– Я крепко-крепко обняла ее, от всей души благодаря за отзывчивое сердце. – Спасибо тебе за все, Лори, я позвоню.
Слава Богу, что улицы в этот час были пустынны, – я мчалась домой как угорелая. Захочет ли Стюарт воспользоваться этим шансом, чтобы начать все сначала? Предположим, он решит, что уже ничего не спасти, что не сможет смириться с моим непростительным поведением. Что тогда? Я попыталась выбросить эти дурные мысли из головы, сосредоточившись на том, как я люблю его, и моля Бога, чтобы и он не забыл, что тоже любит меня. Нет, он не сможет отвергнуть меня.
Было два часа ночи, когда я наконец въехала в темные, безмолвные улицы нашего района. Я миновала дом за домом, и все они были погружены во мрак, но, когда я свернула на нашу улицу, к нашему дому, третьему от угла, он светился, как маяк в ночи. Вот всегда так: раз Стюарт дома, значит, свет горит во всех комнатах, он никогда не выключает его, когда выходит из комнаты. Раньше меня всегда выводила из себя эта его дурная привычка, но сегодня человека счастливее меня не было на свете. Яркие огни были как радушное, теплое приглашение и согревали мне душу. Я была так рада вновь очутиться дома!
Я затормозила напротив парадного входа и некоторое время сидела за рулем, размышляя, но вовсе не о том, как мне поступить. Я не в силах была продумать, что буду говорить, а потому выскочила из машины и побежала через лужайку. Лишь бы найти Стюарта, лишь бы вымолить у него разрешение выслушать меня, не прерывая, и тогда нужные слова сами придут ко мне.
Я рванула незапертую парадную дверь и столкнулась с ним в передней. Он стоял сразу за дверью, собираясь, видимо, открыть ее.
– Мне послышался шум машины, – произнес он, – и я вышел посмотреть.
Стюарт загораживал проход и не думал посторониться, хотя я и налетела прямо на него. Мгновение мы смотрели друг на друга. Потом он улыбнулся, глядя на меня сверху вниз притягательным взглядом своих удивительных серых глаз, цвет которых стал бархатистым, когда их смягчала любовь. Его улыбка становилась все шире, и душа у меня запела. Он обнял меня и нежно привлек к себе. Я продолжала смотреть на него, пока слезы, мой главный козырь, не застлали мне глаза. Его неприступность медленно таяла, и я уткнулась ему в плечо.
– Стюарт, о, Стюарт…
Он поднял мой подбородок, вынуждая посмотреть ему в глаза, и наши взгляды встретились.
– Стюарт, – прошептала я. – Не знаю, с чего и начать, может, ты?
Он ничего не сказал, глядя мне прямо в глаза, и прервал меня долгим поцелуем, дрожа от любви и надежды. Потом, стиснув в медвежьих объятиях, захлопнул за мной дверь, взял на руки и понес наверх по лестнице в нашу спальню.
– Добро пожаловать домой, родная! – прошептал он.
Глава 30
– Борку получает шайбу, пасует Нили, Нили рикошетом отправляет ее Адаму Оутсу! Оутс выходит на центр, бьет! Го-о-ол! Адам Оутс забивает гол! Это уже его третья шайба в этой серии матчей. На последней секунде встречи Оутс забивает гол. Шайба пролетела над самой головой растянувшегося вратаря. «Брюинс» провел три безответных шайбы в этой седьмой игре из серии встреч с «Канадиенс». О-о, представляю, друзья, какое ликование будет сегодня вечером в Бинтауне!
Третьего мая, когда для всех остальных в разгаре была весна, для неистовых болельщиков вроде нас наступил пик хоккейного сезона. Посмотреть матч к нам пожаловали многочисленные друзья, так что победа была встречена общим торжеством.
Мы наблюдали за ходом полуфинальных поединков на кубок Стенли, и «Брюинс» взял верх над своим главным соперником – «Монреаль Канадиенс». Дерек Сэндерсон что-то кричал в своей комментаторской кабине в Бостон-Гарден, но его голос заглушали вопли и улюлюканье, огласившие нашу гостиную. Шум стоял такой, что уши закладывало, но как иначе выразить свой восторг?.. – Три – ноль, папа, у-у-у!
Брайана распирало от возбуждения. Едва сдерживаясь, он вихрем понесся на кухню за стаканом молока и только потому услышал слабую трель телефона – так у нас был отрегулирован в эти дни звонок. Через мгновение он вернулся озабоченный.
