Мерген – за ним. Теперь он сообразил, что ружье было заряжено мелкой дробью и волк всего лишь легко ранен. Увлекшись погоней, Мерген не заметил еше одного волка, который, не ожидая нападения человека, сам бросился на него. Мерген, извернувшись, выстрелил прямо в оскаленную пасть. Но это лишь сильней разъярило зверя. Он зарычал и, словно зная, что у охотника кончились патроны, снова бросился на него. Перехватив ружье за ствол, Мерген прикладом, как дубиной, ударил по окровавленной пасти. В это время прискакал на соседском коне Хара, услышавший стрельбу и крик верблюдицы.
Вспомнив это, Бадма на мгновение представил, каким свободным был бы его путь к Кермен, если б волк растерзал Мергена.
Пришел на работу старик-счетовод, и Бадма уткнулся в свои бумаги. Даже на приветствие не поднял головы, словно боялся, что мудрый старик в глазах его прочтет недобрые мысли. Углубившись в подсчет трудодней, Бадма забыл о Мергене. Но в середине дня, когда старик ушел на обед и Бадма остался один, его вдруг словно током ударила мысль о том, что Мерген может однажды не вернуться с охоты. Может, если чуть-чуть ему в этом помочь. Бадма кинул взгляд на единственное оконце, на дверь – никто его не видит, а тем более никто не узнает его мыслей – и продолжал развивать свои планы.
Он не раз видел, как Мерген уплывал по озеру на плоту из бревен. Однажды и ему самому захотелось поплавать по чистоводью, а Мерген уже уплыл, и пришлось Бадме плыть на плетеном плоту, погружаясь до коленей в воду. Но тогда он боялся вымокнуть, а теперь… Надо только не с винчестером. А со старым ружьем, заряженным картечью, чтобы выстрелить и ружье не жалко было бы захоронить на дне озера. А самому Мергену камни к ногам, чтобы не всплыл. До зимы раки его разделают… Вздрогнув от этих мыслей. Бадма рывком встал и пошел обедать. Мать встретила его такой бранью, что он не стал ничего есть. Ушел в конец сада и сел на развалинах погреба, возле которых вчера были сгружены бревна, привезенные из Астрахани. Бадма приступил, наконец, к строительству настоящего дома. Поставить его надо прямо над развалинами погреба, чтобы надежней прикрыть тайник. А мать, как узнала о его затее, яростно воспротивилась.
– После всего, что случилось, надо жить тише воды, ниже травы! – вразумляла она сына. – А он дом задумал!
– У меня ничего не случилось! А за отца я не отвечаю! – дерзил Бадма и делал свое.
Он договорился с плотниками. Они приедут с готовыми рамами и дверями и поставят дом.
Бадме хотелось показать Кермен, какой он хозяйственный парень. А если кто-то спросит, откуда такие деньги, так всем известно, что в хозяйстве зайсанга кое-что все же осталось.
Так успокоив себя к вечеру, Бадма решил пойти на ужин к Кермен. «Раз приглашала, то надо идти, а то обидится», – рассудил он.
Но вечер оказался совсем не похожим на утро. Все омрачило присутствие Мергена, который, хотя и пришел после Бадмы, но сразу же занял главенствующее положение. Утка так вкусно зажарена, к ней было столько приправ, что Бадма удивился, как хорошо его учительница умеет готовить. Но веселый разговор уверенного в себе Мергена, его охотничьи россказни раздражали Бадму, и он все время только и думал о том, как бы избавиться ог этого врага, избавиться раз и навсегда. Боясь, что настроение его хозяйка поймет, узнает его тайные мысли, Бадма сразу же после ужина ушел в контору, заявив, что осталось кое-что недоделанным.
И Кермен, и ее мать похвалили его за усердную работу, за скромное поведение, приглашали чаще приходить.
Уходил от них Бадма с твердым намерением как можно скорей расправиться со своим соперником.
* * *
Мерген знал все утиные места на озере, заросшем камышом да лозняком. Только в одном месте была проделанная рыбаками да охотниками просека в камыше. Здесь у (берега стояло два плота – бревенчатый и плетеный). Сегодня Мерген пришел на озеро еще на рассвете, но одного плота уже не было. И он удивился, что угнали не бревенчатый, надежный и устойчивый, а плетеный, который с трудом удерживает человека.
«Кто же такой бескорыстный!» – подумал он и, достав шест, спрятанный в камыше, оттолкнулся им от берега.
