– Эти руки, творившие богов, больше не смогут коснуться ни головы собаки, ни женских грудей.– Эти руки, посягнувшие на слоновью кость и золото храма, в тот миг не имели касательства ни к богу, ни к искусству. БЕЗРУКИЙ СОЛДАТVIR FORTIS SINE MANIBUS Некий солдат-ветеран потерял в бою обе руки. Он возвращается из лагеря домой. Толкает ногою дверь. И застает свою жену на месте преступления, а именно – супружеской измены. Он бросается к ней с намерением пронзить мечом, забыв, что лишился рук и не может держать оружие. Любовники смеются, глядя на его култышки, обмотанные повязками, и слыша из его уст призыв к мести. Солдат зовет своего сына-подростка и приказывает ему послужить руками отца и убить блудливую супругу и мужчину в ее объятиях. Но мальчик отказывается взять оружие.– Я их не застал за совокуплением, – говорит он, – Их тела несоединены.– Убей свою мать, – требует отец.– Я не могу убить свою мать, – отвечает сын.– Взгляни, мой сын, член этого мужчины еще влажен и блестит, – говорит отец.– Я вижу поникший пенис, – отвечает сын.– У меня больше нет рук, – говорит отец.– У меня они есть, но сейчас я не нахожу им применения, – отвечает сын.Любовник вскакивает с ложа, хватает свою тунику и спасается бегством. Мать, лоснящаяся от испарины, подбегает к сыну, падает на колени и сжимает его руки. Ветеран затевает судебный процесс против сына, которого выгнал из дома за кощунственное ослушание. Сын объявляет судьям:– Я видел спальню, я видел ложе, я видел своего отца, я видел свою мать. Я ни о чем не думал. Я был словно парализован.В романе Альбуция мальчик ведет подробнейший внутренний диалог с самим собою, пытаясь объяснить оцепенение, помешавшее ему увидеть то, что он видел, совершить то, что приказал отец, выразить вслух то, что он чувствовал.В заключение сын сказал: «О судьи, я веду спор с самим собою, оцепеневшим от увиденного». Отец сказал: «А я воздеваю к небу руки, упавшие наземь в двух тысячах миль отсюда». Мать же сказала: «О судьи, нет больше рук, нет и пальцев!» Глава втораяКомпотница из черного дуба Принимаясь за эти страницы, я вовсе не намерен излагать жизнь Альбуция Сила в строгом порядке, как разматывают клубок. Я хочу возродить из небытия творчество, которое считаю несправедливо забытым. Выбираю лишь отдельные звуки, отдельные вспышки света, которые, быть может, некогда озаряли эту фигуру. Признаться честно, я опускаю черты, меня трогающие, именно потому, что они меня трогают, при том что оправдывают недостатки, чье наличие у других людей обычно утешает. Существует одна особенность, которую заметили сами древние; они всегда специально подчеркивали ее, словно речь шла о свойстве характера, столь же шокирующем в их глазах, что и артемидино целомудрие Ипполита: …артемидино целомудрие Ипполита… – Сюжет из мифов о Тезее: его жена Федра влюбилась в своего пасынка Ипполита, сына амазонки и почитателя Артемиды, а тот не ответил ей взаимностью.
Альбуций не путешествовал. Не будем считать – как не считали и древние – поездки в Афины, в Новару, в Римини или в Геркуланум, то есть к родне с материнской или отцовской стороны: такие путешествия были обязательны, и их необходимость объяснялась и гражданскими, и религиозными правилами. Но Гай Альбуций Сил никогда не путешествовал ради удовольствия. Не потому, что опасался самих путешествий, перемещений, неудобств и тягот странствия. Не потому, что боялся разлуки с кем-то из близких. Причина тому была куда более необычной. Цестий и Сенека в один голос утверждают, что он не решался расстаться с одним предметом кухонного обихода, но и путешествовать вместе с этой вещью ему было бы неловко. Речь идет о салатнице или миске (lanx), которой пользовалась его прабабка по материнской линии еще во времена цензуры Сципиона Эмилиана. Публий Корнелий Сципион Эмилиан Африканский Младший (185–129 гг. до н. э.), главнокомандующий в 3-й Пунической войне, разрушивший Карфаген. Был цензором в 142 г., особенно противодействуя роскоши. Цензура – учреждение царя Сервия Туллия. Цензорами назывались два крупных римских магистрата, в обязанности которых входило: проведение цензовой переписи, наблюдение за правильным поступлением налогов, сдача на откуп государственных доходов и надзор за благонравием населения; избирались сначала на пять лет, а с 434 г. до н. э. на полтора года.
