– С одной стороны садишься ты в окружении своих кистей и чашек с красками. С другой стороны ты сажаешь его в окружении палача, хлыста, огня и дыбы.– Мне хотелось увековечить его лицо для потомков. Я стремился придать ему выражение страдания, которое вызывало бы слезы.– Но у тебя самого, Паррасий, это зрелище не исторгло слез. Твои рабы подтвердили в суде: ты ликовал. Ты писал картину.– Я не нанес ущерба государству. Я заменил бессильного, полумертвого старика картиной, которая переживет века.(А вот несколько другая версия: «Я не нанес государству никакого ущерба. Я заплатил за этого раба-олинфийца. Но я не извлек ни малейшей денежной выгоды из созданного мною произведения. Я принес его в дар храму Минервы»).У Альбуция защитительная речь кончалась так: «Это был мой раб. Я владел им по праву военной добычи. О афиняне, о римляне, если уж приобретения, сделанные по праву победителей на пленных, не имеют силы, значит, ваши империи эфемерны, как ветер, как сны ваших предков. Все должно вернуться в прежние границы, а это не что иное, как тень каждого человека на земле. Всем, что мы имеем, мы обязаны войне».Латрон развил эту тему следующим образом:– Parrhasi, morior.– Sic tene.«Паррасий, я умираю!» – простонал старик, испуская дух под пытками. В ответ Паррасий крикнул ему: «Вот-вот, так и замри!» КАЛЛИАС И НЕБЛАГОДАРНОСТЬ КИМОНАCIMON INGRATUS CALLIAE Афинский полководец Мильтиад, победитель персов, старился в ореоле славы. Но однажды его обвинили во взяточничестве. Он умер в тюрьме. Его сын Кимон занял место отца в темнице, дабы с подобающим достоинством похоронить отцовский прах. Каллиас, человек самого низкого происхождения, но очень богатый, выкупил у государства Кимона, сына великого полководца, покорителя Востока, и возместил всю сумму взяток, вменяемую Мильтиаду. Кроме того, Каллиас отдал Кимону в жены свою дочь.Однажды Кимон застает жену сидящей на члене другого мужчины. Кимон отсекает член, вонзает нож в грудь жены и наносит второй удар любовнику, который с воплями катается по триклинию, держась обеими руками за уцелевшие яйца. Каллиас подает в суд на зятя: он не отрицает ни факт супружеской измены, ни очевидность преступления, ни законность убийства, но обвиняет Кимона перед судьями в неблагодарности. Кимон возражает:– Non potest generosus animus contumeliam pati (Человек с благородной душой не может снести такого оскорбления).– Моя дочь искала на стороне наслаждения, на которое ты скупился.– Мне жаль моего обвинителя, но не оттого, что он лишился дочери, а оттого, что он произвел ее на свет.– Я хотел иметь любящего зятя.– Ты хотел иметь знаменитого зятя.– Моя дочь, если бы ты ее любил, должна была сидеть на твоем члене. МЕТЕЛЛ-СЛЕПЕЦMETELLUS CAECATUS Это случилось в Риме в 261 году. Муций Цецилий Метелл был понтификом. Загорелся храм Весты. Цецилий Метелл бросился в огонь и вынес наружу палладиум, Палладиум – палладий, легендарное упавшее с неба резное изображение Паллады, оберегавшее Трою. После того как он был похищен Одиссеем и Диомедом, Троя была взята. По преданию, он попал в Афины или Аргос, а оттуда в Рим или же его привез в Италию Эней. Палладий изображается в виде стоящей фигуры с поднятым копьем или щитом.
невзирая на то, что священное пламя охватило его тогу. На него вылили целый галльский бочонок воды. Он рухнул наземь нагой и обгоревший, продолжая кричать от боли. Наконец обнаружилось, что пожар лишил его зрения. Несчастного врачуют, осыпают наградами и почестями. Но один человек встает и взывает к закону: «Sacerdos integer sit» («Жрец не должен страдать никаким телесным изъяном»). Гражданин требует лишить М. Цецилия Метелла сана понтифика. Принципалы возражают на это, что доселе ни один понтифик еще не заслужил стольких прав возглавлять храмовое жертвоприношение. Его стараниями была спасена богиня, спасены из пламени священные атрибуты. Но человек этот объявил:– Если жертва не имеет изъянов, то и убийца ни в чем не должен уступать ей. Жертвоприношения могут утратить свою силу. Когда боги делают своего жреца калекой, это означает, что они гневаются на него.
