Он высыпал сирень куда-то между нею и одеялом, потом очень ловко подхватил все это – ее, одеяло, сирень – на руки, и понес, не потащил, именно понес, легко, красиво… Одеяло развернулось, и она была совершенно голая, вся в ветках влажной сирени. Он положил ее на диван, и сирень рассыпалась дорожкой от двери и вокруг. Немыслимое количество сирени.
Сейчас она лежит на том же самом диване. И что теперь? Да нет, не так уж все и плохо. Ну и что… тогда сирень, а теперь?! Теперь мобильник, виза, паспорта, бракосочетание…
Но и тогда тоже предполагалось бракосочетание. То есть оно могло состояться, но не состоялось. Эрик пришел делать ей предложение. Надо было срочно подавать документы, чтобы успеть, чтобы все было готово, когда будет разрешение на выезд. Эрик решил эмигрировать от дурака-декана в Америку.
– Ты рехнулся?
– Люда! – Он был совершенно спокоен, даже торжественен. – Я хочу, чтобы наши дети жили в свободной стране. Я забочусь об их будущем.
– Эрик! Какие дети? Что ты несешь?
– Но у нас ведь будут дети? – в свою очередь удивился он. – Мы женимся или нет? От этого бывают дети…
Он стоял возле нее на коленях, а она лежала на диване, укрытая кое-где ветками сирени. Ничего никогда не было в ее жизни лучше этого.
Если бы тогда все случилось, ее жизнь была бы совершенно другой. Она потом часто думала об этом. Судьба. Рок. Почему, почему тогда мама не пришла на полчаса позже или вообще не осталась в школе на эту переменку?
Но она пришла. Именно в этот момент завозился ключ во входной двери. Мама очень беспокоилась о дочке и в большую перемену прибежала ее проведать (школа-то, в которой она работала учительницей, была в квартале от дома). Ох уж эта материнская забота!
Люда бросилась искать халат или хоть что-нибудь, чтобы мама не увидела ее нагишом. Эрик, поддавшись ее панике, стал судорожно собирать сирень. Он хватал ветки в охапку, и они ломались в его нервных руках. Когда вошла мама, сирень лежала в углу, как куча мусора, и только на полу чернели мокрые следы от влажных веток.
– Явился! – сразу накинулась она на Эрика. – Где это ты был столько времени? Что, нельзя было предупредить?
Эрик минуту-другую стоял, виновато понурив голову, а потом распрямился и начал свою речь:
– Елизавета Петровна! Я прошу руки вашей дочери… Я собираюсь уехать из Союза. Мы должны срочно зарегистрироваться, чтобы получить разрешение на выезд для двоих…
– Еще не легче! – И мама вдруг схватилась за сердце и начала оседать посреди комнаты.
– Что с тобой? – кинулась к ней Люда. С другой стороны подбежал Эрик:
– Что с вами?
Они подхватили маму с двух сторон и довели до дивана. Она сидела с закрытыми глазами.
– Надо «скорую»! – закричал Эрик. Мама замотала головой.
– У меня предэкзаменационное сочинение… – Мама еле шевелила побелевшими губами.
– Ну и что! Вы хотите умереть на боевом посту? – И стал набирать «03».
– Раз мама говорит «не надо», значит, не надо! – зашептала Люда ему на ухо, отбирая трубку.
Она побежала разыскивать корвалол, потом капала его, и постепенно его запах вытеснял запах сирени. Мама послушно выпила лекарство. Потом полминуты посидела молча. Как раз перед ней стояли часы, старинные, с боем, который отключили уже давным-давно, чтобы он не будил по ночам. Время они показывали исправно. До конца перемены оставалось семь минут.
Мама уложилась в это время.
– Жениться? Ехать в Америку? – подняла она сначала голову. Видно, ей полегчало. – Ну что ж, дело ваше… – сказала она слабым голосом. – Но сначала сессия, потом – диплом. Потом – делайте, как знаете! – Голос ее креп на глазах. – А пока – только через мой труп. – Она поднялась, взглянула мельком на себя в зеркало. – И, между прочим, говорю я не фигурально! – пригрозила она, направляясь к двери.
– Но мы уже все решили! – вдруг очнулся Эрик.
– Мама, ну нельзя так! – закричала Люда.
– Я сейчас должна вернуться в школу. Я очень плохо себя чувствую и прошу вас, Эрик, – она никогда раньше не обращалась к нему на «вы», – проводить меня.
Эрику ничего не оставалось, как пойти за ней. Он обернулся и заговорщицки улыбнулся Люде, обещая вернуться. Но не вернулся.
