Это удивительный сезон, безгласное время, незримая область. В глубине нас таится оно – это прошлое, необоримое время. Оно обрекает на несовершенство любые человеческие повествования».К горлу подкатила желчь, и он понял, что ближайшие часы или дни станут для него роковыми. Он вызвал одного из библиотекарей и приказал ему снять со стены большое черное блюдо. Другому из рабов – мальчику – велел принести жаровню. Стоял июнь. Они развели огонь в жаровне. Пот струился ручьями по их лицам, шеям, между грудными мышцами, по животам. Нагнувшись, он сунул в огонь компотницу, доставшуюся ему от прабабки с материнской стороны. Дубовая посудина вспыхнула внезапно и ярко, точно сухой лист. Альбуций лег на постель, чтобы больше не вставать. Он велел читать ему «Apes pauperis» («Пчелы бедняка»). Сюжет был очень близок к «Сгоревшему дому».Бедняк и богач жили в соседстве, у каждого из них был сад. Кроме деревьев и цветов богач владел виноградниками и полями, лесами и морским берегом, а еще лодкой для рыбной ловли или для прогулок по воде, под сенью плакучих ив. Один-два раза в месяц он отправлялся туда и пил вино в компании своих наложниц. У бедняка же водились только пчелы – все его достояние.Сцена первая: однажды в летнюю жару пчелы больно изжалили наложниц богача и служанок. Ввечеру, когда их богатый любовник вернулся на коне из Рима, они пожаловались ему, что их замучили комары с реки, пчелы, собирающие цветочный нектар, и мошкара в кустах. Богач приказывает выкорчевать кусты бузины и выжечь траву на берегу реки, после чего зовет к себе бедняка и просит его либо извести пчел дымом, либо перенести улей подальше, за лес. Бедняк наотрез отказывается. Тогда богач велит опрыскать все цветы и посадки вокруг дома отравленным медвяным настоем. Пчелы, насосавшись ядовитого сока, тут же погибают. Бедняк, разоренный вконец, подает на богача в суд за нанесенный ущерб и оскорбление. Сенека сохранил одну фразу из обвинительной речи бедняка: «Этот человек должен мне город, роман, пастбище, быка и лиру. Ибо моим пастбищем были венчики цветов. Моею лирой было пчелиное жужжание. Моими быками был мед, который они добывали. Моим романом был рассказ о пути, ведущем их к цветам. Моим городом был куст бузины».Во второй сцене описывалось социальное возвышение богача, который постепенно скупал земельные участки по всей округе, выживая оттуда местных жителей, их жен, детей и скот. Мало-помалу богач подбирался к улью самого бедного из обитателей деревни. Бедняк рассказывал: «Поначалу я с ним не соседствовал: это он явился сюда, точно полководец со своей армией, и взял меня в осаду. Окружил мой дом своими виноградниками и полями, лесами и цветочными посадками. Отнял у меня даже право пользоваться ручьем. Теперь мне приходится пить дождевую воду. Я уже не могу плести корзины из ивняка, который прежде вымачивал в ямах со стоячей водой, вырытых у берега».Еще он говорил: «Тщетно напрягаю я слух: ни единого звука не доносится со стороны моего улья. Деревянный домик ныне опустел: там всего и осталось что тишина, медовый аромат да скромная красота незаконченного сота». У Цестия бедняк восклицал: «Никогда не позабыть мне гибель пчел, этот жалобно гудящий, слипшийся их клубок. О судьи! Если бы я мог предать смерти их убийцу! Человек, не питающий любви к розам и пчелам, недостоин лавра и орлов! Лавр – знак победы, орел военный знак римских легионов. Орла из серебра с распростертыми крыльями нес в сражении на высоком шесте «орлоносец». Защита орла была священнейшим долгом, и место, где он стоял в лагере, было священно. Потерять орла было позором, достойным наказания, а вернуть – подвигом, вызывающим ликование.
