Мадам Дюран учила Майкла правильной дикции, устраняя малейший намек на простонародный йоркширский акцент мистера Роббинса. Учила всем иностранным языкам, какими в свое время мучила ее гувернантка. Посвятила в тайны этикета, диктующего поведение обитателям верхнего эшелона. К тому времени как Майклу исполнилось десять, он говорил по-английски, как королевский отпрыск, изъяснялся по-французски, по-итальянски и по-немецки. Знал, что джентльмен должен снимать перчатку, прежде чем пожать даме руку, и ни в коем случае не предлагать даме руку, случись ему присутствовать на ленче. Незнание таких нюансов сразу выдавало самозванцев, пытающихся втереться в приличное общество.
Однако приемному сыну егеря одних учтивых манер было недостаточно. Поэтому Верити вбила мальчику в голову, что он должен – ради нее и себя самого – быть лучшим во всем, за что бы ни брался, если не хочет жить так, как она. Это единственный путь добиться такого положения в обществе, чтобы высокорожденные отпрыски относились к нему как к равному.
Верити открыла медальон, который всегда висел у нее на шее. Внутри был снимок – она с Майклом. Она положила руку на плечо Майкла жестом счастливой обладательницы. Это было в начале первого семестра первого года обучения в Регби. Верити привезла сына в Манчестер и купила ему новую одежду из лучших тканей и самой искусной работы, все – от шляп до белья и чулок.
Во время этого путешествия они и сделали снимок на память в одной из фотомастерских. Губы крепко сжаты, чтобы не улыбаться слишком широко, что нарушило бы торжественность момента. Их опьяняли открывшиеся перспективы – оба видели будущее Майкла исключительно в розовых тонах.
Верити захлопнула медальон и дважды перечитала немногословное сообщение Майкла, прежде чем убрать его в карман. В кармане лежало еще одно письмо. Адрес на конверте был написан незнакомой рукой. Секретарь мистера Сомерсета говорил, что мисс Бесслер, возможно, захочет дать указания относительно свадебного завтрака или свадебного торта. Некоторое время Верити разглядывала конверт, а затем открыла его одним взмахом ножа для писем.
Никаких указаний – будь то насчет свадебного завтрака или свадебного торта – внутри не оказалось. Это даже нельзя было назвать письмом. Даты, а под каждой несколько фраз.
«Двадцать первое ноября Нездоров. Рвало после ужина».
«Двадцать второе ноября
Все еще нездоров. Но уроки посещал, встречался также с редколлегией журнала».
«Двадцать третье ноября
Невзирая на предостережения, играл в матче против Коттон-Хауса. Его команда победила».
Верити затрясло. Майкл! Новый отчет. У тети были свои соглядатаи в Регби, ей легко было следить за Майклом.
Она подкинула в камин угля и сделала себе чашку чаю. Чай помог ей немного успокоиться. Вероятно, тетка решила, что Верити снова захочет попытать удачу, на сей раз со Стюартом. Вероятно, она думает, что предостережение нужно подкреплять каждые десять лет. Не важно, почему она сделала то, что сделала. Майкл в безопасности, пока Верити будет хранить молчание относительно своего происхождения. И она будет молчать весь остаток жизни.
Самое главное сейчас – нездоровье Майкла. Ей нельзя увидеть его, ухаживать за ним, нельзя даже побранить за пренебрежительное отношение к собственному здоровью – иначе он начнет задавать вопросы.
Значит, нужно для него готовить.
Стоило Стюарту переступить порог своего дома, как он почувствоват запах печенья «Мадлен». Но когда он спросил Дурбина и миссис Аберкромби о причине появления этого сладкого, дурманящего аромата, они ответили, что ничего не чувствуют.
Работать было невозможно, поэтому Стюарт отправился в постель неслыханно рано – в одиннадцать. Но часом позже он понял, что ему не заснуть. Весь дом пропах мадленками. Аромат был совсем слабым, но ничто не могло его перебить. Ни мыло, которым он мыл руки, ни лавандовая вода, в которой стирали его простыни. Не помогла даже сигарета, которую он машинально зажег и тут же потушил.
По крайней мере ему не мерещится. Будь аромат мадленок в цокольном этаже чуть сильнее, он был бы невыносим. А так он просто сводил с ума своей прелестью, словно на одну ночь вернулась весна.
