«Сотое представление», красовались вверху.
Франсуа-Жюль решил, что если выбрать в качестве тайника именно этот предмет, знаменовавший собой самый триумфальный день в его жизни, то он лучше любого другого прикроет славой грязь его исповеди.
Следуя подробному и точному заказу, опытный парижский ювелир превратил изящную золотую пластину в незаметную для глаза плоскую коробочку, верхняя часть которой, по-прежнему усеянная каменьями, являлась крышкой, и сдвинуть ее можно было лишь с помощью специальной системы, приводимой в действие нажатием ногтем на рубин с пружиной в имени главной звезды спектакля.
Раскаявшийся в мыслях злодей поклялся, что спрячет свое страшное признание в золотой коробочке.
Что касается пути, который должен был постепенно привести к обнаружению его письма, то Франсуа-Жюль задумал указать на него, частично используя некоторые обстоятельства одного исторического события.
В 1347 году, вскоре после знаменитой осады Кале, Филипп VI Валуа решил вознаградить мужество шестерых его граждан, босиком и с веревкой на шее двинувшихся навстречу Эдуарду III, уверенных, что идут на верную смерть, ибо таково было требование вражеского короля, и спасших тем самым свой город от неминуемого разрушения. Сами же они впоследствии были неожиданно помилованы благодаря заступничеству Филиппины де Эно.
Первоначально Филипп VI хотел было даровать им дворянство, но затем счел такую награду чрезмерной, рассудив, что происшествие это, хотя и свидетельствовало об их высоком мужестве, ибо они считали, что жертвуют собственной жизнью, в итоге окончилось благополучно и сами граждане никак не пострадали.
Однако подобный подвиг, совершенный к тому же состоятельными знатными людьми, заслуживал только почетной награды, ибо о денежном вознаграждении речи быть не могло. Король не выбрал ни то и ни другое, а решил предоставить шестерым героям некоторые дворянские привилегии, оставив их в прежнем состоянии.
В некоторых крупных родах, старший сын главной ветви которых получал всегда одно и то же имя, было принято вписывать это имя в официальные пергаменты так, чтобы одна из составляющих его букв выделялась особо. Эта могла быть, например, буква «t», выполненная в виде шпаги, стоящей на острие, или буква «о», напоминающая своей внутренней росписью щит, буква «z», преобразованная в молнию, буква «і» в виде зажженной свечи, буква «с», переделанная в серп, или буква «s», изображающая речку. Обладатель такого имени с детства приучался исполнять свою подпись с буквой-виньеткой. Буква эта служила своеобразным дополнением к различным атрибутам фамильного герба и считалась особо редким и ценным отличием, дававшим право еще и на такую незначительную привилегию, как венчание епископом, одетым в подрясник – красное одеяние, сделанное специально длиннее верхней рясы и предназначавшееся для самых главных церковных торжеств.
Решив даровать шестерым гражданам Кале эти две привилегии, король приказал украсить по его собственному выбору основное имя каждого из них и объявил, что в таком виде оно будет передаваться по наследству вместе с правом на совершение таинства бракосочетания епископом в подряснике.
Судьбе было угодно, чтобы среди этих граждан оказался некий Франсуа Кортье, прямой предок Франсуа-Жюля, буква «с» в имени которого изображена была в виде свернутой в полукольцо змеи. С тех пор все старшие сыновья из его потомков получали имя Франсуа, нередко с добавлением второго имени для различия, а в подписи своей букву «с» выписывали, как и требовалось, змеей. Вплоть до середины Века Людовика XIV, пока эта традиция не была отменена, они пользовались правом на венчание епископом в подряснике.
Примеру Филиппа VI последовали другие монархи, благодаря чему в ходе истории многие мещане получали за свои подвиги привилегии аристократии, не меняя при этом своего сословного положения.
