А это нежно-розовое личико, этот величественный взор; эти жгучие черные очи, полные чувства, страсти, в противоположность детским еще губками которые выдавали спящую сном невинности душу, – не так, в свой черед, гармонировали с нежными ямочками на щеках и подбородке, едва она улыбнется! Ямочки эти с ума могли свести.
А она улыбалась, подходя к г-ну Кечкереи, которьй не знал, что и сказать.
Фанни поклонилась.
– Сударь, я с радостью приняла любезное приглашение пожаловать к вам с семейством; вот муж мoй господин Янош Карпаты! – указывая на вошедшего ней, промолвила она.
Кечкереи не мог ничего придумать, кроме того, что безмерно рад, в явном замешательстве ища между тем глазами Абеллино.
Но тот в соляной столп обратился там, у своего зеркала, как Лотова жена.
А Янош Карпати – веселый, сияющий, блистательный – все жал руку хозяину дома, словно старому знакомцу.
– Пожелайте мне счастья, уважаемый друг! – берет свою супругу под руку, сказал он. – Нынче приобрел он сокровище неземное, и нет никого меня блаженней. Теперь и рая мне не надо, я и на этом свете как в раю!
И, смеясь, лучась радостью, присоединился к остальному обществу, всем и каждому представляя жену, осыпаемый поздравлениями в ответ.
И на все это вынужден был смотреть Абеллино.
Смотреть и думать: девушка, которую он столь упорно преследовал, отдала руку его дяде и для него теперь навек недосягаема.
Если б на небо ее забрали или в пекло самое, в замке держали на отвесной скале или ангелы мести oxраняли с подъятыми огненными мечами, и то не была бы она столь недоступна, как огражденная этим магическим именем: «Супруга Яноша Карпати».
С супругой Яноша Карпати отношений никаких не завяжешь.
Все взоры, устав любоваться прекрасной новобрачной, обратились на Абеллино. И во всех читались ирония, откровенная насмешка.
Денди, вместо собственной свадьбы угодивший на чужую!
Посрамленный фанфарон, чью дульцинею похитил его собственный дядюшка!
Абеллино почти облегчение доставило увидеть еще одного человека, ошеломленного происшедшим: мосье Гриффара. Но и тут он себе не изменил, осведомись у него в обычной своей глумливой манере, будто все это только банкира и волновало:
– Qu'en dites vous, monsieur Griffard?
– C'est bien fatale!
– Mon cher Абеллино, – раздался вдруг возле фальцет Фенимора. – Похоже, это вы задолжали мне тысячу золотых. Ха-ха-ха!
Абеллино в ярости обернулся и оказался лицом к лицу с дядей, который направлялся с супругой как раз к нему.
– Дорогая, это мой драгоценный племянник, Бела Карпати, – с самой доброжелательной улыбкой отрекомендовал он их друг другу. – Дорогой племянник, поручаю мою жену родственным твоим заботам.
Вот он, сладчайший миг, который предвкушался им заранее; миг утонченной мести, зародившейся в сердце преследуемой девушки и воспламенившей взоры незлобивых существ, коим Фанни о ней поведала.
Охотник в яме! В вырытой им самим западне. Перехитренный, презираемый, наказанный.
Поджав губы, Абеллино сдержанно поклонился, белый как мел.
Янош Карпати двинулся дальше – познакомиться с самим мосье Гриффаром, который выразил живейшую радость по поводу того, что видит его в столь добром здравии.
Абеллино же, едва они отвернулись, заложил большие пальцы за края жилета и как ни в чем не бывало с высоко поднятой головой прошествовал непринужденной поступью через гостиную, что-то напевая и, казалось, не замечая ни шепота, ни смешков вокруг себя.
Он спешил в ломберную.
Уже открывая дверь, услышал он общий смех, даже хохот, и резкий фальцет Фенимора, выделявшийся среди других голосов. При появлении Абеллино смех и оживленный разговор разом смолкли, все постарались принять вид серьезный и спокойный.
Что может взбесить сильнее?
Абеллино подвинул стул к столу, сел.
Какого шута они не смеются, не продолжают разговора? И чего пыжится этот Фенимор, серьезность на себя напускает, отворачивается поминутно?
– Сдавайте, что ли, наконец!
За картами можно хоть посмеяться – выиграл, проиграл, все равно. Предлог есть.
Теперь черед Абеллино метать банк.
И начинается невезение.