Создание золотого эталона относится к 15 году. На этот же год приходится апогей первого периода власти Августа. А также победоносные кампании Тиберия на Дунае. И наконец в 15 году младшая дочь Альбуция умирает бездетной в Милане. Выживает одна только Полия.В 11 году Август восстанавливает фламинат Юпитера. О flamen Dialis см. прим. 64; со времени первой междоусобной войны (последний flamen Dialis Мерула умертвил себя в 86 г. до н. э.) должность эта оставалась незамещенной.
Альбуция в эту пору нет в Риме, он объезжает с декламациями Цизальпинскую Галлию и Милан, где покрывает себя славой. Приезжает в Новару, проводит там зиму. Возвращается в край своего детства. Он либо угнетен морально, либо болен и, вероятно, по этой причине соглашается принять должность новарского эдила. Цестий пишет, что он будто бы перестал говорить и хранил молчание в течение многих месяцев. Однако это утверждение сомнительно, а главное, противоречит уже известному нам «Odi meos» (Solus, orbus, senex, odi meos – одинокий, бездетный, старый, я ненавижу свою родню). По версии того же Цестия, он закупил большое количество рабов, взрослых и детей, чтобы населить ими свои поместья в Новаре. Потом он едет в Италию. Латинское слово «infari» означало «не говорить». Ребенок – «puer» – с рождения до семилетнего возраста назывался «infans» – не говорящий. Лукреций, который был старше Альбуция, истолковывал существительное «infantia» как неспособность изъясняться и не связывал это слово с детством. Понятие «infandus» включало в себя все, о чем неприлично говорить вслух. Одним и тем же словом обозначали и нечто отвратительное, и, одновременно, ребенка. Цицерон называл младенцев «infantissimes». Чем мы ближе к неспособности говорить, тем скорее возвращаемся к детству. Кормилица или мать рассказывала «fabulae» малому ребенку (puer infans), чтобы научить его говорить (tari), чтобы он мог стать «fans», или «fabulor», или «fabulosus». Fabula – сказка, infans – неговорящий, fari – говорить, fans – говорящий, fabulor – разговариваю, рассказываю, fabulosus – прославленный в сказках, любящий сказки, сказочный, – все эти слова одного корня.
Такова судьба, участь, «fatum» человека. В Риме между людьми и баснями существовала тесная связь. Глава двадцатаяРипарограф В 4 году до н. э. рождается Иисус. И что совершенно неоспоримо, умирает Ирод. Ирод – Ирод I Великий (ок. 62 – 4 гг. до н. э.), родом идумеянин, с 40 г. царь Иудеи, получивший трон с помощью римлян. Пользовался покровительством Антония и Октавиана. Был известен мнительностью и властолюбием. Нарицательное значение его имени произошло от евангельской истории «избиения младенцев».
Турбийский трофей Турбийский трофей – знаменитый памятник в Приморских Альпах, воздвигнутый в первые годы н. э. в честь Августа, в память о покорении лигурийских племен.
уже воздвигнут и блестит на солнце. Его видно отовсюду, что с земли, что с моря. Летом я провожу свой отдых в уголке его тени. Здесь живет моя сестра Марианна, – иными словами, здесь живет радость… или это я обретаю ее, приезжая вэтот уголок. Я никогда не нуждался в доказательствах существования рая. Мне и самому известны сто двадцать – сто тридцать мест, где он находится, и одно из них – именно это, лежащее на склоне холма, под жгучим солнцем, с портиками эпохи Наполеона III и статуями, со стенами, сплошь увитыми сиреневой бугенвиллией, с шеренгами почти вечных олеандров, похожих на те, что росли в нижнем саду Г. Альбуция Сила; он любил эти деревья. Кстати же, я возвращаюсь к Альбуцию, которого позабыло время, а я нахожу все более и более незабываемым. Куда более незабываемым, например (по крайней мере это мое мнение), нежели Цицерон или Варрон, Варрон – Марк Теренций Варрон (116 – 27 гг. до н. э.), знаменитый римский энциклопедист родом из Реате. Автор более 70 сочинений в 620 книгах, посвященных римским древностям, литературе, латинскому языку, сельскому хозяйству и т. д., «Менипповых сатир» и др.