– Это Келли, и у нее что-то случилось, – сообщил он мне. – Она просит тебя.
Стюарт приглушил звук телевизора, а я отправилась на кухню и взяла трубку, которую Брайан оставил болтаться на шнуре.
– Привет, дорогая! Что стряслось?
– Мам, о, Господи, я не знаю, что мне делать. Рыдания, всхлипывания и громкий рев сопровождали это тревожное вступление.
– Что такое? Экзамены?
До экзаменов оставалась неделя, и я знала, что Келли готовится к ним, не щадя себя и надеясь запихать себе в голову массу полезных сведений. В это время года стресс в студенческих городках – обычное явление, и любой самый значительный пустяк может стать причиной истерики.
– Съела что-нибудь? – спросила я в надежде юмором разбавить ее слезы. Ничего подобного. – Поссорилась с Филом?
– О нет… – всхлипнула она. – Это не пустяк. Об этом нельзя… по телефону.
Это уже что-то новое. Сейчас Келли жила в своей комнате совершенно одна, так что никто не мог помешать телефонному разговору.
– Я не знаю, как…
Она опять ударилась в слезы, да еще пуще.
– Хочешь, чтобы я приехала?
До нее было два часа пути; между тем было уже восемь вечера, больше даже, и Келли прекрасно знала, что вырвать меня из дома в это время может разве что землетрясение.
– А ты можешь? – робко спросила она.
– Уже еду.
Я в двух словах обрисовала ситуацию Стюарту, который стоял возле.
– Может, это стресс от того, что перезанималась, кто знает?
– Хочешь, чтобы я поехал с тобой? – осведомился он.
– Нет, у нас гости, не отправлять же их по домам. Хоть она ничего и не сказала, но что там у нее могло произойти? Останься с гостями и составь им компанию, а я сама прекрасно справлюсь. Уже поздно, так что я останусь у нее на ночь: в ее комнате есть вторая кровать. Я тебе позвоню попозже, расскажу, как там и что.
Судя по улыбке, он был весьма доволен таким раскладом, но, если быть до конца честной, Стюарт же не слышал, как Келли плакала. Счастливый, он вернулся к телевизору и, не успела я выйти, как забыл все на свете. Сунув в пакет зубную щетку и рубашку, я выскочила на дорогу. Быстрее пули – как же, мама спешит на помощь! – я помчалась по шоссе, дабы утолить печали моей красной девицы.
У меня было достаточно времени для размышлений, пока я ехала эти два часа. «Должно быть, все-таки стресс, – думала я, – доучила на свою голову, готовясь к экзаменам».
Стресс. Слово, которое я понимаю как никто другой, ведь я сама была девять месяцев под его гнетом. Меня никто не винил, но я всегда чувствовала себя виноватой перед Стюартом. Он оказался куда прекраснее, чем я того заслуживала.
– Родная, – сказал он, когда я попыталась ему объяснить историю с Ричардом. – Я не нуждаюсь в детальном описании, что вы делали и где были. Честно говоря, я вообще ничего не хочу об этом слышать: пусть это останется между вами, навсегда. Я хочу, чтобы ты вернулась ко мне, чтобы мы начали жизнь заново с того момента, когда между нами пробежала черная кошка. Но если мы не будем искренни, то никогда не сможем пройти через это.
Это одновременно и легко, и трудно – облечь в слова то, что может причинить боль.
– Стюарт, когда я вышла за тебя, мне ударило в голову, будто Ричард приедет и спасет меня, – ну, знаешь, как рыцарь на белом коне. Я и представить не могла, что ты с самого начала был моим спасением. И как я могла верить во все эти сказки на протяжении стольких лет, пока обманывала тебя?
– Ты не обманывала меня, – ответил он. – Я знал, что здесь замешан кто-то другой, но, пока этот другой был лишь в твоих мечтах, это было нестрашно. Все изменилось, как только ты встретила его снова, тогда ты солгала мне в первый раз и поступила не очень хорошо, знаешь.
– Как ты?
– Когда ты вернулась домой после встречи выпускников, я поинтересовался, нет ли у тебя старых приятелей, из-за которых я должен беспокоиться, а ты сказала, что нет. Ты вспыхнула и не захотела встречаться со мною взглядом, и я понял, что ты солгала.
– Но как ты узнал о Ричарде? Я никогда не говорила тебе про него.
– Твой отец сказал еще до того, как мы поженились.