Утро над озером начиналось тихо, торжественно. Лишь перед самым восходом солнца прокрякала утка, и это словно послужило сигналом всему пернатому царству озера. Птицы запели, засвиристели, закрякали. Плот выплыл на чистую воду. Впереди, совсем близко, Мерген увидел стаю уток, беспечно плывших по синеватой водной глади. Этой стайке уток было так хорошо, что молодому охотнику не захотелось стрелять. Было стыдно убивать доверчивую птицу ни с того ни с сего. Решил стрелять только на лету. Интересней и честней. Словно чувствуя мирное намерение охотника, утиная стая поспешно уступила середину залива быстро движущемуся плоту и уплыла за камышовый островок.
Мерген поднял шест. Прислушался. Что-то побудило его к настороженности, осмотрительности. И вдруг впереди, среди камыша, грохнул выстрел и одновременно мимо уха просвистела пуля.
– Эй, кто там? – закричал Мерген во весь голос. – Кто же по уткам стреляет пулями?
Ответа не последовало. В камышах было тихо. Дыма от выстрела Мерген не увидел, как ни присматривался. И решил, что охотник с озера увидел на берегу кабана и выстрелил.
Мерген окликнул незадачливого стрелка еще раз, но не получил ответа. И, решив, что охотник боится дурной славы стреляющего пулями по уткам, поплыл дальше своим путем.
* * *
Бадма и не подозревал, что убить человека не так-то просто. И понял это лишь в последний миг, когда палец уже лег на спусковой крючок. Не жалость к человеку сдерживала его руку. Нет. Жалости к Мергену он не испытывал. Испугал его страх за самого себя: вдруг дознаются, что Мергена убил он. Морозом охватило его всего, когда на мгновение представил, что он в тюрьме, а все, чем он богат, где-то там за решеткой, и Кермен уж никогда ему не достанется. Током ударила эта мысль в руку Бадмы, и он не попал в свою ненавистную цель.
На зов Мергена он не откликнулся, решил отсидеться в камыше. А уже если тот начнет его искать, вот тогда влепить ему пулю – будь что будет.
Но Мерген почему-то искать не стал. И Бадма, почувствовав облегчение, остался в своей засаде. А когда его враг уплыл за остров, быстро вернулся на своем плотике к берегу и ушел домой, стараясь не попадаться людям на глаза.
В этот день Бадма долго сидел в своем тайнике, перебирал драгоценности, радовался их сверканию и блеску. И мысленно прощал отцу все, что тот совершил для приобретения этих богатств. Вот ведь и он был готов на такой же поступок. Только не сумел обеспечить себе полную безопасность. Впрочем, все же лучше, что он не попал… Спокойней. Все его богатства с ним. Да и Кермен может еще не достаться Мергену. Не самый лучший он парень в хотоне. Надо подумать. Может, найдется более безопасный способ расстроить их дружбу с Мергеном.
* * *
Председатель колхоза возвратился с улусного совещания, где пробыл два дня, и не узнал своей конторы. Как ни спешил он с дороги домой, решил сначала обойти обновленный дом, разузнать, что тут произошло. Его не так удивило, что сам дом стал снежно-белым и будто более высоким, а больше порадовали цветники и дорожки из битого красного кирпича перед домом. Все его вопросы разрешил Бадма, оказавшийся еще на работе, несмотря на то что солнце уже заходило.
Почтительно поздоровавшись с председателем, Бадма сначала рассказал ему, какие цветы где посажены, а уж потом пояснил:
– Комсомольцы после работы все сделали! Одни копали да удобряли землю, другие выкапывали цветы в моем саду, собирали старый кирпич, – он нарочно сказал в моем, а не в нашем.
– А как на это посмотрела мать? – настороженно спросил председатель.
– Теперь я хозяин! – гордо заявил Бадма. – Как пошел работать, она перестала командовать.
– Ну что ж, Бадма, – протянул руку председатель, – спасибо тебе, – и, крепко пожав руку счетовода, тихо, по-дружески посоветовал поскорее забыть, что он сын зайсанга, жить как все парни в хотоне.
– Лишь бы другие не кололи попреками, – понурившись, ответил Бадма.
– Кто слово молвит об этом, сразу же скажи мне – язык оторву, – гневно сказал председатель. – У нас сын за отца не отвечает. Ты это помни! Ну а Мерген тоже молодчина! Сумел так быстро организовать молодежь…
– Да, он – заправила, – согласился Бадма и посоветовал то, что ему было выгодней всего – Надо его послать учиться, из него хороший строитель выйдет. Ему бы не из лозы строить.