».Заключение Альбуция звучало иначе: «Пускай лишат его трапезу сладости! Пускай лишат его вино меда, который дарует напитку крепость и вкус! Paucorum damno foliorum doluisse… Богатый человек жалуется, что понес ущерб из-за нескольких цветочков… Ему невдомек, что он сделал их никчемными. Даже для отравы, которую он приготовил, ему понадобился мед. Он не понимает, что осквернил вино, которое распивал со своими наложницами, предав смерти пчел, что усердно творили из густого душистого сока сладкий золотистый мед».Альбуций говорил: «Люди – те же пчелы. Они воплощают свою жизнь в рассказ, лишь бы не впасть, подобно безумцам или несчастным, в цепенящее молчание. Каждый вечер, с наступлением ночи, они сходятся вместе, делят меж собой и поглощают добытый за день сок и слушают рассказы о его поисках. Таковы их бдения и таковы сны». Еще он говорил: «Я не уверен, что рассказы людей более осмысленны, нежели их сны. Мне хочется, чтобы первые были так же величественны и возвышенны, как вторые, особенно если это романы. Романы играют ту же роль днем, что сны – ночью. Разве хищные звери могут жить, не помышляя о засадах и погонях, о добыче и утолении голода? Мы называем это смыслом жизни. Мы любим слова, которые волнуют и будоражат нас. Они не могут существовать, не пережевывая хотя бы маленького кусочка звериной плоти, не дробя в зубах хотя бы мелкой косточки своей жертвы. Книги, создаваемые людьми со времен Трои, со времен Альбы, отличаются не большей изысканностью и завершенностью, чем мед – для черно-желтых насекомых, которые вьются над цветами, добывая сок в их душистом лоне. И пусть знает тот, кто губит цветы, от века несущие пользу людям, что он тем самым несет гибель не только черно-желтым насекомым, но и звездам, по коим те сверяют свой полет. Ульи пустеют. Мед – творение пчел – становится редкостью. Авторы романов или сказаний (declamationes sive saturae) уподобляются паукам, ткущим свою паутину, усеянную жемчугом росы, в хаосе чувств и дней. Они позволяют нам рассказывать самим себе урок, который даже внимание наше делает невозможным, который заставляет нас торопливо перейти от короткого забытья во мраке женского лона к распаду, взрыву; от света, где жило наше желание, к смерти, где оно гаснет навсегда. Они порождают боль и страдание. Они дают имя напастям или мщению. Они приберегают добычу для наших жизней. Медоносный цветок или просвещенный ум, Пенелопа или паук-крестовик – таковы имена, которые они носят, содрогаясь!» Глава двадцать четвертаяПоследние романы Он совсем перестал спать по ночам. Слишком уж донимала его боль. Есть он не мог и высох вконец, как чертополох. Только выпивал немного молока, нацеженного кормилицей, по утрам, в десять часов, после полудня да вечером, перед тем как лечь. Он убивал время, пытаясь бродить по парку, – так издыхающие звери стараются найти самое затерянное, самое укромное место, чтобы укрыться от чужих взглядов. Ими движет врожденная неосознанная стыдливость, куда более сильная, нежели стыдливость тела. Он не хотел сидеть в четырех стенах. Иногда вслух замечал, что человек, так сильно любивший красоту и разнообразие вещей, наполняющих этот мир, вплоть до самых низменных предметов и самых вульгарных слов, не получил за это должной награды. Однако он высказывал эту мысль только перед мальчиками-рабами или перед женщинами и никогда не жаловался в присутствии себе подобных. Он был не способен долго лежать без сна и терпеть боль. С трудом, медленно и осторожно спускал он ноги с постели и ставил их на холодный мраморный пол. Сидя на краешке медной кровати, он переводил дыхание, разглядывал свои ступни, худые волосатые пальцы, выступающие косточки, истаявшие икры. Он видел костлявые, подобные сухим корягам, колени, беспомощно обвисший меж ног член, крошечные дряблые яички. И плакал от боли.Потом вставал и, шаркая по ледяному мрамору, плелся к окну. Толкал деревянный ставень. Свежий воздух заполнял комнату, овевал лицо, веки, губы, смешивался с его дыханием. Постепенно из темноты выступали шелестящие деревья парка, газон, темные массы ежевичных кустов, а чуть дальше и выше – звезды над Римом; он стоял у окна и созерцал этот ночной пейзаж, такой несовместимый с болезнями и умиранием.
