В давние времена в Египте коптские священники во время службы пользовались в качестве подспорья своей памяти доской из сикомора, которую можно было легко переворачивать в нужный момент. Устанавливали ее сбоку от алтаря, а на обеих сторонах доски был выгравирован текст молитвы на их языке.
Доску с молитвой благоговейно воспринимали как саму мессу, потому что она содержала ее глагол, и после использования аккуратно прятали в шелковый чехол с красиво вышитым на нем латинским словом «Дух», украшенным различными узорами.
В память о крещении Джиллетты Луций подарил Флорине подобную доску, увиденную им как-то вместе с целехоньким чехлом в витрине антикварной лавки.
Больному передали доску и чехол, и часто поутру он брал с улыбкой их в руки, вспоминая праздничный день в жизни своего ребенка.
К вящей славе Кантреля и его метода все чаще повторяющиеся периоды полного сознания обещали безумцу верное и полное выздоровление.
В этот момент возглас Луция вернул нас к его комнате, и вскоре мы все опять стояли у ржавой решетки с золотыми петлями.
На зеленой табличке виднелась новая линия меток, наверняка, судя по их виду и размеру, сделанных с помощью шила и туазы, а также лампы и бубнового туза.
Явно очень взволнованный, Луций поставил на свежую строку кончик иглы, и из глубины рожка послышался на букве «а» долгий веселый звук, напоминавший радостные попытки детей, которым жадно хочется говорить, и очень похожий на образец, предоставленный концом фразы «О, Ребекка…»
Безумец издал еще один возглас, похожий на тот, который, очевидно, был вызван перед этим первым прослушиванием детского голоса. Растерявшись от мысли о том, что он достиг цели, Луций прошептал:
– Ее голос… это ее голос… голос моей дочки!..
Затем он произнес, задыхаясь от волнения, слова, словно обращенные к кому-то рядом:
– Это ты, моя Джиллетта… Они тебя не убили… Ты здесь… рядом со мной… Скажи, дорогая…
А между этими отрывистыми фразами словно ответ ему звучал обрывок слова, без конца воспроизводимого им.
Кантрель тихонько отвел нас подальше, чтобы дать возможность спокойно завершиться спасительному кризису. Он выразил при этом свое восхищение Мальвине, чье пение привело к счастливому выздоровлению больного. После этого мы двинулись вслед за ним по длинной, ведущей вниз тропинке.
Глава шестая
Спустилась ночь, и безоблачное небо осветилось волшебным светом почти круглой луны.
Попав теперь в нижнюю часть парка, мы увидели на некотором расстоянии от речки в скалистых берегах какую-то седовласую нищенку-старуху, работающую за заваленным какими-то предметами столом рядом со стройной негритянкой с обнаженными руками и красивым мальчиком лет двенадцати, одетым в лохмотья.
Пока мы медленно приближались, Кантрель стал рассказывать нам об этих людях.
Одним воскресным вечером, прибыв в Марсель после морского путешествия, Кантрель заметил среди толпы некую Фелисите, знаменитую гадалку, как раз демонстрировавшую на ветру с помощью своего внука Люка искусство предсказания.
Зная, что все это шарлатанство, Кантрель тем не менее во время сеанса был неоднократно поражен действительно любопытными приемами, которые ему захотелось использовать для своих собственных работ.
Когда толпа разошлась, он заключил с прорицательницей сделку, с тем чтобы заручиться на время безоговорочной помощью ее и ребенка.
По прибытии в Locus Solus Фелисите и Люк вполне удовлетворили своими услугами ожидания хозяина, который в нашу честь попросил их держаться в этот день наготове.
Негритянка была юной суданкой по имени Силеис.
Завидев нас, Фелисите убрала листок, исписанный таинственными знаками и цифрами.
Затем она взяла из корзины и выложила в ряд на столе четыре яйца среднего размера, непроницаемая скорлупа которых казалась толстой и твердой, после чего открыла дверцу большой клетки, откуда вышла птица с разноцветным оперением. Птица эта отдаленно напоминала величественного павлина, хоть и была размерами поменьше. Кантрель сказал нам, что это «радужница», самка «радужника», представителя семейства куриных с острова Борнео, принадлежащего к слабо изученному виду, получившему свое название за тысячецветное оперение.