– Насчет учебы ты прав, – согласился председатель. – Но пока что пусть организует бригаду и построит помещение для телят.
– Да, если даже поступать на учебу, то еще успеет кое-что построить до экзаменов. А учиться ему надо, голова у него работает, а знаний нет.
Председатель был приятно удивлен рассудительностью Бадмы и еще раз крепко пожал ему руку.
* * *
Было уже совсем темно, а Бадма не зажигал лампу. Ему казалось, что при свете еще страшней будет в одиночестве. Так-то вот, в темноте, он смотрит в окно, слушает, как завывает холодный декабрьский ветер, хлещет дождем, словно песком бьет по стеклам. И кажется, что вот-вот кто-то прибьется к дому, постучится в окно и скажет что-то такое, что сразу изменит всю жизнь. Бадма знает, что сам себя обманывает, – никто к нему не придет, никому он не нужен во всем свете. Мать и та видеть его не хочет. Как построил новый дом, да еще и мебель привез городскую, она ни разу не переступила нового порога. Так днями и ночами лежит в своей кибитке, молится, просит у бурханов себе легкой смерти, а большевикам кровавой погибели. С большевиками она никак примириться не может. А при слове «комсомол» цепенеет от злости.
Как она лютовала, когда Бадма созвал на новоселье молодежь хотона! Она как раз сидела под старым дубом, грелась на скупом осеннем солнышке, когда мимо нее в новый дом стали проходить парни и девушки. Некоторым она отвечала на приветствия, от большинства отворачивалась. Но когда во дворе появился сын охотника Хары Бурулова, этот самый главный комсомольский заводила, старуха поспешно скрылась. Мерген, издали угадав намерение хозяйки, пригладил рукой свою зачесанную назад шевелюру и учтиво поздоровался. Но старуха ничего не хотела замечать – демонстративно ушла.
Конечно, Мерген и для Бадмы не был желанным гостем. Но до поры до времени его нужно терпеть. Во-первых, он секретарь комсомольской ячейки, а во-вторых, бригадир строителей. Время показало, что строительная бригада стала самой важной в колхозе. Все другие бригадиры шапку ломают перед Мергеном. Бадма делал вид, что не только уважает Мергена, но считает его самым надежным другом. Хотя дружбы-то и не получалось. Вот ведь тогда, на новоселье, Мерген больше всех пел, в каждом углу огромной комнаты отплясывал, и все с шутками-прибаутками. Но на следующий день лишь слегка кивнул при встрече.
Впрочем, Мерген меньше всего беспокоил Бадму в тот вечер. Само новоселье-то Бадма затеял из-за Кермен. Хотелось показать ей новый дом и все, что в нем. Показать, а при случае и намекнуть, что она может стать полновластной хозяйкой всего этого… Вечер начинался очень хорошо. Ребята, видно, вскладчину купили портрет Оки Городовнкова в большой золоченой раме И сами его прикрепили на стене. А Кермен подарила вазу для цветов.
– Я поняла, что Бадма любит цветы, и вот… – как бы оправдываясь перед товарищами, сказала Кермен и сильно покраснела.
Ее смущение Бадма истолковал по-своему и хотел что-нибудь сказать к слову, но его то ли выручил, то ли утопил Мерген.
– Теперь в этом доме нужна цветочница, – сказал он, как-то сурово посмотрев на Кермен.
– Будет и цветочница! – весело улыбаясь Бадме, ответила Кермен. – В такой-то дом пойдет любая девушка.
– Даже ты! – сверкнул на нее Мерген. И все в доме затихли.
– Это мое дело! – с вызовом бросила Кермен, и опять обратившись к хозяину, предложила свои услуги – В чем тебе помочь, Бадма? Хочешь, чай сварю?
Бадма обрадовался и, затопив печку-голландку, побежал в кибитку: надо было выпросить у матери немного мускатного ореха, который она хранила под подушкой и бросала в чай только по большим праздникам.
Приготовление чая в этот вечер показалось Бадме каким-то таинственным священнодействием. Видимо, прежде всего потому, что этим занималась Кермен и он был с нею рядом, рука об руку. Был даже взволновавший его момент, когда коса Кермен при быстром повороте упала ему на плечо. И он робко погладил ее рукой. Кермен вспыхнула, но ничего на это не сказала. А, улучив момент, когда Мерген громко заговорил с одним из своих друзей, чуть слышно прошептала:
– Бадма, ты не обидишься, если я тебе что-то скажу?