чьи жизни он описал в своих романах. Итак, в 4 году, пока по приказу императора Августа из огромных белоснежных каменных глыб складывали Альпийский трофей, Альбуций набрасывал на восковых дощечках свои короткие тексты.В 4 году Альбуций опубликовал «Траурные одежды» («Lugens divitem sequens filius pauperis»). Bo 2 году (в тексте значится: «Через шесть недель после кончины Мецената»), когда Иисус, едва научившийся ходить, играет с буксовыми тележками, куропаткой и деревянными угольниками на пороге мастерской в Назарете, Альбуций, возвращаясь из Геркуланума в Рим, падает с развалившихся носилок и катится по булыжникам Аппиевой дороги вблизи Капенских ворот. Вокруг него суетятся люди. Ему обрызгивают лицо водой из амфоры. Переносят на руках и укладывают на ложе в кое-как починенных носилках. Он хватает за руку прачку, поднявшуюся с берега Тибра, и умоляюще шепчет: «Окажите милость, сожгите меня на костре! – и добавляет, не выпуская ее руки: – Пусть оросят молоком лики моих предков!» Женщина подносит к его губам чашку с терпким вином. Его доставляют домой.Цестий рассказывает, что в последние дни жизни он тратил все свои деньги на покупку вин и книг, но неизменно оставлял несколько монет для оплаты удовольствия, которое доставляли ему особы, жившие по соседству: они мастурбировали его, а он клал себе на лицо тряпицы, пропитанные их менструальной кровью. Вино он предпочитал ретийское или же простой пикет из Новары. Пикетом называется напиток из выжимок винограда или других фруктов, а также вино из виноградных выжимок. Новара в античное время славилась своим вином.
И каждое утро, всю жизнь, он пил молоко от кормилицы. Старея, он говаривал: «Я испытал все самое горькое и непостижимое, что кроется в женском нраве. Я жалел женщин и отдалился от них. Но запах самых потаенных их местечек пробуждает во мне ностальгию всякий раз, как я вспоминаю об этом. Даже у Спурии они пахли приятно. Нынче же я за десять шагов обхожу эти пухлые, таящие опасность тела. Но зато покупаю испачканные ими тряпицы».Все знали его как писателя, но мало кто слышал. Большинство его слушателей ушли в мир иной. До нас дошли фрагменты, отдельные цитаты, руины его сочинений. Я уподобляюсь Эжену Виоллеле-Дюку, восстановившему – либо измыслившему – собор Парижской Богоматери, замок Пьерфон.Цестий рассказывает, что Спурия, напротив, терпеть не могла вино из Ретии и предпочитала речной рыбе морскую, особенно тунца, поскольку у него красная кровь и его можно было посвящать богам. Аррунтий вспоминает, что она прозвала мужа «Умбо» (острый шишак в центре щита), поскольку его член всегда был в боевой готовности. Он пишет также, что Альбуций молился сокологоловому богу Гуруну, (Houroun), Гурун – один из вариантов написания имени Гора (см. прим. к с. 75). Он изображался в виде сокола или человека с соколиной головой.
