И тут он сглупил. Придвинувшись к пилоту, спросил заискивающе, не вдумываясь в слова:
– А вы… приземлиться можете?
– Где?
– Ну… в горах…
– Смотря… зачем. – Летчик посуровел, тягостные мысли омрачили чело его. – Слушай, – обернулся к Ракитину. – Прямо давай скажи: чего вам надо?.. Тот район – пустыня. Там вообще человек не ходит. Снежный если…
– Нам надо обследовать гору, – ответил Александр. – И мы бы, поверьте, не стали вас напрягать, если бы не всякая сумасшедшая чрезвычайщина… Кстати, помочь в этом деле нам были должны ваши коллеги. Может, вы их и знаете даже…
– Какие еще коллеги?
– Майор Поливанов. Слышали о таком?
– Хе! – сказал пилот, внезапно отмякнув. – Серега? Еще бы! Я сегодня к нему лечу вечером… Масло мне обещал.
– Ну вот, – кивнул Ракитин. – Мир тесен, как фибровый чемодан.
– Кто вас разберет, – пробурчал пилот под нос. – Но что мудрите вы – точно! Ку-уда летим? – Он вжал недоуменно голову в плечи. – За-ачем летим? При чем здесь контрразведка? Кого там ловить? Снежных барсов с передатчиками в жопах?..
Власов настороженно прислушивался к доносившемуся до него диалогу. На лице его явственно читалась удрученная терпеливая злоба.
– Ну вы и зануда! Подумаешь, потратим часок-полтора! – стеснительно упрекнул пилота Ракитин, сам же испытывая нешуточную боязнь, что тот способен повернуть назад.
Ужас перед заснеженной бездной и каменными громадами прошел без следа, и теперь куда серьезнее его волновали настроения двух крутых и решительных вояк: боевого горного аса и не менее боевого опера, к которому он испытывал ныне невольное уважение и даже симпатию.
– Тут даже трехнутые покорители вершин не бродят, – говорил пилот, кивая на заснеженные уступы. – Планета Плутон, одним словом, жизнь на полном нуле…
– Почему именно «покорители»? – неожиданно вступил в разговор Градов. – С таким же успехом покорителем может стать муравей, вскарабкайся он на Эверест. Восходящие на вершину – куда ни шло. Нет же, надо обязательно что-нибудь покорять, побеждать, угнетать, вести борьбу…
Эта демагогия не без мысли несколько отвлекла пилота.
– Вообще верно, – согласился он, – склонны мы к громким словам. А ведь еще говорят: «покорители космоса». Космосу, конечно, от того ни тепло, ни холодно, но мне вот лично – смешно. Ладно бы – исследователи… – Замолчал, уставившись куда-то вдаль. – Вроде, – произнес задумчиво, – вон и гора ваша…
Ракитин, отступив назад, нагнулся к рюкзаку, осторожно вытянул из бухты коней веревки с карабином и неуловимым движением пристегнул его за привинченную к полу ножку сиденья. Градов, мельком, но пытливо взглянув на него, встал у летчика за спиной, оттеснив в сторону Власова, пристально всматривавшегося вдаль и маневры Александра не приметившего.
– А ближе к ней… можно? – спросил Ракитин пи лота с внезапной одышкой.
– Попробуем. – Тот отвел рычаг, и «вертушка» пошла на снижение.
Ракитин поднял бинокль. Сжав шероховатые кожаные окуляры непослушными пальцами, увидел в резких, ясных стеклах петушиный гребень вершины.
Непроизвольно ахнул: померещилось, будто вертолет неудержно мчится в каменный массив. Руки дрогнули: побежали, перемежаясь, гранитные бугры, белые проплеши, расселины… большой ровный уступ…
– Уступ! – крикнул Александр, безумно и близоруко смотря вперед, затем сдернул бинокль с шеи, передав его Градову. – Гляди!
– Хор-рошая площадка! – медленно произнес тот. – Как раз для… Э-э, Саня, а за уступом – проем… Это вход, ты понимаешь, это тот самый вход!..
– Вы чего лепите?! – с растерянным удивлением обернулся к ним Власов. – Какой еще вход… дьяволу в жопу?!
– Ур-р-ра! – не слыша его, завопил Ракитин так протяжно и громко, словно тренировался выговаривать букву «р». – Кружок дашь? – возбужденно обратился к пилоту.
– Два дам, если надо. – Сосредоточенное лицо его, изборожденное сетью глубоких морщин и многочисленных шрамов, напоминало растресканную землю.