– Отец? Как он осмелился…
– Не огорчайся так. Лео не выдал мне никаких твоих секретов. Он просто боялся, что ты опять можешь взяться за свое, и пытался… предупредить меня, я думаю. Я ему пришелся по душе, знаешь, – с глупой улыбкой добавил он.
– Он решил, что ты идеально мне подходишь, в первые же десять минут вашего знакомства, – прибавила я, игриво похлопывая его по обнаженной груди. – Но хватит с тебя, а то еще распустишь хвост.
– Он попросил меня хорошенько заботиться о тебе, потому что тебе и так пришлось несладко, и он беспокоится, как бы это на тебе не сказалось. А еще припоминаю, он произнес престранную вещь: «У каждой женщины в этой семье есть свои тайны». Очевидно, он имел в виду твою сестру или мать, но развивать мысль не стал.
– Должно быть, маму, – немедленно отозвалась я, вспомнив разговор с отцом в больнице, – но он так и не объяснил ничего. Что бы это могло быть?
Во время этой милой беседы я лежала обнаженная рядом со Стюартом – условие, согласитесь, сильно отделяющее тот день от этого, а потому о маме мы вскоре забыли.
Стюарт всячески старался убедить меня, что я создана будто специально для него, что прошлое позади и единственное, что имеет для него значение, это то, что мы вместе. Поначалу я взывала к его благоразумию, но вскоре обнаружила, что отвечаю ему тем же, и через несколько месяцев, к Рождеству, мы превратились почти в идеальную пару «влюбленных голубков».
– Да вас просто не узнать, – сказала Элен, и, по-моему в голосе ее было нечто вроде зависти. – Может, и мне попробовать твой метод, а?
– Не делай большие глаза, Эл, но, может быть, тебе просто надо взглянуть на Кевина по-другому? В наших мужчинах столько хорошего.
Когда Стюарт сказал, что хватит мне валять дурака и пора бы закончить курсы юрисконсультов, я с энтузиазмом взялась за дело, а через неделю после получения диплома встретила в парикмахерской Леону Хансбурн.
– Ты все еще работаешь на Боба Мэрфи? – поинтересовалась она вместо приветствия.
– Уже нет. Это долгая история, Леона, но сейчас я ищу место юрисконсульта. Только что диплом получила, – не без гордости добавила я.
Результатом этой встречи было то, что я вот уже две недели работала по новой специальности с Леоной и полюбила свою работу. По правде сказать, я любила каждую секунду своей жизни в эти дни. Тебе сорок восемь, а как будто все начинается сначала.
«Я люблю тебя, жизнь», – пропела я, улыбнувшись до ушей водителю обгонявшей меня машины. «Держу пари, он засомневался, в здравом ли я уме», – пронеслось у меня в голове, и я в голос расхохоталась. «Алмазы на подошвах ее туфель», – страстно промурлыкала я, вторя Полу Саймону, кассета с записями которого у меня была поставлена.
Я еще раз попыталась перебрать в уме причины, которые могли бы так расстроить Келли. Если это не экзамены и не ссора с Филом, то не знаю, на что и подумать. «Ладно, в свое время узнаю», – самоуверенно решила я, но ни в одном, даже самом диком сне мне бы не приснилось, в какую переделку угодила моя дочь.
Войдя в неубранную комнату Келли, я успела заметить Фила, с крайне несчастным видом примостившегося на второй кушетке, но тут истерически рыдающая Келли бросилась ко мне.
Поверх ее плеча я посмотрела на Фила, пытаясь понять, в чем загвоздка, но он не захотел встречаться со мной взглядом. Я смотрела на его понуренную голову, слушала завывания Келли, и вдруг меня, как кулаком в живот ударили. И ее скомканные слова, когда она сообщила новость, были уже лишними:
– У меня будет ребенок, мама, я беременна!
Стоя посреди этой крошечной комнатки, в которой сейчас было слишком много народа, и крепко прижимая к себе мою кровиночку, я пыталась держать себя в руках.
Фразой «Я же тебе говорила» делу было не помочь, поэтому я оставила дочь и подсела к Филу. Вернее сказать, села на «ложе любви», так, чтобы быть как можно дальше от него.
– Давно?
– Вчера я была в здешней клинике. Сказали, около двух месяцев.
Мы обсудили все возможные варианты. У них есть еще почти месяц, чтобы прийти к окончательному решению, но они уже все решили. Во-первых, они хотят сохранить ребенка. Тут для Келли, насколько я поняла, другой альтернативы быть не могло: зародыш – это начало жизни, сокровище, которое необходимо лелеять и беречь. Аборт для нее был совершенно неприемлем. Странно, но я почувствовала гордость за Фила, который полностью разделял ее мнение и не уронил свою честь в подобной ситуации.