Великолепно развитый хвостовой аппарат, эдакий прочный хрящеватый остов, поднимался сначала вертикально, раскрывался верхней своей частью к голове, образуя над телом птицы настоящий балдахин. Внутренняя часть была обнаженной, а снаружи отходили длинные густые перья, отброшенные назад подобно роскошной гриве волос. Самый конец остова оканчивался, словно острием, и держался параллельно столу в виде чуть изогнутого ножа. К балдахину винтами была привинчена золотая пластина, под которой какой-то неведомой притягивающей силой удерживался довольно тяжелый «ком» воды объемом с пол-литра, поведением своим напоминавший простую каплю на кончике пальца, готовую вот-вот сорваться.
Радужница остановилась перед первым яйцом, наклонилась, будто в глубоком реверансе, и тихонько принялась бить по скорлупе острым концом своего мощного хвоста, вынося его далеко вперед за голову. Почувствовав сопротивление, она стала наносить более резкие удары, не доводя их, однако, до наибольшей силы и совершая при этом невероятные телодвижения, чтобы пробить изогнутой кромкой своего ножа прочную оболочку яйца. От этих беспорядочных размашистых движений водная масса сильно болталась во все стороны и вверх, не оставляя ни единого следа влаги, когда хвост брал размах для нового удара.
После серии умело вымеренных усилий на скорлупе наконец появилась небольшая трещина.
Радужница переступила лапами и тем же манером взялась за второе яйцо, скорлупа которого раскололась почти сразу. Третье яйцо устояло перед аналогичными, по-прежнему осторожными попытками, и тогда птица перешла к последнему, а вскоре на нем в результате обычных действий образовалась трещина. В течение всей этой процедуры, и несмотря на замысловатые трясущиеся движения, вода все так же была приклеена к золотой пластине.
Фелисите отнесла оставшееся целым яйцо в клетку, куда проследовала и птица, чтобы тут же сесть на него, а Люк тем временем бросил в речку три больше ни на что не пригодных яйца.
Кантрель начал рассказ об удивительной птице, притягивавшей к себе сквозь прутья клетки наши изумленные взгляды.
В Марселе Люк за мизерную плату нанимался иногда на разгрузку пароходов, работая под наблюдением беспокоившейся за него Фелисите. Занятый как-то в шумном пыхтении подъемных кранов на облегчении трюмов прибывшего из Океании пакетбота, мальчик на десятом заходе появился на конце трапа, неся на плече решетчатый ящик, содержимое которого его зачаровало.
Когда он подбежал к бабушке, чтобы показать ей то, что его так восхитило, из одной из щелей ящика выкатились два яйца, которые, однако, при падении не разбились и были подобраны Фелисите.
В ящике, который показал ей Люк, кроме зерна и воды, были две птицы с ярким оперением и необычным хвостом, распушившимся над ними вроде балдахина. На полу ящика валялось несколько треснутых яиц. Были там и целые яйца, которых, правда, теперь стало на два меньше. Они лежали ровной кучкой, и одна из птиц уселась на них с таким видом, словно она с удовольствием торопилась возобновить недавно прерванную работу.
Сообразив, какой притягательной силой может послужить показ птиц, подобных тем, что находились в ящике, для ее сеансов, Фелисите подложила два подобранных яйца своей курице, благо их скорлупа оказалась твердой и выдержала падение. Из яиц вылупились две птицы – самец и самка, предназначенные старухой для активного воспроизведения.
Птицы оказались в точности такими же, какими были те, что снесли яйца. Для них соорудили просторную клетку и с успехом демонстрировали любопытным.
Однажды утром старуха увидела, как самка, оказавшаяся хорошей несушкой, бьет своего рода природным ножом, бывшим на самом деле концом ее хвоста, по каждому из недавно снесенных ею семи яиц. В конце концов ей удалось испортить четыре из них. Три выдержавших все удары яйца оригинальная птица высидела, и из них вылупились птенцы.
Гадалка решила извлечь выгоду для своего ремесла из странного поведения птицы, хотя смысл его она еще не разгадала.