Сидящий на другом конце стола Фенимор выигрывает беспрерывно, иногда в четверном, восьмикратном размере, удваивая, утраивая ставку.
Абеллино начинает терять хладнокровие, становится все рассеяннее. За ставками не следит, выигрыши не забирает, а проигрыши не платит. Раздраженный ум его занят другим, и от этого страдает игра.
Вот опять Фенимор забрал учетверенную ставку – и не удержался от торжествующего смеха.
– Ха-ха-ха! Мосье Карпати, а вы тоже с поговоркой не в ладах: и в любви вам не везет, и в карты. Бедный Абеллино, ей-богу, мне тебя жаль. С тебя тысяча золотых.
– С меня?
– А с кого же? Не будешь же ты утверждать, что и сейчас Фанни обольстишь; она теперь богаче тебя, деньгами ей голову не вскружишь; а захочет кавалера иметь, другого может выбрать, вон хоть меня, или Ливиуса, или Конрада. Тебе уж скорее остерегаться впору, как бы ей не приглянуться, а то прощай майорат: вот чем может для тебя кончиться такая авантюра. Великолепно, клянусь богом! Абеллино от объятий дядюшкиной супруги спасается. Новый Иосиф и жена Пентефрия. И тебе же еще придется следить, как бы она в другого молодца не любилась! Ой-ой-ой! Абеллино – блюститель нравственности! Абеллино – garde des dames! Нет, это прелестно. Это тема для водевиля!
Каждое его слово впивалось ядовитой занозой, ранило, задевало за живое. Абеллино побледнел, онемел от ярости. Верно говорит Фенимор, придется теперь от страха дрожать, как бы она кого не полюбила. О, проклятье, проклятье.
И он проигрывал и проигрывал.
Почти перестал даже смотреть, кто сколько ставит. Фенимор опять сорвал четверной куш. Абеллино выплатил, но лишь в двойном размере.
– Ого, ошибка, дружок: я ведь два раза поставил.
– Я не заметил.
– Как? Это же flibusterie, – воскликнул Фенимор с заносчивой самоуверенностью.
При этом оскорблении Абеллино вдруг вскочил и всю дюжину карт запустил ему в физиономию.
Белое лицо мгновенно пожелтело, позеленело. Схватив стул, на котором сидел, Фенимор кинулся с ним на обидчика. Окружающие вмешались и удержали его.
– Пустите! Пустите меня! – не своим голосом вопит вспыльчивый юноша.
Пена выступает у него на губах, хриплый визг рвется из перехваченного яростью горла.
Абеллино молчит, хотя грудь его высоко вздымается и глаза налиты кровью. Приятелям стоит немало труда его укротить.
– Пустите же! Нож дайте мне, нож! Убью! – взвизгивает Фенимор и, не в силах вырваться из стиснувших его рук, вымещает злобу на ни в чем не повинном стуле, пиная его и лягая.
На безобразный этот шум прибегает с перекошенным лицом сам г-н Кечкереи и, встав между вздорящими в картинную позу, возглашает:
– Прошу святость моего дома уважать!
Это вмешательство привело в себя враждующие стороны. Все сообразили, что улаживать подобные дела здесь не место. Многих, правда, очень развеселила ссылка на святость. На Абеллино и Фенимора посыпались советы идти домой, а утром уж разобраться во всем. Они тотчас и удалились, хотя общество отнюдь не дало себя смутить этим происшествием. Все, правда, моментально узнали, что Фенимор с Абеллино поссорились за карточным столом, но сделали вид, будто не слышали ничего. Старший Карпати отозвал в сторону хозяина дома, упросив с глазу на глаз принять тысячефоринтовый билет за отличный вечер, и через четверть часа все уже повторяли что истинный его устроитель – Янош Карпати, пожелавший представить модному свету свою супругу.
Веселье продолжалось до двух часов пополуночи, и по домам все разъехались, очарованные друг другом. Спать же укладываясь, попризадумались над этой странной историей, а кто уж поистине беспокойную ночь провел, так это Абеллино, Фенимор и – мосье Гриффар.
XVI. Встреча
На другой день Гриффар уехал обратно в Париж, даже не спросив ничего про Абеллино.
У Абеллино же с Фенимором после афронта на вечере у Кечкереи – встреча.
Так именуется дуэль на учтивом светском языке.
Средством примирения секунданты избрали сабли.
Любопытно: чем ссора свирепей, тем менее грозное выбирается оружие.
Основания для этого самые естественные.