Однажды, бодрствуя таким образом у окна в ожидании рассвета, он увидел свою старшую дочь; она медленно пробиралась по саду, выйдя из амбара, где спали садовники: ночью их сажали на цепь.Он отступил назад. Присел на ложе, дожидаясь, когда Полия войдет в дом и ляжет в постель: тогда он сам попробует выйти в сад. Внезапно он схватился за живот. Боль, пронзившая его тело, стала невыносимой. Теперь в утреннее молоко придется подмешивать маковый настой. Он едва не потерял сознание, так ему было плохо. Прикрыл глаза ладонью. Подумал, что за всю свою жизнь не встретил среди римских граждан человека, который ненавидел бы смерть сильнее, чем он, который больше его боялся бы сгореть на погребальном костре и упокоиться горсткой пепла в урне. Он вытер лицо; пот, струившийся со лба, смешивался с соленой влагой, что текла из-под век, заставляя его содрогаться и всхлипывать.Он утверждал, что Педон Педон – Педон Альбинован, эпический поэт, современник и друг Овидия. Последний посвятил ему 10-е письмо 4-й книги «Посланий с Понта». Умеренную похвалу ему высказывает и Квинтилиан. Также известен по отрывку у Сенеки и эпиграммам Марциала.
более велик, чем Вергилий. Аррунтий вспоминает, что, перед тем как покончить с собой, он часто цитировал стихи Педона. И хотя потомки презрели творчество Педона, я тоже считаю, что он создал самые прекрасные стихи, какие были написаны в античном Риме; они начинаются так: Quo ferimur? Fugit ipse dies orbemque relictumUltima perpetuis claudit natura tenebris.Di revocant rerumque vкtant cognoscere finemMortales oculos… (Куда нас уносит? Сияние дня померкло вдали.Природа стеной непроглядного мрака отрезала нас от живых.Богам не угодно, чтоб смертных глазаУзрели, что скрыто за нею…) Три последних романа Альбуция Сила посвящены самоубийству. Они буквально пронизаны болью. В них же присутствует тема отцов и сыновей. Зато о матерях и дочерях нет ни слова. А ведь именно в той страстной привязанности, что соединяет дочерей с их матерью, любовь и ненависть, как я убедился, слиты неразрывно. Я даже ощутил в себе зависть к этому жгучему чувству. Излагаю, слово в слово, три этих коротких последних романа: «Отрезанная веревка», «Вдова, вынутая из петли» и «Самоубийство». ОТРЕЗАННАЯ ВЕРЕВКАLAQUEUS INCISUS Некий гражданин попал в кораблекрушение, где лишился двух старших своих сыновей. В слезах возвращается он домой в утлом челноке. Пристает к берегу. Входит в дом. Обнимает жену и последнего, младшего сына. Молится перед образами предков. Потом засыпает. Неловко повернувшись во сне, он задом опрокидывает масляную лампу. Пламя охватывает дом. Задыхаясь, он ищет выход наружу.В пожаре этом гибнут его жена и последний сын. Покинув дымящиеся развалины дома, он идет к лесу. Привязывает веревку к потолочной балке овчарни. И вешается.Мимо проезжал всадник. Это был греческий декламатор. На лесной опушке видит он человека в обугленных лохмотьях, висящего в петле. Одним взмахом короткого меча он перерезает веревку. Распускает петлю, мешавшую воздуху проникать в легкие. Сажает человека позади себя на лошадь и везет в город. Хочет доставить его к врачу, спрашивает дорогу. Но едва лошадь поравнялась с форумом, наш висельник спрыгивает наземь, криком созывает толпу граждан и старейшин и во всеуслышание обвиняет того, кто нанес ему оскорбление, избавив от смерти. Он говорит:– Я лишился своих детей, своего имущества, своей жены. Я потерял все, а этот человек отнял у меня даже смерть.На это грек-софист отвечает ему как искусный риторик:– Гней Помпеи, разбитый при Фарсале, и тот не стал убивать себя. Неужто ты полагаешь, что кораблекрушение твое или дом более важны, нежели республика?– Я хотел умереть. Зачем же этот всадник помешал мне умереть?– Я вырвал бы меч даже из рук самого Катона. Известнейший самоубийца своего времени Марк Порций Катон Младший Утический (95–46 гг. до н. э.), правнук Катона Старшего, консерватор-республиканец, противник Цезаря, стоик. В молодости участвовал в войнах, выступал как оратор и занимался философией. Квестор в 65 г., трибун в 62 г., претор в 54 г. В Риме боролся с подкупами и беспорядками, выступил кандидатом на консульскую должность в 51 г., но безуспешно. С началом междоусобной войны Катон бежал из Рима от Цезаря и примкнул к Помпею. После смерти Помпея отправился в Утику (Северная Африка). После поражения помпеянцев при Tance не хотел сдаться на милость Цезаря и 8 апреля 46 г. пронзил себя мечом. Его перевязали, но он сорвал повязку и истек кровью. Он не хотел пережить гибель Республики.