Поэтому, когда при Людовике XIV Сен-Map де Ломон писал свой колоссальный труд «О гербах, привилегиях и отличиях знатных родов Франции», то из двадцати пяти томов только двадцать три он посвятил дворянству, двадцать четвертый – мещанам, получившим привилегии, а последний – всем остальным. Затем автор решил было подчеркнуть эти различия, заказав для печати томов про дворянство роскошную двойную бумагу, в которой было бы отказано мещанству, но, поразмыслив, решил приговорить только последний том к обыкновенной белой бумаге, считая, что предпоследний еще достоин дорогой бумаги. В двадцати трех первых томах знатнейшим родам с их затейливыми гербами отводилась, ибо так было приятнее и удобнее для глаза, лицевая сторона листов, которые и нумеровались даже только с одной стороны, что требовало добавления к номерам страниц слов лицевая и оборотная, а тем самым не только должным образом разбивались на две категории имена, но и ясно указывалось их превосходство или неполноценность.
После некоторых колебаний Сен-Мара де Ломона в целях единообразия издания оба тома о разночинцах были выполнены таким же необычным образом, хотя это и не отвечало первоначальному замыслу, имевшему чисто эстетический смысл, основанный на большей или меньшей красоте включаемых в книгу геральдических знаков. И все же двадцать четвертый том сохранил свое преимущество над последним, даже имена, указанные на его оборотных страницах, имели большее значение, чем те, что помешались на лицевой стороне последнего тома. Учитывая их значимость, а главное, бесспорное преимущество по давности учреждения, обе привилегии рода Кортье были выписаны на лицевой стороне страницы 1 тома XXIV вместе с описанием героического поступка заслужившего их предка. Тогдашний глава рода, польщенный оказанной ему честью, приобрел весь труд, занявший целую полку в книжном шкафу и аккуратно с тех пор передававшийся от отца к сыну вплоть до Франсуа-Жюля.
Теперь же он, столь гордый таким давним и знаменитым родом, хотел воспользоваться им как способом загладить содеянное, вынуждая тех, кому доведется раскрыть его тайну, внимательно прочитать прославившее его предков место в книге. Глядя на нужную страницу, он написал на отдельном листке четкие указания: «Во втором томе издания Сен-Мара де Ломона на лицевой стороне страницы 1, в абзаце о Кортье взять буквы 17, 30, 43, 51, 74, 102, 120, 173, 219, 250, 303, 348, 360, 412».
Сознательно выбранные в самых значительных словах достопримечательного отрывка, указанные буквы составляли слова: «Рубиновая звезда», которые должны были непременно побудить внимательно рассмотреть красное на драгоценной афише, а дальше обязательно позволит обнаружить пружину, с помощью которой тайник будет открыт.
Франсуа-Жюль нарочно приказал ювелиру поместить исходную точку для обнаружения тайника в выписанном большими красными буквами имени, ибо оно выделялось размерами и цветом, а значит, должно было безошибочно указать на дальнейшие действия.
Однако даже самим сделанным таким образом указанием Франсуа-Жюль хотел добиться того, чтобы находка смягчила его позор, обратив внимание на некий способствующий этому предмет, бывший не чем иным, как черепом в стеклянном шаре, странный рисунок на лбу которого и шапочка столь трагично напоминали ему о последних минутах жизни его дочери Лидии. То, что он так, почти по-детски наивно, хранил эту реликвию, тоже послужит в его пользу, а столь трогательная отцовская любовь вызовет симпатию к нему.
Рассматривая волнующую его память реликвию, он размышлял, как бы сделать так, чтобы в раскрытии его указания участвовали и необычная шапочка, и сетка на лбу, поскольку они были творением рук Лидии и на них более, чем на все остальное, следовало обратить внимание людей.
Вскоре, после долгих и упорных размышлений о том, как использовать шапочку и сетку для поставленной цели, он заметил некоторое сходство между ячейками, неловко нацарапанными на черепе, и рунами на вертикальной полосе импровизированного головного убора.
Франсуа-Жюль достал череп из шара, вооружился ножом, используя его острие вместо резца, а лезвие вместо скребка, и принялся за долгую и трудную работу на неровной сетке, там что-то добавляя, тут убирая, но не стирая полностью старые линии. Так он вырезал на черепе свою подсказку на французском языке, но руническими буквами, которые можно было разобрать, хотя они и были наклонены в разные стороны, искажены или слиты друг с другом. Оба подчеркнутые в сожженном им после этого образце слова были аккуратно взяты в кавычки, а поскольку рунических цифр не существовало, он записал номера страниц словами. По окончании работы на черепе еще оставалось несколько незанятых ячеек сетки.