Ракитин отступил в салон. Градов, сгорбясь, по-прежнему стоял за спиной летчика, ухватившись широко разведенными руками за хромированные поручни, тянувшиеся вдоль потолка.
Александр, пригнувшись, полез в рюкзак, нащупал второй, свободный карабин на конце веревки. Вытянул его, пристегнув за широкий брючный ремень. Надел перчатки. Перекрестился, глядя на недоуменные лица Астатти и Димы. В эту секунду Градов оглянулся в его сторону. Оглянулся и пилот, и Власов. Узрев веревку, тянувшуюся к поясу Александра, контрразведчик разинул удивленно рот, готовя вопрос, но услышать его никто не успел: Ракитин коротким рывком отдраил дверь.
Рев винтов и воющий воздух упруго и хлестко ударили ему в лицо, ошеломив и лишив дыхания.
– За мной! – на рвущем горло выдохе крикнул он Градову, пытаясь перекрыть какофонию свиста и стрекота. И шагнул вниз.
Ноги провалились в противную, качающуюся пустоту. Медленно вытравливая тугой капрон каната, горячо скользивший по коже тонких перчаток, он начал спускаться ниже и ниже, упорно стараясь глядеть на бронированное брюхо вертолета и обрывочно стригущие воздух лопасти винтов.
Веревка кончилась. Ремень больно врезался под ребра. Теперь он беспомощной личинкой чертил в вышине, уцепившись в тонко поющий, перекручивающийся канат. Ветер качал и бил его, плясала в глазах круговерть обледенелых скал, но вот гул двигателей выровнялся – вертолет пошел на снижение над ровным, широким карнизом горы, и вскоре Ракитин ощутил под ногами снег. Он по грудь провалился в податливую его трясину, вытащил из-за пазухи нож, обрезал веревку. Отбросил ее в сторону. И устало закрыл глаза. Вот и все. Он все сделал.
Вертолет снова взмыл вверх – очевидно, в поднебесье происходило сложное объяснение… Чем оно закончится, Ракитин предполагал. И не ошибся: вертолет опять завис над ним, и, будто рассыпающаяся колючка огромного репья, полетел вниз, разматываясь, клубок веревочной лестницы.
Лестница качнулась, вытянулась, бороздя деревянными перекладинами наст, и по ней с обезьяньей ловкостью и быстротой начал спускаться Власов. В конце спуска он все же не выдержал, спрыгнул, упав в сугроб в каком-то метре от Ракитина.
Следом за ним последовал Градов, после – Астатти, Дима…
– А по веревке что, побоялся? – утирая снежные брызги с лица, выкрикнул Власову Александр.
– Я тебе щ-щас, сука… – разгребая вокруг себя снег, отозвался тот. Затем, оглянувшись на остальных беглецов, застонал с беспомощным гневом: – Кто давал команду покидать борт?! Вы что же творите, падлы, а? Стрелять вас всех, что ли?
– Пока не стоит, – донесся голос Градова. – Потерпите, успеется. Тем более, надеюсь, самое интересное впереди.
– Что впереди? – спросил по-русски Астатти, задрав голову вверх, где с упорством, достойным лучшего применения, гудел, замерев, геликоптер. – Я нахожусь внутри фантастический сумасшедший дом!
– А здесь нет ветра, – сказал Дима, вертя головой по сторонам.
– Там шумел ураганистый буря, – согласился с ним Пол. – Все, что было слабое, летало через воздух… Здесь – рай!
Власов, покосившись на американца, ощерился в беззвучной ухмылке.
Вертолет, поддав газку, развернулся и полетел куда-то в сторону. Лестница билась и болталась под ним. Вскоре он снизился далеко внизу, у отрога, на пустоши вылизанного ветрами плато. Шум винта стих. Разъяренный пилот, видимо, решил, не докладывая покуда по инстанциям, подождать своих странных пассажиров неподалеку от места их неожиданного десантирования. Логика в таком действии определенно существовала, хотя выступала она в противовес вопиющему абсурду: в самом деле, непонятный и возмутительный поступок спрыгнувшего за борт кретина и последовавших за ним его сотоварищей был похож на действия сумасбродных параноиков, но, как наверняка рассудил пилот, морозец, недостаток кислорода и прочие трудности быстро вернут придурков в сознание. А уж после-то он им устроит излечение от расстройства ума и души.
– Представляю, что думает о нас летчик-ас, – сказал Александр, барахтаясь в снегу. – Не знаю, как и извиняться.
– Извинимся, – успокоил его Градов. – Поразмысли лучше, что плести про мое исчезновение, если…
– Что «если»? – грустно спросил Ракитин.