– Я хочу уйти к своей жене. Хочу снова обнять троих моих сыновей. Хочу опять радоваться моим коврам, моему золоту, моим домам и кораблям, коими владел прежде, будь они всего лишь тенями в царстве теней.– Ты выплыл на берег, зная, что сыновья твои мертвы. Ты выбрался, задыхаясь, из дома, зная, что он обречен пламени. Но, желая повеситься, ты выбрал не чащу, а опушку леса.– Я прошу об одном: пусть мне дадут умереть и пусть никто не хватается за веревку, которую я накину себе на шею. ВДОВА, ВЫНУТАЯ ИЗ ПЕТЛИORBATA POST LAQUEUM SACRILEGA Некая вдова после попытки повеситься сознается в святотатстве (лат.).
Некую женщину обуяло безумное желание умереть. Незадолго до этого она лишилась мужа, а следом двух своих сыновей. Она повесилась, так как была не в силах жить после их смерти. Третий из ее сыновей подоспевает вовремя, видит ларь, взбирается на него и вынимает мать из петли. Но она корит его за то, что он не дал ей уйти в мир теней. Как раз в тот день по их предместью разнеслась весть, что ночью кто-то осквернил храмовые святыни. Мать встает, выходит на улицу, поднимается в цитадель и объявляет, что преступление это совершила она, надеясь быть осужденной на смерть. Магистрат уже готов приговорить ее к казни. Но явившийся сын возражает против этого решения. Он говорит:– Matrem mori prohibeo (Я не позволю матери умереть). Признание в этом святотатстве – та же петля.Тогда мать допрашивают, но она ничего не может рассказать об этом кощунственном деянии, добиваясь лишь кары за него. Аргументы Альбуция звучат весьма любопытно: «Эта женщина могла только поклоняться богам, хотя имела веские причины страшиться их. Она не совершала святотатства. Magis deos miseri quam beati colunt (Несчастные любят богов более, чем богатые). Под гнетом невзгод разум может помутиться, но в истинном несчастии отчаяние само обрекает людей на уход из жизни».Защищая же противоположный тезис, Альбуций говорил:– Признание есть голос совести (confessio conscientiae vox est) или по крайней мере голос, который побудили зазвучать вслух откровенность и сила, столь же неодолимая, сколь и скрытая. Это сокровенная часть души, что, поднявшись из глубин тела, вырывается из уст и раскрывает себя в слиянии с воздухом и светом. Concita processit velut dus ipsis persequentibus: Feci, inquite (Трепеща от волнения, она выступила вперед, словно сами боги понуждали ее к этому, и возгласила: Я преступница!) САМОУБИЙСТВОHOMICIDA INSEPULTUS Непогребенный человекоубийца (лат.).