– Мы хотим пожениться сразу после экзаменов, и пусть свадьба будет скромная, только для наших семей, если не возражаете.
– У моих родителей остался после бабушки домик, – добавил Фил, – и, я думаю, мы вполне могли бы обосноваться там и жить на мое жалованье.
На Келли было жалко смотреть – побледневшая, лицо распухло от слез. В конце концов, я решила, что Филу пора отправляться домой. Он жил теперь не в университетском городке, а каждое утро уезжал на работу. Пока ему здесь нечего было делать, да и поспать им обоим необходимо.
Мы медленно разобрали постели, занятые каждая своими мыслями. Была уже ночь, когда я вспомнила, что забыла позвонить Стюарту. Ситуация была такая, что позвонить стоило, но уже поздно, да он бы и сам позвонил, если бы очень волновался. Ладно, пусть еще одну ночку побудет в неведении, прежде чем я этими новостями разобью ему сердце.
Было не до сна, и остаток ночи я провела, прислушиваясь, как плачет, уткнувшись в подушку, Келли. Наконец наступило утро, и я выскользнула из-под одеяла, чтобы посмотреть в просачивающемся через окно сером свете на ее заплаканное лицо. Она выглядела такой уязвимой и спала, точно ребенок, так что я не решилась ее будить. Написала короткую записку, подоткнула одеяло, легонько погладив ее по щеке, и поехала домой.
Но в дом мне возвращаться не хотелось, по крайней мере, пока. Мне нужно было поговорить с кем-нибудь, и я подумала о маме. Как Келли в трудную минуту обратилась к своей маме, так и я – к своей. В золотистом сиянии майского утра я покинула университетский городок Новой Англии и по зеленым холмам поехала в центр штата Массачусетс, туда, где поют птицы и радуют своей красотой цветы, – туда, где был дом моего детства.
После долгих уговоров и колебаний мама решила оставить дом за собой. Он действительно был слишком велик для одного человека, и она понимала это, но не хотела покидать место, с которым связано столько воспоминаний.
«Подожду еще несколько месяцев», – сказала она и пригласила свою старшую овдовевшую сестру, тетю Софию, пожить здесь столько, сколько та пожелает. Тетя жила одна в городской квартире на другом конце штата и часто жаловалась на одиночество, так что мама без труда убедила ее сдать квартиру и переехать к ней. Тем самым удалось убить сразу нескольких зайцев: и сестра счастлива, и одинокими они не будут себя чувствовать в компании друг друга, и о маме стало кому заботиться. Словом, мама теперь спокойно могла при таких условиях, как она выразилась, «влачить свой век».
Это была парочка еще та: обе артачились и спорили до упора на смеси английского и итальянского, вместе готовили и убирали, делились воспоминаниями о мужьях. Почти все в доме у них было общее, но, что бы они там ни говорили, дом все же был велик для двух женщин.
За последнее время мы с мамой подружились. Не день и не два потребовалось мне, чтобы простить ей несчастья моей юности, реальные и воображаемые, но теперь мы обе выросли, что ли.
Приехав, я застала маму в саду – она пересаживала тюльпаны. Присев рядом с ней на траву, я как можно мягче рассказала ей новость:
– Келли беременна, мама, она бросает колледж.
Я ожидала истерики, но она посмотрела на меня спокойным и твердым взглядом.
– Это новость, – заявила она, – но на самом деле для меня – не сенсация.
– Что?
– Я все время боялась, что это произойдет, – продолжала она, – но я подумала, что это произойдет с тобой.
Я нашла это замечание странным и высказалась в этом духе.
– Видишь ли, я знала, что мне придется заплатить за свой грех, и самым ужасным наказанием мне казалось, если та же участь постигнет и тебя, но расплачиваться приходится Келли. Это я во всем виновата. – Она положила садовый совок и наклонилась ко мне. – Андреа, теперь, по прошествии времени, у меня есть что сказать тебе. Это признание, исповедь. Никто в целом мире, включая и твоего отца, не слышал это. Это тайна, которую я пронесла с собою почти через пятьдесят лет, но сейчас я поняла, что она не должна уйти со мной в могилу. Мне нужно поделиться ею, и я хочу, чтобы именно ты ее узнала. Мне давно надо было сказать тебе об этом.
