– громко приказал капитан. – По этой колее поедете прямо на запад. Через три километра свернете вправо по тропинке, которая приведет в лес. Смотрите, не прозевайте эту тропинку. Будьте бдительны в пути! Внимательно слушайте команду.
Когда выехали из села, начало темнеть. Дорога шла по перелеску, и маленькие деревца в вечерней мгле стали казаться Бадме немецкими часовыми, а низкорослые кусты – танками и еще черт знает чем. У Бадмы дрожали колени, волосы вставали дыбом, тело покрывалось холодным потом. Он часто оглядывался назад и проклинал себя за то, что напросился ехать первым. «На кой черт мне эти ордена. Ведь давно решил, что главное в этой войне – выжить, уцелеть». Дрогнувшей рукой он пощупал за пазухой свой белый платок. Это его немного успокоило. В случае чего он этой штукой воспользуется…
Следовавший за направляющим Ризамат заметил, как от старой проселочной дороги вправо отделилась тропинка, наверное та, о которой говорил капитан. Он стал дожидаться остальных, чтобы посоветоваться с ними. Кто-то из ездовых хотел окликнуть Бадму, ко, вспомнив о запрещении кричать ночью, промолчал. Подъехавшие сзади подтвердили, что капитан приказал свернуть именно по этой тропинке. Пока они совещались, Бадма уехал далеко вперед. Ездовой последней повозки доложил подъехавшему к нему верхом на коне командиру:
– Товарищ старший сержант, ездовой на головной повозке Бадма Цедяев, видимо, проехал тропинку. Следовавшие за ним побоялись его окликнуть, чтобы не нарушать тишины. А наши все поехали вправо по тропинке.
– Ах, чтоб его громом сразило! И тут он прошляпил! – вознегодовал Мерген и, пришпорив коня, поскакал вслед за Бадмой.
Вскоре он догнал его и, свесившись с крупа коня, процедил со злостью:
– Куда же ты прешь, паразит!
Мерген направил на Бадму дуло карабина так, будто это был штык и он хотел его пронзить.
– В темноте не заметил тропинку, прости меня! – чуть не плача шептал Бадма и спрыгнул с повозки.
– Замолчи! – прошипел Мерген.
Забрав вожжи, он повернул подводу в обратную сторону. Когда догнали колонну, Мерген упрекнул:
– Впервые в жизни сам напросился идти в голове колонны и вдруг заблудился, ехал прямо в логово противника!
– А может, ему только того и хотелось? – съязвил кто-то в темноте.
– Не думаю, что он дошел уже до такого! – возразил Мерген и потребовал от виновника рапорт на имя командира.
– Подробно объясни в рапорте, почему ты не выполнил приказ, не свернул по тропинке в указанном направлении. Я больше с тобою, ишак бессовестный, не хочу говорить, – сказал Мерген громко, чтобы слышали все остальные ездовые.
– Вы все же думаете, что он не заметил тропинку. А мне кажется, он думал, что мы опять отступаем, оттого и вылез вперед, – подтрунивал всегда веселый рязанец.
Только к полуночи обоз прибыл на место новой дислокации к землянке, построенной кем-то в глухом лесу. Повозки были размещены под густыми кронами деревьев, чтобы днем их не было видно с самолетов. С коней хомутов не снимали, а рассупонили и дали корм.
Капитан с двумя бойцами уехал в штаб. За начальника остался Мерген. Он сразу же дал Бадме наряд вне очереди. А остальных увел в землянку, так как начинался дождь.
Накрывшись плащ-палаткой, Бадма остался в ночной темноте один, между землянкой и обозом.
Знамя чужака
Дождь вскоре перестал, и Бадма снял с головы капюшон плащ-палатки, чтобы лучше слышать. Теперь он боялся еще какой-нибудь неожиданной провинности. Было тихо. Лишь лошади хрумкали овсом, да изредка в лесу раздавалось уханье филина. Эта ночная птица каждый раз заставляла Бадму вздрагивать. Он хватался за винтовку и долго прислушивался, не последует ли за этим надсадным уханьем что-нибудь более страшное. Но мирный хруст лошадей мало-помалу успокаивал его, и он даже поддавался дреме. Появлялся соблазн присесть на минутку. Но он уже знал, что как только сядет, сразу же уснет. И он начинал ходить и усиленно думать о своем сегодняшнем проступке.