Череп затем был возвращен вместе с шапочкой на прежнее место в стеклянный шар. Теперь рисунок на лобовой части черепа стал похож на распущенную сетку, а если перевести взгляд на расположенные по соседству на бумажной шапочке руны, то становилась очевидной их связь, что должно было почти наверняка привлечь к себе внимание, а значит, успокоить совесть виновного в преступлении, хотя при этом и оставить некоторые шансы на то, что тайна эта так никогда и не будет раскрыта.
Мельчайшими буквами Франсуа-Жюль записал свою исповедь на нескольких страницах сверхтонкой бумаги, используемой для голубиной почты. Он описал всю правду о том, что случилось, не упустив также и цель придуманных им различных этапов, ведущих к этой маленькой рукописи, а саму ее аккуратно сложил и поместил в тесный золотой тайничок с каменьями.
Франсуа-Жюль, который уже давно почти ничего не ел, ослабел настолько, что больше не мог вставать с постели. Он хранил при себе ключ от запертого кабинета, чтобы никто не мог раньше времени взглянуть на череп-реликвию и, следовательно, раскрыть тайну, до своей смерти, настигшей его две недели спустя.
Когда настало время, как это всегда бывает после чьей-либо смерти, привести в порядок бумаги покойного, Франсуа-Шарль вошел однажды вечером в кабинет отца, сел к его столу, заваленному бумагами, и стал их перебирать.
Просидев так за просмотром бумаг часа два без перерыва, он решил передохнуть, встал и с сигаретой в руках подошел к камину, на доске которого в открытой коробке лежали спички. После первой затяжки, гася спичку, чтобы бросить ее в золу, он рассеянно посмотрел на череп в шапочке, ярко освещенный электрической люстрой висевший посреди комнаты. С детства привыкший к окружавшим его предметам, Франсуа-Шарль не мог не обратить внимание на то, что в них оказалось необычным. И действительно, в глаза ему бросились царапины на черепе, ставшие теперь группой странных знаков, похожих, как он сразу же заметил, на те, что были напечатаны на шапочке. Это заинтриговало его, и он снял стеклянный колпак, а череп с шапочкой взял в руки и снова присел к столу. Там он внимательно присмотрелся к нему и обнаружил, что сеточка и в самом деле была тонко переделана и образует теперь несколько строк рунического текста.
Чувствуя, что он близок к какому-то важному открытию, связанному, без сомнения, с тем, кого он оплакивает, Франсуа-Шарль испытывал нетерпеливое любопытство, лишенное, впрочем, какой-либо предвзятости, ибо отец всегда олицетворял в его глазах прямоту и честность. Благодаря своей высокой эрудиции и знанию рун он быстро переписал французскими буквами на грифельной доске таинственное послание и выделил полностью прописными буквами два слова, взятые в кавычки. После этого он достал из стоявшего рядом с камином книжного шкафа указанный том, вернулся к столу, выбрал в отрывке о Кортье нужные буквы и составил из них на грифельной доске слова «Рубиновая звезда».
Перед ним в раскрытом футлярчике сверкала драгоценная афиша, всегда украшавшая письменный стол отца. Франсуа-Шарль взял ее в руки и с помощью лупы, валявшейся тут же среди карандашей и перьев, стал изучать выложенное из красных камней имя. В конце концов он разглядел на золотой пластине незаметную кольцевую полоску, вплотную окружавшую один из рубинов, который от легкого нажатия ногтем тут же ушел внутрь и возвратился на прежнее место, как только на него перестали давить.
Юноша отложил лупу в сторону, и теперь ему оставалось лишь сделать несколько движений пальцами до раскрытия страшной тайны. Как только пластина была мягко открыта, тайничок предстал его взору. Франсуа-Шарль прямо от стола бросил докуренную сигарету в камин и, узнав на извлеченных листках знакомый почерк, с интересом принялся читать страшное признание своего отца.