Люда потом вспоминала именно эту его улыбку как последнюю, хотя прошел целый год, прежде чем он совсем уехал. Но он больше никогда не переступал порога этого дома.
Теперь оставалась только гадать, что произошло между ними, самыми близкими Люде людьми, пока они шли от дома до школы, спросить теперь некого. Теперь можно только вспоминать. Она и стала перебирать разные случаи из их тогдашней жизни.
На втором или третьем курсе их группа стала часто перед подачами сидеть в академии ночами. Часто на их ночные сидения заходили посторонние и слонялись между досками, где они судорожно чертили очередное задание. Однажды пришла странная девица. Пришла и села в уголке. Полночи она промолчала, а потом вдруг выступила: раздала всем какие-то анкеты и заставила заполнить. Эрик сначала возмутился, а потом увлекся и даже сдал одним из первых. На следующий день девица опять появилась и стала рассказывать об итогах тестирования. Оказалось, что по психофизическим качествам Эрик и Люда совершенно подходили друг другу. А больше таких пар среди этой компании не нашлось. А потом…
Люда часто вспоминала их последнюю встречу, но воспоминания обычно останавливались на самом ее визите к нему. А сейчас она вдруг перескочила какую-то черту и уже не могла остановиться, вспоминала и вспоминала дальше…
Эрик устроился дворником с жилплощадью и ждал разрешения на выезд. Весь этот год они практически не виделись. Раза два на улице, на какой-то выставке однажды. Но она знала про него все, потому что у него бывал Никола. Это был единственный человек из прежней Эриковой жизни, с которым он продолжал общаться.
И однажды Люда напросилась идти вместе с Николой. Его дворницкая каморка находилась на чердаке старинного петербургского дома. Эрик превратил свой чердак в филиал национального американского центра. Откуда только он выкопал всю эту американскую символику! Стены были заклеены картинками объяснения в любви Нью-Йорку, были тогда такие наклейки. Посреди, перегораживая помещение пополам, висел американский флаг со звездочками. Кажется, он сам сшил его. Принесенный со свалки и отремонтированный им собственноручно магнитофон постоянно гремел англоязычными песнями.
Эрик очень изменился. Стал каким-то подозрительным. Все говорил о какой-то слежке. Ругал совковую власть. И мечтал об Америке как о земле обетованной. Она никогда и не подозревала, что он был евреем. Хорош еврей – Эрик Иванов. Оказывается, мама у него была еврейка, а папа – Иванов. Родители его тогда наотрез отказались уезжать. Но он о них едва упомянул. Если бы она узнала тогда, где они живут. Так нет же. Влюбленная дура, она пять лет смотрела ему в рот. И в этот вечер тоже. Но ведь она же не такая тупая от природы. Что же тогда на нее нашло? В тот вечер она слушала о том, как там он станет величайшим архитектором. «Это же просто другая цивилизация! Ты даже представить себе не можешь! Это двадцать первый век, нет, двадцать второй. Это – как на другую планету попасть! Там я смогу реализоваться! Там меня оценят!» – эти вдохновенные бредни до сих пор звучали в ее ушах.
В его каморке собралось много людей, незнакомых для Людмилы. Здесь пили, курили, спорили и пели. Сколько тогда пели! И Эрик тоже. Ох эти его песни! Она потом часто слышала их в другом исполнении, и сердце сжималось. Потом, с годами, реакция на них стала слабеть. В полпервого все засобирались на метро. Никола привел Люду сюда и считал, видимо, своим долгом доставить ее домой – он снимал комнату на Петроградской, ему было недалеко от ее дома, минут пятнадцать–двадцать. Он смиренно ждал, когда она соберется. И вот все уже ушли.
– Давай, Люсь, время! – показал он наконец на часы.
– Никола, ты иди… Я пойду попозже, – тихо сказала Люда.
– Ну я подожду, – пожал он плечами.
– Нет! – вдруг решительно сказала она. – Не надо меня ждать! Уходи!
– Ну… – замямлил он.
– Я останусь здесь! – четко и громко сказала она. – А ты уходи! Все понял?
Эрик повернул голову, для него это тоже было неожиданностью. Никола посмотрел на Эрика, тот отвел взгляд, потом еще раз на Люду и стремглав выбежал из комнаты. Его каблуки еще долго стучали по ступеням крутой черной лестницы.
Они остались одни. Они слушали эти стуки, потом хлопок двери, и только когда все стихло, посмотрели друг на друга. Эрик снял очки. Он тогда стал носить такие маленькие темные очочки.