Стюарт задул свечу и лег, отдаваясь во власть чудесному запаху. Всплыли воспоминания, будто морские чудовища поднялись на гребне волны. Был дождливый день, давным-давно. Вынужденные сидеть в доме, Берти со Стюартом затеяли играть в прятки. Когда настала его очередь прятаться, Стюарт забрался в особенно укромный уголок платяного шкафа в комнате Берти. Убежище оказалось настолько надежным, что Берти дважды не заметил его, хотя и заглядывал в шкаф.
Но когда Стюарт сидел в одиночестве в шкафу, его одолел сильнейший приступ тоски по дому. Он скучал по друзьям, которых оставил в Ардвике, вспоминал хозяйку кабачка, которая учила его читать по передовицам в «Манчестер гардиан», и проститутку-католичку, которая присматривала за ним, когда он приходил из школы, и лезла из кожи вон, чтобы обратить его в католическую веру.
И он тосковал по матери, которая исчезла с лица земли, простившись со Стюартом в прошлом июне.
Он постоянно тревожился за нее. Сможет ли она приготовить себе чай и тосты? Не забудет ли, куда сунула ключ от входной двери? И почему не шлет о себе вестей, чтобы он знал – у нее все хорошо?
Стюарт не понимал, что плачет, но потом Берти забрался в шкаф, устроился рядом и протянул свой носовой платок.
– Я тоже скучаю по маме, – сказал Берти.
И это было все, что сказал Берти за те полчаса, что они сидели в дальнем углу шкафа, пока Стюарт не успокоился достаточно, чтобы выбраться наружу.
Что с ними стало?
«Пусть тебя признали законным сыном, но тебе никогда не стать одним из нас».
Эта фраза была отнюдь не причиной, а финалом, когда между ними окончательно оборвалась связь, ослабевающая постепенно, год за годом. Берти, уверенный в своем положении законного отпрыска, считал учебу в школе и спорт обыденным ритуалом, которому необходимо было уделять некоторое внимание. Для Стюарта каждая новая задача, будь то новые предметы в школе, новые виды спорта или новые увлечения, которые сэр Фрэнсис хотел с ним разделить, становились испытанием. Каждое испытание нужно было выдержать во что бы то ни стало. Провал грозил позорным изгнанием из новой жизни.
Берти никак не мог взять в толк, зачем Стюарт тратит время каникул на чтение «Энеиды» в латинском оригинале или переводит на английский «Кандида». Ведь уже есть хорошие английские издания! Зачем нужно каждый день бежать многомильный кросс по вересковым пустошам отцовского имения? Потом, однако, Берти осенило. Стюарт намеренно пытается сделать так, чтобы отец любил его больше, чем брата! Подозрение укрепилось, когда сэр Фрэнсис начал в открытую гордиться младшим, незаконным, сыном.
Сейчас, много лет спустя, казалось невероятным, чтобы глупое недоразумение стало причиной разрушения братских уз. Так сверкающее лезвие меча превращается в ржавую труху – медленно, исподволь, пока не становится слишком поздно.
Слева от Стюарта отворилась дверь. Показалась узкая полоска света. От неожиданности Стюарт отскочил назад и сшиб подсвечник, который поставил на пол рядом с собой.
Дверь – это была дверь, ведущая на служебную лестницу, – стала поспешно затворяться.
– Печенье «Мадлен», – сказал он по-французски, пока дверь не закрылась совсем, – Берти любил его больше всего.
Долгую минуту ответа не было. Стюарт начал думать, уж не спугнул ли он голодную горничную, которая пробиралась по холодному коридору, чтобы перехватить что-нибудь съедобное.
Потом раздался ответ, тихий и внятный:
– Да. Именно.
Стюарт почувствовал головокружение, жаркое смущение – реакция, приличествующая скорее подростку, идущему на тайное свидание, нежели респектабельному мужчине средних лет, который любовным свиданиям предпочитал парламентские чтения!
– Он был счастлив?
– Берти? – Ее удивил вопрос Стюарта. – Думаю, да.
– Скажите, почему вы так думаете?
Стюарт сделал пару шагов, чтобы заглянуть в приоткрытую дверь служебного коридора. Там было темно, лишь свеча мерцала мутно-оранжевым огнем. Как всегда, он не увидел ничего, кроме края ее черного платья.
– Жители его прихода были о нем хорошего мнения. Он нравился джентльменам и их вдовам тоже.
Кажется, он уловил нотку лукавства в ее голосе?
– Он писал труд по истории тамошних мест, расширял сады. И питался он лучше всех в Британии.