Мало-помалу черты лица его вытягивались, а все тело охватила дрожь. Андреа, его любимая, его подруга, его невеста, была любима его родным отцом и им же убита и изнасилована!.. Закончив чтение, юноша весь оцепенел. Затем им овладели ужасное волнение и тревога. Сын убийцы! Эти слова, казалось ему, кровью проступают у него на лбу. Уверенный, что не переживет такого позора, он решил, что не может больше жить.
Но что делать с исповедью? Если он оставит на виду найденный документ, то тем самым донесет на собственного отца, а если уничтожит его, то обречет на вечное мучение невинного. И в том, и в другом случае роль Франсуа-Шарля была незавидной.
Ему оставался лишь один выход: оставить все как есть. Не предпринимая ничего, он отдаст на волю случая, того самого случая, на который уповал его отец, раскрытие его тайны, остающейся прикрытой различными утешавшими его достоинствами.
На незаполненной половине последней странички исповеди Франсуа-Шарль, желая для очистки совести, чтобы люди когда-то узнали и поняли его поступок, записал сначала все, что с ним случилось в этот страшный вечер, а далее указал причины, по которым он решил снова спрятать признание отца и покончить с собой.
Дополненный этой записью документ возвратился в тайничок драгоценной афиши, сама же она была закрыта и уложена на бархатную подкладку футлярчика. Затем Франсуа-Шарль поставил на место том Сен-Мара де Ломона, стер надписи с грифельной доски и установил на середину камина череп в шапочке, вновь накрыв его стеклянным шаром.
Приведя, таким образом, все в первоначальный вид, Франсуа-Шарль вынул из кармана заряженный револьвер, бывший всегда при нем в силу того, что дом его стоял на отшибе. Он расстегнул жилетку, приставил дуло к сердцу, выстрелил и замертво рухнул на пол.
Наутро известие о трагедии вызвало в округе большой шум. Паскалина Фукто, жаждавшая оправдания своего сына, заподозрила, что между убийством Андреа и этим необъяснимым самоубийством имеется какая-то таинственная связь. Зная из газетных статей обо всем, что удавалось проделывать с покойниками Кантрелю, она подумала, что если Франсуа-Шарля таким способом как бы оживить, то он должен, по логике вещей, пережить минуты, наверняка содержащие ценные для ее Тьери откровения, которые для молодого Кортье окажутся значительнее любых других, если уж происшедшее в это время заставило его покончить с собой.
Благодаря настойчивым и неугомонным стараниям, всюду и всем рассказывая о своем плане, она добилась от правосудия, чтобы тело для дополнительного расследования было перевезено из опечатанного дома в Locus Solus вопреки возражениям родственников, боявшихся скандала, который мог разразиться от возможного пересмотра дела Фукто.
Подготовленный Кантрелем труп Франсуа-Шарля выбрал себе для «возрождения», как на это указывало внезапное трагическое падение тела, последние моменты своей жизни, в которые – и в его поведении все говорило именно об этом – он был, несомненно, совершенно один. Обстоятельство это не позволяло рассчитывать на какое-либо словесное свидетельство и прямые сведения об этих мгновениях, и сам самоубийца также не мог, разумеется, больше никому и ничего о них поведать, а потому восстановить их было весьма непросто.
Выяснив, впрочем, без особого труда, у тех, кто обнаружил труп, в каком точно месте произошла восстанавливаемая им сцена, Кантрель сначала с математической точностью составил схему шагов и движений своего «пациента», а затем направился в его дом в Mo, с которого по этому случаю сняли печати. Попав в рабочий кабинет, он с помощью своих записей и рассуждений сообразил, что Франсуа-Шарль сначала подошел к камину и взял с него череп.
Обратив, таким образом, внимание на этот предмет, Кантрель, чьи громадные познания охватывали, конечно же, и руны, сразу же распознал их на околыше шапочки и удивился их странному сходству со знаками и линиями на лбу черепа.
Он снял стеклянный колпак и увидел, что на лобной кости нарисованы рунические знаки, вскоре они были переписаны им французскими буквами в записную книжку и он смог прочитать путеводные слова.