– Эрик, – спокойно начала Люда, – я хочу, чтобы у меня был ребеночек. Ты уедешь, а он останется со мной.
Эрик сощурился и покрутил пальцем у виска.
– Не издевайся! – спокойно сказала она.
– А я и не издеваюсь. Если бы ты тогда пошла со мной, он, наверное, уже родился бы, – и он стал загибать пальцы, подсчитывая, – июнь, июль, август…
– Прекрати!
– …сентябрь, октябрь…
– Я кому сказала!
Он медленно надел очки.
Потом стало совсем неинтересно. Он взял ее за руку и вывел из квартиры. Метро уже закрылось. Он поднял руку. И тут же остановился автомобиль. Он наклонился к водителю:
– До Васильевского подбросишь?
– Только быстро! А то мосты разведут, – бросил им водитель.
Эрик открыл перед Людой дверцу.
– Я одна не поеду!
– Не поедешь, не поедешь… – важно сказал Эрик, бросил недокуренный окурок и уселся рядом.
Они мчались что есть силы, но приехали к разведенному мосту.
– Ждать будем? Или выходим? – обернулся к ним водитель.
– Ждать! – резко распорядился Эрик.
– Накинуть придется… – предупредил водила.
– Накинем.
Водитель открыл свою дверцу, свесил ноги на асфальт, закурил. Люда и Эрик сидели молча, не глядя друг на друга. И вдруг одновременно повернули головы, и их как будто бросило друг к другу. Водитель обернулся на шорох в своем салоне и тут же вскочил на ноги. Спрятался над крышей машины. Он стоял у открытой дверцы, боясь оставить свою машину, а они целовались. До сведения моста было два часа. Вдруг Эрик повернулся к водиле и крикнул:
– Шеф! Давай назад!
Водитель не расслышал, наклонился: картина была прежняя.
– Не понял?
– Назад, говорю, едем! – пробормотал Эрик, оторвавшись на секунду от Люды.
– Как скажешь…
Мотор заурчал, и машина с трудом развернулась: за ними уже выстроилась очередь.
Автомобиль затормозил на том же самом месте, где они голосовали полчаса назад. Эрик выгреб все, что у него было. Вытащил из машины Люду и на руках понес по узкой черной лестнице. Она прижалась к нему, чтобы не цепляться ногами за перила и стены, и закрыла глаза, чтобы не отвлекаться от запаха его разгоряченного тела.
Когда она проснулась, его уже не было. Он пошел мести двор. На столе лежала записка: «Дверь просто захлопывается. Привет!» Как она разозлилась! Она встала посреди этого американского чердака. Так, значит? Ну что же, она ответит соответственно! Первым был американский флаг. Люда сорвала его с веревки. Ткань оказалась – просто прелесть. Рвалась с замечательным треском. Потом она грохнула на пол проигрыватель. Пластинки оказались крепкими. Их пришлось разбивать молотком. На стены с наклейками она вылила все жидкости, что были в доме. Ими оказалось скисшее молоко из пакета, несколько баночек туши, вода из-под засохших цветов, остатки чая с гущей, и еще что-то было, сейчас она уже не могла вспомнить, что именно. Пустые бутылки она била на железном верстачке. Стулья почему-то не поддавались. На них-то она и успокоилась. И только тут обнаружила, что этот еврейский погром она производила в совершенно голом виде. Пришлось в этой груде осколков и обрывков искать свои одежки. Но к этому времени она уже выдохлась. Она спокойно оделась, взяла тюбик масляной краски, какой побольше, и выдавила его на стену, написав одно-единственное слово «целую!». И с чувством полного удовлетворения захлопнула входную дверь. Больше они не виделись.
Хотя на этом чердаке Люда побывала еще один раз. Ее позвал Никола. Вообще непонятно, что могло объединять таких непохожих людей, как Эрик и Никола. Но они дружили. Дружили до самого конца, то есть до тех пор, пока Эрик не уехал. Люде вдруг пришло в голову, что, может быть, и после этого они не потеряли связь, может быть, они переписывались? Нет, скорей всего, нет. Иначе она бы знала. Как-нибудь почувствовала бы, или Никола где-нибудь прокололся бы.
В общем, однажды осенью Никола подошел к ней на работе и сказал:
– Если хочешь, приходи сегодня к Эрнесту, у него прощальный вечер. Завтра он улетает.
Люда не забыла еще ту свою обиду и сначала наотрез отказалась, а в конце дня подошла к Николе.