Дуэль – ни законом, ни общественным мнением не одобряемое, но принятое все-таки и действующее установление. Бывают ведь обиды, нападки, от которых закон и власти не могут предложить защиты.
Если, например, будут утверждать, что вы в чем-то уступили, оказались не на высоте.
Если надобно воспрепятствовать нежелательной связи.
Если требуется одним ударом положить конец распространению какого-нибудь злостного слуха.
Если кто-либо считает себя политически дезавуированным.
И когда стороны не по злобе, не из кровожадности ищут дуэли, а вынуждены к ней, дабы пред лицом смерти доказать твердость характера и стойкость взглядов, секунданты обычно вооружают дерущихся пистолетами. Те же, обдумав хладнокровно положение, решают каждый лучше подставить противнику грудь, а самому не стрелять, и этим мужественным, благородным исходом дуэль завершается, требования чести удовлетворены, и щекотливый инцидент считается навсегда исчерпанным: возвращаться к нему больше уже непозволительно.
Но если причина дуэли – оскорбление действием, если стороны повздорили за картами и дело дошло до кулаков, пощечин и поношений, тут уж секунданты начинают о собственной шкуре подумывать, предлагая оружие, которым нельзя сразу уложить противника.
Секундантов было четверо: у Фенимора – Ливиус и Калачи (юноша из сиятельной семьи), у Абеллино – Конрад и Кечкереи.
Дуэлянты и слышать поначалу не хотели о саблях; но секунданты, особенно Конрад, решительно заявили, что пистолетов не допустят. Пришлось подчиниться.
Фенимор, правда, немного еще поерепенился: шпагу ему подавайте, так он привык, во Франции люди благородного звания иначе не дерутся. Но и это пожелание не было удовлетворено. Драться на саблях, и все.
Местом поединка был избран ресторан «Зеленое дерево», заранее снятый в нем просторный зал. Там при закрытых дверях и ознакомили противников с выработанными сообща условиями и правилами.
О мировой, об извинениях ни тот, ни другой и слышать не хотели.
Кровь должна пролиться непременно.
Но если по истечении пяти минут раны не будет нанесено, дуэль считается оконченной.
Дерутся оба с засученными рукавами.
Голову и живот поражать не разрешается, только лицо, грудь, руки или ноги. И ложные выпады в запрещенные части тела не допускаются. Колющие удары вообще запрещены.
Секунданты будут находиться возле каждого дуэлянта, по бокам, и при нарушении правил выбьют саблю у него из рук.
– Но, господа, это же несерьезно! – бесновался Фенимор. – В игрушки играть позвали вы нас сюда? Это не дуэль, а детская забава. Уж лучше цирюльника пригласить да кровь по жребию пустить! – пронзительно выкрикивал он.
– Так условлено, и разговоры ни к чему не поведут, – возразил Конрад. – Не нравится – оставайтесь здесь один!
– Ничего, пусть только сабли нам дадут, – глухим голосом сказал Абеллино. – А разговаривать будем потом.
Замолчал и Фенимор, придя к такому же точно мнению. Пускай только поставят в позицию, сабли дадут, а дальше – уж их забота!
Встревоженные этой решимостью, секунданты долго шептались, прежде чем подать сабли. Сначала сами с обнаженными клинками заняли свои места, потом вымерили оружие дуэлянтов и, найдя одинаковым, вручили им.
– Раз, два, три! En garde!
Сорвавшись с места, оба, точно по обоюдному уговору, подскочили друг к другу так близко, что всякий удар с подобного расстояния был бы смертелен.
Глаза сверкнули, и сабли заблистали.
Минута – клинки всех четырех секундантов скрестились меж ними.
– Господа, так нельзя! Не насмерть же поединок, что за нужда лезть прямо друг на друга? Дистанцию соблюдайте! Деретесь, как мясники.
Слова эти принадлежали Конраду, который пуще их самих опасался смертельного исхода.
Дуэлянтов развели по местам, и они повели бой осмотрительнее: не вкладывая все силы в удар и не лязгая без толку клинками, а ложными выпадами стараясь подловить противника. Оба опытные фехтовальщики, задались они целью окровавить лицо, памятным клеймом обезобразить нос или глаз другому. Но не удавалось; взгляды испытующе скрещивались, эфесы стискивались, и блистающая сталь едва уловимо вздрагивала в воздухе, издавая легкий, холодный звон, как при натачивании, ничуть не похожий на бряцание театральных шпаг.
