Мерген шепнул бойцу, чтобы, как только услышит его троекратный свист, ползком отходил в сторону ручья, который течет отсюда в расположение роты. Перебравшись к другому бойцу, он повторил то же самое. И когда оповестил всех пятерых, тут же свистнул, как условились. Он видел, как по овражку, извивавшемуся между деревьями и кустами, поползли его товарищи. А сам остался прикрывать их отход.
Но немцы, сбитые с толку смертью командира, больше не наступали: можно было отходить и самому Мергену. Но тут он услышал еле уловимый шорох за спиной. Оглянувшись, он увидел двух немецких автоматчиков, кравшихся к землянке. Один из них уже взялся было за дверь, чтобы открыть ее, а другой приготовился швырнуть в землянку гранату. В этот момент раздались подряд два выстрела. Гитлеровцы уткнулись головами в дверь, загородив своими трупами вход.
Из оврага Мергену посвистывали. Кто-то из бойцов звал его. Да он и сам понимал, что пора уходить. Но когда он собрался перескочить к овражку, из-за землянки появилось еще несколько немцев. Они стреляли на ходу во все стороны. А один, видимо на всякий случай, бросил гранату, которая взорвалась в каких-нибудь трех шагах от Мергена, прильнувшего за деревом к земле. Когда рассеялся дым после взрыва. Мерген увидел возле землянки Бадму, за которым с автоматами наизготовку стояли три гитлеровца. Бадма беспомощно разводил руками, словно в чем-то оправдывался перед фашистами.
Мергену показалось, что в этот момент лютой злобой наполнились даже его пальцы, цепко сжавшие винтовку. Больше не было Бадмы, одноклассника, однохотонца. Был предатель, враг, фашист. Вся ярость Мергена в этот миг, казалось, перешла в винтовку, в кусочек свинца, который понесет возмездие изменнику. Но как ни проворен был сын охотника, он не успел поймать на мушку своего нового врага. Тот нагнулся и стал оттаскивать от дверей землянки трупы убитых. Мерген мог его убить, если не одним, то двумя выстрелами. Но, скорее всего, он его только ранил бы в спину, в зад. А он считал, что этого гада надо не просто убить, а расстрелять, как перед строем, привести в исполнение приговор, который Родина уже, конечно же, вынесла ему. Однако такого момента больше не было. Бадма опустился на корточки, видно, прятался от шальных пуль, и раскрыл дверь. Немец дулом автомата втолкнул его в землянку. Из-за землянки выскочили еще немцы и, стреляя из автоматов, стали прочесывать лес. Один из них шел прямо на Мергена, и тому ничего не оставалось, как уползти незаметно в овраг. Выстрел из винтовки мог обнаружить не только его самого, но и ожидавших его отхода товарищей. Мерген пробирался по овражку и уже чувствовал близость товарищей, но видел перед глазами только Бадму, угодливо открывающего врагам дверь землянки. Догнав красноармейцев, сидевших тесной кучкой в овраге между кустами ольхи, Мерген как-то сразу всех их обнял и замолк.
– Что случилось? – спросил один из бойцов. – На тебе лица нет. Погиб твой земляк?
Мерген молча смотрел то на одного, то на другого. Эти пятеро бойцов казались ему сейчас самыми дорогими людьми на свете, земляками, однохотонцами, братьями. Ему даже казалось, что вот с тем белолицым окающим вологодцем он еще в детстве не раз отражал налеты буйной ватаги Бадмы. А с Ризаматом рыбачил на озерах. И всех их он знает давным-давно, на каждого надеется, как на самого себя.
И сколько потом ни возвращался Мерген к мыслям о Бадме, все больше убеждался, что тот всегда был для него чужаком…
Увидев, что Бадма привел их к пустой землянке, немцы пришли в ярость. Сам командир захлопнул за Бадмой дверь землянки и, разбив оконце, бросил внутрь гранату. Спасся Бадма только потому, что залез за глиняную печурку. Ни один осколок не задел его в этом укрытии. А когда шаги немцев удалились, он выбрался из землянки и нырнул в лес, как в воду…
Теперь Бадма прятался и от тех и от других. Для своих он дезертир. А для оккупантов ничтожество, над которым те могут потешаться, как захотят.