– Сам не знаю. Ну… вперед?
– Вы!.. Вашу мамашу растак! – подал голос Власов, передергивая затвор пистолета. – Всем – на борт! Иначе – стреляю!
– Да ладно, Коля, давай-ка за нами, на сегодня отвоевался! – отмахнулся от него Ракитин. – Не порть финал, история вот-вот и закончится… А как закончится, так и разберемся!
– Ты серьезно отвечаешь за свои слова? – выкрикнул Власов.
– Я отвечу!
– Ну, гляди, друг ситный! Твоя пуля – со мной!
И, разгребая вязко утягивающую вниз толщу снега, они словно поплыли в ней, переворачиваясь и изгибаясь, – к склону горы, как к берегу.
Наст истончился в колкий, смерзшийся щебень. Ракитин снял перчатки, погрел дыханием онемевшие, синие от холода пальцы. Дальше идти было некуда. Над ними, заслоняя небо, высилась отвесная стена с округлым и черным проемом расселины, похожей на съеженную временем каменную арку.
– Вот и все, – сказал Градов. – Еще десяток шагов вверх – и все…
– Неужели… здесь? – Ракитин поднял глаза на уходящую ввысь вертикаль камня.
– Или нас крупно разыграли, или… – Градов замолчал.
Взгляд его, до того опустошенный, пристально уперся в Ракитина, и было в этом взгляде сомнение какой-то тягостной мысли…
– У меня ледоруб, – сказал Александр. – Нужен?
– Где ледоруб?
– Под курткой. За спиной. Ручку я вчера отпилил, чтоб покороче…
Градов звонко, как никогда, расхохотался. Затем потянулся всем туловищем и легко прыгнул вверх, ухватившись пальцами за края трещины. А после, ступая по едва различимым уступам и рытвинам, полез выше и выше – к расселине.
Компания последовала за ним.
Полыхнуло кинжально солнце, внезапно вышедшее из-за грузной туши облака, синь неба стала еще гуще, и скалы блеснули матовым глянцем. Тут были какие-то черные горы, безо всяких тонов серого и коричневого. Графические. Неземные.
Ракитин, цепляясь замерзшими пальцами за режущий перчатки камень, взбирался по круче вздымающегося в вышину колосса, глядя на следующего впереди Градова. Его фигура в нелепо развевающейся куртке, минув край уступа, исчезла, словно поглощенная небом.
А затем навстречу протянулась рука, и Александр, обдирая колени, выполз на небольшую площадку перед расселиной.
Он тяжело привалился к скале, подогнув под себя замерзшие ноги. Закусил побелевшую костяшку кулака. И почувствовал парализующую, тоскливую усталость.
Напротив, в ложбине приземистых гор, с пушечным грохотом сорвалась, заклубилась лавина, пышной солнечной волной стекая в низину. К ногам Ракитина с сухим шорохом скатились мелкие, потревоженные эхом камешки.
Неожиданно к нему пришло далекое, вялое недоумение…
Окруженный чутко дремлющей могучей стихией, в неизвестности, он был отрешенно спокоен, хотя знал – смерть здесь повсюду, и любой шаг может вести к ней, особенно безучастной и неумолимой среди вечности неба и камня.
В ту же секунду мир залил странный, неземной свет, как бы выстреленный сюда светилом; горы вокруг Ракитина качнулись, словно мимо глаз его пронесли увеличительное стекло, и защемило сердце, как при падении с высоты…
Вот он – миг аномалии… Миг выбора.
Прижался щекой к скале, глядя, как взбираются на уступ Власов, Астатти и Дима. Где-то там, за толщей, находился вход в иные миры… Но в благоговение от такой мысли он не впал, наоборот, это представилось настолько естественным, что и любопытства-то не вызывало…
Рубеж, пролегающий в толще гранита, был уже не мифом, не условностью, а явью, постигавшейся им всецело и просто, безо всяких эмоций и уж, конечно, без какого-либо дотошного анализа. Он понял: зачастую анализ – бессмысленное противление тому, перед чем человек заведомо и извечно немощен. И прав летчик: глупо людское бахвальство перед природой и космосом, созданными высочайшим вселенским могуществом. А вычленять себя из общности мира и ставить себя над ним – человек склонен. И один из главных его пороков – в этом.
– Надо торопиться, – прозвучал взволнованный голос Градова. – Вставай, Саша!
И они вошли в проем расселины, в ее мрак, внезапно начавший просветляться какими-то голубоватыми рассыпанными бликами, сливаясь, образующими зарево неуклонно расширяющегося пространства, в котором тонули каменные своды и намечался бесконечный горизонт иного мира, являвшегося из разверзнутой тверди.