Стюарт улыбнулся. Очевидно, обеды много значили как для Берти, так и для его кухарки.
– Замечательно, – сказал он.
После утраты городского дома Берти ни разу не показывался в Лондоне. Но оказывается, не все так плохо! Брат поселился в деревне, где был окружен друзьями и любимой пищей, которые скрашивали ему последние годы.
– А вы…
Она замолчапа.
– Да?
– Вы были с ним когда-то близки?
Его сердце подскочило.
– Он вам говорил?
– Нет. Обычно он говорил о вас, словно вы всадник из Апокалипсиса. Я думала, должно быть, когда-то он вас очень любил, если разочарование было таким горьким.
В свою очередь, Стюарт ни с кем не говорил о Берти. Делал вид, что забыл о существовании брата.
– Да, было время, когда мы были близки.
Каким облегчением было признаться в этом после столь долгих лет! Облегчением и болью. Женщина тихо спросила:
– Что же случилось?
Стюарту не хотелось говорить о постепенном охлаждении, медленном угасании привязанности, нелегком разрыве, внезапном болезненном осознании в один прекрасный день, что холодность превратилась во враждебность, и непонятно даже, как это случилось, поэтому нет надежды, что все вернется и станет как было прежде.
Вместо ответа Стюарт задал свой вопрос:
– Знаете, какими были первые слова Берти, когда мы встретились?
Он только что попрощался с матерью, стоя посреди пугающего великолепия своего нового дома. Точнее, это она говорила, а Стюарт стоял глух и нем, потрясенный открытием, что маме нельзя остаться с ним в Фэрли-Парк. Чем больше уверяла она, что Стюарту будет здесь хорошо, тем тревожней ему становилось, пока его молчание не обескуражило ее окончательно, лишив дара речи. В конце концов она просто обняла его и ушла.
Когда Стюарт обернулся, он увидел Берти, который делал ему знаки, стоя за дверью.
– И что же он сказал?
– Он сказал: «Говорят, французы едят улиток? Хочу попробовать. Пошли их искать!»
Женщина за дверью тихо рассмеялась:
– И вы пошли?
– Не сразу.
В гостиную вошел отец и принялся читать строгую нотацию. Отныне Стюарт джентльмен и должен забыть все, что видел, слышал или выучил в прошлой уличной жизни, – его нисколько не заботил тот факт, что Стюарт и дня не прожил на улице и учил только то, что приходится учить всем английским детям, посещающим благотворительную школу.
Потом мальчика потащили наверх, чтобы оттереть и отмыть. Одежду, которую он с собой привез, сожгли, а маленькую жестяную коробочку, в которой он хранил свои драгоценности – подаренный на Рождество карандашик, булавку, которую ему вручили в школе за первое место в правописании, и распятие, которое Лидия, проститутка-католичка, сунула ему в руку прошлым вечером, – выбросили, пока он был в ванной.
– Мы пошли искать улиток на следующее утро, но охота вышла неудачной. В лесу от меня не было толку, а Берти нашел какую-то мелочь, ради которой не стоило и трудиться.
Но потом они сели на бревно, и Берти рассказал Стюарту главное, что ему следовало знать, чтобы выжить в новом для себя мире.
«Не произноси слово «ноги» при фрейлейн Айзенмюллер.
Не отвлекай отца, когда он читает газету.
Не задавай вопросов насчет женщин, которые иногда являются в дом поздно ночью.
Никогда не позволяй слугам, даже этой ужасной экономке, которая обретается тут с незапамятных времен, забыть, что ты хозяйский сын, а их можно запросто выгнать».
В те дни Берти был его путеводной звездой. Он учил Стюарта, как разговаривать, как вести себя за столом и как добиваться должного уважения – уважения, которого, по мнению Стюарта, его особа совершенно не заслуживала, – от слуг, обитателей деревни и детей господ, которые приезжают с визитом.
– А вы его любили? – задал Стюарт вопрос в темноту.
– Да. Очень, – ответила женщина.
Спокойная доброжелательность ответа растрогала его, как всегда трогал вид детей, что идут по улице, взявшись за руки.
– Я тоже его любил. Очень, – сказал он. – Жаль, что вспомнил это только после его смерти.
Она не ответила. Ее молчание вынудило Стюарта сделать еще шаг к двери, ведущей в служебный ход. Когда женщина заговорила снова, ее голос звучал настолько близко, что кожа Стюарта покрылась мурашками.