– Никол, я думаю, надо все-таки сходить к Эрику проститься. Столько лет дружили… – небрежно сказала она. – Он ведь просил, да? – с тайной надеждой добавила Люда.
– Да. Он просил сказать всем…
Это было жестоко, и он специально ответил именно так. Зачем? Мог бы вообще ничего не говорить. Вряд ли она узнала бы. Но Люда обиду проглотила и сказала, как ей показалось, совершенно равнодушно:
– Ну тем более…
– Знаешь, он просил чего-нибудь купить, ведь будут гости. Ты уж приходи сама. И захвати чего-нибудь, бутылку хотя бы. У него же, знаешь, полная пустота.
На том и порешили.
Люда обычно засиживалась в мастерской до позднего вечера и решила маму не предупреждать. И прямо с работы поехала на Владимирскую.
На чердаке было людно. Стоял длинный импровизированный из подсобного материала стол. Вокруг сидело много всякого народу, и все вспоминали, каким хорошим человеком был Эрик. А самого Эрика не было. Он еще два дня назад уехал в Псков к родителям прощаться, да так и не вернулся. Его ждали с минуты на минуту и все вспоминали, вспоминали… Сидели чинно, говорили тихо. «Как на похоронах», – вдруг подумала Люда, и ей стало невыразимо тоскливо. И она тоже стала ждать, как все. Видимо, каждому хотелось попрощаться особо, и каждый чувствовал, что эта встреча может быть последней. Но Люда чувствовала, что так, как она, его здесь никто не ждал. На что она надеялась? Что он останется? Или что возьмет ее с собой? Ни на то, ни на другое она, конечно, рассчитывать не могла. Но если бы они увиделись тогда, все в ее жизни было бы иначе… В полпервого начали расходиться. Люда тоже ушла. Потом Никола рассказал, что Эрик приехал только утром, перед самым самолетом. Дождался его один Никола, он и проводил его в аэропорт. Как теперь получается, навсегда…
В коридоре телефон зазвонил, выкинув ее в реальность теперешней жизни.
Глава 12
СВЕТСКОЕ «КОФЕПИТИЕ»
Люда снова ковыляла под непрерывные звонки, боясь, что, когда она наконец доберется до коридора, на том конце трубку повесят. Но там были настойчивы.
– Алло!
Звонил Алексей Михайлович из архива. У него все было готово, и он любезно согласился сам привезти эти материалы.
Добравшись до своего дивана, Люда сообразила, что у нее нет денег, кроме этих пяти тысяч. Но там были такие крупные купюры, что вряд ли у этого бедного архивиста нашлась бы сдача. А Никола, конечно, не позаботился об этом.
Пришлось искать его и уговаривать побыстрее приехать с деньгами, заодно и ее навестить.
Архивист, конечно, появился первым.
– Вы проходите, – суетилась Люда. – Кофе будете?
– Право, не знаю. Я в общем-то тороплюсь…
– Но надо посмотреть, что и как. Посидите, попейте кофейку… – Нога разболелась так, что она держалась из последних сил. Довела его до комнаты и уселась на диван. – Только знаете, может, вы сами сварите кофе, а то я… – Она посмотрела на свою вытянутую ногу, потом на него и скорчила виноватую гримаску.
– Да не беспокойтесь… Может, без кофе обойдемся?
– Не обойдемся! Понимаете, денег у меня все равно сейчас нет. – Он посмотрел на нее таким несчастным взглядом, что ей даже жалко его стало. – Но вы не волнуйтесь, сейчас деньги будут. Мой начальник уже едет. Надо просто подождать немного.
– Ну что ж, давайте подождем, – согласился он и стал раскладывать привезенные бумаги.
– Но ведь кофе хочется?
– Можно и кофе.
– А вы не сварите? – Она посмотрела на него долгим взглядом, полным мольбы.
– Я, право, не знаю… – Он явно сдавался.
И тогда она стала объяснять, где у нее на кухне кофе, где что.
И он неуверенно удалился на кухню. Тут и зазвонил в дверь Никола.
– Простите! – закричала Люда в открытую дверь. – Вы не могли бы открыть…
Он побежал открывать.
– Здравствуйте! – услышала она настороженный голос Николы из прихожей.
– Здравствуйте, проходите! – сказал архивист в ответ.
– А вы, собственно, кто?
– А вы ведь к Людмиле?
– Да!
Голоса приближались. В открытую дверь потянуло кофейным запахом.
– Ох, извините… У меня кофе убежал… – закричал архивист и затопал на кухню.