Так они долго изощрялись, не в силах поразить один другого. Чувствуя, что рука устает, Фенимор стал отступать, Абеллино же наседать на него. Со стыда и досады Фенимор попытался с размаху нанести Абеллино удар по голове, который тот лишь с большим трудом парировал и тотчас сам его возвратил.
– Отбивай их сабли! Вниз-вверх! – заорал Конрад.
И все четыре сабли разом вмешались, ударив вниз и вверх и снова разлучив противников.
Ярость Фенимора не знала границ.
– Чего вам нужно от нас? Комедию ломать сюда привели? Шпаги дали бы, давно уже кончено было бы все! Всадить хочу в него клинок, в сердце в самое! Мертвым хочу видеть его.
– Тише, дружище, тише. Так у нас не получится ничего, на улице только услышат, придут да заберут. Вы должны драться, как решено. Романтики хотите – в Америку поезжайте, там, пожалуйста, запирайтесь в темной комнате, берите один шпагу, другой пистолет, кто первый попал, тот победил; но здесь придется европейских обычаев держаться!
Фенимор подумал, что в Америку ехать все-таки долго, и предпочел на месте покончить с делом.
Еще раз поставили их друг напротив друга.
Фенимора уже просто трясло от бешенства. Тотчас же кинулся он на Абеллино, не жалея сил, градом непрерывных, хотя нерасчетливых, беспорядочных ударов осыпая его, чтобы утомить. Всякую осторожность позабыл, лез чуть ли не на саблю противника и, наконец, в апогее безумства, презрев и секундантов и правила, сделал прямой выпад ему в грудь.
– Ах! Саблю долой, выбейте ее у него из рук!
И все четыре секунданта обратили против него свое оружие.
– Вы трижды нарушили правила, – заявил Конрад, – и лишаетесь права продолжать бой. Сатисфакция дана, и мы засвидетельствуем, что долг чести Абеллино выполнил.
– Оружие в ножны! – решительным тоном предложил противникам Кечкереи.
В ответ Фенимор встал в позицию, точно собираясь драться со всеми пятерыми. Выходка тем более странная, что особой физической силой он не обладал, напротив, был скорее слабого сложения.
– Ну ладно. Тогда Абеллино положит саблю, и поединок окончен.
Секунданты окружили Абеллино, уговаривая сложить оружие.
Уже готовый уступить, Абеллино поворотился, чтобы вложить саблю в ножны.
Никого в это мгновение не оказалось между ним и Фенимором.
И тот улучив момент и забыв обо всякой рыцарской чести что можно объяснить разве лишь крайней яростью да троекратным выводом из боя, ринулся на противника с тыла и в спину поразил его.
Хорошо еще, что сабля наткнулась на лопатку, иначе Абеллино был бы пронзен насквозь.
– Ах, подлый убийца! – вскрикнул от внезапной боли Карпати и обратил свою еще не вложенную в ножны саблю против Фенимора.
Тот, не разбирая ничего, еще раз попытался пронзить противника, но сабля лишь скользнула по его плечу, сам же с разбега налетел на выставленный клинок, который и вошел в него по самую рукоять слепо, бесчувственно, неотвратимо. Некоторое время они неподвижно стояли, глядя в упор друг на друга; один – смертельно бледный, с гаснущим взором и хладеющими устами, уже добыча могилы, поддерживаемый лишь саблей, вонзившейся в сердце… Потом оба рухнули наземь.
Кто внимательно следил в последние годы за летописью жизни нашего образованного общества, знает: подобная дуэль – не химера поэтического воображения.
Умер Фенимор мгновенно, без единого звука и движенья, без тени страдания на лице. Абеллино же пролежал со своей раной еще месяц. По выздоровлении доброжелатели посоветовали ему проветриться немного за границей, пока не утихнет шум, вызванный дуэлью. Но не в каком-либо просвещенном государстве – там быстро хватают тех, кто любит пошуметь и у кого слишком много кредиторов, а где-нибудь на сказочном Востоке.
И Абеллино через несколько дней отправился в Палестину, к гробу господню – грехи замаливать, как в шутку говорят.
Туда мы за ним не последуем, все равно путевые записки издаст по возвращении.
Счастливый же – для смертного даже слишком счастливый – набоб, Янош Карпати, отбыл со своей красавицей женой в Карпатфальву.
С ними мы вскоре повстречаемся или услышим про них.