– Что за… – послышался за спиной изумленный шепот Власова.
– Ты хотел истины, Коля, – ответил Ракитин. – Вот она: мы в корешке самой большой книги… В исходе миров…
Дрогнуло голубое марево, и явился мир первый: залитая лучами фиолетового светила каменистая пустыня с разбросанными на ней ветхими, ржавыми остовами гигантских механизмов и занесенными песком скалящимися черепами – высоколобыми, с удлиненно-плоскими скулами…
Мир неведомой катастрофы, торжества разрушения и смерти.
Дробясь в наплывающей плоскости перепутанных ломаных линий иного пространства, наваливающегося гигантской перевернутой страницей на съеживавшуюся лиловую звезду, пустыню заслонил последующий мир красных глинистых плато и долин-пропастей с черными полноводными реками, с ажурными мостами, металлической паутиной переплетающимися в высоте белесого неба; и задымленные черные эшелоны, ползущие в неизвестность, виднелись на этих путях, подвешенных над жуткими безжизненными безднами.
А затем явился мир-крепость, мир неприступных стен грязно-песчаного цвета, столбообразных башен, бесконечного лабиринта приземистых извилистых зданий с норками-оконцами, соединенных узкими перемычками переходов, с вязью путаных улочек, по которым двигались сгорбленные фигуры в одинаково черных сутанах…
А после пошла череда темных пространств, где в лиловом свете, озарявшем гранитные иззубренные цитадели, мелькали серые, словно присыпанные пеплом, злобные лики их обитателей, и в одном из них, яростно взирающем на них, увиделся Жрец, беззвучно выкрикивающий проклятия в сторону отступника, Градова…
Но уродливый образ его вдруг распластал своей титанической громадой внезапно возникший город с бесчисленными параллелепипедами гигантских строений, озаренных мириадами разноцветных огней.
И вдруг в сторону этого города неуверенно шагнул Дима, словно очнувшийся от парализующего страха и изумления перед высотами и чуждыми человеку пространствами, словно позванный кем-то туда, в этот город, в таинственное зарево его света, и Ракитин, как все другие, кто стоял рядом с ним на краю мироздания, внезапно почувствовал все мысли уходящего от них попутчика…
В общем-то, земные, нехитрые мысли…
В них были воспоминания о больших мегаполисах Америки, способных лишь жалко пародировать громаду того исполина, что сиял во тьме сливающейся россыпью огней, призывая Диму шагнуть в них, найдя прибежище, спасение и новую жизнь в своем ослепительном, но и мрачноватом чреве, и, поддавшись на немой зов, уверившись в том, что нет для него лучшего и прекраснейшего из миров, Дима устремился вперед, вспоминая с потерянной усмешкой каланчу в Берлине, откуда, с привязанным к ноге амортизатором, он как-то прыгнул головой вниз…
Это было после встречи со связником, офицером ЦРУ, настращавшим агента о соблюдении крайней осторожности в свете последней информации о казненных в застенках КГБ шпионах…
Тогда, летя вниз головой к земле с широко открытыми глазами, слезящимися от напора встречного воздуха, Дима, глядя на вымощенную бетонными плитами, проросшими на стыках травой, площадку, приближающуюся к его лицу, подумал: «Ну и долбанусь… Ну и под расчет!»
– И… под расчет! – выкрикнул он, поглощаемый городом, укрытый им, растворенный, ушедший…
А после вспыхнул свет. Теплый, несказанно ласковый, несший любовь и надежду.
И был в нем шелест молодой чистой листвы, и плеск живых прозрачных вод, и благое отдохновение…
Усталость истерзанных земными грехами и заботами душ… Она ощутилась внезапным тяжким грузом, и смехотворной нелепицей показалась суета далекой, глупой повседневности…
И все они, не колеблясь, шагнули в свет.
В нем исчез Градов, сжав на прощание руку Ракитина, а Александр, продвигаясь вперед, за ним, почувствовал вдруг мягкую, но настойчиво отталкивающую его преграду.
Он продолжал упорное свое движение, но свет отступал, а затем в сознании Ракитина как бы услышались увещевающие голоса тех, кто обитал за искрящейся волшебной пеленой, кануть в которую он жаждал истово, истомленный страстным желанием приобщения к этому родному, любимому миру, таившемуся в глубинах света, миру, внезапно и интуитивно им узнанному, будто дом из полузабытого прекрасного детства, возвращение в который было единственно необходимым, спасительным и отрадным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
– А вы… приземлиться можете?