– Это кто такой? – было первое, что сказал Никола, входя в комнату.
– Это из архива, он привез материалы по дому Сюзора.
– Не понял… Он что, здесь уже совсем свой?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
Сейчас она лежит на том же самом диване. И что теперь? Да нет, не так уж все и плохо. Ну и что… тогда сирень, а теперь?! Теперь мобильник, виза, паспорта, бракосочетание…
Но и тогда тоже предполагалось бракосочетание. То есть оно могло состояться, но не состоялось. Эрик пришел делать ей предложение. Надо было срочно подавать документы, чтобы успеть, чтобы все было готово, когда будет разрешение на выезд. Эрик решил эмигрировать от дурака-декана в Америку.
– Ты рехнулся?
– Люда! – Он был совершенно спокоен, даже торжественен. – Я хочу, чтобы наши дети жили в свободной стране. Я забочусь об их будущем.
– Эрик! Какие дети? Что ты несешь?
– Но у нас ведь будут дети? – в свою очередь удивился он. – Мы женимся или нет? От этого бывают дети…
Он стоял возле нее на коленях, а она лежала на диване, укрытая кое-где ветками сирени. Ничего никогда не было в ее жизни лучше этого.
Если бы тогда все случилось, ее жизнь была бы совершенно другой. Она потом часто думала об этом. Судьба. Рок. Почему, почему тогда мама не пришла на полчаса позже или вообще не осталась в школе на эту переменку?
Но она пришла. Именно в этот момент завозился ключ во входной двери. Мама очень беспокоилась о дочке и в большую перемену прибежала ее проведать (школа-то, в которой она работала учительницей, была в квартале от дома). Ох уж эта материнская забота!
Люда бросилась искать халат или хоть что-нибудь, чтобы мама не увидела ее нагишом. Эрик, поддавшись ее панике, стал судорожно собирать сирень. Он хватал ветки в охапку, и они ломались в его нервных руках. Когда вошла мама, сирень лежала в углу, как куча мусора, и только на полу чернели мокрые следы от влажных веток.
– Явился! – сразу накинулась она на Эрика. – Где это ты был столько времени? Что, нельзя было предупредить?
Эрик минуту-другую стоял, виновато понурив голову, а потом распрямился и начал свою речь:
– Елизавета Петровна! Я прошу руки вашей дочери… Я собираюсь уехать из Союза. Мы должны срочно зарегистрироваться, чтобы получить разрешение на выезд для двоих…
– Еще не легче! – И мама вдруг схватилась за сердце и начала оседать посреди комнаты.
– Что с тобой? – кинулась к ней Люда. С другой стороны подбежал Эрик:
– Что с вами?
Они подхватили маму с двух сторон и довели до дивана. Она сидела с закрытыми глазами.
– Надо «скорую»! – закричал Эрик. Мама замотала головой.
– У меня предэкзаменационное сочинение… – Мама еле шевелила побелевшими губами.
– Ну и что! Вы хотите умереть на боевом посту? – И стал набирать «03».
– Раз мама говорит «не надо», значит, не надо! – зашептала Люда ему на ухо, отбирая трубку.
Она побежала разыскивать корвалол, потом капала его, и постепенно его запах вытеснял запах сирени. Мама послушно выпила лекарство. Потом полминуты посидела молча. Как раз перед ней стояли часы, старинные, с боем, который отключили уже давным-давно, чтобы он не будил по ночам. Время они показывали исправно. До конца перемены оставалось семь минут.
Мама уложилась в это время.
– Жениться? Ехать в Америку? – подняла она сначала голову. Видно, ей полегчало. – Ну что ж, дело ваше… – сказала она слабым голосом. – Но сначала сессия, потом – диплом. Потом – делайте, как знаете! – Голос ее креп на глазах. – А пока – только через мой труп. – Она поднялась, взглянула мельком на себя в зеркало. – И, между прочим, говорю я не фигурально! – пригрозила она, направляясь к двери.
– Но мы уже все решили! – вдруг очнулся Эрик.
– Мама, ну нельзя так! – закричала Люда.
– Я сейчас должна вернуться в школу. Я очень плохо себя чувствую и прошу вас, Эрик, – она никогда раньше не обращалась к нему на «вы», – проводить меня.
Эрику ничего не оставалось, как пойти за ней. Он обернулся и заговорщицки улыбнулся Люде, обещая вернуться. Но не вернулся.
Люда потом вспоминала именно эту его улыбку как последнюю, хотя прошел целый год, прежде чем он совсем уехал. Но он больше никогда не переступал порога этого дома.
