А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

С.Пугачев. После моего доклада он произнес хвалебную речь и сказал, что мною написана хорошая диссертация и он готов стать моим оппонентом. О чем и был написан протокол и представление кафедры Вентцеля. Мою рукопись у меня отобрали, и поставили на ней гриф "совершенно секретно". И через полтора месяца была назначена моя публичная защита на Ученом Совете факультета авиационного вооружения.
Эти научные успехи были встречены в Харькове совсем не однозначно. Кое кто искренне порадовался и меня поздравлял. Но генерал Хадеев тоже вполне исренне.... огорчился: "Вот защитишся и уедешь. Подобрать нового начальника учебного отдела будет нетрудно - место выгодное! Представлю того-же майора Потапова - это был мой заместитель -, но с кем же я буду играть в преферанс и кто будет ходить четвертый этап в этафете?"
Но, тем не менее, дело шло к защите. Я быстро сдал последний кандидатский экзамен - это была философия. Получил четверку и был счастлив! Сдавал экзамен вместе с Воровичем. Он тогда пребывал в Академии в качестве адъюнкта - по гражданской терминологии, аспиранта. Он готовился долго и как все, что он делал - сверхдобросовестно. Но получил он всего лишь тройку! Я, тем более, почувствовал себя на коне.
И вот однажды я поехал в Москву на защиту. И не с оказией, как ездил по своим научным делам. Училище мне дало официальную командировку, причем на целую неделю. А сама защита чуть было не сорвалась.
Вторым моим оппонентом был назначен полковник доцент Бойко, о котором слушатели говорили так: Бойко бойко ставит двойку - человек педантичности и занудливости необыкновенной. Вот и мне он тоже чуть было не поставил двойку. Отзывов о диссертации пришло много и все были отличные, но отзыва второго оппонента не было. А без второго оппонента защита состоятся не может.
Я пошел на кафедру где работал мой оппонент. Ноги у меня дрожат - завтра защита, а отзыва нет. В чем дело? А он мне говорит буквально следущюее: "Я еще не во всем у Вас разобрался. Видите ли Моисеев, мне надо еще один-два месяца". Вот так! А защита завтра!
И снова добрый случай и снова добрые люди.
В коридоре я встретил Володю Семенова. Мы с ним были одного выпуска - май 42-го. Но он на фронт не попал, а был оставлен в Академии в качестве адъюнкта. Успел защитить диссертацию и обогнать меня в звании: он только-что получил майора. Впоследствии Владимир Михаилович Семенов сделался доктором наук, вышел в генералы и был под занавес своей военной карьеры заместителем по научной части начальника знаменитого тридцатого института.
Я ему поплакался - завтра защита, а тут такое!
"Пошли к Соловью, чего нибудь придумаем". Генерал-майор Соловьев был начальником нашего факультета и человеком достаточно доброжелательным, хотя и трусоватым. Пришли, докладываем. Соловей пожимает плечами и сетует о неприятностях, которые могут последовать для ученого совета, если защита сорвется на меня ему, разумеется, наплевать. Вроде бы уже отрезанный ломоть. И тут Семенов подает блестящую идею.
"Товарищ генерал, разрешите мне завтра выступить вторым оппонентом". "А диссертация? Она же секретная". "Устроим!" "А отзыв?" "Напишем!" "Ну авиация, смотрите не подведите!" "Не подведем!" - ответили мы уже хором.
Диссертация была, действительно с высоким грифом и хранилась под семью печатями. Но кто поверит диссертанту, что у него нет черновиков? И они у меня конечно были. А кроме того голова - это ведь самый надежный сейф для секретных документов. Мы поехали к Володе домой. Он был уже женат. Его жена Лена нас накормила обедом и мы сели работать.
Володька Семенов был очень способным человеком. Слегка безалаберный, слегка с ленцой - что греха таить? Но был всегда прекрасным товарищем и когда надо понимал все быстро, делал четко и хорошо. За два часа он во всем разобрался. Еще час мы с ним вместе писали отзыв, а потом - само собой разумеется, весьма неплохо выпили. Я у него остался ночевать. Утром вместе поехали в Академию. А к трем часам дня я уже был кандидатом технических наук.