– Где?
– Ну… в горах…
– Смотря… зачем. – Летчик посуровел, тягостные мысли омрачили чело его. – Слушай, – обернулся к Ракитину. – Прямо давай скажи: чего вам надо?.. Тот район – пустыня. Там вообще человек не ходит. Снежный если…
– Нам надо обследовать гору, – ответил Александр. – И мы бы, поверьте, не стали вас напрягать, если бы не всякая сумасшедшая чрезвычайщина… Кстати, помочь в этом деле нам были должны ваши коллеги. Может, вы их и знаете даже…
– Какие еще коллеги?
– Майор Поливанов. Слышали о таком?
– Хе! – сказал пилот, внезапно отмякнув. – Серега? Еще бы! Я сегодня к нему лечу вечером… Масло мне обещал.
– Ну вот, – кивнул Ракитин. – Мир тесен, как фибровый чемодан.
– Кто вас разберет, – пробурчал пилот под нос. – Но что мудрите вы – точно! Ку-уда летим? – Он вжал недоуменно голову в плечи. – За-ачем летим? При чем здесь контрразведка? Кого там ловить? Снежных барсов с передатчиками в жопах?..
Власов настороженно прислушивался к доносившемуся до него диалогу. На лице его явственно читалась удрученная терпеливая злоба.
– Ну вы и зануда! Подумаешь, потратим часок-полтора! – стеснительно упрекнул пилота Ракитин, сам же испытывая нешуточную боязнь, что тот способен повернуть назад.
Ужас перед заснеженной бездной и каменными громадами прошел без следа, и теперь куда серьезнее его волновали настроения двух крутых и решительных вояк: боевого горного аса и не менее боевого опера, к которому он испытывал ныне невольное уважение и даже симпатию.
– Тут даже трехнутые покорители вершин не бродят, – говорил пилот, кивая на заснеженные уступы. – Планета Плутон, одним словом, жизнь на полном нуле…
– Почему именно «покорители»? – неожиданно вступил в разговор Градов. – С таким же успехом покорителем может стать муравей, вскарабкайся он на Эверест. Восходящие на вершину – куда ни шло. Нет же, надо обязательно что-нибудь покорять, побеждать, угнетать, вести борьбу…
Эта демагогия не без мысли несколько отвлекла пилота.
– Вообще верно, – согласился он, – склонны мы к громким словам. А ведь еще говорят: «покорители космоса». Космосу, конечно, от того ни тепло, ни холодно, но мне вот лично – смешно. Ладно бы – исследователи… – Замолчал, уставившись куда-то вдаль. – Вроде, – произнес задумчиво, – вон и гора ваша…
Ракитин, отступив назад, нагнулся к рюкзаку, осторожно вытянул из бухты коней веревки с карабином и неуловимым движением пристегнул его за привинченную к полу ножку сиденья. Градов, мельком, но пытливо взглянув на него, встал у летчика за спиной, оттеснив в сторону Власова, пристально всматривавшегося вдаль и маневры Александра не приметившего.
– А ближе к ней… можно? – спросил Ракитин пи лота с внезапной одышкой.
– Попробуем. – Тот отвел рычаг, и «вертушка» пошла на снижение.
Ракитин поднял бинокль. Сжав шероховатые кожаные окуляры непослушными пальцами, увидел в резких, ясных стеклах петушиный гребень вершины.
Непроизвольно ахнул: померещилось, будто вертолет неудержно мчится в каменный массив. Руки дрогнули: побежали, перемежаясь, гранитные бугры, белые проплеши, расселины… большой ровный уступ…
– Уступ! – крикнул Александр, безумно и близоруко смотря вперед, затем сдернул бинокль с шеи, передав его Градову. – Гляди!
– Хор-рошая площадка! – медленно произнес тот. – Как раз для… Э-э, Саня, а за уступом – проем… Это вход, ты понимаешь, это тот самый вход!..
– Вы чего лепите?! – с растерянным удивлением обернулся к ним Власов. – Какой еще вход… дьяволу в жопу?!
– Ур-р-ра! – не слыша его, завопил Ракитин так протяжно и громко, словно тренировался выговаривать букву «р». – Кружок дашь? – возбужденно обратился к пилоту.
– Два дам, если надо. – Сосредоточенное лицо его, изборожденное сетью глубоких морщин и многочисленных шрамов, напоминало растресканную землю.
Ракитин отступил в салон. Градов, сгорбясь, по-прежнему стоял за спиной летчика, ухватившись широко разведенными руками за хромированные поручни, тянувшиеся вдоль потолка.
