она сама пишет, «когда все пройдет».
Я запротестовал, утверждая, что в действительности все гораздо серьезнее, чем ему кажется. Я хотел объяснить, что чувствовал к Артуру, но вспомнил, как он недавно вяло изъяснялся в любви к Джейн, и промолчал. Он встал передо мной, спустившись на несколько ступеней, и я почти не видел его лица в сгустившихся сумерках.
– А чем ты занимался прошлой ночью? – спросил я, ожидая услышать очередную историю о возлияниях и безудержном веселье.
– Вчера ночью, – проговорил он, наблюдая, как горизонт наливается пурпуром, – я научился отключать систему сигнализации.
– Боже!
– Правда, здорово?
– Нет! На хрена?
– Так, для общего развития. А ты-то сам как думаешь? Для того чтобы проникать в дома. Пуну принадлежит пять ювелирных магазинов в Мон-Вэлли.
– Он же скупщик краденого.
– Причем самый крутой, Бехштейн.
– И ты собираешься для него воровать. – Я встал.
– Точно, и еще как. Кроме шуток, я буду как Кэри Грант в «Поймать вора».
Я бросился бежать прочь от своей квартиры, проскочил мимо него и, уже одолев половину ступенек, обернулся к Кливленду, который высился неясной тенью в свете, лившемся из далекого окна.
– Кливленд, это противозаконно! Это называется взлом. Взлом! Тебя за это могут посадить!
– Тихо! – Он спустился ко мне, и мы замерли друг против друга в напряжении. – Содомия, – произнес он.
Последовала долгая пауза, в конце которой он развернулся и сошел по ступеням к подножию лестницы.
– Я же не распсиховался и не стал вести себя как идиот, правда? – громко прошептал он. – Хотя мог бы. Ты вроде даже ждал чего-то подобного. Так почему ты просто не позволишь мне заниматься тем, чем я хочу, а я не буду мешать вам, мальчики, и, может быть, тогда мы сумеем остаться друзьями. – Он пошел было прочь от меня, но повернулся и прошептал: – И не воображай, что сможешь меня остановить. – Он схватил меня за плечо и больно сжал его. – Только попробуй меня сдать. – Он встряхнул меня. – Только попробуй проболтаться своему сиятельному папочке.
– Кливленд!
– Тихо! Потому что я тоже могу кому-нибудь проболтаться о тебе. – Хрустнув суставом, он отпустил мое плечо, и я упал навзничь на ступени.
– Ради всего святого, Кливленд, – прошептал я. Он смахнул волосы с глаз. Казалось, его что-то смущало.
– Ну и ладно. Спасибо за сэндвич с сыром. Спокойной ночи.
Я смотрел, как он удаляется, мелькая в пятнах фонарного света, и с каждым разом как будто съеживается: большущий, большой, поменьше – и ничего. Потом я вернулся домой, включил верхний свет и лампу над крыльцом. Я стоял посереди гостиной, раздраженно засунув руки в карманы. В левом моя рука нащупала обрывок бумаги. Я развернул его – это была салфетка для коктейля, которую Кливленд оставил в баре; она прилипла к влажному боку моего пивного бокала в день нашей первой встречи с Карлом Пуники. Я рассматривал два слова, написанные на клочке; «Надо подумать» – и внезапно вспомнил о письме Флокс. Сердце ухнуло вниз. Снаружи у ступеней не было ничего, кроме туч ночных мотыльков, которые слетелись, чтобы расшибить свои головы о лампочку. Наверное, Кливленд схватил письмо в темноте, когда нагнулся за книгой. Завтра утром я ему позвоню и все улажу. Я снова вернулся в дом и долго кружил по комнате. Потом читал старые газеты, потом снова кружил. В конце концов я вновь полез в карман и вытащил монету. Орел – Флокс, решка – Артур. Выпал орел. Я позвонил Артуру.
20. Жизнь на Венере
Мы спали вместе. Утром Артур вставал и собирался на работу, копаясь в сваленной кучей нашей с ним одежде. Засовывал голову под кран над раковиной и хлопал на прощанье дверью. После его ухода я растрачивал роскошь свободного часа на купание в ванне, попиравшей пол когтистыми лапами ножек, и прочие странности. Нам жилось хорошо. Артур готовил изумительные ужины, в холодильнике всегда были блюда из макарон в цветах итальянского флага, несколько бутылок изысканного вина, каперсы, киви, рыба с гавайскими названиями, о которой я раньше и не слышал, и спаржа. Ее Артур любил больше всего остального и хранил в больших, стянутых резинкой пучках, которые неизменно называл «педиками». Грязную одежду мы отправляли в прачечную, и нам возвращали ее как подарок, завернутой в голубую бумагу. А еще мы при первой же возможности отправлялись в постель. Я не считал себя геем. Я вообще редко размышлял о своей сути. Но весь день, с первого светлого мгновения, когда я утром открывал глаза, и до последней, темной секунды, еще отмеченной ощущением теплого дыхания Артура у моего плеча, я был взвинчен, полон энергии и очень напутан. Город опять был новым и по-новому опасным. Я шнырял по улицам, избегая смотреть на встречных, как шпион, продавшийся вожделению и счастью и вынужденный хранить свой секрет, постоянно готовый сорваться с языка.