Салатница, или большая миска, которую мне трудно себе представить, сделана была из древесины черного дуба. Она висела у него на стене, на гвозде, как вешают в доме изображение какого-нибудь героя.Здесь нужно было бы спросить мнение более сведущего, чем я, латиниста. Цестий называет этот предмет «lanx patinaria» (блюдо для рыбы, ваза, рыбный котел). Сенека же разумеет под словом «lanx» «большую миску» или, возможно, «компотницу». Ни в одном тексте мы не встретили слово «satura» (собственно «компотница» или «салатница»). Первоначально «satura» означала блюдо (lanx), в котором смешивали нарезанные кусочками фрукты и овощи, – иными словами, готовили то, что в наши дни называется «маседуан», или фруктовый салат. Весною в Риме устраивались празднества, именуемые Либералиями: богам – покровителям сельских работ посвящали огромное блюдо, наполненное ранними овощами и фруктами, какие рождала здешняя земля. Это называлось «lanx satura» – оскское словосочетание, означавшее «смесь». После чего участники праздника заводили непристойные или насмешливые песнопения, посвященные богу Мандуку или щекам Букко. Мандук (обжора) и Букко (болтун) – персонажи ателлан (народных латинских комедий оскского происхождения) и праздничных процессий. Первый разевал огромный рот и устрашающим образом лязгал гигантскими зубами, а второй отличался надутыми щеками.
Поющие взывали к Фасцинусу (Фаллосу). Этими же словами римляне пользовались для обозначения определенной формы романа (самой знаменитой из этих «смесей» является «Сатирикон», созданный веком позже), где большинство существующих литературных жанров были упрощены и перемешаны; таким образом, эта форма коренным образом отличалась от «declamatio», которую римляне очень любили. Петроний Арбитр открывает свой «Сатирикон» сценой, в которой герои как раз переходят от декламации к декламации (из коих одна принадлежит Альбуцию Силу), с блеском излагая их одну за другой перед тем, как найти основную, подлинную интригу в этой пестрой смеси, созданной знатным патрицием, сотрапезником Нерона. В старости Альбуций мог знать Петрония, когда тот был ребенком, или хотя бы грудным младенцем, или в крайнем случае округлившимся животом своей матери.Но оставим в покое младенцев. А также компотницу из черного дуба. «Satura» являла собой сплетение традиционных сказок и поэм. «Declamatio» же подчинялась правилу двух фикций, обязательному для каждого сюжета, который разрабатывали декламаторы или софисты, соперничая в красноречии: фиктивный закон, влекущий за собою фиктивное судебное разбирательство, и фиктивная ситуация – самая плачевная, какую только можно вообразить. Вот несколько образцов таких законов-химер: «Vir fortis quod volet praemium optet» (Храбрый воин имеет право требовать любого возмещения ущерба), «Raptor raptoris aut mortem aut indotatas nuptias optet» (Изнасилованная женщина имеет право требовать, чтобы ее насильник был предан смерти либо женился на ней без приданого), «Qui ter fortiter fecerit militia vacet» (Солдат, совершивший три подвига, должен быть навсегда освобожден от военной службы)… Декламации исследовали реальность в трех аспектах: невозможное, недоказуемое, непредвиденное. «Ирреальная реальность» – таковы были психологический, юридический и риторический предметы романов декламаторов и софистов. Они устраивали множество публичных диспутов в амфитеатрах по всей территории империи. И буквально купались в золоте. Декламации Лукиана Лукиан – Лукиан из Самосаты в Сирии (ок. 125 – ок. 192 гг. н. э.), ритор и софист, выступал как судебный оратор, занимался философией, автор сатирических диалогов. Под его именем сохранилось более 80 сочинений, из которых некоторые признаны поддельными. Примыкал к школе эпикурейцев. Блестящим слогом высмеивал всевозможные культы, обычаи и интеллектуальные направления.