Двое суток пробирался он по лесным чащобам, не зная, на какой стороне фронта находится. Наконец наткнулся на старика, несшего из леса хворост. Старик объяснил, что это сторона, занятая гитлеровцами, и, поверив, что красноармеец просто-напросто отбился от своей части, снабдил его едой и рассказал, как ему пробраться к своим. Бадма еду взял, а пошел в противоположную сторону. В одном селе он переоделся в гражданское, достал карту европейской части СССР и по оккупированной территории стал пробираться в Калмыкию. Он шел по безлюдным местам. Но если попадался на глаза немцам или их прислужникам, выдавал себя за человека, много натерпевшегося от Советской власти. При этом он показывал полуистлевшую, но бережно сохраненную им еще дореволюционную справку, из которой было видно, что он, Бадма Цедяев, – выходец из знатного рода. Так эта полуистлевшая бумажка, предусмотрительно захваченная из дому еще в день вызова в военкомат, стала своеобразным пропуском на территории, захваченной гитлеровцами.
Но в одном украинском селе Бадма попал в перестрелку партизан с немцами. Он от тех и других удрал в лес и вдруг напоролся на гитлеровского солдата с забинтованной головой. Видимо, здесь стояла воинская часть, и раненый фашист шел в санпункт. Бадма легко мог удушить худущего плюгавенького фрица… Но какой он ни есть, он немец, представитель армии, под крылышком которой Бадма надеялся свить себе орлиное гнездо. Бадма окликнул гитлеровца. Тот резко обернулся, машинально вскинув автомат на изготовку. Однако стрелять плюгавенький не стал, потому что Бадма стоял с дрожащими, высоко поднятыми руками. Фашист подозвал его поближе:
– Ком, ком!
Еще выше подняв руки, Бадма подошел к гитлеровцу, и тот начал его обыскивать, ощупывать одной рукой, не снимая другой, руки с автомата. Бадма похолодел, когда фашист стал прощупывать карман пиджака, и схватился было рукой за карман. Но солдат ткнул его в грудь дулом автомата и заорал так, что Бадма вытянулся пуще прежнего. Гитлеровец, нащупав что-то твердое, вытащил из кармана замусоленный платочек с тугим узелком, Пощупав узелок, фашист, наверное, догадался, что там что-то ценное, сделал два шага назад, чтобы Бадма не смог выхватить у него автомат, и быстро развязал грязный узелок. Серое, прыщеватое лицо гитлеровца вдруг засияло, словно осветилось отблеском золотых колец.
– Гольд? – спросил немец.
Бадма знал, что «гольд» по-немецки «золото». И утвердительно кивнул головой.
Гитлеровец зыркнул по сторонам и воровато отправил оба кольца в свой карман.
В это время из глубины леса раздался голос другого немца. Тот, наверное, звал плюгавенького. Бадма это понял, потому что его грабитель как-то виновато съежился и крикнул:
– Дорт ист партизан!
«Он меня принял за партизана?!» – догадался Бадма и побледнел. Он все еще не понимал, что именно богатство, на которое он так надеется, и послужит причиной его бесславной гибели.
Не нашел бы немец у него колец, привел бы в часть, и зачлось бы ему, что даже раненый взял в плен партизана. А теперь фашист не мог вести пленного к начальству. Вдруг там узнают о драгоценностях и заберут себе. И гитлеровец решил отвязаться от единственного свидетеля, дал очередь из автомата и, не глянув на убитого, ушел своим путем.
Без выстрела
Бурулов оставался в обозе, и никто его никуда не собирался переводить. Наоборот, капитан к нему привык и считал самым надежным помощником. Часто вспоминал Мерген обещание лейтенанта Воронова. Человек этот не из таких, чтобы не выполнить своего обещания. Но где он сам, этот Воронов? Выжил ли после той тряской дороги? Ведь свинец был у него даже в легком…
И вдруг Воронов сам нашел Мергена. Заявился в лес, где обоз укрылся на день от самолетов. Он приехал уже в звании капитана с работником штаба части и привез приказ командира полка о переводе старшего сержанта Мергена Бурулова в подчинение капитану Воронову. В тот же день Мерген распрощался со своими бойцами. И только теперь понял, что если бы не приказ, он никуда по доброй воле не уехал бы от товарищей, с которыми породнился, казалось, навеки. Особенно тяжело было ему расставаться с Ризаматом Юсуповым. И вдруг ему пришла дерзкая мысль просить капитана взять к себе его друга – узбека.