– На тебя? – удивился Бадма. – На тебя я не смогу обижаться, даже если будешь читать мне смертный приговор.
Кермен удивленно вскинула черные, чеканно-тонкие брови, отчего лоб ее стал еще белей, и тихо сказала:
– Я изреку такой приговор, от которого ты станешь еще привлекательней и сразу же найдешь свою «цветочницу».
– Говори, – одними губами сказал он.
– Одевайся, как все, чтоб не отличаться, как раньше богатые отличались от бедняков, – и она кивнула на его атласную рубашку с высоким воротом, подпиравшим шею и сдавливавшим ее. – Видишь, ребята в апаше, так легче дышится. А то ведь тебе даже голову наклонять трудно, шея словно в тисках.
И сами эти слова и тон, участливый, доброжелательный, кружили голову Бадме. Он благодарно кивал девушке и втайне надеялся на то, что мечта его скоро сбудется.
Весь этот вечер был для Бадмы сплошным праздником. Он не спускал глаз с Кермен, которая и на самом деле вела себя как хозяйка дома – никому не давала скучать, первой запевала, первой пускалась в пляс.
И вдруг, всего лишь через неделю после этого счастливого вечера, ударом грома среди ясного неба прокатилась весть о том, что Мерген женится на Кермен. Вот когда рука Бадмы не дрогнула бы, попадись его соперник на мушку ружья. Но уже шли осенние дожди, и Мерген на охоту не ходил. А другого случая подстрелить его незаметно не было.
Не подозревая, что думает о нем Бадма, Мерген вошел однажды в контору и, весело поздоровавшись, сказал:
– Ну, счетовод, подсчитай, чего сколько надо на свадьбу.
Нарочито громко щелкая счетами, Бадма ответил, не подняв головы:
– Всего очень много, так как женится самый достойный на самой красивой под небом!
Не ожидавший такого высокопарного ответа, Мерген склонился над столом и по-товарищески предложил:
– Пойдем вместе на охоту, чтобы стол был богаче.
Бадма вздрогнул: предложение показалось провокационным. Не выведывает ли?
«Узнал, что это я тогда стрелял в него? – вытирая вдруг взмокший лоб подумал Бадма. – Или так просто?» Но тут же взял себя в руки и притворно-любезно отказался, сетуя на плохую погоду, в которую на охоту нет смысла идти.
Ушел тогда Мерген, и понял Бадма, что Кермен он потерял навсегда. В тот вечер он впервые в жизни напился. Но утром понял, что это его нисколько не утешило. Он решил уехать в город, в шум, в сутолоку другой непривычной жизни. В полночь забрался в свой тайник, ход в который был теперь из подпола. Открыл заветный сундучок и холодно, равнодушно посмотрел на золото, которое теперь казалось ему потускневшим. Оказывается, оно светило только, пока он надеялся с его помощью добиться счастья. А теперь, когда все надежды ушли, как рыба из невода, никакие сокровища его не радовали. Набрав полную горсть драгоценностей, казавшихся ему сейчас простыми безделушками, он высыпал их себе в карман, и, закрыв сундучок, поднялся в дом…
Две недели Бадма жил в Астрахани, в самом дорогом номере гостиницы. Ходил в кино, в театр, на танцы. Но нигде не находил себе покоя. Наконец, его расточительность бросилась в глаза спекулянтке, которой он сплавлял свои драгоценности. Девка она была проворная. Прилипла к нему и за несколько угарных ночей, в которые обучила парня всему, чему он еще не был до нее обучен, завладела содержимым его кармана. На счастье, не проболтался, что это еще не все. Однажды утром, узнав, что у Бадмы нет денег даже на дорогу в родной хотон, эта девка исчезла, отпала, как насосавшаяся пиявка.
Вернулся Бадма домой, словно повзрослевший. На тревожный вопрос, председателя, где пропадал, коротко ответил: «Не пропал же». И приступил к работе.
А потом узнал, что тут его разыскивали, боялись за его жизнь, считали убитым, погибшим…
И первыми, кто о нем беспокоился, оказались Мерген и Кермен. Однако Бадма и с ними долго не стал говорить о том, где был и что делал. Одно его на первых порах успокаивало, что Кермен не стала такой для него привлекательной. Он видел другую женщину во всей ее прелести, доступную и веселую. Первые дни он вспоминал о минутах и днях, проведенных с Зойкой-спекулянткой. Но потом она стала уходить на второй план. На ее место опять встала Кермен.