Защита прошла под барабанный бой. Очень хорошо говорил В. С.Пугачев. Не ударил в грязь и Володя Семенов, первый раз выступавший в качестве иоппонента. Его похвалил Соловей -"не подвели!" Было много людей из гражданских КБ и НИИ. Задавали вопросы. Я получил много лестных предложений. Генерал Залесский - начальник НИИ-2 звал меня к себе и я этим приглашением однажды воспользовался.
Пришел на защиту и профессор Победоносцев. Тогда то он и рассказал мне о судьбе письма, которое я написал ему еще будучи инженером дивизии. И мне стали понятными неожиданные выкрутасы моей судьбы. После защиты мы с ним долго гуляли по корридорам Академии и он мне убедительно втолковывал, что я должен, нет, обязан приложить все усилия, чтобы уйти из армии. И не в неизвестность. Теперь, когда я кандидат наук, да в такой быстро развивающейся и престижной области, как ракетная техника и реактивная наука, каждое КБ меня возмет. Возможностей много и материально я буду обеспечен не хуже чем в армии.
А еще он мне сказал - "Но Ваше место, я в этом убежден, в ВУЗ,е. Демобилизуйтесь и приходите на мою кафедру в МВТУ".
Нет ни в чем он меня тогда не убедил. Уж очень казалась заманчивой устроенность кадровой офицерской службы. Я был представлен к очередному званию и генерал Хадеев обещал досрочно представить к званию подполковника, благо я занимал полковничую должность. Была уже и собственная комната - впервые в жизни. Правда в ней кроме раскладушки, табуретки и стола на трех ножках ничего не было. Но тем не менее у меня уже была свя крыша над головой. Все это казалось заманчивым. Что греха таить!"
Но не зря говорят, что лучший учитель - Жизнь!
Я ВОЗВРАЩАЮСЬ В ГРАЖДАНСКУЮ ЖИЗНЬ
Возвращение в Харьков было триумфальным. Хадеев меня поздравил публично. Но за праздничными днями пошли будни.
И они оказались куда менее привлекательными, чем предыдущая харьковская деятельность и чем то, на что я расчитывал. Концепция Училища была составлена, планы утверждены, курсанты появились и началась рутинная работа учебного отдела - составление расписаний, проверка занятий, заполнение форм отчетности и тому подобное. Одним словом началась полная забот жизнь военного чиновника, который к тому-же и находится все время в поле зрения своего начальства. Поездки в Москву прекратились вместе с окончанием пускового периода.
Вместе с этими поездками прекратились и научные семинары в Академии Жуковского и разговоры, наполнявшие жизнь особым содержанием. Я пробовал завязать контакты в Харьковском математическом обществе и с Университетом. Математическую жизнь города возглавлял тогда Наум Ильич Ахиезер - первоклассный математик и доброжелательный человек. Харьковские математики отнеслись ко мне с симпатией. На их семинарах я даже сделал пару докладов. Но наши интересы были уж очень разные. Я жил тогда в мире инженерных задач, а они были все "чистые" математики и занимались классическим анализом.
Так же как и несколько лет тому назад, когда я еще служил в дивизии, я снова, но с еще большей остротой почувствовал, что регулярная армейская или чиновная служба - не по мне! Надо было что существенное менять во всей моей жизни.
Я не сразу пришел к мысли о необходимости оставить армию. Форму носить привык, как и чувствовать себя кадровым офицером. Гражданская жизнь меня слегка страшила своей неопределенностью и высокой мерой самостоятельности и ответствености за самого себя. Но постепенно я понял неизбежность расставания с армейской жизнью. Иного пути у меня просто не было. Все то, что вокруг происходило, что приходилось делать, я воспринимал как "преджизнь". Ежевечерне я думал о том, что мне уже 30 лет и что надо что-то устраивать, надо...А что надо, я пока не очень то и понимал. И постепенно пришел к пониманию необходимости надо снимать погоны. Хоть и страшно, но надо! И чем быстрее это случиться. И однажды написал рапорт.
Хадеев был мрачен и неприветлив, как в первый час нашей первой встречи в штабе ВВС. Он долго смотрел на мой рапорт. Читал и перечитывал. А потом взял ручку и написал на рапорте очень смешные и мудрые слова: "Использовать по специальности не могу. С мотивом демобилизации не согласен". Дело было сделано: согласно устава армейской службы, я теперь мог обращаться в высшие инстанции. Рапорт ушел в Москву.