Состоятельная молодая пара, которая должна была вернуться в последний день июля, наняла чернокожую женщину, чтобы та убирала в их доме. Женщину звали Велва. В одно прекрасное утро – единственное утро среды, которое я провел в Доме Предсказательницы Погоды, – в восемь часов, она вошла в спальню и взвизгнула. После пары секунд увлеченного наблюдения Велва выбежала из комнаты, крича, что просит прощения. Мы с Артуром отпрянули друг от друга, расслабились и засмеялись. Потом закурили и принялись обсуждать стратегию.
– Может, мне стоит спуститься вниз, – высказал он предположение.
– Только штаны надень.
– Что она будет делать? – размышлял он. – Я недостаточно ее знаю, чтобы предсказать последствия. Чернокожие всегда оставались для меня загадкой.
– Возьми трубку.
– Зачем?
– Вдруг она звонит в полицию.
– Или в «скорую».
Я тут же представил, как мои толстые друзья из «Бордуок», прикатившие на сантранспорте, начинают подсоединять электроды к апоплексической туше взбешенной уборщицы, которую хватил паралич посреди гостиной. Артур поднял трубку, послушал и положил ее обратно на рычаги.
– Длинный гудок, – сказал он. – И потом, я не пойду вниз. Лучше ты сходи. Дай ей пять долларов или что-нибудь в этом роде. – Он толкнул меня, и я выпал из кровати вместе с простыней. Ее край зацепился за светильник, который рухнул вслед за мной с оглушительным звоном – это вдребезги разлетелась лампочка.
Мы уставились друг на друга, округлив глаза, напружинившись и ловя каждый звук, как два пацана, которым мама строго-настрого наказала не будить младшего брата. Однако ущерб ограничился разбившейся лампочкой.
Пока мы завтракали и собирались на работу, Велва нашла себе занятие в дальней части дома, и последующие события показали, что она не обмолвилась об увиденном ни словом. Может, ей просто было все равно. Я представлял себе, что она мать Ларча, давно со всем смирившаяся. Так или иначе, мы были счастливы. Как любой удачливый шпион, я чувствовал страх и блаженство одновременно.
Питтсбург тоже пребывал во власти влажного безумия. На следующий день после того, как я подбросил монетку, солнце скрылось за неизбывной серой пеленой облаков, которая никак не могла пролиться дождем. Тем не менее солнце шпарило немилосердно, так что казалось, будто густой, влажный, сернистый воздух кипит вокруг тебя. Ближе к полудню над асфальтом курились завесы пара. Артур сказал, что так, должно быть, выглядит жизнь на Венере. Когда я шел на работу – куда прибывал усталый, в мокрой от пота рубашке, которая липла к спине, как инопланетная тварь, – «Храм знаний», обычно коричневый, казался черным от влаги, отсыревшим, затопленным, затерянным на дне, как Атлантида. Та неделя ознаменовалась тремя случаями беспорядочной стрельбы, двумя крупными дорожными авариями, в которых разбилось сразу несколько машин, а также шумно обсуждавшимся попранием спортивных принципов, когда один из «Пиратов» сломал три зуба злополучному игроку «Филли», и жутковатой находкой в Блумфилде, где мусорном баке обнаружили живого младенца.
И даже наши постельные игры под конец последней недели в Доме Предсказательницы Погоды приобрели отчетливо венерианский характер. В наш сексуальный обиход вошли борцовские захваты, укусы, даже легкие удары. Я обнаружил у себя на плечах сиреневые отметины. Это все погода, думалось мне, а может, допустил я однажды – только раз, и то на мгновение, поскольку твердо сопротивлялся этой мысли, – так оно и бывает, когда занимаешься любовью с мужчиной.