Каждый раз, когда на свет появлялись новые яйца, она демонстрировала ошарашенной публике номер с разбиванием яиц, заранее придавая – в ответ на просьбы своих клиентов – пророческое значение числу яиц, которым суждено было остаться целыми.
Кантрель стал доискиваться причины этих определенных инстинктом действий пернатого существа после постигшего его изумления в вечер его первой встречи с Фелисите.
В результате терпеливых наблюдений он обнаружил, что птенцы разбивают скорлупу яйца, чтобы выбраться из него, не хрупким клювиком, а острым передним концом хвоста. Впрочем, даже и у взрослых птиц была заметна разница между очень коротким и слабым до атрофии клювом и чрезвычайно сильным хвостовым аппаратом.
Кантрелю довелось наблюдать, как один из радужников, на которого напала собака, воспользовался для защиты и для нападения именно своим нависающим сверху ножом, а вовсе не клювом. Очевидно, вот так в дебрях своих родных лесов должны были отбиваться от своих врагов все представители этого необычного вида.
Метр понял, что самка пытается помешать преждевременному появлению птенцов на свет и уничтожает яйца с относительно слабой скорлупой, которые могут быть разбиты раньше срока еще недостаточно развитыми птенцами, что обрекало их на неполноценную жизнь вечно больных существ.
Собрав как-то все яйца кладки до того, как самка начнет испытывать их прочность, он поместил их в инкубатор и выяснил, что действительно, те птенцы, которые слишком рано покидали свое узилище, рождались тщедушными и болезненными и оставались такими навсегда, тогда как другие, появлявшиеся на свет с заметным опозданием, представали миру цветущими и крепкими. Скорлупа их яиц, отличающаяся незаурядной толщиной, наверняка осталась бы целой под тщательно рассчитанными ударами несушки, в то время как первым яйцам, с тонкой и хрупкой скорлупой, не суждено было остаться в целости.
Больше всего при изучении радужников Кантреля поразили экстравагантные движения самки, разбивающей свои собственные яйца. Уверенный, что нигде больше в природе нельзя увидеть такую смесь качаний и подскоков, метр решил воспользоваться этим явлением, чтобы полностью проверить одно необычное свойство предмета его недавнего открытия, навеянного ему отрывком из Геродота.
В 550 году, после завоевания Медии, Кир вступил как победитель в Экбатан и был поражен количеством золота во дворцах и храмах города. Он принялся выяснять, откуда взялось столько драгоценного металла, и узнал о существовании к тому времени уже опустошенного рудника под названием Аруасту.
Поскольку из ненависти к завоевателям побежденные могли нарочно сказать, что некогда богатое месторождение уже истощено, Кир подумал, что, в общем-то, в таком месте могла оставаться неизвестная никому жила, и отправился к руднику, взяв с собой множество рудокопов.
Спустившись в рудник, он увидел, что в нем действительно не осталось неразработанных мест, но все же приказал копать новые штольни, и через сколько-то дней у него в руках сиял тяжелый самородок золота, добытый на большой глубине кем-то из работников. Однако последующие поиски, проводившиеся во всех направлениях, оказались бесплодными, и царь вернулся в Экбатан с этим единственным куском золота.
Согласно древней традиции, Кир, когда захватывал очередную столицу, принимал, сидя в роскошном одеянии на импровизированном троне посреди главной площади, униженные приветствия знатных людей в присутствии толп народа, а затем одним глотком выпивал из золотого кубка воду, зачерпнутую в самой большой реке этих краев. Подобным жестом завоеватель отождествлял с самим собой главный водный путь и символически вступал во владение завоеванной страной.
Торопясь до конца исследовать рудник горы Аруасту, ибо он боялся, что, если вдруг в руднике еще осталось что-то ценное, он не успеет добыть его по причине возможного внезапного наводнения или обрушения, Кир покинул Экбатан, перенеся торжественную церемонию, в которой ему надлежало выпить воду Хоаспа – крупного притока Тигра, – на свое возвращение.
На этот раз решено было, что воду для символического поглощения нальют не в какой-то обычный сосуд, а в кубок, выкованный по его приказу из вывезенного из рудника золотого самородка. Завоеватель намеревался таким образом испить воду Хоаспа из кубка, изготовленного из совершенно определенного материала, фактически им самим добытого недавно из недр покоренной земли, что должно было усилить значение церемонии.