Через пару месяцев в Училище пришел приказ о моей демобилизации, причем за подписью того самого генерала Орехова, с которым я встречался уже дважды. Он наверное был рад избавиться раз и на всегда от назойливого подчиненного.
Новый 49-ый год я встречал уже без погон, но в кителе цивильный пиджак у меня заведется еще совсем не скоро.
Еще летом я договорился о своей возможной работе в НИИ-2 и МВТУ. Защита открыла, практически, все двери. Я начал заниматься динамикой управляемых реактивных снарядов. Эта дисциплина делала только свои первые шаги и каждый, даже незначительный результат воспринимался чуть ли не как открытие. Я часто выступал с докладами, публиковался в закрытых изданиях. Мне казалось, что в слующем году я смогу представить рукопись книги, которую я писал, в качестве докторской диссертации. В этом меня очень поддерживал профессор Победоносцев и ряд моих коллег. Мне казалось, что моя жизнь уже навсегда связана с тем техническим миром, в который я вошел. Но судьбе было угодно распорядится по-другому.
Однажды все рухнуло, когда арестовали мою мачеху. Я уже об этом рассказывал - меня отовсюду выгнали и мне пришлось уехать из Москвы в Ростов и начать все совсем заново! Почти с нуля.
Жизнь оказалась, действительно, совсем новой и была отделена непроходимой стеной от всего, что было раньше. Из прошлого остался только один Ворович, такой же изгой, как и я. Пришлось прекратить все контакты с моими друзьями по Академии и моими преподавателями. Я допускал возможность для них всевозможных неприятностей - как никак, а контакты с кандидатоми в арестанты вряд ли могли приветствоваться соответствующими органами. Единственный человек из "старого мира", который мной интересовался, причем по собственной инициативе, и которого я иногда посещал - примерно раз в год, был Д.А.Вентцель.
ДОКЛАД У М.В.КЕЛДЫША
Жизнь и вправду пришлось начинать сначала. Семья, университет в Ростове - все было совсем не так, совсем не похоже на то, что было в предыдущей жизни. Но одно я знал теперь совершенно твердо - я буду учить студентов и заниматься наукой в меру своих возможностей. И не математикой, в том ее понимании, которое исповедовалось на математическом отделении МГУ, которое я окончил. Я буду заниматься теоретическими исследованиями проблем, имеющих совершенно конкретное содержание - физическое или техническое. Но каких задач - этого я еще не знал. Ракетной техникой я заниматься не мог, будучи лишенным допуска, а других задач я пока не знал. Однако принципиальный выбор был уже сделан. И этим я обязан Д.А.Вентцелю.
Когда я пришел на кафедру теоретической механики, мой новый начальник доцент А.К.Никитин сразу же задал мне вопрос - а какими задачами я собираюсь заниматься. Он рассматривал меня как специалиста и ждал ответа, А что я мог ему ответить? Я действительно не знал чем я буду заниматься.
Надо сказать, что и потом, мне всегда было трудно отвечать на подобные вопросы. Мне всегда было очень трудно планировать свою исследовательскую деятельность. Я мог говорить только о направлении, а конкретные вопросы возникали как-то сами собой. Я никогда не могу сказать заранее более или менее точно то, что я буду делать. Порой я начинал одно, а получалось сосем другое. Я думаю, что это особенность любой творческой деятельности. Как-то я прочел у Симонова фразу - "..и я пошел писать для газеты стихи о смерти Сталина". Я не читал этих стихов, но думаю, что они не могли бы быть хорошими. Убежден, что нельзя писать стихи по заказу, как и думать о непонятном тоже по заказу!
Любое исследование - всегда размышление о непонятном. И получается оно лишь тогда, когда входит в жизнь, в твою собственную, когда о нем думаешь все время. Один наш сокурсник, человек очень посредственных способностей защитил докторскую диссертацию, раньше очень многих, кто считался талантливыми. Я удивился, когда мне сказали о его научных успехах. А другой мой сокурсник, очень талантливый математик Александр Львович Брудно мне ответил: "Ну и что? Он все время только и думал о своем флаттере".