можно сравнить разве что с выступлениями Диккенса в конце его жизни, много веков спустя: первый творил в Римской империи, второй – в Британской, но и тот и другой искали Индию. Ср. гл. 8, где говорится о Колумбе. Видимо, автор намекает на то, что и Лукиан, и Диккенс во второй половине жизни разочаровались в политической деятельности и стали искать другие способы применения своих артистических талантов.
Или же возьмем Апулея, напоминающего Хорхе Луиса Борхеса в старости с той лишь разницей, что первый путешествовал на муле, а второй – на самолетах. Я приведу в качестве примера такой сюжет: бедняк оплакивает мертвую пчелу. Он стоит прислонясь спиною к шелковице. Вот перевод Дю Тейля, опубликованный в 1658 году: «Следует ввести закон, карающий за ущерб, нанесенный кому-либо с умыслом. Бедняк и Богач жили по соседству, оба имели сады. Богач разводил у себя в саду цветы, Бедняк же – пчел. Богач упрекнул Бедняка в том, что пчелы высасывают нектар из его цветов, и повелел соседу перенести улей в иное место. Но Бедняк ослушался его, и тогда Богач отравил свои цветы. Пчелы Бедняка погибли, и вот он обвиняет Богача в том, что он умышленно нанес ему урон» («Великие декламации, переведенные на французский язык съером Дю Тейлем, Королевским Адвокатом в Париже; у Этьена Луазона, во Дворце Правосудия, при входе в ГалереюУзников, во Имя Иисуса, в августе месяце года 1658-го»). Дю Тейль переводил эти странные античные романы в те времена, когда умирал Оливер Кромвель, а Мольер писал своих «Смешных жеманниц». Мне думается, что единственным великим учеником Альбуция Сила был Корнель. Он один из всех французских авторов возродил те бурные перипетии, коими изобиловали диалоги декламаторов. Тем временем Джулио Мазарини копил золото и драгоценности, надеясь защититься богатством от угрозы смерти.Альбуций Сил «взбудоражил» римский роман. Ему нравились грубые слова, непристойные вещи, натуралистические или шокирующие подробности. Однажды Альбуция спросили, как следует понимать «sermo cotidianus» (обыденный язык), и он ответил: «Нет ничего прекраснее, чем вставить в декламацию фразу, которая смутит произносящего ее». Таков критерий низменного: нас предупреждает о его присутствии чувство неловкости. Остается приблизиться к нему, завладеть им и вплести в ткань повествования. Тогда самое постыдное станет самым волнующим.Если в декламациях Альбуция Сила и мелькали слова «lanx» или «patinaire» (кадка, квашня), то слово «satura» никогда не встречается в текстах, подписанных его именем. Я представил себе, как Альбуций Сил диктует одному из своих «librarius» (секретарей): «Слово «logos» y древних греков означало «корзина». Оно не равнозначно слову «lanx», но я уподобил его именно этому понятию». Он встает и указывает на висящую на стене салатницу из древесины черного дуба – современницу живого Карфагена. Вот так же в 25 году Август, принимавший великое посольство индийских властителей, использовал следующую фигуру Речи: «Люди древности нередко изображались в самом уничижающем виде. Вспомните о плуге Луция Квинта Цинцинната, Луций Квинкций Цинциннат , образец древнеримской строгости нравов, простоты и патриотизма. В 460 г. до н. э., будучи консулом, воевал с вольсками. Оказав благотворное влияние на настроение враждовавших партий и восстановив значение Сената, вернулся к сельской жизни, но в 458 г. был снова отозван «от плуга» в Рим, чтобы в качестве диктатора бороться против эквов и сабинов, сильно теснивших консула Мануция. После блестящей победы вернулся с богатой добычей, удостоился триумфа и после 16-дневной диктатуры опять вернулся в свое имение.