Конечно, все получилось нелепо. Впервые напросился ехать в голове колонны, хотел отличиться и вдруг прозевал тропинку. Как подумал о том, что мог попасть прямо под пулеметную очередь немцев, сразу вся дремота прошла. Глаза раскрылись шире, сердце начало усиленно колотиться. Но то, что уже пережито, Бадму мало беспокоило. Более страшным ему казалось его будущее. Командир уехал в штаб, чтобы доложить о нем. Иначе зачем на ночь глядя блуждать по лесу? Вернется и сразу его, Бадму Цедяева, предадут военно-полевому суду или пошлют в штрафной батальон. Говорят, штрафников посылают на верную гибель. Бадма возмутился в душе: «За какие проступки я должен погибать раньше времени? Почему я должен унижаться перед этим князем? (Так он теперь называл Мергена.) Завтра он начнет допекать меня всем, в чем я был и не был виноват. Будет хвастаться, что он поймал меня, пытавшегося бежать к немцам с оружием и целой повозкой боеприпасов. И он будет, конечно, прав. Ему поверят. Он припомнит и все мое прошлое. И уж не упустит, что наши отцы были заклятыми врагами. И все будут на его стороне.
Я теперь как суслик, попавший в петлю. И вырваться нельзя, и смерть не приходит. Но я ему не суслик! Человек должен все уметь. Уж раз он обозвал лисой, то надо хитрить. Затаиться и ждать удобного момента. А потом – раз! – и разорвать капкан…»
Настроившись так, Бадма решил скрыть свои намерения под маской беспечности и простодушия. Утром, сменившись с поста и направляясь к своему месту, он с глазу на глаз встретился с Мергеном. Как ни в чем не бывало, он отдал ему честь.
– Здравствуй, здравствуй! Ну как ночь? Как переносишь свое наказание? – спросил с усмешкой Мерген.
– Ничего, товарищ командир. Сам виноват, поэтому считаю, что наказан справедливо. Я не обижаюсь на тебя, ничего плохого не думаю о тебе. Недаром говорят у нас: «Каждый человек за содеянное отвечает сам». Наказание послужит мне хорошим уроком. Может, я еще буду первым бойцом во взводе! – Уж это Бадма сказал явно для красного словца. В глубине его затаенной души созревали совсем иные планы…
Третья ночь штрафного дежурства Бадмы началась тихо и спокойно. Даже лошади не так хрумкали: овес кончился, и они почти бесшумно жевали мягкую траву, накошенную за день ездовыми.
К лесу Бадма уже привык. Теперь он не казался ему таким угрюмым и полным неожиданных страхов, как в первую ночь. Небо тоже стало светлей и ближе. С детства знакомые ночные светила сияли, как рассыпанные серебряные монеты. Глядя на них, Бадма задумался о далеком доме. Вдруг какая-то звезда, прочертив светлую линию на черно-синем небе, исчезла вдали. По обычаю, Бадма плюнул на землю три раза, приговаривая: «Тьфу, тьфу, тьфу!» Кроме того, по примеру суеверных предков он семь раз подряд повторил название созвездия Большой Медведицы, которое по-калмыцки именуется Семь Богов. А успокоившись, снова предался размышлениям о доме, о детстве…
И только перед самым рассветом, когда уснули даже лошади, Бадма погрузился в думы о том, что теперь считал самым главным в своей жизни. Мысли его бежали, обгоняя одна другую. Строились и тут же рушились планы будущего. Но один, наметившийся еще в самом начале войны, самый затаенный план прочерчивался все ясней и отчетливей. Обмозговывая со всех сторон этот план, Бадма и прослыл самым политически подкованным бойцом в подразделении. Он знал все сводки «Совннформбюро». Помнил, что и в какой газете было написано о событиях на фронтах. И прежде всего подробно изучал положение на юге, где осталась его родина. Политрук хвалил его за то, что не порывает связи с родиной.
А между тем, в этой-то «связи с родиной» и было то, что Бадма хранил в самых сокровенных тайниках своей мутной душонки.
Еше там, в казахстанских песках, у Бадмы родилась мечта вернуться на родину и где-нибудь в глуши переждать войну. Сдерживал только страх, что поймают на пути к родному хотону, расстреляют за дезертирство. В первые дни, как попал на фронт, он совсем было растерялся – отсюда не доберешься до своих мест. Но однажды из очередной сводки понял, что Калмыкия, видимо, скоро будет захвачена немцами. И все его помыслы переметнулись на западную сторону фронта. Он понял, что может вернуться в родные места не дезертиром, а князем. Бадма верил, что немцы не могут притеснять богатых людей. Значит, нужно только выбрать удачный момент для перехода к ним, а дальше все пойдет, как по маслу.