Капитан выслушал его просьбу. Сказал, что попробует это устроить. А через несколько часов Юсупов тоже прибыл в разведвзвод, где им предстояло осваивать новую воинскую специальность. Рано утром, еще до общего подъема, капитан Воронов вызвал Мергена к себе. Мергену странным показалось, что несмотря на срочность вызова, ординарец командира передал приказ быстро сделать зарядку и окатиться холодной водой. Исполнив все, что было приказано, Мерген явился в штабную землянку. На железной печке – «буржуйке» – уже паровал большой медный чайник. Командир, не дослушав рапорта, кивнул, мол, садись чай пить. И они сели рядом на топчан, прикрытый сеном. Капитан насыпал в кружку Мергена непозволительно щедрую щепоть чая и залил крутым кипятком.
– Прикрой, пусть заварится, – тихо сказал он, оглянувшись на спавшего на другом топчане своего заместителя. – Водой окатился?
– Все исполнил, как приказали, товарищ капитан! – готовый вскочить, ответил Мерген.
– Я приказал начать с холодной воды, потому что у тебя голова сейчас должна быть свежей, – заметил капитан так устало, что было ясно, как его собственная голова нуждается в отдыхе. – Пей чай. За чаем ты здорово соображаешь.
Мерген чувствовал, что предстоит какое-то очень серьезное дело, и начал пить, обжигаясь, чтобы поскорее все узнать. Уже выпито было полкружки, а командир все молчал. Наконец и сам отхлебнул из своей кружки кипятку, который совсем не заваривал, и заговорил:
– Нужен язык. И не простой, а офицерский.
– Ну что ж, отрежем и принесем, – весело ответил Мерген, зная уже, как любит этот командир шутку.
– Дело на этот раз очень сложное, – качнул головой капитан, – Этот язык за семью замками. А добыть его надо.
И он обрисовал действительно трудную обстановку. Захватить, оказывается, нужно одного из офицеров саперной части, которая находится в соседнем селе, в километре за линией фронта. Днем саперы уезжают на работу. Делают они что-то очень важное, что и поручено узнать взводу капитана Воронова. А на ночь эти строители приезжают в село. В пути их перехватить не удалось, как ни ухитрялись. А ночуют они в хорошо охраняемом доме. Двор обнесен оградой из колючей проволоки в несколько рядов. На каждом углу целую ночь горят электрофонари. Один часовой возле дома, другой в доме. Деревянный дом состоит из большой комнаты, где, видимо, спят солдаты, и из маленькой, где, скорее всего, находятся офицеры. Одного-то из них и нужно взять. Ночью из дома никто, кроме дежурного, не выходит. Зато дежурный каждый час проверяет постового и самолично обходит дом. Замечено, что к утру дежурный больше находится во дворе, ходит вокруг дома.
– Как вытащить из этого дома хотя бы одного офицера? – спросил Мерген, поняв задачу.
Капитан не скоро ответил:
– Без выстрела это можешь сделать только ты, охотник. А как, думай сам. Я уже все передумал. Ни один мой вариант не годится.
– Была у меня задача, похожая на эту, – задумчиво ответил Мерген. – Но тогда мне было только пятнадцать лет. Я слабее был, зато ловчей, прытче. Но, если можно, я сейчас не буду вам рассказывать. Не знаю, получится ли теперь. Так давно этим не занимался. Через час доложу. Дайте мне одного бойца. Лучше всего моего друга, Ризамата…
– Бери! Действуй!
Мерген ушел, погруженный в воспоминания о том далеком событии, которое сейчас, казалось, должно повториться в каких-то деталях.
Случилось это на второй год после организации колхоза. Сам колхоз еще был похож на только что поднявшегося на ноги новорожденного жеребенка. Но как жеребенок, у которого еще дрожат коленки, пытается взбрыкнуть, только встанет на все четыре копыта, так и колхоз старался показывать образец нового ведения хозяйства. За зиму, как раз к весеннему окоту, была построена кошара и теплый закуток для ягнят. Ночным сторожем стал Хара Бурулов. Уж у этого волк не украдет ягненка. Хара берег колхозную отару, как родной дом. Но ягнята вдруг начали исчезать. Вечером сторож пересчитает. А утром на два-три ягненка меньше. Хара задумался: в чем же дело? Собаки не лаяли. Значит, волки не подходили. А ягнята пропадали. Хара взял себе на помощь сына. В первую же ночь он сказал Мергену, что подозревает двуногих волков. Но предупредил: если Мерген кого заметит, чтобы сам ничего не предпринимал, а только вовремя сообщил ему.