Задачи, которыми я начал заниматься и, которые через несколько лет составили предмет моей докторской диссертации возникли тоже, более или менее, случайно. Как только я начал работать в университете мне поручили подготовить серию задач для дипломных и курсовых работ по гидродинамике. Эту дисциплину я знал плохо, точнее совсем не знал. И поэтому искал задачи, которые были бы близки тем областям математики, которые я изучал в университете. А это была теория нелинейных возмущений линейных операторов. Так я вышел на задачи теории гравитационных волн в ограниченных объемах жидкости, то есть на задачи о колебании жидкости в сосудах и ограниченных водоемах.
Я начал разбираться в этих задачах и вскоре появились даже некоторые результаты. Я написал о них небольшую заметку, страниц на 5 или 6. Ее первым читателем был покойный М.Г.Хапланов, который, по существу переписал ее заново - такое количество замечаний он мне сделал. И во время одного из своих приездов в Москву, я встретился с профессором Я.И.Секерж-Зеньковичем, специалистом по теории волн и милейшим человеком. Он одобрил мою заметку и предложил мне сделать доклад на семинаре математического института у академика М.В.Келдыша.
Мстислав Всеволодович Келдыш находился тогда в зените своей научной славы. Он еще не стал Президентом Союзной Академии и не был безымянным Главным Теоретиком, также как и Королев еще не был Главным Конструктором. Но ряд блестящих работ по теории несамосопряженных операторов выдвинули его в число самых "острых" математиков "сборной команды мира по математике". В тод год ему исполнилось только - только 40 лет. Но он был уже действительным членом Академии Наук Союза и директором организующегося института прикладной математики.
Келдыш славился удивительной быстротой сообразительности. Во время семинаров он понимал суть дела не только быстрее всех в аудитории, но, как мне кажется, и самого докладчика. Владея такой остротой мышления, он не скрывал своего превосходства. Поэтому не удивительно, что люди его семинаров побаивались и терялись в его присутствии. Это ощущение усугублялось еще одной его особеностью.
Люди обычно делятся на два очень разных типа. Одни, назовем их доброжелательными. Таких, наверно, большинство. Они apriori считают каждого нового человека умным и порядочным. Позднее они с грустью убеждаются, что не все умные и не все порядочные. Но есть и другие, которые каждого незнакомого подозревают в глупости и подлости. А, потом, тоже с грустью убеждаются, что не все дураки и не все мерзавцы. Мое многолетнее знакомство с Келдышем дает основание думать, что если он прямо и не принадлежал к этому типу людей, то был к нему значительно ближе чем к первому. Но и этого мало. М.В.Келдыш был сыном генерала и внуком генерала и он полностью усвоил генеральское высокомерие. Пережив в молодости все горести дворянского изгойства, он, тем не менее, в последующие, тоже достаточно трудные годы, не очень стремился облегчать участь себе подобных.
И Келдыша люди боялись. Был, кажется, только один человек , полностью лишенный этого чувства. Им был Костя Бабенко, позднее Константин Иванович Бабенко - член корреспондент Союзной Академии. Я еще скажу о нем два слова.
Если не все, то многое о Келдыше я знал заранее и очень волновался перед семинаром. Когда я вошел в аудиторию и он увидел мой китель с орденами, то на его лице появилась какая-то кривая усмешка, что меня еще больше смутило. Тогда в 51 -ом году я уже начинал стесняться своего кителя. В Ростове я ходил в свитере. Я хотел снять ордена, но они были военного времени на винтах и под ними на кителе были дырки. А другого кителя у меня не было. Я чувствовал всю нелепость своего вида и понимал ответственность момента - первый матч на чужом поле!
Мне было дано 15 минут на изложение результата. Только результата - никаких коментариев. Потом Келдыш стал задавать вопросы. Иногда он что-то спрашивал у Я.И.Секрерж-Зеньковича, к которому относился весьма почтительно. Главным образом, это были библиографические справки и перечисление незнакомых мне имен. В какой то момент Келдыш задал вопрос. Я было собрался отвечать, но тут вдруг услышал голос Бабенко:"Опять Вы, Мстислав Всеволодович не поняли, это следует... и т.д." И ...Келдыш стушевался. А был тогда Костя Бабенко таким же как и я кандидатом технических наук.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45