Но важно перейти не с пустыми руками. Надо, чтобы они поняли, что к ним явился человек, достойный уважения. Когда Бадма об этом думал, в нем все больше закипала ненависть к Мергену, этому голодранцу, попавшему в положение князя. За его голову Бадма надеялся получить у немцев все, что ему нужно. Ослепленный ненавистью, Бадма не понимал, что Мерген особой ценности для врагов не представляет даже как язык.
Потому-то Бадма так старательно изучал обстановку на фронтах. Ему важно было знать, захватили ли немцы Калмыкию? Полностью или нет? Сумеют ли они потом по Волге подняться выше и отрезать Москву? Впрочем, важно, чтобы они захватили Кавказ. Оттуда их уже не выкуришь.
Самодельная стратегическая машина в голове Бадмы работала день и кочь. Но никто не знал, в какую сторону вертятся колесики этой машины. И вот теперь все, кажется, улажено. Калмыкия будет свободна. Так в голове будущего князя и улеглось: «свободна», а не «захвачена». Пора действовать. Но как тут начнешь действовать, если о немцах третий день ни слуху ни духу? Опять жди, жди. Бадма вздрогнул от предрассветной прохлады и закутался в плащ-палатку.
С треском, лязгом и свистом лопнула утренняя тишина. От пулеметной вьюги, от минометного свиста и уханья батарей лес застонал, задрожал. С березы, под которой стоял Бадма, посыпались мелкие веточки и молодые липкие листья. То ли срезало их пулеметной очередью, то ли срывались от взрывной волны, когда поблизости рвались снаряды. Обломалась большая ветка и ударила Бадму по плечу. «Еще покалечит!» – подумал он и на корточках забрался под стреху землянки. А стреха здесь надежная. Крыша-то на землянке из вековых бревен в два наката – снаряд не пробьет! Прятался Бадма только от шальной пули, да вот от таких дурных веток. Но тех, кто стрелял, он теперь высматривал за каждым деревом, за каждым кустом. Только бы не прозевать, вовремя выхватить из-за пазухи и поднять давно приготовленный белый флаг с наклеенной на углу немецкой листовкой – пропуском в плен.
Но с чем он придет к немцам? Если с голыми руками, то не быть ему князем по возвращении в родной хотон. Обоз с боеприпасами? Нет, лучшим даром был бы сам Мерген. У него теперь есть награда. А в кармане, вместе с фото Кермен и сына, он хранит газету, в которой напечатана большая статья с его портретом. Если Мерген попадет к немцам с этой статьей, его там очень высоко оценят. И тогда Бадма получит то, о чем мечтает. Только ведь сам этот упрямец живым не сдастся. В этом Бадма уверен. Но что можно сделать, чтобы все удалось? И вдруг мелькнула мысль, от которой Бадма весь вздрогнул, как в ознобе: шарахнуть к дверям гранату, чтобы завалило вход в землянку… Страшно стало Бадме от этой мысли. У него даже ноги, казалось, онемели. Но испугался он не за судьбу тех, кто после взрыва гранаты окажется в мышеловке. Нет, это был страх перед неудачей и разоблачением.
Автоматная стрельба быстрой волной подкатывалась по лесу прямо к землянке. Эта огненная волна может смыть его, Бадму, как щепку, со всеми его планами и замыслами. Что же делать?
А может, просто спрятаться? Мерген и его друзья спят как убитые. За толстыми глухими стенами землянки они ничего сейчас не слышат. Никакая стрельба их не разбудит, к ней они привыкли, как лошадь к оводам.
Неподалеку в березняке мелькнула фигура автоматчика в зеленом мундире. Второго. Третьего. Послышался выкрик немецкой команды. Бадма воспрянул – приближались те, о ком он так давно мечтал, как о вершителях его судьбы. Механически, внутренне давно подготовленным движением он выхватил из-за пазухи белую тряпицу и, подбежав к большому дереву, повесил ее на сук. Для верности он проткнул на двух концах по дырке и натянул на острие сучка, словно специально для того кем-то надломленного. Но сам все же укрылся за стволом толстого дуба.
Таким, стоящим под белым флагом, его и увидел выскочивший из землянки Мерген, когда неподалеку разорвалась немецкая граната.
– Часовой! Бадма! – закричал на весь лес Мерген и выругался по-калмыцки. – Ко мне!
Бадма не ответил и только зашел за дуб, подставляя себя под пули наступающих фашистов. Но теперь он уже не думал о шальных пулях. Самым страшным врагом его с этой минуты был Мерген. Этот не промахнется, убьет как волка, как фашиста, не посчитается с тем, что они оба калмыки.