о его перемазанной тунике. Начала Рима – это соломенная хижина, сосцы волчицы и пара детей, которые едва лопочут, которые умирают. Вспомните об имперских легатах, об эдилах, о полководцах, когда они встают на заре. Они приникают губами к миске с водой, потом отбрасывают ее. Назовите сосуд, в который они справляют малую нужду. Опишите эту сутулую или, лучше сказать, понурую осанку, которую возраст, курульное кресло Курульное кресло – sella curulis, знак отличия курульных должностных лиц (консулов, преторов и эдилов). Оно было складное, без спинки, с четырьмя кривыми, крестообразно поставленными ножками; первоначально из слоновой кости, позднее из мрамора и металла, часто украшенное. Курульные чиновники при всяких общественных занятиях сидели на этих креслах и брали их с собой даже на войну. Цезарю был дан сенатом золотой стул. Императорская sella была уже другой формы.
и повседневные заботы придают наиболее пожилым. Обрисуйте медлительность их жестов, старческую неловкость их тел, когда они натягивают подштанники, оступаясь и пошатываясь. Или когда они скребут себе лицо пемзою, дабы снять с него щетину, уподобляющую человека дикому зверю, хотя от этой напасти не избавиться вовек, как бы ты ни был могуществен. Дикий зверь, свирепый и непобедимый, чей признак они силятся стереть со своих щек и из-под носа, все равно преследует их от зари до зари, едва лишь они переступят порог бронзовой двери, спеша в город, в Империю, к славе, к золоту». Глава третьяГражданские войны Он терпеть не мог публичных выступлений. Никогда не читал на публике более шести раз в году. Зрители буквально дрались за места, чтобы присутствовать на его репетициях (он заучивал свои импровизации наизусть), которые проходили чаще выступлений, хотя, готовясь к ним, он не прилагал никаких усилий, чтобы понравиться. Сидя среди собравшихся, он начинал с того, что вяло и неразборчиво излагал свой сюжет, и, лишь когда ему на ум приходила какая-нибудь захватывающая идея, вскакивал на ноги и оживлялся. Замысел обретал плоть. Лицо его сияло, пальцы двигались выразительно, руки взлетали, как крылья. Он редко приукрашивал свои персонажи или подробно разрабатывал интригу. В других случаях он продолжал сидеть: так ему легче было свободно развивать свою мысль. Сидя, он излагал сентенции. Стоя, расцвечивал их красками. Находясь у себя в доме, в окружении близких, он редко исполнял всю декламацию. То, что он читал, нельзя было назвать обобщением. Но нельзя было назвать и декламацией. Для декламации он говорил слишком мало. Для обобщения – слишком много. Когда он декламировал, время для него переставало существовать: так вода уходит в песок, сколько ее ни лей. Вот уже и городской трубач протрубил третью стражу, а он все вел и вел рассказ о своих героях и их невзгодах. Он грешил одним недостатком: любая побочная тема могла превратиться в самостоятельный роман, содержащий предисловие, изложение сюжета, отклонения, трагическую кульминацию и эпилог. Его упрекали в этом. Ему говорили: «У вас каждый член так же велик, как все тело», он отвечал: «Это не тело, это город. Отдельный член – не ноздря и не рука. Отдельный член подобен целому человеку». Анней Сенека уверенно высказал свое мнение о нем: «Splendor orationis quantus nescio an in nullo alio fuerit» (Его стиль отличался блеском, какого я не встречал более ни у одного декламатора).Я хочу привести здесь пять удивительных сюжетов, относящихся к временам первой гражданской войны. В 65 году, когда Помпей завоевывал Кавказ, Цезарь приказал вновь воздвигнуть статуи Мария. В 62 году в Этрурии убит Катилина. В 58-м Катон в кровавой битве берет Кипр. В 54-м Красс идет с армией в Месопотамию; Марк Лициний Красс (ок. 115 – 53 гг. до н. э.-), победитель Спартака, консул в 70 г., член первого триумвирата (с Цезарем и Помпеем) в 60 г. В 55 г. получил провинцию Сирию и в надежде на славу затеял ненужную Риму войну против парфян. Покорил Месопотамию, но, возобновив военные действия в 54 г., потерпел поражение при Каррах и был изрублен парфянами, когда по желанию войска отошел от лагеря для переговоров.