XVII. Одно отечественное установление
Распущено собрание, разъехалось досточтимое дворянское сословие, исчезли вдруг с людных улиц побрякивающие шпагами правоведы в черных атиллах, отцы отечества в доломанах с золотой шнуровкой и лебяжьей опушкой, кареты с нарядными дамами;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
А она улыбалась, подходя к г-ну Кечкереи, которьй не знал, что и сказать.
Фанни поклонилась.
– Сударь, я с радостью приняла любезное приглашение пожаловать к вам с семейством; вот муж мoй господин Янош Карпаты! – указывая на вошедшего ней, промолвила она.
Кечкереи не мог ничего придумать, кроме того, что безмерно рад, в явном замешательстве ища между тем глазами Абеллино.
Но тот в соляной столп обратился там, у своего зеркала, как Лотова жена.
А Янош Карпати – веселый, сияющий, блистательный – все жал руку хозяину дома, словно старому знакомцу.
– Пожелайте мне счастья, уважаемый друг! – берет свою супругу под руку, сказал он. – Нынче приобрел он сокровище неземное, и нет никого меня блаженней. Теперь и рая мне не надо, я и на этом свете как в раю!
И, смеясь, лучась радостью, присоединился к остальному обществу, всем и каждому представляя жену, осыпаемый поздравлениями в ответ.
И на все это вынужден был смотреть Абеллино.
Смотреть и думать: девушка, которую он столь упорно преследовал, отдала руку его дяде и для него теперь навек недосягаема.
Если б на небо ее забрали или в пекло самое, в замке держали на отвесной скале или ангелы мести oxраняли с подъятыми огненными мечами, и то не была бы она столь недоступна, как огражденная этим магическим именем: «Супруга Яноша Карпати».
С супругой Яноша Карпати отношений никаких не завяжешь.
Все взоры, устав любоваться прекрасной новобрачной, обратились на Абеллино. И во всех читались ирония, откровенная насмешка.
Денди, вместо собственной свадьбы угодивший на чужую!
Посрамленный фанфарон, чью дульцинею похитил его собственный дядюшка!
Абеллино почти облегчение доставило увидеть еще одного человека, ошеломленного происшедшим: мосье Гриффара. Но и тут он себе не изменил, осведомись у него в обычной своей глумливой манере, будто все это только банкира и волновало:
– Qu'en dites vous, monsieur Griffard?
– C'est bien fatale!
– Mon cher Абеллино, – раздался вдруг возле фальцет Фенимора. – Похоже, это вы задолжали мне тысячу золотых. Ха-ха-ха!
Абеллино в ярости обернулся и оказался лицом к лицу с дядей, который направлялся с супругой как раз к нему.
– Дорогая, это мой драгоценный племянник, Бела Карпати, – с самой доброжелательной улыбкой отрекомендовал он их друг другу. – Дорогой племянник, поручаю мою жену родственным твоим заботам.
Вот он, сладчайший миг, который предвкушался им заранее; миг утонченной мести, зародившейся в сердце преследуемой девушки и воспламенившей взоры незлобивых существ, коим Фанни о ней поведала.
Охотник в яме! В вырытой им самим западне. Перехитренный, презираемый, наказанный.
Поджав губы, Абеллино сдержанно поклонился, белый как мел.
Янош Карпати двинулся дальше – познакомиться с самим мосье Гриффаром, который выразил живейшую радость по поводу того, что видит его в столь добром здравии.
Абеллино же, едва они отвернулись, заложил большие пальцы за края жилета и как ни в чем не бывало с высоко поднятой головой прошествовал непринужденной поступью через гостиную, что-то напевая и, казалось, не замечая ни шепота, ни смешков вокруг себя.
Он спешил в ломберную.
Уже открывая дверь, услышал он общий смех, даже хохот, и резкий фальцет Фенимора, выделявшийся среди других голосов. При появлении Абеллино смех и оживленный разговор разом смолкли, все постарались принять вид серьезный и спокойный.
Что может взбесить сильнее?
Абеллино подвинул стул к столу, сел.
Какого шута они не смеются, не продолжают разговора? И чего пыжится этот Фенимор, серьезность на себя напускает, отворачивается поминутно?
– Сдавайте, что ли, наконец!
За картами можно хоть посмеяться – выиграл, проиграл, все равно. Предлог есть.
Теперь черед Абеллино метать банк.
И начинается невезение.
Сидящий на другом конце стола Фенимор выигрывает беспрерывно, иногда в четверном, восьмикратном размере, удваивая, утраивая ставку.