Александр, пригнувшись, полез в рюкзак, нащупал второй, свободный карабин на конце веревки. Вытянул его, пристегнув за широкий брючный ремень. Надел перчатки. Перекрестился, глядя на недоуменные лица Астатти и Димы. В эту секунду Градов оглянулся в его сторону. Оглянулся и пилот, и Власов. Узрев веревку, тянувшуюся к поясу Александра, контрразведчик разинул удивленно рот, готовя вопрос, но услышать его никто не успел: Ракитин коротким рывком отдраил дверь.
Рев винтов и воющий воздух упруго и хлестко ударили ему в лицо, ошеломив и лишив дыхания.
– За мной! – на рвущем горло выдохе крикнул он Градову, пытаясь перекрыть какофонию свиста и стрекота. И шагнул вниз.
Ноги провалились в противную, качающуюся пустоту. Медленно вытравливая тугой капрон каната, горячо скользивший по коже тонких перчаток, он начал спускаться ниже и ниже, упорно стараясь глядеть на бронированное брюхо вертолета и обрывочно стригущие воздух лопасти винтов.
Веревка кончилась. Ремень больно врезался под ребра. Теперь он беспомощной личинкой чертил в вышине, уцепившись в тонко поющий, перекручивающийся канат. Ветер качал и бил его, плясала в глазах круговерть обледенелых скал, но вот гул двигателей выровнялся – вертолет пошел на снижение над ровным, широким карнизом горы, и вскоре Ракитин ощутил под ногами снег. Он по грудь провалился в податливую его трясину, вытащил из-за пазухи нож, обрезал веревку. Отбросил ее в сторону. И устало закрыл глаза. Вот и все. Он все сделал.
Вертолет снова взмыл вверх – очевидно, в поднебесье происходило сложное объяснение… Чем оно закончится, Ракитин предполагал. И не ошибся: вертолет опять завис над ним, и, будто рассыпающаяся колючка огромного репья, полетел вниз, разматываясь, клубок веревочной лестницы.
Лестница качнулась, вытянулась, бороздя деревянными перекладинами наст, и по ней с обезьяньей ловкостью и быстротой начал спускаться Власов. В конце спуска он все же не выдержал, спрыгнул, упав в сугроб в каком-то метре от Ракитина.
Следом за ним последовал Градов, после – Астатти, Дима…
– А по веревке что, побоялся? – утирая снежные брызги с лица, выкрикнул Власову Александр.
– Я тебе щ-щас, сука… – разгребая вокруг себя снег, отозвался тот. Затем, оглянувшись на остальных беглецов, застонал с беспомощным гневом: – Кто давал команду покидать борт?! Вы что же творите, падлы, а? Стрелять вас всех, что ли?
– Пока не стоит, – донесся голос Градова. – Потерпите, успеется. Тем более, надеюсь, самое интересное впереди.
– Что впереди? – спросил по-русски Астатти, задрав голову вверх, где с упорством, достойным лучшего применения, гудел, замерев, геликоптер. – Я нахожусь внутри фантастический сумасшедший дом!
– А здесь нет ветра, – сказал Дима, вертя головой по сторонам.
– Там шумел ураганистый буря, – согласился с ним Пол. – Все, что было слабое, летало через воздух… Здесь – рай!
Власов, покосившись на американца, ощерился в беззвучной ухмылке.
Вертолет, поддав газку, развернулся и полетел куда-то в сторону. Лестница билась и болталась под ним. Вскоре он снизился далеко внизу, у отрога, на пустоши вылизанного ветрами плато. Шум винта стих. Разъяренный пилот, видимо, решил, не докладывая покуда по инстанциям, подождать своих странных пассажиров неподалеку от места их неожиданного десантирования. Логика в таком действии определенно существовала, хотя выступала она в противовес вопиющему абсурду: в самом деле, непонятный и возмутительный поступок спрыгнувшего за борт кретина и последовавших за ним его сотоварищей был похож на действия сумасбродных параноиков, но, как наверняка рассудил пилот, морозец, недостаток кислорода и прочие трудности быстро вернут придурков в сознание. А уж после-то он им устроит излечение от расстройства ума и души.
– Представляю, что думает о нас летчик-ас, – сказал Александр, барахтаясь в снегу. – Не знаю, как и извиняться.
– Извинимся, – успокоил его Градов. – Поразмысли лучше, что плести про мое исчезновение, если…
– Что «если»? – грустно спросил Ракитин.