И среди тюльпанов, когда мы сидели бок о бок, мама поведала мне такую историю:
– В сорок пятом году, перед концом войны, я без памяти влюбилась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
Слава Богу, что улицы в этот час были пустынны, – я мчалась домой как угорелая. Захочет ли Стюарт воспользоваться этим шансом, чтобы начать все сначала? Предположим, он решит, что уже ничего не спасти, что не сможет смириться с моим непростительным поведением. Что тогда? Я попыталась выбросить эти дурные мысли из головы, сосредоточившись на том, как я люблю его, и моля Бога, чтобы и он не забыл, что тоже любит меня. Нет, он не сможет отвергнуть меня.
Было два часа ночи, когда я наконец въехала в темные, безмолвные улицы нашего района. Я миновала дом за домом, и все они были погружены во мрак, но, когда я свернула на нашу улицу, к нашему дому, третьему от угла, он светился, как маяк в ночи. Вот всегда так: раз Стюарт дома, значит, свет горит во всех комнатах, он никогда не выключает его, когда выходит из комнаты. Раньше меня всегда выводила из себя эта его дурная привычка, но сегодня человека счастливее меня не было на свете. Яркие огни были как радушное, теплое приглашение и согревали мне душу. Я была так рада вновь очутиться дома!
Я затормозила напротив парадного входа и некоторое время сидела за рулем, размышляя, но вовсе не о том, как мне поступить. Я не в силах была продумать, что буду говорить, а потому выскочила из машины и побежала через лужайку. Лишь бы найти Стюарта, лишь бы вымолить у него разрешение выслушать меня, не прерывая, и тогда нужные слова сами придут ко мне.
Я рванула незапертую парадную дверь и столкнулась с ним в передней. Он стоял сразу за дверью, собираясь, видимо, открыть ее.
– Мне послышался шум машины, – произнес он, – и я вышел посмотреть.
Стюарт загораживал проход и не думал посторониться, хотя я и налетела прямо на него. Мгновение мы смотрели друг на друга. Потом он улыбнулся, глядя на меня сверху вниз притягательным взглядом своих удивительных серых глаз, цвет которых стал бархатистым, когда их смягчала любовь. Его улыбка становилась все шире, и душа у меня запела. Он обнял меня и нежно привлек к себе. Я продолжала смотреть на него, пока слезы, мой главный козырь, не застлали мне глаза. Его неприступность медленно таяла, и я уткнулась ему в плечо.
– Стюарт, о, Стюарт…
Он поднял мой подбородок, вынуждая посмотреть ему в глаза, и наши взгляды встретились.
– Стюарт, – прошептала я. – Не знаю, с чего и начать, может, ты?
Он ничего не сказал, глядя мне прямо в глаза, и прервал меня долгим поцелуем, дрожа от любви и надежды. Потом, стиснув в медвежьих объятиях, захлопнул за мной дверь, взял на руки и понес наверх по лестнице в нашу спальню.
– Добро пожаловать домой, родная! – прошептал он.
Глава 30
– Борку получает шайбу, пасует Нили, Нили рикошетом отправляет ее Адаму Оутсу! Оутс выходит на центр, бьет! Го-о-ол! Адам Оутс забивает гол! Это уже его третья шайба в этой серии матчей. На последней секунде встречи Оутс забивает гол. Шайба пролетела над самой головой растянувшегося вратаря. «Брюинс» провел три безответных шайбы в этой седьмой игре из серии встреч с «Канадиенс». О-о, представляю, друзья, какое ликование будет сегодня вечером в Бинтауне!
Третьего мая, когда для всех остальных в разгаре была весна, для неистовых болельщиков вроде нас наступил пик хоккейного сезона. Посмотреть матч к нам пожаловали многочисленные друзья, так что победа была встречена общим торжеством.
Мы наблюдали за ходом полуфинальных поединков на кубок Стенли, и «Брюинс» взял верх над своим главным соперником – «Монреаль Канадиенс». Дерек Сэндерсон что-то кричал в своей комментаторской кабине в Бостон-Гарден, но его голос заглушали вопли и улюлюканье, огласившие нашу гостиную. Шум стоял такой, что уши закладывало, но как иначе выразить свой восторг?.. – Три – ноль, папа, у-у-у!
Брайана распирало от возбуждения. Едва сдерживаясь, он вихрем понесся на кухню за стаканом молока и только потому услышал слабую трель телефона – так у нас был отрегулирован в эти дни звонок. Через мгновение он вернулся озабоченный.
– Это Келли, и у нее что-то случилось, – сообщил он мне. – Она просит тебя.