Некий юноша покончил с собою, не перенеся жестоких страданий. Он был болен раком, который разъел ему правую сторону груди. Все члены его семьи осудили молодого человека за самоубийство и потребовали, чтобы тело умершего выбросили на съедение крысам и стервятникам. Альбуций пишет по этому поводу: «Existamabat Heere misera mori» (Он полагал, что несчастные имеют право на смерть). Он сказал также: «Катон обрел могилу после самоубийства. Курций обрел могилу после самоубийства Марк Курций, римский юноша, герой следующего предания: в 362 г. до н. э. посреди форума вдруг появилась трещина неизмеримой глубины, которую никак не могли заполнить землей; прорицатель предсказал, что город будет в величайшей опасности, если пропасть не заполнить лучшим благом Рима. Тогда Курций со словами «Нет большего блага у Рима, чем оружие и храбрость!» в полном вооружении сел на коня и бросился в пропасть, которая после этого сомкнулась.
». И завершил свою декламацию следующим образом:– Этот юноша, и без того настрадавшийся при жизни, отдан мушиным хоботкам, собачьим клыкам, когтям стервятников. Отдайте же его кому-то одному! Или оставьте какой-нибудь одной стихии, хотя бы вашим слезам! Природа дарует могилу всем людям: потерпевшие кораблекрушение обретают ее в морской пучине, распятые рабы – в общей яме, сожженные – в пламени костра, человек под пыткой – в собственном крике. Ему же не досталось ничего, ни слез матери или брата, ни волны, ни ямы, ни огня, ни крика. Лишь жужжание мух слышится над ним. Лишь мышиные лапки бегают по его телу. Лишь зловещее молчание орлов и скоп провожает его в царство теней.Ранее Альбуций возглашал в своей декламации: «Вместе с жизнью природа подарила человеческим существам возможность расстаться с жизнью. И если сама природа столь жестоко обделила молодого человека, лишив его радостей бытия, то он имел полное право уйти из жизни, когда грудь его истерзала безжалостная хворь». Глава двадцать пятаяСмерть Альбуция Он велел им на минутку остановиться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19
».Заключение Альбуция звучало иначе: «Пускай лишат его трапезу сладости! Пускай лишат его вино меда, который дарует напитку крепость и вкус! Paucorum damno foliorum doluisse… Богатый человек жалуется, что понес ущерб из-за нескольких цветочков… Ему невдомек, что он сделал их никчемными. Даже для отравы, которую он приготовил, ему понадобился мед. Он не понимает, что осквернил вино, которое распивал со своими наложницами, предав смерти пчел, что усердно творили из густого душистого сока сладкий золотистый мед».Альбуций говорил: «Люди – те же пчелы. Они воплощают свою жизнь в рассказ, лишь бы не впасть, подобно безумцам или несчастным, в цепенящее молчание. Каждый вечер, с наступлением ночи, они сходятся вместе, делят меж собой и поглощают добытый за день сок и слушают рассказы о его поисках. Таковы их бдения и таковы сны». Еще он говорил: «Я не уверен, что рассказы людей более осмысленны, нежели их сны. Мне хочется, чтобы первые были так же величественны и возвышенны, как вторые, особенно если это романы. Романы играют ту же роль днем, что сны – ночью. Разве хищные звери могут жить, не помышляя о засадах и погонях, о добыче и утолении голода? Мы называем это смыслом жизни. Мы любим слова, которые волнуют и будоражат нас. Они не могут существовать, не пережевывая хотя бы маленького кусочка звериной плоти, не дробя в зубах хотя бы мелкой косточки своей жертвы. Книги, создаваемые людьми со времен Трои, со времен Альбы, отличаются не большей изысканностью и завершенностью, чем мед – для черно-желтых насекомых, которые вьются над цветами, добывая сок в их душистом лоне. И пусть знает тот, кто губит цветы, от века