– Сам не знаю. Ну… вперед?
– Вы!.. Вашу мамашу растак! – подал голос Власов, передергивая затвор пистолета. – Всем – на борт! Иначе – стреляю!
– Да ладно, Коля, давай-ка за нами, на сегодня отвоевался! – отмахнулся от него Ракитин. – Не порть финал, история вот-вот и закончится… А как закончится, так и разберемся!
– Ты серьезно отвечаешь за свои слова? – выкрикнул Власов.
– Я отвечу!
– Ну, гляди, друг ситный! Твоя пуля – со мной!
И, разгребая вязко утягивающую вниз толщу снега, они словно поплыли в ней, переворачиваясь и изгибаясь, – к склону горы, как к берегу.
Наст истончился в колкий, смерзшийся щебень. Ракитин снял перчатки, погрел дыханием онемевшие, синие от холода пальцы. Дальше идти было некуда. Над ними, заслоняя небо, высилась отвесная стена с округлым и черным проемом расселины, похожей на съеженную временем каменную арку.
– Вот и все, – сказал Градов. – Еще десяток шагов вверх – и все…
– Неужели… здесь? – Ракитин поднял глаза на уходящую ввысь вертикаль камня.
– Или нас крупно разыграли, или… – Градов замолчал.
Взгляд его, до того опустошенный, пристально уперся в Ракитина, и было в этом взгляде сомнение какой-то тягостной мысли…
– У меня ледоруб, – сказал Александр. – Нужен?
– Где ледоруб?
– Под курткой. За спиной. Ручку я вчера отпилил, чтоб покороче…
Градов звонко, как никогда, расхохотался. Затем потянулся всем туловищем и легко прыгнул вверх, ухватившись пальцами за края трещины. А после, ступая по едва различимым уступам и рытвинам, полез выше и выше – к расселине.
Компания последовала за ним.
Полыхнуло кинжально солнце, внезапно вышедшее из-за грузной туши облака, синь неба стала еще гуще, и скалы блеснули матовым глянцем. Тут были какие-то черные горы, безо всяких тонов серого и коричневого. Графические. Неземные.
Ракитин, цепляясь замерзшими пальцами за режущий перчатки камень, взбирался по круче вздымающегося в вышину колосса, глядя на следующего впереди Градова. Его фигура в нелепо развевающейся куртке, минув край уступа, исчезла, словно поглощенная небом.
А затем навстречу протянулась рука, и Александр, обдирая колени, выполз на небольшую площадку перед расселиной.
Он тяжело привалился к скале, подогнув под себя замерзшие ноги. Закусил побелевшую костяшку кулака. И почувствовал парализующую, тоскливую усталость.
Напротив, в ложбине приземистых гор, с пушечным грохотом сорвалась, заклубилась лавина, пышной солнечной волной стекая в низину. К ногам Ракитина с сухим шорохом скатились мелкие, потревоженные эхом камешки.
Неожиданно к нему пришло далекое, вялое недоумение…
Окруженный чутко дремлющей могучей стихией, в неизвестности, он был отрешенно спокоен, хотя знал – смерть здесь повсюду, и любой шаг может вести к ней, особенно безучастной и неумолимой среди вечности неба и камня.
В ту же секунду мир залил странный, неземной свет, как бы выстреленный сюда светилом; горы вокруг Ракитина качнулись, словно мимо глаз его пронесли увеличительное стекло, и защемило сердце, как при падении с высоты…
Вот он – миг аномалии… Миг выбора.
Прижался щекой к скале, глядя, как взбираются на уступ Власов, Астатти и Дима. Где-то там, за толщей, находился вход в иные миры… Но в благоговение от такой мысли он не впал, наоборот, это представилось настолько естественным, что и любопытства-то не вызывало…
Рубеж, пролегающий в толще гранита, был уже не мифом, не условностью, а явью, постигавшейся им всецело и просто, безо всяких эмоций и уж, конечно, без какого-либо дотошного анализа. Он понял: зачастую анализ – бессмысленное противление тому, перед чем человек заведомо и извечно немощен. И прав летчик: глупо людское бахвальство перед природой и космосом, созданными высочайшим вселенским могуществом. А вычленять себя из общности мира и ставить себя над ним – человек склонен. И один из главных его пороков – в этом.
– Надо торопиться, – прозвучал взволнованный голос Градова. – Вставай, Саша!
И они вошли в проем расселины, в ее мрак, внезапно начавший просветляться какими-то голубоватыми рассыпанными бликами, сливаясь, образующими зарево неуклонно расширяющегося пространства, в котором тонули каменные своды и намечался бесконечный горизонт иного мира, являвшегося из разверзнутой тверди.