И вот теперь Бадма ломал голову, думал, что делать дальше, как жить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20
Вспомнив это, Бадма на мгновение представил, каким свободным был бы его путь к Кермен, если б волк растерзал Мергена.
Пришел на работу старик-счетовод, и Бадма уткнулся в свои бумаги. Даже на приветствие не поднял головы, словно боялся, что мудрый старик в глазах его прочтет недобрые мысли. Углубившись в подсчет трудодней, Бадма забыл о Мергене. Но в середине дня, когда старик ушел на обед и Бадма остался один, его вдруг словно током ударила мысль о том, что Мерген может однажды не вернуться с охоты. Может, если чуть-чуть ему в этом помочь. Бадма кинул взгляд на единственное оконце, на дверь – никто его не видит, а тем более никто не узнает его мыслей – и продолжал развивать свои планы.
Он не раз видел, как Мерген уплывал по озеру на плоту из бревен. Однажды и ему самому захотелось поплавать по чистоводью, а Мерген уже уплыл, и пришлось Бадме плыть на плетеном плоту, погружаясь до коленей в воду. Но тогда он боялся вымокнуть, а теперь… Надо только не с винчестером. А со старым ружьем, заряженным картечью, чтобы выстрелить и ружье не жалко было бы захоронить на дне озера. А самому Мергену камни к ногам, чтобы не всплыл. До зимы раки его разделают… Вздрогнув от этих мыслей. Бадма рывком встал и пошел обедать. Мать встретила его такой бранью, что он не стал ничего есть. Ушел в конец сада и сел на развалинах погреба, возле которых вчера были сгружены бревна, привезенные из Астрахани. Бадма приступил, наконец, к строительству настоящего дома. Поставить его надо прямо над развалинами погреба, чтобы надежней прикрыть тайник. А мать, как узнала о его затее, яростно воспротивилась.
– После всего, что случилось, надо жить тише воды, ниже травы! – вразумляла она сына. – А он дом задумал!
– У меня ничего не случилось! А за отца я не отвечаю! – дерзил Бадма и делал свое.
Он договорился с плотниками. Они приедут с готовыми рамами и дверями и поставят дом.
Бадме хотелось показать Кермен, какой он хозяйственный парень. А если кто-то спросит, откуда такие деньги, так всем известно, что в хозяйстве зайсанга кое-что все же осталось.
Так успокоив себя к вечеру, Бадма решил пойти на ужин к Кермен. «Раз приглашала, то надо идти, а то обидится», – рассудил он.
Но вечер оказался совсем не похожим на утро. Все омрачило присутствие Мергена, который, хотя и пришел после Бадмы, но сразу же занял главенствующее положение. Утка так вкусно зажарена, к ней было столько приправ, что Бадма удивился, как хорошо его учительница умеет готовить. Но веселый разговор уверенного в себе Мергена, его охотничьи россказни раздражали Бадму, и он все время только и думал о том, как бы избавиться ог этого врага, избавиться раз и навсегда. Боясь, что настроение его хозяйка поймет, узнает его тайные мысли, Бадма сразу же после ужина ушел в контору, заявив, что осталось кое-что недоделанным.
И Кермен, и ее мать похвалили его за усердную работу, за скромное поведение, приглашали чаще приходить.
Уходил от них Бадма с твердым намерением как можно скорей расправиться со своим соперником.
* * *
Мерген знал все утиные места на озере, заросшем камышом да лозняком. Только в одном месте была проделанная рыбаками да охотниками просека в камыше. Здесь у (берега стояло два плота – бревенчатый и плетеный). Сегодня Мерген пришел на озеро еще на рассвете, но одного плота уже не было. И он удивился, что угнали не бревенчатый, надежный и устойчивый, а плетеный, который с трудом удерживает человека.
«Кто же такой бескорыстный!» – подумал он и, достав шест, спрятанный в камыше, оттолкнулся им от берега.