А Мерген именно потому и не выстрелил, что Бадма, ставший на путь предательства, был калмыком. Он не мог так просто убить изменника. Его нужно было вернуть назад и судить по закону, чтобы Бадма перед смертью понес еще и тяжелое моральное наказание. Однако момент был упущен. И новый окрик не только не вернул Бадму, а надоумил его упасть на землю и по кустам уползти прочь.
На крик Мергена выскочили все, кто был в землянке, и, разбежавшись, заняли оборону. Возле землянки закипел жестокий бой.
А Бадма тем временем полз дальше. Но теперь он чувствовал себя ничтожным и беспомощным: у него не было ничего того, c. чем он хотел сдаться в плен, даже белого флага, который болтался на сучке дуба. Немцы могут принять его за разведчика, ползущего в их зону, и пристрелить. Так оно и случилось бы, если бы Бадма вовремя не закричал единственное немецкое слово «плен», которое он вычитал в их листовке. Он крикнул это как раз в тот момент, когда на него, словно озверевший дикий кабан на ягненка, несся огромный красномордый фашист с автоматом в руках. Немец, конечно, слышал слово, которое Бадма выкрикивал теперь на весь лес, и все же со всего маху так ударил по плечу автоматом, что у Бадмы дух перехватило. С трудом превозмогая боль, он встал перед гитлеровцем на колени. И получил второй удар по спине. Немец тыкал ему в грудь автоматом и кричал по-русски:
– Вперьед! Показывай вперьед!
Бадма с готовностью вскочил и показал рукой в ту сторону, откуда Мерген вел огонь со своими друзьями Немец опять ударил Бадму автоматом и, рукой изображая ползущую змею, потребовал:
– Безопасный вперьед!
Бадма угодливо закивал и повел немца в чащобу, чтобы подойти к землянке с тыльной стороны. К ним присоединились еще несколько автоматчиков. И теперь Бадма даже почувствовал себя предводителем. Пробираясь по густому смешанному лесу, группа автоматчиков огибала место перестрелки, которая становилась все яростней и, казалось, уходила в обратную сторону, туда, откуда она и пришла, когда Бадма стоял на посту.
Так и случилось. Когда подошли к землянке со стороны ее оконца из единственного стеклышка, вокруг никого не оказалось. А в лесу, где-то уже за белым флагом, гремело русское «ура!» И в этом победном крике громче всех выделялся голос Мергена.
Поняв, что проиграл, что рухнули все его надежды, Бадма вдруг упал на колени перед первым стоявшим рядом немцем. Тот замахнулся на него автоматом с такой силой, что насквозь проломил бы голову, если бы ефрейтор не отвел его руку. Этот ефрейтор ткнул Бадму автоматом в бок и махнул рукой: вперед, мол, веди.
* * *
Поняв, что землянку окружают, Мерген половину бойцов послал запрягать и выводить лошадей из-под обстрела, одного отослал в штаб с донесением, а остальным приказал занять оборону между деревьями. Белый флаг, поднятый его земляком, мельтешил, как бельмо на глазу. Воспользовавшись моментом, когда бойцы дружным огнем остановили подбиравшихся к землянке гитлеровцев, Мерген подбежал к дубу и со злостью сорвал белый лоскут. И тут ему пришла мысль забраться на дерево и оттуда вести огонь. Ухватившись за нижнюю ветвь, он подтянулся и быстро, как в детстве, вскарабкался на дуб. Поднявшись над землей метра на четыре, Мерген увидел за густым кустарником поляну, на которой выстроился взвод одетых в маскхалаты немцев. Перед ним стоял командир и четко размахивал кулаком, словно рубил воздух, видно, давал установку. Вот из строя выскочили четверо и с автоматами наперевес бросились вправо. Еще несколько взмахов командирской руки – и пятеро побежали налево…
Мерген укрепился за веткой, которая скрывала его от глаз тех, кто был на поляне. Устроил винтовку на толстом сучке и, не спеша прицелившись, выстрелил. Поднятая в этот момент рука фашистского офицера вычертила какой-то замысловатый вензель, и он рухнул в траву. Из строя выбежали двое и потащили убитого в глубь леса. А остальные тут же разбежались по кустам и подняли огонь из автоматов и винтовок.
«Пусть бесятся», – подумал Мерген и, быстро спустившись с дерева, устроился за березой, рядом с Ризаматом, который время от времени постреливал в ту сторону, откуда теперь доносилась беспорядочная стрельба немцев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20