Тем же сложным путем, что и Франсуа-Шарль, точная схема движений трупа которого была у него постоянно под рукой и облегчала ему задачу, Кантрель в конце концов добрался до исповеди.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
Франсуа-Жюль решил, что если выбрать в качестве тайника именно этот предмет, знаменовавший собой самый триумфальный день в его жизни, то он лучше любого другого прикроет славой грязь его исповеди.
Следуя подробному и точному заказу, опытный парижский ювелир превратил изящную золотую пластину в незаметную для глаза плоскую коробочку, верхняя часть которой, по-прежнему усеянная каменьями, являлась крышкой, и сдвинуть ее можно было лишь с помощью специальной системы, приводимой в действие нажатием ногтем на рубин с пружиной в имени главной звезды спектакля.
Раскаявшийся в мыслях злодей поклялся, что спрячет свое страшное признание в золотой коробочке.
Что касается пути, который должен был постепенно привести к обнаружению его письма, то Франсуа-Жюль задумал указать на него, частично используя некоторые обстоятельства одного исторического события.
В 1347 году, вскоре после знаменитой осады Кале, Филипп VI Валуа решил вознаградить мужество шестерых его граждан, босиком и с веревкой на шее двинувшихся навстречу Эдуарду III, уверенных, что идут на верную смерть, ибо таково было требование вражеского короля, и спасших тем самым свой город от неминуемого разрушения. Сами же они впоследствии были неожиданно помилованы благодаря заступничеству Филиппины де Эно.
Первоначально Филипп VI хотел было даровать им дворянство, но затем счел такую награду чрезмерной, рассудив, что происшествие это, хотя и свидетельствовало об их высоком мужестве, ибо они считали, что жертвуют собственной жизнью, в итоге окончилось благополучно и сами граждане никак не пострадали.
Однако подобный подвиг, совершенный к тому же состоятельными знатными людьми, заслуживал только почетной награды, ибо о денежном вознаграждении речи быть не могло. Король не выбрал ни то и ни другое, а решил предоставить шестерым героям некоторые дворянские привилегии, оставив их в прежнем состоянии.
В некоторых крупных родах, старший сын главной ветви которых получал всегда одно и то же имя, было принято вписывать это имя в официальные пергаменты так, чтобы одна из составляющих его букв выделялась особо. Эта могла быть, например, буква «t», выполненная в виде шпаги, стоящей на острие, или буква «о», напоминающая своей внутренней росписью щит, буква «z», преобразованная в молнию, буква «і» в виде зажженной свечи, буква «с», переделанная в серп, или буква «s», изображающая речку. Обладатель такого имени с детства приучался исполнять свою подпись с буквой-виньеткой. Буква эта служила своеобразным дополнением к различным атрибутам фамильного герба и считалась особо редким и ценным отличием, дававшим право еще и на такую незначительную привилегию, как венчание епископом, одетым в подрясник – красное одеяние, сделанное специально длиннее верхней рясы и предназначавшееся для самых главных церковных торжеств.
Решив даровать шестерым гражданам Кале эти две привилегии, король приказал украсить по его собственному выбору основное имя каждого из них и объявил, что в таком виде оно будет передаваться по наследству вместе с правом на совершение таинства бракосочетания епископом в подряснике.
Судьбе было угодно, чтобы среди этих граждан оказался некий Франсуа Кортье, прямой предок Франсуа-Жюля, буква «с» в имени которого изображена была в виде свернутой в полукольцо змеи. С тех пор все старшие сыновья из его потомков получали имя Франсуа, нередко с добавлением второго имени для различия, а в подписи своей букву «с» выписывали, как и требовалось, змеей. Вплоть до середины Века Людовика XIV, пока эта традиция не была отменена, они пользовались правом на венчание епископом в подряснике.
Примеру Филиппа VI последовали другие монархи, благодаря чему в ходе истории многие мещане получали за свои подвиги привилегии аристократии, не меняя при этом своего сословного положения.