Утро над озером начиналось тихо, торжественно. Лишь перед самым восходом солнца прокрякала утка, и это словно послужило сигналом всему пернатому царству озера. Птицы запели, засвиристели, закрякали. Плот выплыл на чистую воду. Впереди, совсем близко, Мерген увидел стаю уток, беспечно плывших по синеватой водной глади. Этой стайке уток было так хорошо, что молодому охотнику не захотелось стрелять. Было стыдно убивать доверчивую птицу ни с того ни с сего. Решил стрелять только на лету. Интересней и честней. Словно чувствуя мирное намерение охотника, утиная стая поспешно уступила середину залива быстро движущемуся плоту и уплыла за камышовый островок.
Мерген поднял шест. Прислушался. Что-то побудило его к настороженности, осмотрительности. И вдруг впереди, среди камыша, грохнул выстрел и одновременно мимо уха просвистела пуля.
– Эй, кто там? – закричал Мерген во весь голос. – Кто же по уткам стреляет пулями?
Ответа не последовало. В камышах было тихо. Дыма от выстрела Мерген не увидел, как ни присматривался. И решил, что охотник с озера увидел на берегу кабана и выстрелил.
Мерген окликнул незадачливого стрелка еще раз, но не получил ответа. И, решив, что охотник боится дурной славы стреляющего пулями по уткам, поплыл дальше своим путем.
* * *
Бадма и не подозревал, что убить человека не так-то просто. И понял это лишь в последний миг, когда палец уже лег на спусковой крючок. Не жалость к человеку сдерживала его руку. Нет. Жалости к Мергену он не испытывал. Испугал его страх за самого себя: вдруг дознаются, что Мергена убил он. Морозом охватило его всего, когда на мгновение представил, что он в тюрьме, а все, чем он богат, где-то там за решеткой, и Кермен уж никогда ему не достанется. Током ударила эта мысль в руку Бадмы, и он не попал в свою ненавистную цель.
На зов Мергена он не откликнулся, решил отсидеться в камыше. А уже если тот начнет его искать, вот тогда влепить ему пулю – будь что будет.
Но Мерген почему-то искать не стал. И Бадма, почувствовав облегчение, остался в своей засаде. А когда его враг уплыл за остров, быстро вернулся на своем плотике к берегу и ушел домой, стараясь не попадаться людям на глаза.
В этот день Бадма долго сидел в своем тайнике, перебирал драгоценности, радовался их сверканию и блеску. И мысленно прощал отцу все, что тот совершил для приобретения этих богатств. Вот ведь и он был готов на такой же поступок. Только не сумел обеспечить себе полную безопасность. Впрочем, все же лучше, что он не попал… Спокойней. Все его богатства с ним. Да и Кермен может еще не достаться Мергену. Не самый лучший он парень в хотоне. Надо подумать. Может, найдется более безопасный способ расстроить их дружбу с Мергеном.
* * *
Председатель колхоза возвратился с улусного совещания, где пробыл два дня, и не узнал своей конторы. Как ни спешил он с дороги домой, решил сначала обойти обновленный дом, разузнать, что тут произошло. Его не так удивило, что сам дом стал снежно-белым и будто более высоким, а больше порадовали цветники и дорожки из битого красного кирпича перед домом. Все его вопросы разрешил Бадма, оказавшийся еще на работе, несмотря на то что солнце уже заходило.
Почтительно поздоровавшись с председателем, Бадма сначала рассказал ему, какие цветы где посажены, а уж потом пояснил:
– Комсомольцы после работы все сделали! Одни копали да удобряли землю, другие выкапывали цветы в моем саду, собирали старый кирпич, – он нарочно сказал в моем, а не в нашем.
– А как на это посмотрела мать? – настороженно спросил председатель.
– Теперь я хозяин! – гордо заявил Бадма. – Как пошел работать, она перестала командовать.
– Ну что ж, Бадма, – протянул руку председатель, – спасибо тебе, – и, крепко пожав руку счетовода, тихо, по-дружески посоветовал поскорее забыть, что он сын зайсанга, жить как все парни в хотоне.
– Лишь бы другие не кололи попреками, – понурившись, ответил Бадма.
– Кто слово молвит об этом, сразу же скажи мне – язык оторву, – гневно сказал председатель. – У нас сын за отца не отвечает. Ты это помни! Ну а Мерген тоже молодчина! Сумел так быстро организовать молодежь…
– Да, он – заправила, – согласился Бадма и посоветовал то, что ему было выгодней всего – Надо его послать учиться, из него хороший строитель выйдет. Ему бы не из лозы строить.
– Насчет учебы ты прав, – согласился председатель. – Но пока что пусть организует бригаду и построит помещение для телят.