Теперь оставалась только гадать, что произошло между ними, самыми близкими Люде людьми, пока они шли от дома до школы, спросить теперь некого. Теперь можно только вспоминать. Она и стала перебирать разные случаи из их тогдашней жизни.
На втором или третьем курсе их группа стала часто перед подачами сидеть в академии ночами. Часто на их ночные сидения заходили посторонние и слонялись между досками, где они судорожно чертили очередное задание. Однажды пришла странная девица. Пришла и села в уголке. Полночи она промолчала, а потом вдруг выступила: раздала всем какие-то анкеты и заставила заполнить. Эрик сначала возмутился, а потом увлекся и даже сдал одним из первых. На следующий день девица опять появилась и стала рассказывать об итогах тестирования. Оказалось, что по психофизическим качествам Эрик и Люда совершенно подходили друг другу. А больше таких пар среди этой компании не нашлось. А потом…
Люда часто вспоминала их последнюю встречу, но воспоминания обычно останавливались на самом ее визите к нему. А сейчас она вдруг перескочила какую-то черту и уже не могла остановиться, вспоминала и вспоминала дальше…
Эрик устроился дворником с жилплощадью и ждал разрешения на выезд. Весь этот год они практически не виделись. Раза два на улице, на какой-то выставке однажды. Но она знала про него все, потому что у него бывал Никола. Это был единственный человек из прежней Эриковой жизни, с которым он продолжал общаться.
И однажды Люда напросилась идти вместе с Николой. Его дворницкая каморка находилась на чердаке старинного петербургского дома. Эрик превратил свой чердак в филиал национального американского центра. Откуда только он выкопал всю эту американскую символику! Стены были заклеены картинками объяснения в любви Нью-Йорку, были тогда такие наклейки. Посреди, перегораживая помещение пополам, висел американский флаг со звездочками. Кажется, он сам сшил его. Принесенный со свалки и отремонтированный им собственноручно магнитофон постоянно гремел англоязычными песнями.
Эрик очень изменился. Стал каким-то подозрительным. Все говорил о какой-то слежке. Ругал совковую власть. И мечтал об Америке как о земле обетованной. Она никогда и не подозревала, что он был евреем. Хорош еврей – Эрик Иванов. Оказывается, мама у него была еврейка, а папа – Иванов. Родители его тогда наотрез отказались уезжать. Но он о них едва упомянул. Если бы она узнала тогда, где они живут. Так нет же. Влюбленная дура, она пять лет смотрела ему в рот. И в этот вечер тоже. Но ведь она же не такая тупая от природы. Что же тогда на нее нашло? В тот вечер она слушала о том, как там он станет величайшим архитектором. «Это же просто другая цивилизация! Ты даже представить себе не можешь! Это двадцать первый век, нет, двадцать второй. Это – как на другую планету попасть! Там я смогу реализоваться! Там меня оценят!» – эти вдохновенные бредни до сих пор звучали в ее ушах.
В его каморке собралось много людей, незнакомых для Людмилы. Здесь пили, курили, спорили и пели. Сколько тогда пели! И Эрик тоже. Ох эти его песни! Она потом часто слышала их в другом исполнении, и сердце сжималось. Потом, с годами, реакция на них стала слабеть. В полпервого все засобирались на метро. Никола привел Люду сюда и считал, видимо, своим долгом доставить ее домой – он снимал комнату на Петроградской, ему было недалеко от ее дома, минут пятнадцать–двадцать. Он смиренно ждал, когда она соберется. И вот все уже ушли.
– Давай, Люсь, время! – показал он наконец на часы.
– Никола, ты иди… Я пойду попозже, – тихо сказала Люда.
– Ну я подожду, – пожал он плечами.
– Нет! – вдруг решительно сказала она. – Не надо меня ждать! Уходи!
– Ну… – замямлил он.
– Я останусь здесь! – четко и громко сказала она. – А ты уходи! Все понял?
Эрик повернул голову, для него это тоже было неожиданностью. Никола посмотрел на Эрика, тот отвел взгляд, потом еще раз на Люду и стремглав выбежал из комнаты. Его каблуки еще долго стучали по ступеням крутой черной лестницы.
Они остались одни. Они слушали эти стуки, потом хлопок двери, и только когда все стихло, посмотрели друг на друга. Эрик снял очки. Он тогда стал носить такие маленькие темные очочки.
– Эрик, – спокойно начала Люда, – я хочу, чтобы у меня был ребеночек. Ты уедешь, а он останется со мной.