несущие пользу людям, что он тем самым несет гибель не только черно-желтым насекомым, но и звездам, по коим те сверяют свой полет. Ульи пустеют. Мед – творение пчел – становится редкостью. Авторы романов или сказаний (declamationes sive saturae) уподобляются паукам, ткущим свою паутину, усеянную жемчугом росы, в хаосе чувств и дней. Они позволяют нам рассказывать самим себе урок, который даже внимание наше делает невозможным, который заставляет нас торопливо перейти от короткого забытья во мраке женского лона к распаду, взрыву; от света, где жило наше желание, к смерти, где оно гаснет навсегда. Они порождают боль и страдание. Они дают имя напастям или мщению. Они приберегают добычу для наших жизней. Медоносный цветок или просвещенный ум, Пенелопа или паук-крестовик – таковы имена, которые они носят, содрогаясь!» Глава двадцать четвертаяПоследние романы Он совсем перестал спать по ночам. Слишком уж донимала его боль. Есть он не мог и высох вконец, как чертополох. Только выпивал немного молока, нацеженного кормилицей, по утрам, в десять часов, после полудня да вечером, перед тем как лечь. Он убивал время, пытаясь бродить по парку, – так издыхающие звери стараются найти самое затерянное, самое укромное место, чтобы укрыться от чужих взглядов. Ими движет врожденная неосознанная стыдливость, куда более сильная, нежели стыдливость тела. Он не хотел сидеть в четырех стенах. Иногда вслух замечал, что человек, так сильно любивший красоту и разнообразие вещей, наполняющих этот мир, вплоть до самых низменных предметов и самых вульгарных слов, не получил за это должной награды. Однако он высказывал эту мысль только перед мальчиками-рабами или перед женщинами и никогда не жаловался в присутствии себе подобных. Он был не способен долго лежать без сна и терпеть боль. С трудом, медленно и осторожно спускал он ноги с постели и ставил их на холодный мраморный пол. Сидя на краешке медной кровати, он переводил дыхание, разглядывал свои ступни, худые волосатые пальцы, выступающие косточки, истаявшие икры. Он видел костлявые, подобные сухим корягам, колени, беспомощно обвисший меж ног член, крошечные дряблые яички. И плакал от боли.Потом вставал и, шаркая по ледяному мрамору, плелся к окну. Толкал деревянный ставень. Свежий воздух заполнял комнату, овевал лицо, веки, губы, смешивался с его дыханием. Постепенно из темноты выступали шелестящие деревья парка, газон, темные массы ежевичных кустов, а чуть дальше и выше – звезды над Римом; он стоял у окна и созерцал этот ночной пейзаж, такой несовместимый с болезнями и умиранием.
Однажды, бодрствуя таким образом у окна в ожидании рассвета, он увидел свою старшую дочь; она медленно пробиралась по саду, выйдя из амбара, где спали садовники: ночью их сажали на цепь.Он отступил назад. Присел на ложе, дожидаясь, когда Полия войдет в дом и ляжет в постель: тогда он сам попробует выйти в сад. Внезапно он схватился за живот. Боль, пронзившая его тело, стала невыносимой. Теперь в утреннее молоко придется подмешивать маковый настой. Он едва не потерял сознание, так ему было плохо. Прикрыл глаза ладонью. Подумал, что за всю свою жизнь не встретил среди римских граждан человека, который ненавидел бы смерть сильнее, чем он, который больше его боялся бы сгореть на погребальном костре и упокоиться горсткой пепла в урне. Он вытер лицо; пот, струившийся со лба, смешивался с соленой влагой, что текла из-под век, заставляя его содрогаться и всхлипывать.Он утверждал, что Педон Педон – Педон Альбинован, эпический поэт, современник и друг Овидия. Последний посвятил ему 10-е письмо 4-й книги «Посланий с Понта». Умеренную похвалу ему высказывает и Квинтилиан. Также известен по отрывку у Сенеки и эпиграммам Марциала.