хотя это совершенно необычно для гражданина столь же консервативного в привычках, сколь неожиданного и новаторского в своих импровизациях и письменных сочинениях. Но это все отголоски ходивших о нем сплетен.Аррунтию он признавался, что ему трудновато отрешиться от городской жизни и сопутствующих ей утех, хотя он так до конца и не утратил страха перед людьми: от их общества его всегда бросало в дрожь. Он дрожал точно так же, как его сицилийский раб-мальчик, услышавший незнакомый голос за стеной. Дрожал, как гладиатор в театре Помпея, на которого бросается зверь с оскаленной пастью, извергающей слюну и грозный рык. Он добавлял, что его охватывало неодолимое желание отомстить за этот страх, и отомстить именно тем, кто его внушал. Что он не мог лишить себя удовольствия в свой черед привести в оцепенение, застать врасплох, повергнуть в смятение, в тревогу, в испуг. Таково было искусство. Такова была жестокая религия искусства. Афиняне утверждали – в ту пору, когда он был еще подростком, когда он еще не знал Спурии Невии, когда Цезарь еще находился в Дальней Испании, когда был жив Лукреций, – что оратор должен уметь поставить толпу на колени одним лишь звуком своего голоса. Поэтому декламаторы и вкладывали столько труда в свои сочинения. Это было царское удовольствие. Книга писателя располагала к вниманию – безмолвному и иногда столь долгому, что публике поневоле приходилось садиться. Действо это называлось «lectio» – публичное чтение. И узы, свойственные подобному действу, стягивались все теснее, хотя жертвы никогда не роптали. Им приходилось поклоняться божеству все более и более недосягаемому. Ложе или табурет, свиток, лампа – таковы были атрибуты этого почти неслышного священнодействия. Полусогнутая фигура чтеца, который грезил наяву, бодрствовал, не вставая, – таков был жрец. Эти редкие люди могли облететь весь земной шар, не покидая своего места. Велик был этот храм, и велико преклонение перед этим слабым голосом.Аррунтий сравнивает Альбуция Сила с Цезарем. Он объясняет его «пятое время года» как обыкновенное предложение реформировать календарь. Этот пятый сезон можно было бы прибавить к лету, поместив между двумя месяцами, называемыми Quinctilis и Sextilis. Quinctilis и Sextilis – пятый и шестой месяцы римского календаря (так и называвшиеся), впоследствии переименованные в июль и август в честь Юлия Цезаря и Октавиана Августа соответственно.
Такая гипотеза выглядит малоубедительной и к тому же малоинтересной. «Satura» Цестия доносит до нас столь же неправдоподобную диатрибу нашего декламатора: «Самые приятные мгновения, какие довелось мне пережить, были те, когда я засыпал над моею буксовой табличкой, когда встречал рассвет, озарявший груди, от которых ждал молока, когда выгнал свою жену Спурию, когда Брут пронзил кинжалом член своего дяди на ступенях театра Помпея, когда я вдыхал запах вареной капусты с кусочками свинины и когда слышал треньканье струйки молока о стенки чашки, куда кормилица сцеживала его, выдавливая из сосков».Еще из Аррунтия: Альбуций владел виллой в Геркулануме, в Кампании; он унаследовал ее от отца, но посещал редко, недолюбливая путешествия в носилках или верхом; однако как минимум один раз он там побывал, ибо сообщает, что стены комнат покрыты небольшими фресками без фона, с изображениями мертвых животных или предметов обихода, написанных в высшей степени реалистично, что подчеркивалось еще и светотенью; там были кролики, подвешенные за задние ноги, книги в свитках и свечи, дыни и барабулька – как живая. Цестий рассказывает, что в 12 году, а именно 28 апреля (он подкрепляет это словами: «Пока Август воздвигал часовню Весты в собственном