На вторую же ночь Мерген заметил, что обе собаки, охранявшие отару, ни с того ни с сего вдруг с радостным поскуливанием сбежались у ручейка. А вскоре оттуда к кошаре по задворкам подкрался человек. Подобравшись к плетеной из лозы стенке кошары, неизвестный вдруг исчез, словно влип в стену.
Мерген бросился было к отцу, но побоялся, что упустит вора, и подкрался вдоль стенок к тому месту, где видел человека. И только Мерген устроился – плетень затрещал и, словно сквозь стенку, из кошары выбрался человек с тяжелым мешком. Вор направился к ручью, откуда и пришел. А Мерген бросился к отцу. Но догнать вора отец и сын уже не смогли. Утром оказалось, что за ручьем, в зарослях лозняка его поджидал конь, и на нем он увез свою добычу. А в плетеной стенке был обнаружен искусно устроенный, видно кем-то из пособников вора, лаз вроде калитки, которая отодвигалась и снова придвигалась. По следу коня охотник без особого труда узнал, куда тот ускакал. След привел к дому Данзана, брата Цеди.
Весь хотон знал, что Данзан – вор. Родители это считали болезнью, начавшейся еще с раннего детства. Его несколько раз ловили на месте преступления. Но почти каждый раз это кончалось неприятностью для поймавшего. Отец умел заступиться за своего сынка. Сейчас Данзана можно было поймать и сдать в милицию. Но Хара решил сделать так, чтобы весь хотон стал свидетелем преступления знатного вора. И вот Мерген начал поджидать нового прихода Данзана. Два дня тот не приходил. А потом заявился – опять к ручью с радостным поскуливанием побежали собаки. И Данзан тут же появился возле кошары. Отец и сын, засевшие за углом, пропустили вора туда и выпустили обратно с тяжелым мешком. Данзан, выбравшись из кошары, даже крякнул от тяжести. И тут-то отец Мергена поднялся во весь рост и, размахнувшись, метнул аркан с петлей на конце. Когда петля змеей обвила вора, Хара дернул аркан, и петля затянулась, обхватив человека и его добычу. Когда Мерген по взмаху руки отца подбежал к вору, то чуть не рассмеялся: мешок с двумя украденными ягнятами был туго привязан к спине Данзана. И тот ничего не мог поделать, потому что петля прижала ему руки к телу, словно спеленала.
– Мерген, веди сюда коня! – крикнул отец.
Вскоре Хара сидел на коне, и, как пойманного зверя, тащил на аркане Данзана, который с трудом переступал ногами. Хара не спеша ехал по хотону и будил колхозников на суд.
Что было с незадачливым вором, Мерген не видел, потому что отец приказал остаться возле отары. Только утром Мерген узнал, что самому же отцу и пришлось спасать преступника от самосуда.
Данзан был передан милиции, и больше двух лет в хотоне не появлялся.
А Мерген после этого случая так увлекся бросанием аркана, что вскоре научился выхватывать из отары любую овцу, какую ему укажут. Это особенно нужно было во время стрижки и профилактических прививок.
И вот теперь он вспомнил о своем умении бросать аркан. Однако боялся, что все забылось, и, уединившись с Ризаматом, начал упражняться в искусстве, которое давно оставил.
* * *
Мерген и капитан Воронов лежали между огромными кустами смородины и внимательно смотрели на дом в конце сада. Вечер был тихий, теплый, благодатный летний вечер. Где-то совсем рядом, наверное, в густом вишняке пробовал свой голос соловей. В деревянном доме тоже тихо. Немецкий автоматчик в зеленой каске бесшумно ходит вокруг дома по траве. Наслаждается ли он трелью соловья, трудно сказать. Скорее всего, пернатый певец помогает ему в дежурстве. Пока он поет, значит, в саду никого нет, никто не подкрадывается к дому, стоящему на отшибе от села. Впрочем, подкрасться к этому дому нелегко. По четырем углам его висят электрофонари, которые ярко освещают не только сам дворик, но и окрестность вокруг него. Часовой ходит вокруг дома, как заведенный. Иногда останавливается, чтобы прислушаться к обманчивой тишине, присмотреться. И опять ходит.
А за каждым его шагом неотрывно следят, считают секунды затаившиеся в кустах советские разведчики. Вот в доме погас последний огонек, свет которого был виден сквозь плотно закрытые ставни. Хлопнула дверь. На крыльцо, видимо, кто-то вышел. Мергену не видно из-за угла, хотя он и лежит значительно правее капитана. Но через короткое время тот, кто вышел из дома, подошел к часовому.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20