он уже стоит на пороге смерти.Я нахожу замечательно верными два изречения, в которых выражена вся суть и его тела, и его жизни, и его времени, и его языка: «Никто не знает того, что говорит. Никто не знает того, что делает». Я люблю обе эти краткие максимы и каждодневно поверяю ими окружающую действительность. Всякий раз, как человек говорит или пишет, всякий раз, как он действует или принимает решение, он делает рискованный выбор, не зная размаха его последствий, не умея оценить его значение, не предвидя его перспектив, не представляя течения дела. Вот почему следует относиться ко всему сущему с легким подозрением, расспрашивать, разведывать, присматриваться, докапываться до сути явлений. И когда вдруг, в мгновение ока, в чьей-то беззаботной речи промелькнет некое нужное слово, а чей-то поступок посулит некую желанную возможность, нужно суметь не упустить удобный случай и оказаться на высоте, действуя решительно и смело.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19
Альбуций не путешествовал. Не будем считать – как не считали и древние – поездки в Афины, в Новару, в Римини или в Геркуланум, то есть к родне с материнской или отцовской стороны: такие путешествия были обязательны, и их необходимость объяснялась и гражданскими, и религиозными правилами. Но Гай Альбуций Сил никогда не путешествовал ради удовольствия. Не потому, что опасался самих путешествий, перемещений, неудобств и тягот странствия. Не потому, что боялся разлуки с кем-то из близких. Причина тому была куда более необычной. Цестий и Сенека в один голос утверждают, что он не решался расстаться с одним предметом кухонного обихода, но и путешествовать вместе с этой вещью ему было бы неловко. Речь идет о салатнице или миске (lanx), которой пользовалась его прабабка по материнской линии еще во времена цензуры Сципиона Эмилиана. Публий Корнелий Сципион Эмилиан Африканский Младший (185–129 гг. до н. э.), главнокомандующий в 3-й Пунической войне, разрушивший Карфаген. Был цензором в 142 г., особенно противодействуя роскоши. Цензура – учреждение царя Сервия Туллия. Цензорами назывались два крупных римских магистрата, в обязанности которых входило: проведение цензовой переписи, наблюдение за правильным поступлением налогов, сдача на откуп государственных доходов и надзор за благонравием населения; избирались сначала на пять лет, а с 434 г. до н. э. на полтора года.
Салатница, или большая миска, которую мне трудно себе представить, сделана была из древесины черного дуба. Она висела у него на стене, на гвозде, как вешают в доме изображение какого-нибудь героя.Здесь нужно было бы спросить мнение более сведущего, чем я, латиниста. Цестий называет этот предмет «lanx patinaria» (блюдо для рыбы, ваза, рыбный котел). Сенека же разумеет под словом «lanx» «большую миску» или, возможно, «компотницу». Ни в одном тексте мы не встретили слово «satura» (собственно «компотница» или «салатница»). Первоначально «satura» означала блюдо (lanx), в котором смешивали нарезанные кусочками фрукты и овощи, – иными словами, готовили то, что в наши дни называется «маседуан», или фруктовый салат. Весною в Риме устраивались празднества, именуемые Либералиями: богам – покровителям сельских работ посвящали огромное блюдо, наполненное ранними овощами и фруктами, какие рождала здешняя земля. Это называлось «lanx satura» – оскское словосочетание, означавшее «смесь». После чего участники праздника заводили непристойные или насмешливые песнопения, посвященные богу Мандуку или щекам Букко. Мандук (обжора) и Букко (болтун) – персонажи ателлан (народных латинских комедий оскского происхождения) и праздничных процессий. Первый разевал огромный рот и устрашающим образом лязгал гигантскими зубами, а второй отличался надутыми щеками.