доме…»), Альбуций встретил Перейка-рипарографа (то есть человека, живописующего низменные вещи) и заказал ему картину с мертвым воробьем (или, может быть, дроздихой), с виноградными гроздьями в дубовой компотнице и с красной масляной лампой, для украшения северной стены библиотеки в Геркулануме. Неизвестно, был ли исполнен этот заказ. Автор романов о низменных вещах встречался с художником, изображавшим низменные вещи. Они усаживались на железные треножные табуреты, лицом к лицу. Говорили друг другу: «Добрый день!» Называли некую сумму в сестерциях. Сенеке Альбуций печально признавался (насколько Цестий представляет нам Альбуция грубым и вульгарным, настолько Сенека-старший показывает его задумчивым и грустным): «Разнообразие вещей, озаряемых небесным светилом, и множество удовольствий, которые они несут нам, оставляют в душе человеческой язву, что разрастается с каждым днем. От часа к часу они умножают печаль, рожденную сознанием, что с ними рано или поздно придется расстаться. Я радуюсь солнцу. Мне приятен живой и горячий его свет, что оживляет краски, сгущает тени животных или растений на земле, жертвоприношений на алтарях, блюд на столе. Я чувствую нежность к факелам, чье пламя подчеркивает одиночество самой ничтожной из этих вещей, обрамляя все их безмолвием и пугающей тьмой». Глава двадцать перваяНочь Я фантазирую. Известно, что последние годы жизни Гая Альбуция Сила омрачила тяжелая болезнь, очень похожая на рак. Больше никто ничего не знает. Внезапно в воздухе разлилась песня жаворонка. Альбуций взглянул на свои руки, сморщенные, бледные, с обгрызенными ногтями и почти прозрачные в лунном свете. Стояла ночь. Он бродил по парку, хватаясь временами за живот, корчась от боли.Неожиданно пошел густой, теплый, неспешный дождь. Капли шлепались ему на плечи, отскакивали от голого черепа. Согнувшись в три погибели, он добрался до дома. Вошел, ударил в гонг, висевший в атрии рядом с восковыми изображениями предков. Мальчики-рабы торопливо принесли лампы. Альбуций взял масляную лампу. Взмахом руки выгнал всех прочь. Уселся. Вспомнил крипту, где сторонники партии складывали перевязи, пики, панцири. В том подземелье едко пахло мертвой рыбой, морем. Горели четыре тоненькие мигающие свечки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19
невзирая на то, что священное пламя охватило его тогу. На него вылили целый галльский бочонок воды. Он рухнул наземь нагой и обгоревший, продолжая кричать от боли. Наконец обнаружилось, что пожар лишил его зрения. Несчастного врачуют, осыпают наградами и почестями. Но один человек встает и взывает к закону: «Sacerdos integer sit» («Жрец не должен страдать никаким телесным изъяном»). Гражданин требует лишить М. Цецилия Метелла сана понтифика. Принципалы возражают на это, что доселе ни один понтифик еще не заслужил стольких прав возглавлять храмовое жертвоприношение. Его стараниями была спасена богиня, спасены из пламени священные атрибуты. Но человек этот объявил:– Если жертва не имеет изъянов, то и убийца ни в чем не должен уступать ей. Жертвоприношения могут утратить свою силу. Когда боги делают своего жреца калекой, это означает, что они гневаются на него.
Создание золотого эталона относится к 15 году. На этот же год приходится апогей первого периода власти Августа. А также победоносные кампании Тиберия на Дунае. И наконец в 15 году младшая дочь Альбуция умирает бездетной в Милане. Выживает одна только Полия.В 11 году Август восстанавливает фламинат Юпитера. О flamen Dialis см. прим. 64; со времени первой междоусобной войны (последний flamen Dialis Мерула умертвил себя в 86 г. до н. э.) должность эта оставалась незамещенной.