более велик, чем Вергилий. Аррунтий вспоминает, что, перед тем как покончить с собой, он часто цитировал стихи Педона. И хотя потомки презрели творчество Педона, я тоже считаю, что он создал самые прекрасные стихи, какие были написаны в античном Риме; они начинаются так: Quo ferimur? Fugit ipse dies orbemque relictumUltima perpetuis claudit natura tenebris.Di revocant rerumque vкtant cognoscere finemMortales oculos… (Куда нас уносит? Сияние дня померкло вдали.Природа стеной непроглядного мрака отрезала нас от живых.Богам не угодно, чтоб смертных глазаУзрели, что скрыто за нею…) Три последних романа Альбуция Сила посвящены самоубийству. Они буквально пронизаны болью. В них же присутствует тема отцов и сыновей. Зато о матерях и дочерях нет ни слова. А ведь именно в той страстной привязанности, что соединяет дочерей с их матерью, любовь и ненависть, как я убедился, слиты неразрывно. Я даже ощутил в себе зависть к этому жгучему чувству. Излагаю, слово в слово, три этих коротких последних романа: «Отрезанная веревка», «Вдова, вынутая из петли» и «Самоубийство». ОТРЕЗАННАЯ ВЕРЕВКАLAQUEUS INCISUS Некий гражданин попал в кораблекрушение, где лишился двух старших своих сыновей. В слезах возвращается он домой в утлом челноке. Пристает к берегу. Входит в дом. Обнимает жену и последнего, младшего сына. Молится перед образами предков. Потом засыпает. Неловко повернувшись во сне, он задом опрокидывает масляную лампу. Пламя охватывает дом. Задыхаясь, он ищет выход наружу.В пожаре этом гибнут его жена и последний сын. Покинув дымящиеся развалины дома, он идет к лесу. Привязывает веревку к потолочной балке овчарни. И вешается.Мимо проезжал всадник. Это был греческий декламатор. На лесной опушке видит он человека в обугленных лохмотьях, висящего в петле. Одним взмахом короткого меча он перерезает веревку. Распускает петлю, мешавшую воздуху проникать в легкие. Сажает человека позади себя на лошадь и везет в город. Хочет доставить его к врачу, спрашивает дорогу. Но едва лошадь поравнялась с форумом, наш висельник спрыгивает наземь, криком созывает толпу граждан и старейшин и во всеуслышание обвиняет того, кто нанес ему оскорбление, избавив от смерти. Он говорит:– Я лишился своих детей, своего имущества, своей жены. Я потерял все, а этот человек отнял у меня даже смерть.На это грек-софист отвечает ему как искусный риторик:– Гней Помпеи, разбитый при Фарсале, и тот не стал убивать себя. Неужто ты полагаешь, что кораблекрушение твое или дом более важны, нежели республика?– Я хотел умереть. Зачем же этот всадник помешал мне умереть?– Я вырвал бы меч даже из рук самого Катона. Известнейший самоубийца своего времени Марк Порций Катон Младший Утический (95–46 гг. до н. э.), правнук Катона Старшего, консерватор-республиканец, противник Цезаря, стоик. В молодости участвовал в войнах, выступал как оратор и занимался философией. Квестор в 65 г., трибун в 62 г., претор в 54 г. В Риме боролся с подкупами и беспорядками, выступил кандидатом на консульскую должность в 51 г., но безуспешно. С началом междоусобной войны Катон бежал из Рима от Цезаря и примкнул к Помпею. После смерти Помпея отправился в Утику (Северная Африка). После поражения помпеянцев при Tance не хотел сдаться на милость Цезаря и 8 апреля 46 г. пронзил себя мечом. Его перевязали, но он сорвал повязку и истек кровью. Он не хотел пережить гибель Республики.
– Я хочу уйти к своей жене. Хочу снова обнять троих моих сыновей. Хочу опять радоваться моим коврам, моему золоту, моим домам и кораблям, коими владел прежде, будь они всего лишь тенями в царстве теней.– Ты выплыл на берег, зная, что сыновья твои мертвы. Ты выбрался, задыхаясь, из дома, зная, что он обречен пламени. Но, желая повеситься, ты выбрал не чащу, а опушку леса.– Я прошу об одном: пусть мне дадут умереть и пусть никто не хватается за веревку, которую я накину себе на шею. ВДОВА, ВЫНУТАЯ ИЗ ПЕТЛИORBATA POST LAQUEUM SACRILEGA Некая вдова после попытки повеситься сознается в святотатстве (лат.).