Поющие взывали к Фасцинусу (Фаллосу). Этими же словами римляне пользовались для обозначения определенной формы романа (самой знаменитой из этих «смесей» является «Сатирикон», созданный веком позже), где большинство существующих литературных жанров были упрощены и перемешаны; таким образом, эта форма коренным образом отличалась от «declamatio», которую римляне очень любили. Петроний Арбитр открывает свой «Сатирикон» сценой, в которой герои как раз переходят от декламации к декламации (из коих одна принадлежит Альбуцию Силу), с блеском излагая их одну за другой перед тем, как найти основную, подлинную интригу в этой пестрой смеси, созданной знатным патрицием, сотрапезником Нерона. В старости Альбуций мог знать Петрония, когда тот был ребенком, или хотя бы грудным младенцем, или в крайнем случае округлившимся животом своей матери.Но оставим в покое младенцев. А также компотницу из черного дуба. «Satura» являла собой сплетение традиционных сказок и поэм. «Declamatio» же подчинялась правилу двух фикций, обязательному для каждого сюжета, который разрабатывали декламаторы или софисты, соперничая в красноречии: фиктивный закон, влекущий за собою фиктивное судебное разбирательство, и фиктивная ситуация – самая плачевная, какую только можно вообразить. Вот несколько образцов таких законов-химер: «Vir fortis quod volet praemium optet» (Храбрый воин имеет право требовать любого возмещения ущерба), «Raptor raptoris aut mortem aut indotatas nuptias optet» (Изнасилованная женщина имеет право требовать, чтобы ее насильник был предан смерти либо женился на ней без приданого), «Qui ter fortiter fecerit militia vacet» (Солдат, совершивший три подвига, должен быть навсегда освобожден от военной службы)… Декламации исследовали реальность в трех аспектах: невозможное, недоказуемое, непредвиденное. «Ирреальная реальность» – таковы были психологический, юридический и риторический предметы романов декламаторов и софистов. Они устраивали множество публичных диспутов в амфитеатрах по всей территории империи. И буквально купались в золоте. Декламации Лукиана Лукиан – Лукиан из Самосаты в Сирии (ок. 125 – ок. 192 гг. н. э.), ритор и софист, выступал как судебный оратор, занимался философией, автор сатирических диалогов. Под его именем сохранилось более 80 сочинений, из которых некоторые признаны поддельными. Примыкал к школе эпикурейцев. Блестящим слогом высмеивал всевозможные культы, обычаи и интеллектуальные направления.
можно сравнить разве что с выступлениями Диккенса в конце его жизни, много веков спустя: первый творил в Римской империи, второй – в Британской, но и тот и другой искали Индию. Ср. гл. 8, где говорится о Колумбе. Видимо, автор намекает на то, что и Лукиан, и Диккенс во второй половине жизни разочаровались в политической деятельности и стали искать другие способы применения своих артистических талантов.