Стюарт приглушил звук телевизора, а я отправилась на кухню и взяла трубку, которую Брайан оставил болтаться на шнуре.
– Привет, дорогая! Что стряслось?
– Мам, о, Господи, я не знаю, что мне делать. Рыдания, всхлипывания и громкий рев сопровождали это тревожное вступление.
– Что такое? Экзамены?
До экзаменов оставалась неделя, и я знала, что Келли готовится к ним, не щадя себя и надеясь запихать себе в голову массу полезных сведений. В это время года стресс в студенческих городках – обычное явление, и любой самый значительный пустяк может стать причиной истерики.
– Съела что-нибудь? – спросила я в надежде юмором разбавить ее слезы. Ничего подобного. – Поссорилась с Филом?
– О нет… – всхлипнула она. – Это не пустяк. Об этом нельзя… по телефону.
Это уже что-то новое. Сейчас Келли жила в своей комнате совершенно одна, так что никто не мог помешать телефонному разговору.
– Я не знаю, как…
Она опять ударилась в слезы, да еще пуще.
– Хочешь, чтобы я приехала?
До нее было два часа пути; между тем было уже восемь вечера, больше даже, и Келли прекрасно знала, что вырвать меня из дома в это время может разве что землетрясение.
– А ты можешь? – робко спросила она.
– Уже еду.
Я в двух словах обрисовала ситуацию Стюарту, который стоял возле.
– Может, это стресс от того, что перезанималась, кто знает?
– Хочешь, чтобы я поехал с тобой? – осведомился он.
– Нет, у нас гости, не отправлять же их по домам. Хоть она ничего и не сказала, но что там у нее могло произойти? Останься с гостями и составь им компанию, а я сама прекрасно справлюсь. Уже поздно, так что я останусь у нее на ночь: в ее комнате есть вторая кровать. Я тебе позвоню попозже, расскажу, как там и что.
Судя по улыбке, он был весьма доволен таким раскладом, но, если быть до конца честной, Стюарт же не слышал, как Келли плакала. Счастливый, он вернулся к телевизору и, не успела я выйти, как забыл все на свете. Сунув в пакет зубную щетку и рубашку, я выскочила на дорогу. Быстрее пули – как же, мама спешит на помощь! – я помчалась по шоссе, дабы утолить печали моей красной девицы.
У меня было достаточно времени для размышлений, пока я ехала эти два часа. «Должно быть, все-таки стресс, – думала я, – доучила на свою голову, готовясь к экзаменам».
Стресс. Слово, которое я понимаю как никто другой, ведь я сама была девять месяцев под его гнетом. Меня никто не винил, но я всегда чувствовала себя виноватой перед Стюартом. Он оказался куда прекраснее, чем я того заслуживала.
– Родная, – сказал он, когда я попыталась ему объяснить историю с Ричардом. – Я не нуждаюсь в детальном описании, что вы делали и где были. Честно говоря, я вообще ничего не хочу об этом слышать: пусть это останется между вами, навсегда. Я хочу, чтобы ты вернулась ко мне, чтобы мы начали жизнь заново с того момента, когда между нами пробежала черная кошка. Но если мы не будем искренни, то никогда не сможем пройти через это.
Это одновременно и легко, и трудно – облечь в слова то, что может причинить боль.
– Стюарт, когда я вышла за тебя, мне ударило в голову, будто Ричард приедет и спасет меня, – ну, знаешь, как рыцарь на белом коне. Я и представить не могла, что ты с самого начала был моим спасением. И как я могла верить во все эти сказки на протяжении стольких лет, пока обманывала тебя?
– Ты не обманывала меня, – ответил он. – Я знал, что здесь замешан кто-то другой, но, пока этот другой был лишь в твоих мечтах, это было нестрашно. Все изменилось, как только ты встретила его снова, тогда ты солгала мне в первый раз и поступила не очень хорошо, знаешь.
– Как ты?
– Когда ты вернулась домой после встречи выпускников, я поинтересовался, нет ли у тебя старых приятелей, из-за которых я должен беспокоиться, а ты сказала, что нет. Ты вспыхнула и не захотела встречаться со мною взглядом, и я понял, что ты солгала.
– Но как ты узнал о Ричарде? Я никогда не говорила тебе про него.
– Твой отец сказал еще до того, как мы поженились.
– Отец? Как он осмелился…
– Не огорчайся так. Лео не выдал мне никаких твоих секретов. Он просто боялся, что ты опять можешь взяться за свое, и пытался… предупредить меня, я думаю. Я ему пришелся по душе, знаешь, – с глупой улыбкой добавил он.