Альбуция в эту пору нет в Риме, он объезжает с декламациями Цизальпинскую Галлию и Милан, где покрывает себя славой. Приезжает в Новару, проводит там зиму. Возвращается в край своего детства. Он либо угнетен морально, либо болен и, вероятно, по этой причине соглашается принять должность новарского эдила. Цестий пишет, что он будто бы перестал говорить и хранил молчание в течение многих месяцев. Однако это утверждение сомнительно, а главное, противоречит уже известному нам «Odi meos» (Solus, orbus, senex, odi meos – одинокий, бездетный, старый, я ненавижу свою родню). По версии того же Цестия, он закупил большое количество рабов, взрослых и детей, чтобы населить ими свои поместья в Новаре. Потом он едет в Италию. Латинское слово «infari» означало «не говорить». Ребенок – «puer» – с рождения до семилетнего возраста назывался «infans» – не говорящий. Лукреций, который был старше Альбуция, истолковывал существительное «infantia» как неспособность изъясняться и не связывал это слово с детством. Понятие «infandus» включало в себя все, о чем неприлично говорить вслух. Одним и тем же словом обозначали и нечто отвратительное, и, одновременно, ребенка. Цицерон называл младенцев «infantissimes». Чем мы ближе к неспособности говорить, тем скорее возвращаемся к детству. Кормилица или мать рассказывала «fabulae» малому ребенку (puer infans), чтобы научить его говорить (tari), чтобы он мог стать «fans», или «fabulor», или «fabulosus». Fabula – сказка, infans – неговорящий, fari – говорить, fans – говорящий, fabulor – разговариваю, рассказываю, fabulosus – прославленный в сказках, любящий сказки, сказочный, – все эти слова одного корня.
Такова судьба, участь, «fatum» человека. В Риме между людьми и баснями существовала тесная связь. Глава двадцатаяРипарограф В 4 году до н. э. рождается Иисус. И что совершенно неоспоримо, умирает Ирод. Ирод – Ирод I Великий (ок. 62 – 4 гг. до н. э.), родом идумеянин, с 40 г. царь Иудеи, получивший трон с помощью римлян. Пользовался покровительством Антония и Октавиана. Был известен мнительностью и властолюбием. Нарицательное значение его имени произошло от евангельской истории «избиения младенцев».
Турбийский трофей Турбийский трофей – знаменитый памятник в Приморских Альпах, воздвигнутый в первые годы н. э. в честь Августа, в память о покорении лигурийских племен.
уже воздвигнут и блестит на солнце. Его видно отовсюду, что с земли, что с моря. Летом я провожу свой отдых в уголке его тени. Здесь живет моя сестра Марианна, – иными словами, здесь живет радость… или это я обретаю ее, приезжая вэтот уголок. Я никогда не нуждался в доказательствах существования рая. Мне и самому известны сто двадцать – сто тридцать мест, где он находится, и одно из них – именно это, лежащее на склоне холма, под жгучим солнцем, с портиками эпохи Наполеона III и статуями, со стенами, сплошь увитыми сиреневой бугенвиллией, с шеренгами почти вечных олеандров, похожих на те, что росли в нижнем саду Г. Альбуция Сила; он любил эти деревья. Кстати же, я возвращаюсь к Альбуцию, которого позабыло время, а я нахожу все более и более незабываемым. Куда более незабываемым, например (по крайней мере это мое мнение), нежели Цицерон или Варрон, Варрон – Марк Теренций Варрон (116 – 27 гг. до н. э.), знаменитый римский энциклопедист родом из Реате. Автор более 70 сочинений в 620 книгах, посвященных римским древностям, литературе, латинскому языку, сельскому хозяйству и т. д., «Менипповых сатир» и др.
чьи жизни он описал в своих романах. Итак, в 4 году, пока по приказу императора Августа из огромных белоснежных каменных глыб складывали Альпийский трофей, Альбуций набрасывал на восковых дощечках свои короткие тексты.В 4 году Альбуций опубликовал «Траурные одежды» («Lugens divitem sequens filius pauperis»). Bo 2 году (в тексте значится: «Через шесть недель после кончины Мецената»), когда Иисус, едва научившийся ходить, играет с буксовыми тележками, куропаткой и деревянными угольниками на пороге мастерской в Назарете, Альбуций, возвращаясь из Геркуланума в Рим, падает с развалившихся носилок и катится по булыжникам Аппиевой дороги вблизи Капенских ворот. Вокруг него суетятся люди. Ему обрызгивают лицо водой из амфоры. Переносят на руках и укладывают на ложе в кое-как починенных носилках. Он хватает за руку прачку, поднявшуюся с берега Тибра, и умоляюще шепчет: «Окажите милость, сожгите меня на костре! – и добавляет, не выпуская ее руки: – Пусть оросят молоком лики моих предков!» Женщина подносит к его губам чашку с терпким вином. Его доставляют домой.Цестий рассказывает, что в последние дни жизни он тратил все свои деньги на покупку вин и книг, но неизменно оставлял несколько монет для оплаты удовольствия, которое доставляли ему особы, жившие по соседству: они мастурбировали его, а он клал себе на лицо тряпицы, пропитанные их менструальной кровью. Вино он предпочитал ретийское или же простой пикет из Новары. Пикетом называется напиток из выжимок винограда или других фруктов, а также вино из виноградных выжимок. Новара в античное время славилась своим вином.