Поэтому, когда при Людовике XIV Сен-Map де Ломон писал свой колоссальный труд «О гербах, привилегиях и отличиях знатных родов Франции», то из двадцати пяти томов только двадцать три он посвятил дворянству, двадцать четвертый – мещанам, получившим привилегии, а последний – всем остальным. Затем автор решил было подчеркнуть эти различия, заказав для печати томов про дворянство роскошную двойную бумагу, в которой было бы отказано мещанству, но, поразмыслив, решил приговорить только последний том к обыкновенной белой бумаге, считая, что предпоследний еще достоин дорогой бумаги. В двадцати трех первых томах знатнейшим родам с их затейливыми гербами отводилась, ибо так было приятнее и удобнее для глаза, лицевая сторона листов, которые и нумеровались даже только с одной стороны, что требовало добавления к номерам страниц слов лицевая и оборотная, а тем самым не только должным образом разбивались на две категории имена, но и ясно указывалось их превосходство или неполноценность.
После некоторых колебаний Сен-Мара де Ломона в целях единообразия издания оба тома о разночинцах были выполнены таким же необычным образом, хотя это и не отвечало первоначальному замыслу, имевшему чисто эстетический смысл, основанный на большей или меньшей красоте включаемых в книгу геральдических знаков. И все же двадцать четвертый том сохранил свое преимущество над последним, даже имена, указанные на его оборотных страницах, имели большее значение, чем те, что помешались на лицевой стороне последнего тома. Учитывая их значимость, а главное, бесспорное преимущество по давности учреждения, обе привилегии рода Кортье были выписаны на лицевой стороне страницы 1 тома XXIV вместе с описанием героического поступка заслужившего их предка. Тогдашний глава рода, польщенный оказанной ему честью, приобрел весь труд, занявший целую полку в книжном шкафу и аккуратно с тех пор передававшийся от отца к сыну вплоть до Франсуа-Жюля.
Теперь же он, столь гордый таким давним и знаменитым родом, хотел воспользоваться им как способом загладить содеянное, вынуждая тех, кому доведется раскрыть его тайну, внимательно прочитать прославившее его предков место в книге. Глядя на нужную страницу, он написал на отдельном листке четкие указания: «Во втором томе издания Сен-Мара де Ломона на лицевой стороне страницы 1, в абзаце о Кортье взять буквы 17, 30, 43, 51, 74, 102, 120, 173, 219, 250, 303, 348, 360, 412».
Сознательно выбранные в самых значительных словах достопримечательного отрывка, указанные буквы составляли слова: «Рубиновая звезда», которые должны были непременно побудить внимательно рассмотреть красное на драгоценной афише, а дальше обязательно позволит обнаружить пружину, с помощью которой тайник будет открыт.
Франсуа-Жюль нарочно приказал ювелиру поместить исходную точку для обнаружения тайника в выписанном большими красными буквами имени, ибо оно выделялось размерами и цветом, а значит, должно было безошибочно указать на дальнейшие действия.
Однако даже самим сделанным таким образом указанием Франсуа-Жюль хотел добиться того, чтобы находка смягчила его позор, обратив внимание на некий способствующий этому предмет, бывший не чем иным, как черепом в стеклянном шаре, странный рисунок на лбу которого и шапочка столь трагично напоминали ему о последних минутах жизни его дочери Лидии. То, что он так, почти по-детски наивно, хранил эту реликвию, тоже послужит в его пользу, а столь трогательная отцовская любовь вызовет симпатию к нему.
Рассматривая волнующую его память реликвию, он размышлял, как бы сделать так, чтобы в раскрытии его указания участвовали и необычная шапочка, и сетка на лбу, поскольку они были творением рук Лидии и на них более, чем на все остальное, следовало обратить внимание людей.
Вскоре, после долгих и упорных размышлений о том, как использовать шапочку и сетку для поставленной цели, он заметил некоторое сходство между ячейками, неловко нацарапанными на черепе, и рунами на вертикальной полосе импровизированного головного убора.
Франсуа-Жюль достал череп из шара, вооружился ножом, используя его острие вместо резца, а лезвие вместо скребка, и принялся за долгую и трудную работу на неровной сетке, там что-то добавляя, тут убирая, но не стирая полностью старые линии. Так он вырезал на черепе свою подсказку на французском языке, но руническими буквами, которые можно было разобрать, хотя они и были наклонены в разные стороны, искажены или слиты друг с другом. Оба подчеркнутые в сожженном им после этого образце слова были аккуратно взяты в кавычки, а поскольку рунических цифр не существовало, он записал номера страниц словами. По окончании работы на черепе еще оставалось несколько незанятых ячеек сетки.