Эрик сощурился и покрутил пальцем у виска.
– Не издевайся! – спокойно сказала она.
– А я и не издеваюсь. Если бы ты тогда пошла со мной, он, наверное, уже родился бы, – и он стал загибать пальцы, подсчитывая, – июнь, июль, август…
– Прекрати!
– …сентябрь, октябрь…
– Я кому сказала!
Он медленно надел очки.
Потом стало совсем неинтересно. Он взял ее за руку и вывел из квартиры. Метро уже закрылось. Он поднял руку. И тут же остановился автомобиль. Он наклонился к водителю:
– До Васильевского подбросишь?
– Только быстро! А то мосты разведут, – бросил им водитель.
Эрик открыл перед Людой дверцу.
– Я одна не поеду!
– Не поедешь, не поедешь… – важно сказал Эрик, бросил недокуренный окурок и уселся рядом.
Они мчались что есть силы, но приехали к разведенному мосту.
– Ждать будем? Или выходим? – обернулся к ним водитель.
– Ждать! – резко распорядился Эрик.
– Накинуть придется… – предупредил водила.
– Накинем.
Водитель открыл свою дверцу, свесил ноги на асфальт, закурил. Люда и Эрик сидели молча, не глядя друг на друга. И вдруг одновременно повернули головы, и их как будто бросило друг к другу. Водитель обернулся на шорох в своем салоне и тут же вскочил на ноги. Спрятался над крышей машины. Он стоял у открытой дверцы, боясь оставить свою машину, а они целовались. До сведения моста было два часа. Вдруг Эрик повернулся к водиле и крикнул:
– Шеф! Давай назад!
Водитель не расслышал, наклонился: картина была прежняя.
– Не понял?
– Назад, говорю, едем! – пробормотал Эрик, оторвавшись на секунду от Люды.
– Как скажешь…
Мотор заурчал, и машина с трудом развернулась: за ними уже выстроилась очередь.
Автомобиль затормозил на том же самом месте, где они голосовали полчаса назад. Эрик выгреб все, что у него было. Вытащил из машины Люду и на руках понес по узкой черной лестнице. Она прижалась к нему, чтобы не цепляться ногами за перила и стены, и закрыла глаза, чтобы не отвлекаться от запаха его разгоряченного тела.
Когда она проснулась, его уже не было. Он пошел мести двор. На столе лежала записка: «Дверь просто захлопывается. Привет!» Как она разозлилась! Она встала посреди этого американского чердака. Так, значит? Ну что же, она ответит соответственно! Первым был американский флаг. Люда сорвала его с веревки. Ткань оказалась – просто прелесть. Рвалась с замечательным треском. Потом она грохнула на пол проигрыватель. Пластинки оказались крепкими. Их пришлось разбивать молотком. На стены с наклейками она вылила все жидкости, что были в доме. Ими оказалось скисшее молоко из пакета, несколько баночек туши, вода из-под засохших цветов, остатки чая с гущей, и еще что-то было, сейчас она уже не могла вспомнить, что именно. Пустые бутылки она била на железном верстачке. Стулья почему-то не поддавались. На них-то она и успокоилась. И только тут обнаружила, что этот еврейский погром она производила в совершенно голом виде. Пришлось в этой груде осколков и обрывков искать свои одежки. Но к этому времени она уже выдохлась. Она спокойно оделась, взяла тюбик масляной краски, какой побольше, и выдавила его на стену, написав одно-единственное слово «целую!». И с чувством полного удовлетворения захлопнула входную дверь. Больше они не виделись.
Хотя на этом чердаке Люда побывала еще один раз. Ее позвал Никола. Вообще непонятно, что могло объединять таких непохожих людей, как Эрик и Никола. Но они дружили. Дружили до самого конца, то есть до тех пор, пока Эрик не уехал. Люде вдруг пришло в голову, что, может быть, и после этого они не потеряли связь, может быть, они переписывались? Нет, скорей всего, нет. Иначе она бы знала. Как-нибудь почувствовала бы, или Никола где-нибудь прокололся бы.
В общем, однажды осенью Никола подошел к ней на работе и сказал:
– Если хочешь, приходи сегодня к Эрнесту, у него прощальный вечер. Завтра он улетает.
Люда не забыла еще ту свою обиду и сначала наотрез отказалась, а в конце дня подошла к Николе.
– Никол, я думаю, надо все-таки сходить к Эрику проститься. Столько лет дружили… – небрежно сказала она. – Он ведь просил, да? – с тайной надеждой добавила Люда.