Абеллино начинает терять хладнокровие, становится все рассеяннее. За ставками не следит, выигрыши не забирает, а проигрыши не платит. Раздраженный ум его занят другим, и от этого страдает игра.
Вот опять Фенимор забрал учетверенную ставку – и не удержался от торжествующего смеха.
– Ха-ха-ха! Мосье Карпати, а вы тоже с поговоркой не в ладах: и в любви вам не везет, и в карты. Бедный Абеллино, ей-богу, мне тебя жаль. С тебя тысяча золотых.
– С меня?
– А с кого же? Не будешь же ты утверждать, что и сейчас Фанни обольстишь; она теперь богаче тебя, деньгами ей голову не вскружишь; а захочет кавалера иметь, другого может выбрать, вон хоть меня, или Ливиуса, или Конрада. Тебе уж скорее остерегаться впору, как бы ей не приглянуться, а то прощай майорат: вот чем может для тебя кончиться такая авантюра. Великолепно, клянусь богом! Абеллино от объятий дядюшкиной супруги спасается. Новый Иосиф и жена Пентефрия. И тебе же еще придется следить, как бы она в другого молодца не любилась! Ой-ой-ой! Абеллино – блюститель нравственности! Абеллино – garde des dames! Нет, это прелестно. Это тема для водевиля!
Каждое его слово впивалось ядовитой занозой, ранило, задевало за живое. Абеллино побледнел, онемел от ярости. Верно говорит Фенимор, придется теперь от страха дрожать, как бы она кого не полюбила. О, проклятье, проклятье.
И он проигрывал и проигрывал.
Почти перестал даже смотреть, кто сколько ставит. Фенимор опять сорвал четверной куш. Абеллино выплатил, но лишь в двойном размере.
– Ого, ошибка, дружок: я ведь два раза поставил.
– Я не заметил.
– Как? Это же flibusterie, – воскликнул Фенимор с заносчивой самоуверенностью.
При этом оскорблении Абеллино вдруг вскочил и всю дюжину карт запустил ему в физиономию.
Белое лицо мгновенно пожелтело, позеленело. Схватив стул, на котором сидел, Фенимор кинулся с ним на обидчика. Окружающие вмешались и удержали его.
– Пустите! Пустите меня! – не своим голосом вопит вспыльчивый юноша.
Пена выступает у него на губах, хриплый визг рвется из перехваченного яростью горла.
Абеллино молчит, хотя грудь его высоко вздымается и глаза налиты кровью. Приятелям стоит немало труда его укротить.
– Пустите же! Нож дайте мне, нож! Убью! – взвизгивает Фенимор и, не в силах вырваться из стиснувших его рук, вымещает злобу на ни в чем не повинном стуле, пиная его и лягая.
На безобразный этот шум прибегает с перекошенным лицом сам г-н Кечкереи и, встав между вздорящими в картинную позу, возглашает:
– Прошу святость моего дома уважать!
Это вмешательство привело в себя враждующие стороны. Все сообразили, что улаживать подобные дела здесь не место. Многих, правда, очень развеселила ссылка на святость. На Абеллино и Фенимора посыпались советы идти домой, а утром уж разобраться во всем. Они тотчас и удалились, хотя общество отнюдь не дало себя смутить этим происшествием. Все, правда, моментально узнали, что Фенимор с Абеллино поссорились за карточным столом, но сделали вид, будто не слышали ничего. Старший Карпати отозвал в сторону хозяина дома, упросив с глазу на глаз принять тысячефоринтовый билет за отличный вечер, и через четверть часа все уже повторяли что истинный его устроитель – Янош Карпати, пожелавший представить модному свету свою супругу.
Веселье продолжалось до двух часов пополуночи, и по домам все разъехались, очарованные друг другом. Спать же укладываясь, попризадумались над этой странной историей, а кто уж поистине беспокойную ночь провел, так это Абеллино, Фенимор и – мосье Гриффар.
XVI. Встреча
На другой день Гриффар уехал обратно в Париж, даже не спросив ничего про Абеллино.
У Абеллино же с Фенимором после афронта на вечере у Кечкереи – встреча.
Так именуется дуэль на учтивом светском языке.
Средством примирения секунданты избрали сабли.
Любопытно: чем ссора свирепей, тем менее грозное выбирается оружие.
Основания для этого самые естественные.
Дуэль – ни законом, ни общественным мнением не одобряемое, но принятое все-таки и действующее установление. Бывают ведь обиды, нападки, от которых закон и власти не могут предложить защиты.