– Он решил, что ты идеально мне подходишь, в первые же десять минут вашего знакомства, – прибавила я, игриво похлопывая его по обнаженной груди. – Но хватит с тебя, а то еще распустишь хвост.
– Он попросил меня хорошенько заботиться о тебе, потому что тебе и так пришлось несладко, и он беспокоится, как бы это на тебе не сказалось. А еще припоминаю, он произнес престранную вещь: «У каждой женщины в этой семье есть свои тайны». Очевидно, он имел в виду твою сестру или мать, но развивать мысль не стал.
– Должно быть, маму, – немедленно отозвалась я, вспомнив разговор с отцом в больнице, – но он так и не объяснил ничего. Что бы это могло быть?
Во время этой милой беседы я лежала обнаженная рядом со Стюартом – условие, согласитесь, сильно отделяющее тот день от этого, а потому о маме мы вскоре забыли.
Стюарт всячески старался убедить меня, что я создана будто специально для него, что прошлое позади и единственное, что имеет для него значение, это то, что мы вместе. Поначалу я взывала к его благоразумию, но вскоре обнаружила, что отвечаю ему тем же, и через несколько месяцев, к Рождеству, мы превратились почти в идеальную пару «влюбленных голубков».
– Да вас просто не узнать, – сказала Элен, и, по-моему в голосе ее было нечто вроде зависти. – Может, и мне попробовать твой метод, а?
– Не делай большие глаза, Эл, но, может быть, тебе просто надо взглянуть на Кевина по-другому? В наших мужчинах столько хорошего.
Когда Стюарт сказал, что хватит мне валять дурака и пора бы закончить курсы юрисконсультов, я с энтузиазмом взялась за дело, а через неделю после получения диплома встретила в парикмахерской Леону Хансбурн.
– Ты все еще работаешь на Боба Мэрфи? – поинтересовалась она вместо приветствия.
– Уже нет. Это долгая история, Леона, но сейчас я ищу место юрисконсульта. Только что диплом получила, – не без гордости добавила я.
Результатом этой встречи было то, что я вот уже две недели работала по новой специальности с Леоной и полюбила свою работу. По правде сказать, я любила каждую секунду своей жизни в эти дни. Тебе сорок восемь, а как будто все начинается сначала.
«Я люблю тебя, жизнь», – пропела я, улыбнувшись до ушей водителю обгонявшей меня машины. «Держу пари, он засомневался, в здравом ли я уме», – пронеслось у меня в голове, и я в голос расхохоталась. «Алмазы на подошвах ее туфель», – страстно промурлыкала я, вторя Полу Саймону, кассета с записями которого у меня была поставлена.
Я еще раз попыталась перебрать в уме причины, которые могли бы так расстроить Келли. Если это не экзамены и не ссора с Филом, то не знаю, на что и подумать. «Ладно, в свое время узнаю», – самоуверенно решила я, но ни в одном, даже самом диком сне мне бы не приснилось, в какую переделку угодила моя дочь.
Войдя в неубранную комнату Келли, я успела заметить Фила, с крайне несчастным видом примостившегося на второй кушетке, но тут истерически рыдающая Келли бросилась ко мне.
Поверх ее плеча я посмотрела на Фила, пытаясь понять, в чем загвоздка, но он не захотел встречаться со мной взглядом. Я смотрела на его понуренную голову, слушала завывания Келли, и вдруг меня, как кулаком в живот ударили. И ее скомканные слова, когда она сообщила новость, были уже лишними:
– У меня будет ребенок, мама, я беременна!
Стоя посреди этой крошечной комнатки, в которой сейчас было слишком много народа, и крепко прижимая к себе мою кровиночку, я пыталась держать себя в руках.
Фразой «Я же тебе говорила» делу было не помочь, поэтому я оставила дочь и подсела к Филу. Вернее сказать, села на «ложе любви», так, чтобы быть как можно дальше от него.
– Давно?
– Вчера я была в здешней клинике. Сказали, около двух месяцев.
Мы обсудили все возможные варианты. У них есть еще почти месяц, чтобы прийти к окончательному решению, но они уже все решили. Во-первых, они хотят сохранить ребенка. Тут для Келли, насколько я поняла, другой альтернативы быть не могло: зародыш – это начало жизни, сокровище, которое необходимо лелеять и беречь. Аборт для нее был совершенно неприемлем. Странно, но я почувствовала гордость за Фила, который полностью разделял ее мнение и не уронил свою честь в подобной ситуации.