– Да, если даже поступать на учебу, то еще успеет кое-что построить до экзаменов. А учиться ему надо, голова у него работает, а знаний нет.
Председатель был приятно удивлен рассудительностью Бадмы и еще раз крепко пожал ему руку.
* * *
Было уже совсем темно, а Бадма не зажигал лампу. Ему казалось, что при свете еще страшней будет в одиночестве. Так-то вот, в темноте, он смотрит в окно, слушает, как завывает холодный декабрьский ветер, хлещет дождем, словно песком бьет по стеклам. И кажется, что вот-вот кто-то прибьется к дому, постучится в окно и скажет что-то такое, что сразу изменит всю жизнь. Бадма знает, что сам себя обманывает, – никто к нему не придет, никому он не нужен во всем свете. Мать и та видеть его не хочет. Как построил новый дом, да еще и мебель привез городскую, она ни разу не переступила нового порога. Так днями и ночами лежит в своей кибитке, молится, просит у бурханов себе легкой смерти, а большевикам кровавой погибели. С большевиками она никак примириться не может. А при слове «комсомол» цепенеет от злости.
Как она лютовала, когда Бадма созвал на новоселье молодежь хотона! Она как раз сидела под старым дубом, грелась на скупом осеннем солнышке, когда мимо нее в новый дом стали проходить парни и девушки. Некоторым она отвечала на приветствия, от большинства отворачивалась. Но когда во дворе появился сын охотника Хары Бурулова, этот самый главный комсомольский заводила, старуха поспешно скрылась. Мерген, издали угадав намерение хозяйки, пригладил рукой свою зачесанную назад шевелюру и учтиво поздоровался. Но старуха ничего не хотела замечать – демонстративно ушла.
Конечно, Мерген и для Бадмы не был желанным гостем. Но до поры до времени его нужно терпеть. Во-первых, он секретарь комсомольской ячейки, а во-вторых, бригадир строителей. Время показало, что строительная бригада стала самой важной в колхозе. Все другие бригадиры шапку ломают перед Мергеном. Бадма делал вид, что не только уважает Мергена, но считает его самым надежным другом. Хотя дружбы-то и не получалось. Вот ведь тогда, на новоселье, Мерген больше всех пел, в каждом углу огромной комнаты отплясывал, и все с шутками-прибаутками. Но на следующий день лишь слегка кивнул при встрече.
Впрочем, Мерген меньше всего беспокоил Бадму в тот вечер. Само новоселье-то Бадма затеял из-за Кермен. Хотелось показать ей новый дом и все, что в нем. Показать, а при случае и намекнуть, что она может стать полновластной хозяйкой всего этого… Вечер начинался очень хорошо. Ребята, видно, вскладчину купили портрет Оки Городовнкова в большой золоченой раме И сами его прикрепили на стене. А Кермен подарила вазу для цветов.
– Я поняла, что Бадма любит цветы, и вот… – как бы оправдываясь перед товарищами, сказала Кермен и сильно покраснела.
Ее смущение Бадма истолковал по-своему и хотел что-нибудь сказать к слову, но его то ли выручил, то ли утопил Мерген.
– Теперь в этом доме нужна цветочница, – сказал он, как-то сурово посмотрев на Кермен.
– Будет и цветочница! – весело улыбаясь Бадме, ответила Кермен. – В такой-то дом пойдет любая девушка.
– Даже ты! – сверкнул на нее Мерген. И все в доме затихли.
– Это мое дело! – с вызовом бросила Кермен, и опять обратившись к хозяину, предложила свои услуги – В чем тебе помочь, Бадма? Хочешь, чай сварю?
Бадма обрадовался и, затопив печку-голландку, побежал в кибитку: надо было выпросить у матери немного мускатного ореха, который она хранила под подушкой и бросала в чай только по большим праздникам.
Приготовление чая в этот вечер показалось Бадме каким-то таинственным священнодействием. Видимо, прежде всего потому, что этим занималась Кермен и он был с нею рядом, рука об руку. Был даже взволновавший его момент, когда коса Кермен при быстром повороте упала ему на плечо. И он робко погладил ее рукой. Кермен вспыхнула, но ничего на это не сказала. А, улучив момент, когда Мерген громко заговорил с одним из своих друзей, чуть слышно прошептала:
– Бадма, ты не обидишься, если я тебе что-то скажу?
– На тебя? – удивился Бадма. – На тебя я не смогу обижаться, даже если будешь читать мне смертный приговор.