Или же возьмем Апулея, напоминающего Хорхе Луиса Борхеса в старости с той лишь разницей, что первый путешествовал на муле, а второй – на самолетах. Я приведу в качестве примера такой сюжет: бедняк оплакивает мертвую пчелу. Он стоит прислонясь спиною к шелковице. Вот перевод Дю Тейля, опубликованный в 1658 году: «Следует ввести закон, карающий за ущерб, нанесенный кому-либо с умыслом. Бедняк и Богач жили по соседству, оба имели сады. Богач разводил у себя в саду цветы, Бедняк же – пчел. Богач упрекнул Бедняка в том, что пчелы высасывают нектар из его цветов, и повелел соседу перенести улей в иное место. Но Бедняк ослушался его, и тогда Богач отравил свои цветы. Пчелы Бедняка погибли, и вот он обвиняет Богача в том, что он умышленно нанес ему урон» («Великие декламации, переведенные на французский язык съером Дю Тейлем, Королевским Адвокатом в Париже; у Этьена Луазона, во Дворце Правосудия, при входе в ГалереюУзников, во Имя Иисуса, в августе месяце года 1658-го»). Дю Тейль переводил эти странные античные романы в те времена, когда умирал Оливер Кромвель, а Мольер писал своих «Смешных жеманниц». Мне думается, что единственным великим учеником Альбуция Сила был Корнель. Он один из всех французских авторов возродил те бурные перипетии, коими изобиловали диалоги декламаторов. Тем временем Джулио Мазарини копил золото и драгоценности, надеясь защититься богатством от угрозы смерти.Альбуций Сил «взбудоражил» римский роман. Ему нравились грубые слова, непристойные вещи, натуралистические или шокирующие подробности. Однажды Альбуция спросили, как следует понимать «sermo cotidianus» (обыденный язык), и он ответил: «Нет ничего прекраснее, чем вставить в декламацию фразу, которая смутит произносящего ее». Таков критерий низменного: нас предупреждает о его присутствии чувство неловкости. Остается приблизиться к нему, завладеть им и вплести в ткань повествования. Тогда самое постыдное станет самым волнующим.Если в декламациях Альбуция Сила и мелькали слова «lanx» или «patinaire» (кадка, квашня), то слово «satura» никогда не встречается в текстах, подписанных его именем. Я представил себе, как Альбуций Сил диктует одному из своих «librarius» (секретарей): «Слово «logos» y древних греков означало «корзина». Оно не равнозначно слову «lanx», но я уподобил его именно этому понятию». Он встает и указывает на висящую на стене салатницу из древесины черного дуба – современницу живого Карфагена. Вот так же в 25 году Август, принимавший великое посольство индийских властителей, использовал следующую фигуру Речи: «Люди древности нередко изображались в самом уничижающем виде. Вспомните о плуге Луция Квинта Цинцинната, Луций Квинкций Цинциннат , образец древнеримской строгости нравов, простоты и патриотизма. В 460 г. до н. э., будучи консулом, воевал с вольсками. Оказав благотворное влияние на настроение враждовавших партий и восстановив значение Сената, вернулся к сельской жизни, но в 458 г. был снова отозван «от плуга» в Рим, чтобы в качестве диктатора бороться против эквов и сабинов, сильно теснивших консула Мануция. После блестящей победы вернулся с богатой добычей, удостоился триумфа и после 16-дневной диктатуры опять вернулся в свое имение.
о его перемазанной тунике. Начала Рима – это соломенная хижина, сосцы волчицы и пара детей, которые едва лопочут, которые умирают. Вспомните об имперских легатах, об эдилах, о полководцах, когда они встают на заре. Они приникают губами к миске с водой, потом отбрасывают ее. Назовите сосуд, в который они справляют малую нужду. Опишите эту сутулую или, лучше сказать, понурую осанку, которую возраст, курульное кресло Курульное кресло – sella curulis, знак отличия курульных должностных лиц (консулов, преторов и эдилов). Оно было складное, без спинки, с четырьмя кривыми, крестообразно поставленными ножками; первоначально из слоновой кости, позднее из мрамора и металла, часто украшенное. Курульные чиновники при всяких общественных занятиях сидели на этих креслах и брали их с собой даже на войну. Цезарю был дан сенатом золотой стул. Императорская sella была уже другой формы.