– Мы хотим пожениться сразу после экзаменов, и пусть свадьба будет скромная, только для наших семей, если не возражаете.
– У моих родителей остался после бабушки домик, – добавил Фил, – и, я думаю, мы вполне могли бы обосноваться там и жить на мое жалованье.
На Келли было жалко смотреть – побледневшая, лицо распухло от слез. В конце концов, я решила, что Филу пора отправляться домой. Он жил теперь не в университетском городке, а каждое утро уезжал на работу. Пока ему здесь нечего было делать, да и поспать им обоим необходимо.
Мы медленно разобрали постели, занятые каждая своими мыслями. Была уже ночь, когда я вспомнила, что забыла позвонить Стюарту. Ситуация была такая, что позвонить стоило, но уже поздно, да он бы и сам позвонил, если бы очень волновался. Ладно, пусть еще одну ночку побудет в неведении, прежде чем я этими новостями разобью ему сердце.
Было не до сна, и остаток ночи я провела, прислушиваясь, как плачет, уткнувшись в подушку, Келли. Наконец наступило утро, и я выскользнула из-под одеяла, чтобы посмотреть в просачивающемся через окно сером свете на ее заплаканное лицо. Она выглядела такой уязвимой и спала, точно ребенок, так что я не решилась ее будить. Написала короткую записку, подоткнула одеяло, легонько погладив ее по щеке, и поехала домой.
Но в дом мне возвращаться не хотелось, по крайней мере, пока. Мне нужно было поговорить с кем-нибудь, и я подумала о маме. Как Келли в трудную минуту обратилась к своей маме, так и я – к своей. В золотистом сиянии майского утра я покинула университетский городок Новой Англии и по зеленым холмам поехала в центр штата Массачусетс, туда, где поют птицы и радуют своей красотой цветы, – туда, где был дом моего детства.
После долгих уговоров и колебаний мама решила оставить дом за собой. Он действительно был слишком велик для одного человека, и она понимала это, но не хотела покидать место, с которым связано столько воспоминаний.
«Подожду еще несколько месяцев», – сказала она и пригласила свою старшую овдовевшую сестру, тетю Софию, пожить здесь столько, сколько та пожелает. Тетя жила одна в городской квартире на другом конце штата и часто жаловалась на одиночество, так что мама без труда убедила ее сдать квартиру и переехать к ней. Тем самым удалось убить сразу нескольких зайцев: и сестра счастлива, и одинокими они не будут себя чувствовать в компании друг друга, и о маме стало кому заботиться. Словом, мама теперь спокойно могла при таких условиях, как она выразилась, «влачить свой век».
Это была парочка еще та: обе артачились и спорили до упора на смеси английского и итальянского, вместе готовили и убирали, делились воспоминаниями о мужьях. Почти все в доме у них было общее, но, что бы они там ни говорили, дом все же был велик для двух женщин.
За последнее время мы с мамой подружились. Не день и не два потребовалось мне, чтобы простить ей несчастья моей юности, реальные и воображаемые, но теперь мы обе выросли, что ли.
Приехав, я застала маму в саду – она пересаживала тюльпаны. Присев рядом с ней на траву, я как можно мягче рассказала ей новость:
– Келли беременна, мама, она бросает колледж.
Я ожидала истерики, но она посмотрела на меня спокойным и твердым взглядом.
– Это новость, – заявила она, – но на самом деле для меня – не сенсация.
– Что?
– Я все время боялась, что это произойдет, – продолжала она, – но я подумала, что это произойдет с тобой.
Я нашла это замечание странным и высказалась в этом духе.
– Видишь ли, я знала, что мне придется заплатить за свой грех, и самым ужасным наказанием мне казалось, если та же участь постигнет и тебя, но расплачиваться приходится Келли. Это я во всем виновата. – Она положила садовый совок и наклонилась ко мне. – Андреа, теперь, по прошествии времени, у меня есть что сказать тебе. Это признание, исповедь. Никто в целом мире, включая и твоего отца, не слышал это. Это тайна, которую я пронесла с собою почти через пятьдесят лет, но сейчас я поняла, что она не должна уйти со мной в могилу. Мне нужно поделиться ею, и я хочу, чтобы именно ты ее узнала. Мне давно надо было сказать тебе об этом.
И среди тюльпанов, когда мы сидели бок о бок, мама поведала мне такую историю:
– В сорок пятом году, перед концом войны, я без памяти влюбилась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31