– Однажды мы с Берти ели мадленки на пикнике – это было за несколько месяцев до того, как пришло судебное решение, – и Берти сказал: «Когда мы были маленькими, я все пытался выяснить, что же из еды все-таки нравится Стюарту. Мне так и не удалось этого узнать. Но думаю, эти печенья ему бы понравились».
Стюарт улыбнулся. Значит, вот почему он без устали подсовывал ему одно экзотическое блюдо за другим, глядя на брата с томительной надеждой.
Стюарт почувствовал, что глаза наполняются слезами. Он опустил голову. Как можно было допустить, чтобы между ними пробежала черная кошка? Не следовало воспринимать Берти как что-то само собой разумеющееся. Не следовало упорствовать в мысли, что Берти не способен его понять, так что не стоит тратить силы на объяснения.
На лестнице стало темно.
Прошла минута, прежде чем он сообразил – она потушила свечу, которую принесла с собой. Дверные петли слабо скрипнули, и он почувствовал ее запах – дразнящую смесь муки и сливочного масла в неподвижном воздухе.
Ее рука неуверенно коснулась его груди, словно она искала его на ощупь.
– Вам видно, мадам?
Подойдя к Стюарту, она обвила его руками. Он был шокирован, охвачен смущением. Не иначе она решила, что он нуждается в утешении служанки!
Физические контакты в его жизни сводились в основном к рукопожатиям. Конечно, он подавал руку дамам. Даже их близость с Лиззи не заходила дальше поцелуев в щеку. Он не смог бы припомнить, когда в последний раз кто-то обнимал его, обеими руками, крепко, не разнимая рук целую вечность.
И он позволил ей обнять себя. Это уже не казалось ему таким страшным. Было так приятно ощущать тепло ее тела – он не заметил, как замерз, стоя в цокольном этаже в пижаме и наброшенном сверху халате.
Женщина оказалась не так уж мала ростом. Ее макушка приходилась Стюарту чуть выше линии губ – значит, она была среднего роста. Ее чепец пах крахмалом, оборка слегка щекотала подбородок.
– Все в порядке, – сказал он. – Спасибо.
Она слегка передвинулась. Край чепчика прошелся по щеке до мочки уха. Нервная дрожь прокатилась по его телу. Женщина глубоко вздохнула, и он понял, что она хочет почувствовать его запах, запах его кожи. У него жарко забилось сердце.
– И чем же я пахну? – прошептал он.
– Чистюлей, который пользуется французским мылом. Когда она говорила, ее губы почти касались его кожи, он чувствовал теплую влажную волну ее дыхания. Но потом она вдруг прижалась этими губами к его коже, поцеловала в шею. Вся поверхность его тела мгновенно запылала, Стюарт едва понял, куда именно его поцеловали.
Она поцеловала его снова. Не поцеловала, а скорее слегка укусила. Она хотела узнать его на вкус. Прикосновение кончика ее языка было для него как ослепительно белый разряд молнии. И Стюарт ее оттолкнул. Именно приподнял и отбросил от себя. Она ударилась о стену и тоненько пискнула.
– Не надо! – рявкнул он. – Я скоро женюсь! Он не поддастся. Ни за что.
– Простите, – тихо, растерянно сказала она. – Мне очень жаль.
Гордость призывала его немедленно бежать отсюда, чтобы доказать свое моральное превосходство. Но Стюарту, очевидно, не хватало гордости, потому что он не тронулся с места, пытаясь отдышаться, вжимаясь ладонями в стену за спиной.
– Это мне жаль, – сказал он. – Вы ни в чем не виноваты.
Во всем был виноват только он. Не захоти он, и она бы не осмелилась. Разумеется, она знала, что он этого хочет – вожделение так и сочилось из него, как запах крови, висящий над скотобойней. Он мечтал об этой женщине весь день с одержимостью безумца. А ночью без конца видел ее во сне.
Она не ответила. Его ухо уловило дрожащий всхлип. Женщина рыдала. Он бросился к ней:
– Вы ушиблись? С вами все в порядке?
Стюарт почувствовал, как она покачала головой. Но на какой из вопросов она ответила своим кивком? Он нашел в темноте ее лицо – мокрые холодные щеки – и попытался утереть слезы.
– Не плачьте. Прошу вас, не плачьте.
Она снова разразилась слезами. Теплые ручейки потекли под его пальцами. Неожиданно для себя самого Стюарт наклонился и поцеловал эти слезы, соленые и горьковатые.
Ее кожа не казалась безупречно мягкой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33