И каждое утро, всю жизнь, он пил молоко от кормилицы. Старея, он говаривал: «Я испытал все самое горькое и непостижимое, что кроется в женском нраве. Я жалел женщин и отдалился от них. Но запах самых потаенных их местечек пробуждает во мне ностальгию всякий раз, как я вспоминаю об этом. Даже у Спурии они пахли приятно. Нынче же я за десять шагов обхожу эти пухлые, таящие опасность тела. Но зато покупаю испачканные ими тряпицы».Все знали его как писателя, но мало кто слышал. Большинство его слушателей ушли в мир иной. До нас дошли фрагменты, отдельные цитаты, руины его сочинений. Я уподобляюсь Эжену Виоллеле-Дюку, восстановившему – либо измыслившему – собор Парижской Богоматери, замок Пьерфон.Цестий рассказывает, что Спурия, напротив, терпеть не могла вино из Ретии и предпочитала речной рыбе морскую, особенно тунца, поскольку у него красная кровь и его можно было посвящать богам. Аррунтий вспоминает, что она прозвала мужа «Умбо» (острый шишак в центре щита), поскольку его член всегда был в боевой готовности. Он пишет также, что Альбуций молился сокологоловому богу Гуруну, (Houroun), Гурун – один из вариантов написания имени Гора (см. прим. к с. 75). Он изображался в виде сокола или человека с соколиной головой.
хотя это совершенно необычно для гражданина столь же консервативного в привычках, сколь неожиданного и новаторского в своих импровизациях и письменных сочинениях. Но это все отголоски ходивших о нем сплетен.Аррунтию он признавался, что ему трудновато отрешиться от городской жизни и сопутствующих ей утех, хотя он так до конца и не утратил страха перед людьми: от их общества его всегда бросало в дрожь. Он дрожал точно так же, как его сицилийский раб-мальчик, услышавший незнакомый голос за стеной. Дрожал, как гладиатор в театре Помпея, на которого бросается зверь с оскаленной пастью, извергающей слюну и грозный рык. Он добавлял, что его охватывало неодолимое желание отомстить за этот страх, и отомстить именно тем, кто его внушал. Что он не мог лишить себя удовольствия в свой черед привести в оцепенение, застать врасплох, повергнуть в смятение, в тревогу, в испуг. Таково было искусство. Такова была жестокая религия искусства. Афиняне утверждали – в ту пору, когда он был еще подростком, когда он еще не знал Спурии Невии, когда Цезарь еще находился в Дальней Испании, когда был жив Лукреций, – что оратор должен уметь поставить толпу на колени одним лишь звуком своего голоса. Поэтому декламаторы и вкладывали столько труда в свои сочинения. Это было царское удовольствие. Книга писателя располагала к вниманию – безмолвному и иногда столь долгому, что публике поневоле приходилось садиться. Действо это называлось «lectio» – публичное чтение. И узы, свойственные подобному действу, стягивались все теснее, хотя жертвы никогда не роптали. Им приходилось поклоняться божеству все более и более недосягаемому. Ложе или табурет, свиток, лампа – таковы были атрибуты этого почти неслышного священнодействия. Полусогнутая фигура чтеца, который грезил наяву, бодрствовал, не вставая, – таков был жрец. Эти редкие люди могли облететь весь земной шар, не покидая своего места. Велик был этот храм, и велико преклонение перед этим слабым голосом.Аррунтий сравнивает Альбуция Сила с Цезарем. Он объясняет его «пятое время года» как обыкновенное предложение реформировать календарь. Этот пятый сезон можно было бы прибавить к лету, поместив между двумя месяцами, называемыми Quinctilis и Sextilis. Quinctilis и Sextilis – пятый и шестой месяцы римского календаря (так и называвшиеся), впоследствии переименованные в июль и август в честь Юлия Цезаря и Октавиана Августа соответственно.