Если, например, будут утверждать, что вы в чем-то уступили, оказались не на высоте.
Если надобно воспрепятствовать нежелательной связи.
Если требуется одним ударом положить конец распространению какого-нибудь злостного слуха.
Если кто-либо считает себя политически дезавуированным.
И когда стороны не по злобе, не из кровожадности ищут дуэли, а вынуждены к ней, дабы пред лицом смерти доказать твердость характера и стойкость взглядов, секунданты обычно вооружают дерущихся пистолетами. Те же, обдумав хладнокровно положение, решают каждый лучше подставить противнику грудь, а самому не стрелять, и этим мужественным, благородным исходом дуэль завершается, требования чести удовлетворены, и щекотливый инцидент считается навсегда исчерпанным: возвращаться к нему больше уже непозволительно.
Но если причина дуэли – оскорбление действием, если стороны повздорили за картами и дело дошло до кулаков, пощечин и поношений, тут уж секунданты начинают о собственной шкуре подумывать, предлагая оружие, которым нельзя сразу уложить противника.
Секундантов было четверо: у Фенимора – Ливиус и Калачи (юноша из сиятельной семьи), у Абеллино – Конрад и Кечкереи.
Дуэлянты и слышать поначалу не хотели о саблях; но секунданты, особенно Конрад, решительно заявили, что пистолетов не допустят. Пришлось подчиниться.
Фенимор, правда, немного еще поерепенился: шпагу ему подавайте, так он привык, во Франции люди благородного звания иначе не дерутся. Но и это пожелание не было удовлетворено. Драться на саблях, и все.
Местом поединка был избран ресторан «Зеленое дерево», заранее снятый в нем просторный зал. Там при закрытых дверях и ознакомили противников с выработанными сообща условиями и правилами.
О мировой, об извинениях ни тот, ни другой и слышать не хотели.
Кровь должна пролиться непременно.
Но если по истечении пяти минут раны не будет нанесено, дуэль считается оконченной.
Дерутся оба с засученными рукавами.
Голову и живот поражать не разрешается, только лицо, грудь, руки или ноги. И ложные выпады в запрещенные части тела не допускаются. Колющие удары вообще запрещены.
Секунданты будут находиться возле каждого дуэлянта, по бокам, и при нарушении правил выбьют саблю у него из рук.
– Но, господа, это же несерьезно! – бесновался Фенимор. – В игрушки играть позвали вы нас сюда? Это не дуэль, а детская забава. Уж лучше цирюльника пригласить да кровь по жребию пустить! – пронзительно выкрикивал он.
– Так условлено, и разговоры ни к чему не поведут, – возразил Конрад. – Не нравится – оставайтесь здесь один!
– Ничего, пусть только сабли нам дадут, – глухим голосом сказал Абеллино. – А разговаривать будем потом.
Замолчал и Фенимор, придя к такому же точно мнению. Пускай только поставят в позицию, сабли дадут, а дальше – уж их забота!
Встревоженные этой решимостью, секунданты долго шептались, прежде чем подать сабли. Сначала сами с обнаженными клинками заняли свои места, потом вымерили оружие дуэлянтов и, найдя одинаковым, вручили им.
– Раз, два, три! En garde!
Сорвавшись с места, оба, точно по обоюдному уговору, подскочили друг к другу так близко, что всякий удар с подобного расстояния был бы смертелен.
Глаза сверкнули, и сабли заблистали.
Минута – клинки всех четырех секундантов скрестились меж ними.
– Господа, так нельзя! Не насмерть же поединок, что за нужда лезть прямо друг на друга? Дистанцию соблюдайте! Деретесь, как мясники.
Слова эти принадлежали Конраду, который пуще их самих опасался смертельного исхода.
Дуэлянтов развели по местам, и они повели бой осмотрительнее: не вкладывая все силы в удар и не лязгая без толку клинками, а ложными выпадами стараясь подловить противника. Оба опытные фехтовальщики, задались они целью окровавить лицо, памятным клеймом обезобразить нос или глаз другому. Но не удавалось; взгляды испытующе скрещивались, эфесы стискивались, и блистающая сталь едва уловимо вздрагивала в воздухе, издавая легкий, холодный звон, как при натачивании, ничуть не похожий на бряцание театральных шпаг.
Так они долго изощрялись, не в силах поразить один другого. Чувствуя, что рука устает, Фенимор стал отступать, Абеллино же наседать на него. Со стыда и досады Фенимор попытался с размаху нанести Абеллино удар по голове, который тот лишь с большим трудом парировал и тотчас сам его возвратил.