– Что за… – послышался за спиной изумленный шепот Власова.
– Ты хотел истины, Коля, – ответил Ракитин. – Вот она: мы в корешке самой большой книги… В исходе миров…
Дрогнуло голубое марево, и явился мир первый: залитая лучами фиолетового светила каменистая пустыня с разбросанными на ней ветхими, ржавыми остовами гигантских механизмов и занесенными песком скалящимися черепами – высоколобыми, с удлиненно-плоскими скулами…
Мир неведомой катастрофы, торжества разрушения и смерти.
Дробясь в наплывающей плоскости перепутанных ломаных линий иного пространства, наваливающегося гигантской перевернутой страницей на съеживавшуюся лиловую звезду, пустыню заслонил последующий мир красных глинистых плато и долин-пропастей с черными полноводными реками, с ажурными мостами, металлической паутиной переплетающимися в высоте белесого неба; и задымленные черные эшелоны, ползущие в неизвестность, виднелись на этих путях, подвешенных над жуткими безжизненными безднами.
А затем явился мир-крепость, мир неприступных стен грязно-песчаного цвета, столбообразных башен, бесконечного лабиринта приземистых извилистых зданий с норками-оконцами, соединенных узкими перемычками переходов, с вязью путаных улочек, по которым двигались сгорбленные фигуры в одинаково черных сутанах…
А после пошла череда темных пространств, где в лиловом свете, озарявшем гранитные иззубренные цитадели, мелькали серые, словно присыпанные пеплом, злобные лики их обитателей, и в одном из них, яростно взирающем на них, увиделся Жрец, беззвучно выкрикивающий проклятия в сторону отступника, Градова…
Но уродливый образ его вдруг распластал своей титанической громадой внезапно возникший город с бесчисленными параллелепипедами гигантских строений, озаренных мириадами разноцветных огней.
И вдруг в сторону этого города неуверенно шагнул Дима, словно очнувшийся от парализующего страха и изумления перед высотами и чуждыми человеку пространствами, словно позванный кем-то туда, в этот город, в таинственное зарево его света, и Ракитин, как все другие, кто стоял рядом с ним на краю мироздания, внезапно почувствовал все мысли уходящего от них попутчика…
В общем-то, земные, нехитрые мысли…
В них были воспоминания о больших мегаполисах Америки, способных лишь жалко пародировать громаду того исполина, что сиял во тьме сливающейся россыпью огней, призывая Диму шагнуть в них, найдя прибежище, спасение и новую жизнь в своем ослепительном, но и мрачноватом чреве, и, поддавшись на немой зов, уверившись в том, что нет для него лучшего и прекраснейшего из миров, Дима устремился вперед, вспоминая с потерянной усмешкой каланчу в Берлине, откуда, с привязанным к ноге амортизатором, он как-то прыгнул головой вниз…
Это было после встречи со связником, офицером ЦРУ, настращавшим агента о соблюдении крайней осторожности в свете последней информации о казненных в застенках КГБ шпионах…
Тогда, летя вниз головой к земле с широко открытыми глазами, слезящимися от напора встречного воздуха, Дима, глядя на вымощенную бетонными плитами, проросшими на стыках травой, площадку, приближающуюся к его лицу, подумал: «Ну и долбанусь… Ну и под расчет!»
– И… под расчет! – выкрикнул он, поглощаемый городом, укрытый им, растворенный, ушедший…
А после вспыхнул свет. Теплый, несказанно ласковый, несший любовь и надежду.
И был в нем шелест молодой чистой листвы, и плеск живых прозрачных вод, и благое отдохновение…
Усталость истерзанных земными грехами и заботами душ… Она ощутилась внезапным тяжким грузом, и смехотворной нелепицей показалась суета далекой, глупой повседневности…
И все они, не колеблясь, шагнули в свет.
В нем исчез Градов, сжав на прощание руку Ракитина, а Александр, продвигаясь вперед, за ним, почувствовал вдруг мягкую, но настойчиво отталкивающую его преграду.
Он продолжал упорное свое движение, но свет отступал, а затем в сознании Ракитина как бы услышались увещевающие голоса тех, кто обитал за искрящейся волшебной пеленой, кануть в которую он жаждал истово, истомленный страстным желанием приобщения к этому родному, любимому миру, таившемуся в глубинах света, миру, внезапно и интуитивно им узнанному, будто дом из полузабытого прекрасного детства, возвращение в который было единственно необходимым, спасительным и отрадным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37