Такая гипотеза выглядит малоубедительной и к тому же малоинтересной. «Satura» Цестия доносит до нас столь же неправдоподобную диатрибу нашего декламатора: «Самые приятные мгновения, какие довелось мне пережить, были те, когда я засыпал над моею буксовой табличкой, когда встречал рассвет, озарявший груди, от которых ждал молока, когда выгнал свою жену Спурию, когда Брут пронзил кинжалом член своего дяди на ступенях театра Помпея, когда я вдыхал запах вареной капусты с кусочками свинины и когда слышал треньканье струйки молока о стенки чашки, куда кормилица сцеживала его, выдавливая из сосков».Еще из Аррунтия: Альбуций владел виллой в Геркулануме, в Кампании; он унаследовал ее от отца, но посещал редко, недолюбливая путешествия в носилках или верхом; однако как минимум один раз он там побывал, ибо сообщает, что стены комнат покрыты небольшими фресками без фона, с изображениями мертвых животных или предметов обихода, написанных в высшей степени реалистично, что подчеркивалось еще и светотенью; там были кролики, подвешенные за задние ноги, книги в свитках и свечи, дыни и барабулька – как живая. Цестий рассказывает, что в 12 году, а именно 28 апреля (он подкрепляет это словами: «Пока Август воздвигал часовню Весты в собственном доме…»), Альбуций встретил Перейка-рипарографа (то есть человека, живописующего низменные вещи) и заказал ему картину с мертвым воробьем (или, может быть, дроздихой), с виноградными гроздьями в дубовой компотнице и с красной масляной лампой, для украшения северной стены библиотеки в Геркулануме. Неизвестно, был ли исполнен этот заказ. Автор романов о низменных вещах встречался с художником, изображавшим низменные вещи. Они усаживались на железные треножные табуреты, лицом к лицу. Говорили друг другу: «Добрый день!» Называли некую сумму в сестерциях. Сенеке Альбуций печально признавался (насколько Цестий представляет нам Альбуция грубым и вульгарным, настолько Сенека-старший показывает его задумчивым и грустным): «Разнообразие вещей, озаряемых небесным светилом, и множество удовольствий, которые они несут нам, оставляют в душе человеческой язву, что разрастается с каждым днем. От часа к часу они умножают печаль, рожденную сознанием, что с ними рано или поздно придется расстаться. Я радуюсь солнцу. Мне приятен живой и горячий его свет, что оживляет краски, сгущает тени животных или растений на земле, жертвоприношений на алтарях, блюд на столе. Я чувствую нежность к факелам, чье пламя подчеркивает одиночество самой ничтожной из этих вещей, обрамляя все их безмолвием и пугающей тьмой». Глава двадцать перваяНочь Я фантазирую. Известно, что последние годы жизни Гая Альбуция Сила омрачила тяжелая болезнь, очень похожая на рак. Больше никто ничего не знает. Внезапно в воздухе разлилась песня жаворонка. Альбуций взглянул на свои руки, сморщенные, бледные, с обгрызенными ногтями и почти прозрачные в лунном свете. Стояла ночь. Он бродил по парку, хватаясь временами за живот, корчась от боли.Неожиданно пошел густой, теплый, неспешный дождь. Капли шлепались ему на плечи, отскакивали от голого черепа. Согнувшись в три погибели, он добрался до дома. Вошел, ударил в гонг, висевший в атрии рядом с восковыми изображениями предков. Мальчики-рабы торопливо принесли лампы. Альбуций взял масляную лампу. Взмахом руки выгнал всех прочь. Уселся. Вспомнил крипту, где сторонники партии складывали перевязи, пики, панцири. В том подземелье едко пахло мертвой рыбой, морем. Горели четыре тоненькие мигающие свечки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19