Череп затем был возвращен вместе с шапочкой на прежнее место в стеклянный шар. Теперь рисунок на лобовой части черепа стал похож на распущенную сетку, а если перевести взгляд на расположенные по соседству на бумажной шапочке руны, то становилась очевидной их связь, что должно было почти наверняка привлечь к себе внимание, а значит, успокоить совесть виновного в преступлении, хотя при этом и оставить некоторые шансы на то, что тайна эта так никогда и не будет раскрыта.
Мельчайшими буквами Франсуа-Жюль записал свою исповедь на нескольких страницах сверхтонкой бумаги, используемой для голубиной почты. Он описал всю правду о том, что случилось, не упустив также и цель придуманных им различных этапов, ведущих к этой маленькой рукописи, а саму ее аккуратно сложил и поместил в тесный золотой тайничок с каменьями.
Франсуа-Жюль, который уже давно почти ничего не ел, ослабел настолько, что больше не мог вставать с постели. Он хранил при себе ключ от запертого кабинета, чтобы никто не мог раньше времени взглянуть на череп-реликвию и, следовательно, раскрыть тайну, до своей смерти, настигшей его две недели спустя.
Когда настало время, как это всегда бывает после чьей-либо смерти, привести в порядок бумаги покойного, Франсуа-Шарль вошел однажды вечером в кабинет отца, сел к его столу, заваленному бумагами, и стал их перебирать.
Просидев так за просмотром бумаг часа два без перерыва, он решил передохнуть, встал и с сигаретой в руках подошел к камину, на доске которого в открытой коробке лежали спички. После первой затяжки, гася спичку, чтобы бросить ее в золу, он рассеянно посмотрел на череп в шапочке, ярко освещенный электрической люстрой висевший посреди комнаты. С детства привыкший к окружавшим его предметам, Франсуа-Шарль не мог не обратить внимание на то, что в них оказалось необычным. И действительно, в глаза ему бросились царапины на черепе, ставшие теперь группой странных знаков, похожих, как он сразу же заметил, на те, что были напечатаны на шапочке. Это заинтриговало его, и он снял стеклянный колпак, а череп с шапочкой взял в руки и снова присел к столу. Там он внимательно присмотрелся к нему и обнаружил, что сеточка и в самом деле была тонко переделана и образует теперь несколько строк рунического текста.
Чувствуя, что он близок к какому-то важному открытию, связанному, без сомнения, с тем, кого он оплакивает, Франсуа-Шарль испытывал нетерпеливое любопытство, лишенное, впрочем, какой-либо предвзятости, ибо отец всегда олицетворял в его глазах прямоту и честность. Благодаря своей высокой эрудиции и знанию рун он быстро переписал французскими буквами на грифельной доске таинственное послание и выделил полностью прописными буквами два слова, взятые в кавычки. После этого он достал из стоявшего рядом с камином книжного шкафа указанный том, вернулся к столу, выбрал в отрывке о Кортье нужные буквы и составил из них на грифельной доске слова «Рубиновая звезда».
Перед ним в раскрытом футлярчике сверкала драгоценная афиша, всегда украшавшая письменный стол отца. Франсуа-Шарль взял ее в руки и с помощью лупы, валявшейся тут же среди карандашей и перьев, стал изучать выложенное из красных камней имя. В конце концов он разглядел на золотой пластине незаметную кольцевую полоску, вплотную окружавшую один из рубинов, который от легкого нажатия ногтем тут же ушел внутрь и возвратился на прежнее место, как только на него перестали давить.
Юноша отложил лупу в сторону, и теперь ему оставалось лишь сделать несколько движений пальцами до раскрытия страшной тайны. Как только пластина была мягко открыта, тайничок предстал его взору. Франсуа-Шарль прямо от стола бросил докуренную сигарету в камин и, узнав на извлеченных листках знакомый почерк, с интересом принялся читать страшное признание своего отца.