Я дал отцу номер телефона Предсказательницы Погоды и гадал, что он мог подумать, ведь у меня было собственное отличное жилье. Я уже несколько дней уклонялся от общения с ним, чувствуя неловкость не столько из-за Кливленда, и Пуники, и Флокс, и моей матери, и нового образа жизни, о котором я старался не думать, сколько из-за непривычной, почти молящей интонации в его голосе во время наших коротких разговоров и его явно искреннего желания встретиться со мной. Наши прежние встречи никогда не были ни событиями первоочередной важности, ни чем-то, что можно пропустить. Мы встречались, если позволяло время, а потом он снова улетал в Вашингтон. На сей раз отец зашел настолько далеко, что продлил свой визит на несколько бесполезных дней, а его странная решимость не уезжать, пока он не сводит меня в кино, заставила меня еще острее ощутить дистанцию между нами и плачевное состояние наших отношений. Мне не нравилось наблюдать за тем, как отец отклонялся от своих привычных стандартов. Это ему не шло. В конце среды, которая началась с воплей испуганной Велвы, я, вернувшись домой с работы, обнаружил на автоответчике Предсказательницы Погоды сообщение от моего отца. Меня бросило в дрожь от грустного очарования его голоса, его смущения, вызванного необходимостью говорить с машиной.
«Гм, Арт, это твой отец, – произнес его голос. – Ты меня слышишь? Я рад, что ты продвигаешься в освоении техники. Сегодня, гм, последний день Фестиваля Джо Бехштейна, и наши записи показывают, что ты ни разу не воспользовался своим абонементом. Что ты думаешь об этом фантастическом боевике, по которому тут все сходят с ума?»
– Это твой отец? – спросил Артур, напугав меня: он подошел со спины и обхватил руками мое горло.
«Не хочешь его посмотреть?» – продолжал голос.
– Да, – ответил я. – Тише.
– А у него высокий голос!
– Тихо, я из-за тебя все прослушал. – Я перемотал пленку. – Он приглашает меня в кино.
– У него голос как у Винни-Пуха.
«…хочешь его посмотреть? Дело в том, что я завтра утром улетаю. Арт…»
– Конечно пойдем! Я бы с удовольствием с ним познакомился.
– Тихо ты! И не издевайся над его голосом. – Я снова перемотал пленку.
«…утром улетаю. Арт…»
– Он знает?
– Пожалуйста!
«…у тебя все в порядке?»
Я перезвонил ему и сказал, что приду с другом. С другим другом.
– Вот как, – произнес отец, и мне в ту же секунду расхотелось с ним встречаться. – Это так необходимо? Мы не можем побыть наедине, хотя бы один раз?
– Ну…
Я сидел на краю кровати, Артур решил встать передо мной на колени и расстегнуть мне брюки.
– Ты что, боишься встретиться со мной один на один?
– Наверное, пап. Перестань! – Я оттолкнул склонившуюся голову Артура.
– Что перестать?
– Ничего, ах да. Я не знаю.
– Арт, я многое хочу тебе сказать, но такие темы не обсуждают в присутствии друзей.
– Ох, – прошептал я, толкаясь и удерживая. – Пожалуйста.
– Арт?
«Боже мой».
– Да, ну тогда давай закроем эту тему, пап? Скорее всего, мне не понравится то, что ты хочешь сказать, правда? Нет, конечно не понравится. – «Боже мой!» – Возвращайся в Вашингтон. Передавай привет бабушке. А-а…
«Ох!»
– Арт, – теперь в его голосе появилась жесткость. Винни-Пух терял свое право собственности и способность управлять ситуацией. – Что с тобой происходит?
– Прости, папа, – прошептал я и почувствовал, как выскальзываю, выскальзываю сквозь пальцы и пальцы в безразличную, безжалостную волну.
Я упал на кровать навзничь. Артур нажал на рычаг, прерывая мой разговор с отцом. Он выпрямился, вытер уголок рта, оправил на мне одежду и застегнул молнию на брюках. Все это аккуратными, заботливыми движениями.
– А с каким другом он уже познакомился? – спросил Артур.
Я соскользнул вперед и встал на колени перед телефоном. Голова моя была опущена.
– С Кливлендом.
– Да? А почему я об этом не знал?
– Ну, наверное, на этот раз твоя разведка тебя подвела. – Я пристально смотрел на него. Неужели не понимает, что он… что я только что сделал? Что же я сделал?
– Наверное, я им просто мало заплатил, – заметил он и грустно улыбнулся.
– Ну, я, должно быть, забыл тебе сказать.
Кливленд. В последнее время мысли о нем вызывали у меня только смутное беспокойство, которое легко развеивалось словом или лаской Артура. В тот момент мне казалось возможным – нет, простите меня, желательным, – чтобы Кливленд, занятый своей новой карьерой, был потерян для нас навсегда, исчез в этом исчезающем мире моего отца, как два белых медведя на льдине, дрейфующей в молочную пустоту тумана.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26