Кермен удивленно вскинула черные, чеканно-тонкие брови, отчего лоб ее стал еще белей, и тихо сказала:
– Я изреку такой приговор, от которого ты станешь еще привлекательней и сразу же найдешь свою «цветочницу».
– Говори, – одними губами сказал он.
– Одевайся, как все, чтоб не отличаться, как раньше богатые отличались от бедняков, – и она кивнула на его атласную рубашку с высоким воротом, подпиравшим шею и сдавливавшим ее. – Видишь, ребята в апаше, так легче дышится. А то ведь тебе даже голову наклонять трудно, шея словно в тисках.
И сами эти слова и тон, участливый, доброжелательный, кружили голову Бадме. Он благодарно кивал девушке и втайне надеялся на то, что мечта его скоро сбудется.
Весь этот вечер был для Бадмы сплошным праздником. Он не спускал глаз с Кермен, которая и на самом деле вела себя как хозяйка дома – никому не давала скучать, первой запевала, первой пускалась в пляс.
И вдруг, всего лишь через неделю после этого счастливого вечера, ударом грома среди ясного неба прокатилась весть о том, что Мерген женится на Кермен. Вот когда рука Бадмы не дрогнула бы, попадись его соперник на мушку ружья. Но уже шли осенние дожди, и Мерген на охоту не ходил. А другого случая подстрелить его незаметно не было.
Не подозревая, что думает о нем Бадма, Мерген вошел однажды в контору и, весело поздоровавшись, сказал:
– Ну, счетовод, подсчитай, чего сколько надо на свадьбу.
Нарочито громко щелкая счетами, Бадма ответил, не подняв головы:
– Всего очень много, так как женится самый достойный на самой красивой под небом!
Не ожидавший такого высокопарного ответа, Мерген склонился над столом и по-товарищески предложил:
– Пойдем вместе на охоту, чтобы стол был богаче.
Бадма вздрогнул: предложение показалось провокационным. Не выведывает ли?
«Узнал, что это я тогда стрелял в него? – вытирая вдруг взмокший лоб подумал Бадма. – Или так просто?» Но тут же взял себя в руки и притворно-любезно отказался, сетуя на плохую погоду, в которую на охоту нет смысла идти.
Ушел тогда Мерген, и понял Бадма, что Кермен он потерял навсегда. В тот вечер он впервые в жизни напился. Но утром понял, что это его нисколько не утешило. Он решил уехать в город, в шум, в сутолоку другой непривычной жизни. В полночь забрался в свой тайник, ход в который был теперь из подпола. Открыл заветный сундучок и холодно, равнодушно посмотрел на золото, которое теперь казалось ему потускневшим. Оказывается, оно светило только, пока он надеялся с его помощью добиться счастья. А теперь, когда все надежды ушли, как рыба из невода, никакие сокровища его не радовали. Набрав полную горсть драгоценностей, казавшихся ему сейчас простыми безделушками, он высыпал их себе в карман, и, закрыв сундучок, поднялся в дом…
Две недели Бадма жил в Астрахани, в самом дорогом номере гостиницы. Ходил в кино, в театр, на танцы. Но нигде не находил себе покоя. Наконец, его расточительность бросилась в глаза спекулянтке, которой он сплавлял свои драгоценности. Девка она была проворная. Прилипла к нему и за несколько угарных ночей, в которые обучила парня всему, чему он еще не был до нее обучен, завладела содержимым его кармана. На счастье, не проболтался, что это еще не все. Однажды утром, узнав, что у Бадмы нет денег даже на дорогу в родной хотон, эта девка исчезла, отпала, как насосавшаяся пиявка.
Вернулся Бадма домой, словно повзрослевший. На тревожный вопрос, председателя, где пропадал, коротко ответил: «Не пропал же». И приступил к работе.
А потом узнал, что тут его разыскивали, боялись за его жизнь, считали убитым, погибшим…
И первыми, кто о нем беспокоился, оказались Мерген и Кермен. Однако Бадма и с ними долго не стал говорить о том, где был и что делал. Одно его на первых порах успокаивало, что Кермен не стала такой для него привлекательной. Он видел другую женщину во всей ее прелести, доступную и веселую. Первые дни он вспоминал о минутах и днях, проведенных с Зойкой-спекулянткой. Но потом она стала уходить на второй план. На ее место опять встала Кермен.
И вот теперь Бадма ломал голову, думал, что делать дальше, как жить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20