и повседневные заботы придают наиболее пожилым. Обрисуйте медлительность их жестов, старческую неловкость их тел, когда они натягивают подштанники, оступаясь и пошатываясь. Или когда они скребут себе лицо пемзою, дабы снять с него щетину, уподобляющую человека дикому зверю, хотя от этой напасти не избавиться вовек, как бы ты ни был могуществен. Дикий зверь, свирепый и непобедимый, чей признак они силятся стереть со своих щек и из-под носа, все равно преследует их от зари до зари, едва лишь они переступят порог бронзовой двери, спеша в город, в Империю, к славе, к золоту». Глава третьяГражданские войны Он терпеть не мог публичных выступлений. Никогда не читал на публике более шести раз в году. Зрители буквально дрались за места, чтобы присутствовать на его репетициях (он заучивал свои импровизации наизусть), которые проходили чаще выступлений, хотя, готовясь к ним, он не прилагал никаких усилий, чтобы понравиться. Сидя среди собравшихся, он начинал с того, что вяло и неразборчиво излагал свой сюжет, и, лишь когда ему на ум приходила какая-нибудь захватывающая идея, вскакивал на ноги и оживлялся. Замысел обретал плоть. Лицо его сияло, пальцы двигались выразительно, руки взлетали, как крылья. Он редко приукрашивал свои персонажи или подробно разрабатывал интригу. В других случаях он продолжал сидеть: так ему легче было свободно развивать свою мысль. Сидя, он излагал сентенции. Стоя, расцвечивал их красками. Находясь у себя в доме, в окружении близких, он редко исполнял всю декламацию. То, что он читал, нельзя было назвать обобщением. Но нельзя было назвать и декламацией. Для декламации он говорил слишком мало. Для обобщения – слишком много. Когда он декламировал, время для него переставало существовать: так вода уходит в песок, сколько ее ни лей. Вот уже и городской трубач протрубил третью стражу, а он все вел и вел рассказ о своих героях и их невзгодах. Он грешил одним недостатком: любая побочная тема могла превратиться в самостоятельный роман, содержащий предисловие, изложение сюжета, отклонения, трагическую кульминацию и эпилог. Его упрекали в этом. Ему говорили: «У вас каждый член так же велик, как все тело», он отвечал: «Это не тело, это город. Отдельный член – не ноздря и не рука. Отдельный член подобен целому человеку». Анней Сенека уверенно высказал свое мнение о нем: «Splendor orationis quantus nescio an in nullo alio fuerit» (Его стиль отличался блеском, какого я не встречал более ни у одного декламатора).Я хочу привести здесь пять удивительных сюжетов, относящихся к временам первой гражданской войны. В 65 году, когда Помпей завоевывал Кавказ, Цезарь приказал вновь воздвигнуть статуи Мария. В 62 году в Этрурии убит Катилина. В 58-м Катон в кровавой битве берет Кипр. В 54-м Красс идет с армией в Месопотамию; Марк Лициний Красс (ок. 115 – 53 гг. до н. э.-), победитель Спартака, консул в 70 г., член первого триумвирата (с Цезарем и Помпеем) в 60 г. В 55 г. получил провинцию Сирию и в надежде на славу затеял ненужную Риму войну против парфян. Покорил Месопотамию, но, возобновив военные действия в 54 г., потерпел поражение при Каррах и был изрублен парфянами, когда по желанию войска отошел от лагеря для переговоров.
он уже стоит на пороге смерти.Я нахожу замечательно верными два изречения, в которых выражена вся суть и его тела, и его жизни, и его времени, и его языка: «Никто не знает того, что говорит. Никто не знает того, что делает». Я люблю обе эти краткие максимы и каждодневно поверяю ими окружающую действительность. Всякий раз, как человек говорит или пишет, всякий раз, как он действует или принимает решение, он делает рискованный выбор, не зная размаха его последствий, не умея оценить его значение, не предвидя его перспектив, не представляя течения дела. Вот почему следует относиться ко всему сущему с легким подозрением, расспрашивать, разведывать, присматриваться, докапываться до сути явлений. И когда вдруг, в мгновение ока, в чьей-то беззаботной речи промелькнет некое нужное слово, а чей-то поступок посулит некую желанную возможность, нужно суметь не упустить удобный случай и оказаться на высоте, действуя решительно и смело.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19