Некую женщину обуяло безумное желание умереть. Незадолго до этого она лишилась мужа, а следом двух своих сыновей. Она повесилась, так как была не в силах жить после их смерти. Третий из ее сыновей подоспевает вовремя, видит ларь, взбирается на него и вынимает мать из петли. Но она корит его за то, что он не дал ей уйти в мир теней. Как раз в тот день по их предместью разнеслась весть, что ночью кто-то осквернил храмовые святыни. Мать встает, выходит на улицу, поднимается в цитадель и объявляет, что преступление это совершила она, надеясь быть осужденной на смерть. Магистрат уже готов приговорить ее к казни. Но явившийся сын возражает против этого решения. Он говорит:– Matrem mori prohibeo (Я не позволю матери умереть). Признание в этом святотатстве – та же петля.Тогда мать допрашивают, но она ничего не может рассказать об этом кощунственном деянии, добиваясь лишь кары за него. Аргументы Альбуция звучат весьма любопытно: «Эта женщина могла только поклоняться богам, хотя имела веские причины страшиться их. Она не совершала святотатства. Magis deos miseri quam beati colunt (Несчастные любят богов более, чем богатые). Под гнетом невзгод разум может помутиться, но в истинном несчастии отчаяние само обрекает людей на уход из жизни».Защищая же противоположный тезис, Альбуций говорил:– Признание есть голос совести (confessio conscientiae vox est) или по крайней мере голос, который побудили зазвучать вслух откровенность и сила, столь же неодолимая, сколь и скрытая. Это сокровенная часть души, что, поднявшись из глубин тела, вырывается из уст и раскрывает себя в слиянии с воздухом и светом. Concita processit velut dus ipsis persequentibus: Feci, inquite (Трепеща от волнения, она выступила вперед, словно сами боги понуждали ее к этому, и возгласила: Я преступница!) САМОУБИЙСТВОHOMICIDA INSEPULTUS Непогребенный человекоубийца (лат.).
Некий юноша покончил с собою, не перенеся жестоких страданий. Он был болен раком, который разъел ему правую сторону груди. Все члены его семьи осудили молодого человека за самоубийство и потребовали, чтобы тело умершего выбросили на съедение крысам и стервятникам. Альбуций пишет по этому поводу: «Existamabat Heere misera mori» (Он полагал, что несчастные имеют право на смерть). Он сказал также: «Катон обрел могилу после самоубийства. Курций обрел могилу после самоубийства Марк Курций, римский юноша, герой следующего предания: в 362 г. до н. э. посреди форума вдруг появилась трещина неизмеримой глубины, которую никак не могли заполнить землей; прорицатель предсказал, что город будет в величайшей опасности, если пропасть не заполнить лучшим благом Рима. Тогда Курций со словами «Нет большего блага у Рима, чем оружие и храбрость!» в полном вооружении сел на коня и бросился в пропасть, которая после этого сомкнулась.
». И завершил свою декламацию следующим образом:– Этот юноша, и без того настрадавшийся при жизни, отдан мушиным хоботкам, собачьим клыкам, когтям стервятников. Отдайте же его кому-то одному! Или оставьте какой-нибудь одной стихии, хотя бы вашим слезам! Природа дарует могилу всем людям: потерпевшие кораблекрушение обретают ее в морской пучине, распятые рабы – в общей яме, сожженные – в пламени костра, человек под пыткой – в собственном крике. Ему же не досталось ничего, ни слез матери или брата, ни волны, ни ямы, ни огня, ни крика. Лишь жужжание мух слышится над ним. Лишь мышиные лапки бегают по его телу. Лишь зловещее молчание орлов и скоп провожает его в царство теней.Ранее Альбуций возглашал в своей декламации: «Вместе с жизнью природа подарила человеческим существам возможность расстаться с жизнью. И если сама природа столь жестоко обделила молодого человека, лишив его радостей бытия, то он имел полное право уйти из жизни, когда грудь его истерзала безжалостная хворь». Глава двадцать пятаяСмерть Альбуция Он велел им на минутку остановиться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19