Мало-помалу черты лица его вытягивались, а все тело охватила дрожь. Андреа, его любимая, его подруга, его невеста, была любима его родным отцом и им же убита и изнасилована!.. Закончив чтение, юноша весь оцепенел. Затем им овладели ужасное волнение и тревога. Сын убийцы! Эти слова, казалось ему, кровью проступают у него на лбу. Уверенный, что не переживет такого позора, он решил, что не может больше жить.
Но что делать с исповедью? Если он оставит на виду найденный документ, то тем самым донесет на собственного отца, а если уничтожит его, то обречет на вечное мучение невинного. И в том, и в другом случае роль Франсуа-Шарля была незавидной.
Ему оставался лишь один выход: оставить все как есть. Не предпринимая ничего, он отдаст на волю случая, того самого случая, на который уповал его отец, раскрытие его тайны, остающейся прикрытой различными утешавшими его достоинствами.
На незаполненной половине последней странички исповеди Франсуа-Шарль, желая для очистки совести, чтобы люди когда-то узнали и поняли его поступок, записал сначала все, что с ним случилось в этот страшный вечер, а далее указал причины, по которым он решил снова спрятать признание отца и покончить с собой.
Дополненный этой записью документ возвратился в тайничок драгоценной афиши, сама же она была закрыта и уложена на бархатную подкладку футлярчика. Затем Франсуа-Шарль поставил на место том Сен-Мара де Ломона, стер надписи с грифельной доски и установил на середину камина череп в шапочке, вновь накрыв его стеклянным шаром.
Приведя, таким образом, все в первоначальный вид, Франсуа-Шарль вынул из кармана заряженный револьвер, бывший всегда при нем в силу того, что дом его стоял на отшибе. Он расстегнул жилетку, приставил дуло к сердцу, выстрелил и замертво рухнул на пол.
Наутро известие о трагедии вызвало в округе большой шум. Паскалина Фукто, жаждавшая оправдания своего сына, заподозрила, что между убийством Андреа и этим необъяснимым самоубийством имеется какая-то таинственная связь. Зная из газетных статей обо всем, что удавалось проделывать с покойниками Кантрелю, она подумала, что если Франсуа-Шарля таким способом как бы оживить, то он должен, по логике вещей, пережить минуты, наверняка содержащие ценные для ее Тьери откровения, которые для молодого Кортье окажутся значительнее любых других, если уж происшедшее в это время заставило его покончить с собой.
Благодаря настойчивым и неугомонным стараниям, всюду и всем рассказывая о своем плане, она добилась от правосудия, чтобы тело для дополнительного расследования было перевезено из опечатанного дома в Locus Solus вопреки возражениям родственников, боявшихся скандала, который мог разразиться от возможного пересмотра дела Фукто.
Подготовленный Кантрелем труп Франсуа-Шарля выбрал себе для «возрождения», как на это указывало внезапное трагическое падение тела, последние моменты своей жизни, в которые – и в его поведении все говорило именно об этом – он был, несомненно, совершенно один. Обстоятельство это не позволяло рассчитывать на какое-либо словесное свидетельство и прямые сведения об этих мгновениях, и сам самоубийца также не мог, разумеется, больше никому и ничего о них поведать, а потому восстановить их было весьма непросто.
Выяснив, впрочем, без особого труда, у тех, кто обнаружил труп, в каком точно месте произошла восстанавливаемая им сцена, Кантрель сначала с математической точностью составил схему шагов и движений своего «пациента», а затем направился в его дом в Mo, с которого по этому случаю сняли печати. Попав в рабочий кабинет, он с помощью своих записей и рассуждений сообразил, что Франсуа-Шарль сначала подошел к камину и взял с него череп.
Обратив, таким образом, внимание на этот предмет, Кантрель, чьи громадные познания охватывали, конечно же, и руны, сразу же распознал их на околыше шапочки и удивился их странному сходству со знаками и линиями на лбу черепа.
Он снял стеклянный колпак и увидел, что на лобной кости нарисованы рунические знаки, вскоре они были переписаны им французскими буквами в записную книжку и он смог прочитать путеводные слова.
Тем же сложным путем, что и Франсуа-Шарль, точная схема движений трупа которого была у него постоянно под рукой и облегчала ему задачу, Кантрель в конце концов добрался до исповеди.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28