– Да. Он просил сказать всем…
Это было жестоко, и он специально ответил именно так. Зачем? Мог бы вообще ничего не говорить. Вряд ли она узнала бы. Но Люда обиду проглотила и сказала, как ей показалось, совершенно равнодушно:
– Ну тем более…
– Знаешь, он просил чего-нибудь купить, ведь будут гости. Ты уж приходи сама. И захвати чего-нибудь, бутылку хотя бы. У него же, знаешь, полная пустота.
На том и порешили.
Люда обычно засиживалась в мастерской до позднего вечера и решила маму не предупреждать. И прямо с работы поехала на Владимирскую.
На чердаке было людно. Стоял длинный импровизированный из подсобного материала стол. Вокруг сидело много всякого народу, и все вспоминали, каким хорошим человеком был Эрик. А самого Эрика не было. Он еще два дня назад уехал в Псков к родителям прощаться, да так и не вернулся. Его ждали с минуты на минуту и все вспоминали, вспоминали… Сидели чинно, говорили тихо. «Как на похоронах», – вдруг подумала Люда, и ей стало невыразимо тоскливо. И она тоже стала ждать, как все. Видимо, каждому хотелось попрощаться особо, и каждый чувствовал, что эта встреча может быть последней. Но Люда чувствовала, что так, как она, его здесь никто не ждал. На что она надеялась? Что он останется? Или что возьмет ее с собой? Ни на то, ни на другое она, конечно, рассчитывать не могла. Но если бы они увиделись тогда, все в ее жизни было бы иначе… В полпервого начали расходиться. Люда тоже ушла. Потом Никола рассказал, что Эрик приехал только утром, перед самым самолетом. Дождался его один Никола, он и проводил его в аэропорт. Как теперь получается, навсегда…
В коридоре телефон зазвонил, выкинув ее в реальность теперешней жизни.
Глава 12
СВЕТСКОЕ «КОФЕПИТИЕ»
Люда снова ковыляла под непрерывные звонки, боясь, что, когда она наконец доберется до коридора, на том конце трубку повесят. Но там были настойчивы.
– Алло!
Звонил Алексей Михайлович из архива. У него все было готово, и он любезно согласился сам привезти эти материалы.
Добравшись до своего дивана, Люда сообразила, что у нее нет денег, кроме этих пяти тысяч. Но там были такие крупные купюры, что вряд ли у этого бедного архивиста нашлась бы сдача. А Никола, конечно, не позаботился об этом.
Пришлось искать его и уговаривать побыстрее приехать с деньгами, заодно и ее навестить.
Архивист, конечно, появился первым.
– Вы проходите, – суетилась Люда. – Кофе будете?
– Право, не знаю. Я в общем-то тороплюсь…
– Но надо посмотреть, что и как. Посидите, попейте кофейку… – Нога разболелась так, что она держалась из последних сил. Довела его до комнаты и уселась на диван. – Только знаете, может, вы сами сварите кофе, а то я… – Она посмотрела на свою вытянутую ногу, потом на него и скорчила виноватую гримаску.
– Да не беспокойтесь… Может, без кофе обойдемся?
– Не обойдемся! Понимаете, денег у меня все равно сейчас нет. – Он посмотрел на нее таким несчастным взглядом, что ей даже жалко его стало. – Но вы не волнуйтесь, сейчас деньги будут. Мой начальник уже едет. Надо просто подождать немного.
– Ну что ж, давайте подождем, – согласился он и стал раскладывать привезенные бумаги.
– Но ведь кофе хочется?
– Можно и кофе.
– А вы не сварите? – Она посмотрела на него долгим взглядом, полным мольбы.
– Я, право, не знаю… – Он явно сдавался.
И тогда она стала объяснять, где у нее на кухне кофе, где что.
И он неуверенно удалился на кухню. Тут и зазвонил в дверь Никола.
– Простите! – закричала Люда в открытую дверь. – Вы не могли бы открыть…
Он побежал открывать.
– Здравствуйте! – услышала она настороженный голос Николы из прихожей.
– Здравствуйте, проходите! – сказал архивист в ответ.
– А вы, собственно, кто?
– А вы ведь к Людмиле?
– Да!
Голоса приближались. В открытую дверь потянуло кофейным запахом.
– Ох, извините… У меня кофе убежал… – закричал архивист и затопал на кухню.
– Это кто такой? – было первое, что сказал Никола, входя в комнату.
– Это из архива, он привез материалы по дому Сюзора.
– Не понял… Он что, здесь уже совсем свой?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28