В назначенный день взорам огромной толпы в центре Экбатана предстал сверкающий на солнце, обтянутый дорогими тканями трон, на который и воссел Кир. Рядом с троном стоял мраморный стол, а на нем – золотой кубок, уже наполненный водой Хоаспа, и все знатные жители Медии по очереди подходили к новому властителю в знак покорности.
Когда все они прошли перед ним, наступила тишина и Кир поднес кубок ко рту. Однако, как ни опрокидывал он его над откинутой назад головой, вода, удерживаемая неизвестной силой, в его глотку так и не полилась.
Растерянный Кир в испуге отбросил кубок в сторону, и тут же толпа издала крик изумления: вода не выливалась из кубка, а свисала из него. Кубок пошел по рукам, и жидкость вместе с ним. Скользнув по бокам сосуда, она раскачивалась теперь под его ножкой, но не собиралась от нее отделяться. Видно было, что золото действует на воду непреодолимой и загадочной силой притяжения.
Медийцы пришли к выводу, что по воле богов Кир не смог испить воду Хоаспа и, значит, не может владеть их землей, а коль так, они осмелели настолько, что даже взбунтовались. Лишь с большим трудом персидским воинам, сомкнувшимся вокруг трона, удалось защитить Кира от толпы.
Уязвленный случившимся завоеватель отправился на следующий день в другие страны, а в Медии оставил достаточно войска, чтобы подавить зародившийся бунт.
Киру так никогда и не удалось полностью подчинить себе медийцев, в которых случай с золотым кубком вселил уверенность в скором освобождении, и они без устали и терпеливо приближали день, когда смогут сбросить персидское иго.
Геродот описывает это происшествие как легенду. Но Кантрель смотрел на этот рассказ с научной точки зрения и считал вполне возможным, что золото, содержащее некие особые химические элементы, способно действовать на жидкую массу как сильный магнит. Полагая, что легенда эта могла отражать действительное событие, метр составил смелый, но в то же время довольно обоснованный план поиска в самых сокровенных уголках того самого рудника золотого самородка, притягивающего воду.
Своим новым планом он поделился с археологом Дерокиньи, который собирался вести раскопки вблизи горы Эвленд, бывшей не чем иным, как древней горой Аруасту. Придя в восторг от идеи, Дерокиньи по прибытии на место стал копать именно в той точке, ясно указанной Геродотом, где слуги Кира добыли ему кусок золота.
После длительных и неустанных поисков археолог нашел-таки тяжелый самородок, подтвердивший слова Кантреля о сильном притягивании им воды. Самородок был спешно отправлен Кантрелю.
Получив желанную вещь, метр окунул ее в таз с водой, вынул и стал энергично стряхивать с золота воду, но вода только отлетела в ту или иную сторону, чтобы тут же снова прилипнуть к не отпускавшему ее самородку.
Для демонстрации магнитных свойств необычного металла требовались беспрестанные замысловатые движения, и Кантрель пытался своей рукой проделывать самые непривычные жесты. Однако осознанно выполняемые движения казались ему куда менее эффектными, чем спонтанные перемещения, производимые кем-либо, кто не знает о преследуемой цели.
Только животное – существо одновременно живое и неразумеющее, – могло придать требуемую непосредственность такому зрелищу.
Кантрель получил самородок вскоре после возвращения из Марселя, в те дни, когда он изучал радужников. Ему пришло в голову, что беспорядочные движения хвостовой части самки, испытывающей на прочность снесенные ею яйца, принесут невиданный результат, приводя в волнение и беспокойство тех, кто окажется свидетелем колебаний воды.
По заказу Кантреля из самородка изготовили специальную пластину и поместили ее под естественным балдахином радужницы, и в тот момент, когда птица начала привычным ей способом отбирать яйца, пластина притянула к себе почти всю воду из поставленного рядом сосуда. Необычный хвост, обладавший слишком большой силой, чтобы ощущать двойную нагрузку, все «клевал» и «клевал» яйца, заставляя подвешенную под ними жидкую массу совершать именно такие спонтанные и непредсказуемые движения, каких столь пылко ожидал хозяин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28