– Отбивай их сабли! Вниз-вверх! – заорал Конрад.
И все четыре сабли разом вмешались, ударив вниз и вверх и снова разлучив противников.
Ярость Фенимора не знала границ.
– Чего вам нужно от нас? Комедию ломать сюда привели? Шпаги дали бы, давно уже кончено было бы все! Всадить хочу в него клинок, в сердце в самое! Мертвым хочу видеть его.
– Тише, дружище, тише. Так у нас не получится ничего, на улице только услышат, придут да заберут. Вы должны драться, как решено. Романтики хотите – в Америку поезжайте, там, пожалуйста, запирайтесь в темной комнате, берите один шпагу, другой пистолет, кто первый попал, тот победил; но здесь придется европейских обычаев держаться!
Фенимор подумал, что в Америку ехать все-таки долго, и предпочел на месте покончить с делом.
Еще раз поставили их друг напротив друга.
Фенимора уже просто трясло от бешенства. Тотчас же кинулся он на Абеллино, не жалея сил, градом непрерывных, хотя нерасчетливых, беспорядочных ударов осыпая его, чтобы утомить. Всякую осторожность позабыл, лез чуть ли не на саблю противника и, наконец, в апогее безумства, презрев и секундантов и правила, сделал прямой выпад ему в грудь.
– Ах! Саблю долой, выбейте ее у него из рук!
И все четыре секунданта обратили против него свое оружие.
– Вы трижды нарушили правила, – заявил Конрад, – и лишаетесь права продолжать бой. Сатисфакция дана, и мы засвидетельствуем, что долг чести Абеллино выполнил.
– Оружие в ножны! – решительным тоном предложил противникам Кечкереи.
В ответ Фенимор встал в позицию, точно собираясь драться со всеми пятерыми. Выходка тем более странная, что особой физической силой он не обладал, напротив, был скорее слабого сложения.
– Ну ладно. Тогда Абеллино положит саблю, и поединок окончен.
Секунданты окружили Абеллино, уговаривая сложить оружие.
Уже готовый уступить, Абеллино поворотился, чтобы вложить саблю в ножны.
Никого в это мгновение не оказалось между ним и Фенимором.
И тот улучив момент и забыв обо всякой рыцарской чести что можно объяснить разве лишь крайней яростью да троекратным выводом из боя, ринулся на противника с тыла и в спину поразил его.
Хорошо еще, что сабля наткнулась на лопатку, иначе Абеллино был бы пронзен насквозь.
– Ах, подлый убийца! – вскрикнул от внезапной боли Карпати и обратил свою еще не вложенную в ножны саблю против Фенимора.
Тот, не разбирая ничего, еще раз попытался пронзить противника, но сабля лишь скользнула по его плечу, сам же с разбега налетел на выставленный клинок, который и вошел в него по самую рукоять слепо, бесчувственно, неотвратимо. Некоторое время они неподвижно стояли, глядя в упор друг на друга; один – смертельно бледный, с гаснущим взором и хладеющими устами, уже добыча могилы, поддерживаемый лишь саблей, вонзившейся в сердце… Потом оба рухнули наземь.
Кто внимательно следил в последние годы за летописью жизни нашего образованного общества, знает: подобная дуэль – не химера поэтического воображения.
Умер Фенимор мгновенно, без единого звука и движенья, без тени страдания на лице. Абеллино же пролежал со своей раной еще месяц. По выздоровлении доброжелатели посоветовали ему проветриться немного за границей, пока не утихнет шум, вызванный дуэлью. Но не в каком-либо просвещенном государстве – там быстро хватают тех, кто любит пошуметь и у кого слишком много кредиторов, а где-нибудь на сказочном Востоке.
И Абеллино через несколько дней отправился в Палестину, к гробу господню – грехи замаливать, как в шутку говорят.
Туда мы за ним не последуем, все равно путевые записки издаст по возвращении.
Счастливый же – для смертного даже слишком счастливый – набоб, Янош Карпати, отбыл со своей красавицей женой в Карпатфальву.
С ними мы вскоре повстречаемся или услышим про них.
XVII. Одно отечественное установление
Распущено собрание, разъехалось досточтимое дворянское сословие, исчезли вдруг с людных улиц побрякивающие шпагами правоведы в черных атиллах, отцы отечества в доломанах с золотой шнуровкой и лебяжьей опушкой, кареты с нарядными дамами;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54